На краю света. Глава 7

Даниэль, как рассказчик, весьма неплох. Его речь лишена эмоциональной монотонности и сухости. Артур совершенно верно подметил, что он пропускает мир сквозь чувства, поэтому выявлялось, как он каждой ноткой своего существа заново переживает события прошедшие. Но начал он говорить посредственно, а именно так , как будто поспешно излагал насущный факт:
- …Пожалуй, я возьму немного издалека. Я точно запомнил, что ты рисовал эти пейзажи, поскольку грезил, что тот или иной эпизод мог стать частью жизни моего отца. Но среди них нет того, который бы отразил место, где он обосновался. Это премного южнее Мидиана. На побережье моря есть небольшой городок, уютный и старинный, раньше служивший портом. Туда стекались совсем разные люди: кто-то для отдыха, кто-то желал обустроиться там до конца жизни. Мне всегда был непонятно, почему отец решил именно там поселиться.
 - Перед тем, как хлопнуть дверью, Торесен сказал, что уедет на край света, - лаконично подметил Артур . Наш герой изумлённо улыбнулся :
- Так какой же это «край света»? По мне так, это само его сердце, которое бьётся в такт прибоя!
И он восхищённо продолжил:
- Там шумы волн переплетаются с голосом церковных колоколов… И воздух солёный, с разлитым в нём душистым, тёплый ароматом множества цветов. Видны скалы, что словно касаются чистого неба. Оно большую часть года такое. Если на побережье отыщешь камень , через крохотное сквозное отверстие в котором можно увидеть это небо, то значит нашедший будет счастлив. Так гласит легенда. Эти камни разбрасывают ангелы . В городке делают вино, которое сладкое-сладкое... Бытие людей,  из века в век живших там, как гимн счастья: они с радостью приходят в этот мир и покидают его без сожаления, без упрёка. Они любят свободу, море, Бога...

Он описывал всё это и точно видел перед собою. Он делал жест рукой , точно гладит любимый воздух; смежал веки так, точно смотрит в огромное небо в солнечный полдень. Но тут греза расточилась в багровом зареве свечей, и он произнёс:
- А отец любил подчинять себе всё и вся. Он купил дом по прибытии и занялся своим бизнесом . А именно открыл гостиницу .
- …Теперь я знаю, куда он употребил украденные у меня деньги. Надеюсь , гостиница не оставляла желать лучшего.
- Если только в том плане, что к работникам было отношение как к вещам. Я хочу тебя предупредить… Если ты услышишь о моём отце что-то неприятное, то…
- Расскажи правду, - тихо попросил Артур .
Правда была горькой не только для него.
- …Однажды к нему пришла устраиваться девушка лет семнадцати, моя будущая мать. Её звали Камилла. И тогда Торесен - ещё двадцати с малым лет юноша - впервые её увидел. Всё это он мне говорил, когда я был подростком. Он , будучи пьян, сказал мне: «Как сейчас помню, как я проникся желанием обладать. И я стал обладать. Потому как всё лучшее должно быть моим». Слово «обладать» он произносил с таким придыханием и самолюбованием , что меня от этого наизнанку выворачивает. Но он ни сколько не приврал того, что добился цели. Она – дикарка , с чёрными, как смоль, волосами , с бронзовой пылью загара на плечах, умеющая быть своевольной. Ты мог бы подумать, что она, сама окрылённая жизнь, - это всего лишь цель, забава, прихоть ?.. Немыслимо!.. Немыслимо и то, что она смогла в моего отца влюбиться. Ведь если свободолюбивое сердце испытает такое чувство, то это будет самое преданное и верное сердце. Но силой - никогда не принудить и не подчинить. Вот в браке отец и показал, что такое «обладать». Есть патологическая и маниакальная ревность – он её применял в идеале. Есть мания величия, ужасное неуважение – в этом мой отец тоже преуспел. Он выбрасывал Евангелие и срывал с неё крест. Когда мне было четыре года, то моей матери не стало. Я не скажу причины, но виновен её супруг. Я запомнил, как она пела мне перед сном… Это прекрасный голос . Иногда я необыкновенно тоскую по его звукам , точно у меня украли нечто бесценное и прекрасное. Вместо того, что называется семьей, у меня есть только воспоминание голоса, – во всём изречении Даниэля слышалось что-то болезненное и надломленное.
- Не верится, что он тебя воспитывал… - отрицательно покачал головой Артур.
- Это не совсем так. Торесен не особо тосковал по супруге. Почти сразу в его доме стало происходить такое, что бескультурно описывать. Могу сравнить это с борделем. К счастью, меня, никому не нужного ребёнка, оттуда вызволил брат матери – Мартин. Отец не особо обратил на это внимание и даже был рад, что избавился от обузы. Человек , меня из такого спасший, имел самые хорошие качества, пусть никогда не был мягок. Он был военным. Часто пересказывал истории, услышанные от прадеда – офицера, видевшего очень много того, на что способны человеческие алчность, доблесть, вопиющее зверство и героизм… Он пытался заботиться обо мне, как о своих двух детях – о дочерях кстати. Тогда я стал понимать, что мне нужен брат, поскольку девчонки – есть девчонки. У меня было такое… особенное детство. Сейчас я скорее выгляжу вполне спокойным, но тогда какого только озорства от меня не было!.. Мартин вёл себя со мной очень строго, но стоило ему отвернуться, как я, перескочив через забор, убегал искать себе приключений и проблем. Он в очередной раз восклицал: «Что с тобой делать?! Неуправляемый ребёнок! Как будто в тебе сидит ураган… или бесёнок… Да! Как корабль назовёшь, так он и поплывёт.» «А что не так с моим названием?» «Фамилия твоя означает зловещее… Дани, может, как-нибудь сменим её?..» Я всеми руками и ногами, всей своей детской ревностью был против его идеи. «Нет, Мартин! Папа обидится…» Но вернёмся к моему озорству. Было одно место, где мне просто не хотелось злодействовать – я помогал в алтаре местного храма. Особенно мне нравилось находиться там тогда, когда не было никого, и вечерний сумрак сгущался в древних высоких сводах. Во время служб меня поднимал над землёй стройный и объёмный голос хора, в каждом слове сияла крупица, составляющая нерушимую гармонию… Это стихия. Могущество, перед которым ты более чем крохотен. Похожее замирание я ощущал тогда, когда лет в одиннадцать тайно проник на рыболовецкое ветхое судёнышко, чтоб отправиться в открытое море. После открытого моря, его простора, его бездны, его бурь и звёздных ночей человек не может оставаться прежним, нет… А вот по-прежнему оставалось всё в случае с папой. На соседней улице он вкушал прогнившие до сердцевины плоды вседозволенности и обо мне даже не думал. Тогда я видел его порой: то он попадётся на улице в праздной компании и пройдёт мимо меня, делая вид, что не замечает; то я преднамеренно покручусь у его дома. Мне его не хватало. Я не понимал, почему он так ведёт себя, и что я делаю не так. Почему у него так часто меняются женщины? Почему он дурно славится своим диким нравом? Почему он обрекает себя на такую страшную и несчастную жизнь? Мне тогда хотелось поставить его ближе к алтарю и сделать так, чтоб он чувствовал всё, что я. Потому что он понял бы многое и понял бы раньше, чем перед смертью. Но, в конечном счёте, произошло для меня чудо: он обо мне вспомнил. Тогда мне стукнуло тринадцать лет. Его бизнес прогорел. Не стало денег, и вся его свита отправилась искать другое «хлебное место» на все четыре стороны. И он явился к нам в дом и потребовал меня обратно. Ты понимаешь: «потребовал»! «Обладать», «требовать».
- Умереть от страшной болезни, - дополнил Артур с дрогнувшими уголками губ.
- …Я подумал: а может для него не всё потеряно? Может, если у него появится рядом родной сын, то он изменится? Но моя жизнь с тринадцати до почти семнадцати – полнейшее тому опровержение. Но за это время я не забывал про Мартина. У них появился третий ребёнок и они оставляли часто его на меня. Сначала было жутко, потом – как-то даже и забавно… И в случае с отцом всё тоже было предельно забавно : мы никак не могли найти общий язык, что я переносил, знаешь ли, болезненно. Тогда начал увлекаться некой музыкой – тяжёлой, как тогдашний мой удел. Тогда папа безуспешно хотел мне привить все качества, которые были в нём, каждодневно сетуя, что у меня отвратительное воспитание и мысли. Зато он раскрыл мне своё мировоззрение. Он окончательно стал для меня человеком со штампом: «Так нельзя жить». Он учил меня, что искусство и творчество – занятия пустые и не несут собой ничего. А книги читают лишь недалёкие, поскольку человеку сильному и умному они не нужны. Честь, достоинство и милосердие продаются и покупаются. Вера, по его мнению, тоже есть удел червей . Ведь всё объясняется наукой. «Если Бог есть, то покажи мне его!» Я с ним не соглашался, но в спор не ступал. Его убеждения заставляли меня жалеть его больше. Про тебя тоже говорил, про ваш скандал. О , это же нелепость … Абсурд !
- Да… Я всего лишь сказал ему, что в его суждениях нет ничего оригинального, что он обыкновенный и типичный человек. Никогда не мог льстить .
Даниэль задумчиво покачал головой, потом что-то вспомнил и после смешка начал в весёлой непринуждённости:
- А он мог льстить! Однажды я, неблагодарный сын, получил от него даже подарок. На четырнадцать лет он привёл мне, извините, женщину лёгкого поведения и сказал: «Это Мадлен. Делай с ней всё, что хочешь! Всё оплачено. Без моих забот ты никогда не стал бы мужчиной!» Он рассмеялся и запер дверь на всю ночь. Я и стал с ней делать всё, что хочу. Мы говорили обо всём на свете, играли в приставку. Она вообще оказалась весёлой. На прощание она мне сказала, что я её лучший клиент. А отец процедил сквозь зубы: «Мерзкий извращенец!» (В этот момент он комично утрировал Торесена вплоть до ноток голоса и черт его лица ) И добавил, что я никогда не стану мужчиной. (Следующую реплику он произнёс серьёзно и с ликованием непоколебимой истины.) Парень становится мужчиной в делах , а не в женщине. И …
Он осёкся от того, что, во-первых, почти незаметно спошлил перед человеком уважаемого возраста, а во-вторых, Артур смеялся :
- Удивительно! Ты даже об этом говоришь невинно!
Даниэль продолжил, как ни в чём не бывало, но было заметно, что где-то в уголках его губ таится вовремя сдержанный смех самоиронии:
- …В общем так мы и жили. А потом я закончил школу с отличием по гуманитарным предметам и с натянутыми оценками по точным наукам. Последний раз наши мнения разошлись, когда закономерно речь зашла о моём высшем образовании. Он сказал, чтоб я получал такое образование, которое поможет получить денежную профессию. Я сказал: «филологический». А это абсолютно убивает всякий намёк на «денежность», но у меня к этому самая настоящая любовь. Я констатировал положение вещей одним словом, а он разошёлся ни на шутку, зная, что с выбором моим ничего не сделает. Он пожелал, чтобы я, «сопля малолетняя и глупая», лучше бы ушёл прочь с глаз его и больше никогда не появлялся в поле зрения. И говорил ещё много-много в таком ракурсе. Он мне признался, что я его мучил всё это время тем, что он видит покойную жену во мне -- её взгляд точно преследует его через меня… Он говорил разъярённо: «Что она хочет?! Ты не знаешь?! За что мне такое наказание?! Ты… Весь ты – наказание. Ты не знаешь, почему ты ступаешь так и держишь осанку так, словно ты вовсе не дикий обитатель этого захолустья? Словно тебе поклонятся все земные короли?.. А они поклонятся! Вот из-за этого я тебя никогда не переносил на дух! Убирайся прочь!» Точно он готовил для меня эти слова всю жизнь. Я впервые с ним согласился, что лучше бы мне куда-нибудь деться. Я поступил, как послушный сын: я уехал в другое место, в далёкий город … - его интонация замедлилась и лицо приняло тень сожаления: - Он взял трубку лишь однажды и прокричал: «Я тебя выгнал! Зачем мне разговаривать с тем , кого я выгнал?!» Он вообще любил подменивать понятия. Когда я пару раз целенаправленно к нему приезжал за сотни километров, чтобы увидеться или попытаться исправить ситуацию, он не открывал дверь. Мы не имели возможности пересечься. Неделю назад я снова вернулся в родные края. Но не застал его в живых. В дом, где прошла часть моего отрочества, уже успели заселиться другие люди. Они сказали, чтобы я зашёл в больницу. Там-то одна медсестра и передала мне письмо со словами: «Это осталось от него. Сначала он не знал, нужно ли письмо отправлять, сомневался, страдал о чём-то. Потом он считал, что никто не достоин бросить его письмо в почтовый ящик, не доверял никому, оскорблял и сильно ругался. Когда же он за день до смерти начал просить, то никто не пошёл ему навстречу». Так оно попало мне в руки. Я встретился с семьёй Мартина, пробыл у них день, изучил карту, как проехать в Мидиан. Сходил на могилы, положил цветы перед тем, как отправиться в своё новое путешествие... И вот я здесь. И знаешь? Я снова попался под прицел его взгляда - теперь же он смотрит с этих полотен. Я ослушался. Какой же я скверный сын!