Гекатомба

ГЕКАТОМБА

( Сокращённый вариант )

                Смерть  искушает  людей  как  последнее  приключение.
                Эдмон  и  Жюль  Гонкур
       Яков слегка недооценил мартовское солнце, но сверху снег казался ему вполне полноценным, а крутой склон внизу, поражавший девственной белизной, провоцировал его на крупную авантюру.
       Какой русский не любит быстрой езды? Только русский со слишком большими примесями! Слалом в горах - это развлечение для туристов и спортсменов, охотники же предпочитают скоростной спуск до первой берёзы. Со своего босоногого, сопливого донельзя детства, Яков сохранил страстную любовь к лихому свисту ветра в ушах, а мать - старушка при случае до сих пор намекала на то, что тот гуляет у её сына и в голове…

       Ветер дул в спину, подталкивая и уговаривая. Яков был человеком покладистым, поэтому не сопротивлялся слишком долго. Он повернул носки лыж под уклон, силы трения уступили силам гравитации, и Яков, разгоняясь, заскользил по шуршащему и сверкающему снежному покрывалу горы. Приотставший было ветер, догнал его, освистав вроде бы неплохой старт, на середине дистанции обошёл Якова, и стал выжимать слёзы из его глаз. Яков был вынужден сощуриться, поэтому проплешина оттаявшей земли оказалась для него полнейшей неожиданностью.

       Скорости реакции не хватило даже на то, чтобы хотя бы испугаться. Якова свирепо крутануло, бросило в сторону, и, уже летя кубарем, он едва успел отшвырнуть от себя лыжные палки, чтобы они ненароком не проткнули его насквозь.
       Инерция низвержения была слишком велика, и Яков молил Бога о том, чтобы на его пути не оказалось ничего такого, что смогло бы погасить её слишком быстро. Сначала он пытался хоть как-то сопротивляться беспорядочному кувырканию, но очень скоро каруселью закружилась голова, после чего Яков окончательно потерял ориентировку. Скрип и шуршание снега, треск ломавшихся лыж или костей смешались со звоном в его голове. Боль была болью лишь в самом начале. Мозг, уставший принимать её непрерывные крики со всех концов избитого тела, в какой-то момент блокировал каналы связи, и после были лишь тупые удары и неприятный привкус крови, смешивавшейся во рту со снегом…

       …Уже почувствовав, что всё, наконец, кончилось, Яков первым делом обнаружил, что абсолютно ничего не видит. Он обрёл было вновь,утраченную на время способность пугаться, но страх жил в нём лишь до того момента, когда  Яков понял, что глаза просто забиты снегом. Для того, чтобы их прочистить, требовалась хотя бы минимальная способность владеть своими руками. Им тоже хорошо досталось, но после нескольких безуспешных попыток Якову всё-таки удалось добраться ими до глаз.

       И тогда он увидел летающую тарелку...
       Якову нестерпимо захотелось протереть сухим платком глаза, захламлённые снегом и всякой чертовщиной. Он залез под куртку, вытащил край рубахи и занялся пострадавшим зрением.
       Второй взгляд не изменил основной Сути, лишь внеся большую ясность в глаза и в ситуацию.
       Тарелка всё-таки была. Во время недавней лыжной катастрофы Якова снесло на боковой склон горы, сбросив в глубокую ложбину, на дне которой и стояла эта странная конструкция.
       Яков с детства хронически не любил совершенно оторванную от реальной жизни фантастику, и абсолютно не верил в бредовые слухи о зелёных человечках со звёзд, но вид аппарата быстро убедил его в том, что всё это не совсем полная чепуха.
       Тарелка имела верных метров пять в высоту и не менее десяти в диаметре, без каких бы то ни было выделяющихся элементов конструкции. Ни антенн, ни иллюминаторов, ни хотя бы стоек посадочных шасси. Просто огромный блестящий двояковыпуклый диск, равнодушно лежащий на подтаявшем под ним снегу.
       Яков не был готов к Контакту ни морально, ни, тем более, физически.  Никто его к этому не уполномочивал, а от права, дарованного ему Случаем, он готов был отбрыкиваться даже переломанными ногами. На то есть профессионалы, наконец, существует специальная наука, и пусть всем этим занимаются компетентные люди. Невежество стоит дороже знаний, и Яков не собирался ни чем за него расплачиваться. Свою неосведомлённость в некоторых рискованных с точки зрения рядового обывателя областях знаний Яков давно возвёл в ранг гражданского долга, здраво полагая, что за это благодарное государство непременно ответит ему своей лояльностью. Он был уверен в том, что невежество - лучшая защита от неприятностей. Умные страдают за свою мудрость чаще, чем дураки - за глупость.
       Яков торопливо ощупал себя, где достал, проверяя свою готовность к срочной эвакуации. Болело довольно многое, но не настолько серьёзно, чтобы нужно было обращаться за скорой медицинской помощью к инопланетянам. Он сейчас с радостью согласился бы и на любую старшую школьницу из санитарной дружины.
       Тарелка безмолвствовала и безучастно валялась в немногих метрах от поспешно приходившего в себя Якова. Он отстёгивал жалкие остатки лыж, отряхивался от снега, и всё ждал от инопланетного аппарата каких-нибудь активных действий, которых ему сейчас хотелось менее всего. Единственным желанием Якова на данный момент было поскорее смыться подальше от этого опасного места, и уже потом, по телефону, натравить на инопланетную тарелку голодных фанатиков этого дела. И пожинать в тылу последующих событий лавры первооткрывателя.
       Ружьё и рюкзак остались где-то на трассе сверхскоростного спуска, и утеря фрагментов личного имущества беспокоила Якова в гораздо большей степени, нежели радовала возможность обретения, скорее всего, нефотогеничных братьев по разуму. Он наконец избавился от того, что когда-то называлось лыжами, и на подрагивавших по многим причинам ногах стал искать пути к дезертирству с передовой науки.
       Обратный маршрут отсутствовал в принципе - за спиной Якова круто уходил вверх основательно ободравший его кувыркавшуюся светлость склон. О дороге вперёд в данный момент не могло быть и речи - Яков не собирался закрывать своей грудью даже амбразуру в современных знаниях. Оставались боковые манёвры. Яков не был « буридановым  ослом », поэтому для начала пошёл вправо…

       …Упершись в невидимую, но непреодолимую для его типа мускулатуры стену, он понял, что оставшаяся дорога, скорее всего, иллюзорна. И убедился в этом, двинувшись влево.
       Итак, это всегда называлось ловушкой. Его не приглашали, ему не приказывали, но всё это очень напоминало насильственное побуждение к конкретным действиям.
       Яков решил, насколько это возможно в сложившейся ситуации, отсидеться в глубоком окопе, и готов был при случае послать инопланетян на все тридцать три буквы русского алфавита, даже если они и не знали этого языка. Ступая в собственные следы, он вернулся  к точке своего эффектного финиша, и стал терпеливо дожидаться дальнейшего продолжения событий. Он не был уверен в том, что его непременно пригласят в гости, но сомневался, что точно напросится на это сам.

       ...Мягкая, точно резиновая, совершенно невидимая плёнка деликатно толкнула его в спину - вперёд, к заждавшейся тарелке. Яков попробовал было сопротивляться, но быстро понял, что с ним сейчас не играют ни в одну из известных ему игр.
       И всё-таки, он не стал геройствовать, предоставив невидимому полю возможность делать с ним всё, что у того получится. Поле было не грубым, но настойчивым, как бодливая коза. Когда до тарелки осталось метра два, в её боку открылся квадратный тёмный люк.
       Никто не вышел оттуда. Поле, почувствовав последнее, отчаянное сопротивление своей жертвы, дало Якову прощальный и не очень мягкий тычок в спину. Он полетел в люк и провалился во мрак, лишённый звуков и ощущений...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Свет был настолько ярким после абсолютно полной темноты, что Яков не сразу услышал звуки. Он стоял на широком деревянном помосте, сколоченном из плохо оструганных досок со следами грязных сапог и пятнами впитавшейся в дерево краски, цветом пугающе похожей на кровь. Помост достигал почти до груди большой толпе людей, окружавшей его. Здесь были в основном женщины, старики и дети; неважно одетые, если не сказать - бедно. Лица людей, обращённые на помост, выражали напряжённое ожидание с плохо скрываемыми оттенками страха. Никто не улыбался и лишь немногие, судя по движениям их губ, переговаривались.
       Звуки наконец добрались до ушей Якова. Он услышал резкие злые команды на немецком языке, и только тогда обнаружил кольцо солдат в форме германского вермахта времён давно минувшей второй мировой войны, отгородивших помост от толпы. Солдаты стояли спинами к помосту, нацелив свои « шмайссеры » на молчаливых людей. Крикливый худой офицер с осиной талией нервно прогуливался за их спинами, и почти с визгом размахивал пистолетом, явно кого-то подгоняя.
       И тут Яков увидел виселицу... Он не заметил её сразу только потому, что стоял к ней боком. Виселица была сделана широкой буквой П, и с её верхней перекладины свисали четыре толстых верёвки с петлями на концах. Яков повернулся ещё больше, и  итоге обнаружил тех, на кого орал разъярённый офицер…

       Пятеро небритых мужиков в засаленных грязно-серого цвета ватниках и полупальто допотопного фасона, с повязками « полицай » на рукавах, матерясь и шумно пыхтя, затаскивали на высокий помост двух мужчин и женщину. Один из мужчин яростно сопротивлялся, другой, очевидно, не мог идти, и его тащили волоком.
       А женщина выла. Выла дико, страшно, как смертельно раненый зверь...  Яков не смог определить её возраста: растрёпанные длинные волосы непонятного цвета, почти полностью закрывавшие её лицо, метались по чему-то, отдалённо напоминавшему одновременно и пиджак, и пальто, из-под которого выглядывало длинное платье, давно потерявшее свои первоначальные цвета. На ногах у женщины были лапти. Яков не сразу вспомнил название этой обуви, а, найдя его в памяти, сразу решил, что идут съёмки художественного фильма о минувшей мировой войне. Он поискал глазами киношников с их аппаратурой, но женщина кричала так, что связывало внимание всех присутствовавших, и его тоже.   
       Откуда-то прибежал ещё один неряшливый мужик в куцем пальто, и стал усердно помогать тому, кто никак не мог справиться с совершенно обезумевшей женщиной.
       А она кричала почти непрерывно, ошеломляя всех присутствующих своим жутким звериным визгом, и рвалась, как покалеченная птица, попавшая ещё и в силки…
       У Якова мороз прошёл по коже всего тела, сжав судорогой челюсти. Он не мог себе и представить, что съёмки жестоких фильмов могут быть настолько реалистическими. В тех картинах, которые он до сих пор видел, приговорённые к повешению спокойно шли к петле и произносили пламенные патриотические речи...

       Один из полицаев всё-таки не выдержал. Дико матерясь, он сорвал с плеча короткую винтовку, широко замахнулся, и довольно сильно ударил женщину прикладом по голове. Она ахнула, давясь своим криком, и безвольно обвисла на руках якобы палачей. В толпе зрителей заголосили другие женщины со слабыми нервами, или всё это делалось согласно сценарию массовки. Она зашевелилась, заволновалась, загудела, а Яков вдруг почувствовал, что натурального страха у толпы гораздо больше, чем театрального возмущения публичной казнью, или актёрского рвения. Статисты определённо пытались претендовать на самые главные роли...

       Крик немецкого офицера стал ещё истеричнее; солдаты оцепления, не меняя безразличных выражений лиц, угрожающе повели стволами своих сытых пулями автоматов.
       Полицаи настойчиво волокли бесчувственную женщину к виселице. Лапти её скребли по неровному дощатому настилу, один из них свалился с ноги, и Яков увидел грязные пальцы, выглядывавшие из дырявого чулка. Волосы женщины покраснели, слипаясь в яркие пряди; на досках настила появились свежие алые пятна.
       Яков вдруг ощутил в своей Душе первые робкие сомнения. Ударили женщину более чем натурально, полицай тоже матерился не понарошку, не щадя даже крепкого мужского слуха.
       Да нет же! Чепуха! Что ещё может быть, кроме киносъёмок?! Война кончилась больше полвека назад, когда Яков ещё не упоминался даже в проектах! Нет, конечно же, это всего лишь съёмки! И киношники где-то рядом со своей многочисленной техникой! Возможно, это не дубль, а какое-нибудь театрализованное представление, репетиция перед началом собственно съёмок. Вот сейчас, через минуту, прозвучит команда: « СТОП! » и будет объявлен перекур. Женщина на помосте встанет, засмеётся, встряхнёт измазанной краской волосами, и попросит у кого-нибудь зеркальце. Женщина всегда остаётся женщиной. Даже на эшафоте…

       ...Последним на помост втащили того, кто по сценарию, по-видимому, был тяжело ранен в обе ноги. Об этом говорили окровавленные тряпки - бинты, сквозь которые просачивалась краска, имитировавшая кровь. Яков встретился с взглядом этого человека, и мурашки снова принялись яростно царапать кожу тела.
       Раненый был незряч, но вовсе не оттого, что был слеп... Открытые глаза его, не мигая, смотрели прямо перед собой, ничего не видя, уже обращённые из этого мира в тот, другой, в который этот человек послушно шёл последней, короткой тропой...
       К Якову вдруг пришло что-то, похожее на страх. До сих пор всё происходящее здесь казалось ему инсценировкой, репетицией, дублем в процессе съёмок, он просто не думал о том, что может быть что-то иное, однако в нарисованной его воображением картине стали появляться мазки, принадлежавшие уже не его кисти...

       Звуки... Запахи... В звуках, окружавших сцену теперешних действий, не было никакой бутафории, технических обертонов, неизбежных при любом спектакле, а запахи...
       У каждого времени есть свой запах, свой аромат. Начало двадцать первого столетия так пахнуть просто не могло. Запах войны... Запах крови... Запах большой беды... Запах Прошлого...
       Яков отчаянно забегал взглядом в поисках замаскированных киноаппаратов. И натолкнулся им на глаза зрителей, как на острые штыки...
       Это была настоящая война, и это была публичная казнь. Без дублей и без дублёров...

       ...Женщина пришла в себя, когда её поставили на подгибающиеся ноги под петлёй, на длинную лавку, общую для всех. Она сделала отчаянную в своей бессмысленности попытку вырваться, но один из полицаев ловко накинул ей на шею петлю, и довольно засмеялся, увидев, что она сразу замерла, оберегая последние секунды оставшейся Жизни.
       Молчаливый мужчина сам взобрался на последнюю ступеньку перед входом в Вечность. Раненого в ноги поставили на лавку на колени и опустили его персональную петлю чуть ниже. Руки у всех троих пленников были связаны за спиной, и тут Яков вдруг обнаружил, что и его руки тоже не свободны. Он словно постепенно вплывал в эту новую для него реальность из какого-то туманного небытия, небольшими фрагментами складывая всё более полную картину окружающего.
       Яков впервые опустил глаза вниз и увидел, что сам он одет по моде партизан шестидесятилетней давности. И ещё он обнаружил висевшую у него на груди табличку с какой-то корявой надписью. Он смог прочесть вверх ногами и задом наперёд лишь первое, верхнее слово: « ПАРТИЗАН!!! » Там было что-то ещё, но слишком мелко и каракулисто, чтобы можно было это прочесть в перевёрнутом виде.
       Кисти рук за спиной, изолированные верёвкой от кровеносной системы тела, немели всё больше. Яков попытался пошевелить ими, но чувствовал лишь запястья.
       - « Смерть входила в него через умиравшие от гангрены руки... »  - вспомнил он вдруг отрывок из какого-то прочитанного произведения. Чувства Якова ещё не пришли к какой-то окончательной определённости, он по-прежнему блуждал в некоей пограничной зоне, на нейтральной полосе между бредом и реальностью: течением его никуда не прибивало, а сам он пока не мог выбрать СВОЙ берег...

       Его грубо толкнули в спину. Он обернулся и увидел перекошенное злостью молодое деревенское лицо полицая.
       - Чего пялишься-то?! - с пьяной радостью крикнул тот, обдав Якова застойным самогонным перегаром. - Отсмотрелся, жидовская твоя морда! Теперя мы будем смотреть!
       Он едко засмеялся, обнажив гнилые, прокуренные до отвратительной коричневости зубы, дёрнул Якова за рукав, и пихнул его к крайней, четвёртой петле...

       И тут с глаз Якова точно спала последняя, не совсем прозрачная пелена, окончательно открывая то, что она до сих пор пыталась от него частично спрятать…

       ...Царила поздняя осень или ранняя зима, был солнечный, безветренный день. Над близким лесом кружили стаи горланящих ворон. Где-то неподалёку пророкотала автоматная очередь, закончившаяся истошным собачьим визгом, ещё более коротким, чем сама очередь. Люди толпы нервно оглядывались на звуки и втягивали головы в плечи. Всё было серым и мрачным: небо, снег, люди... Яков только теперь обнаружил, что одежда на нём совершенно не даёт тепла, и, глянув снизу на близкую петлю, он вдруг с пронзительной, обжигающей ясностью понял, что ему отведена роль не зрителя в этом трагическом действе, но одного из главных героев, и что его сейчас всерьёз повесят... Он попал в летающую тарелку и оказался не на чужой планете, а был отброшен на более чем полстолетия назад, чтобы глупо кончить свою жизнь, заплатив ею за чужие подвиги или проступки...
       - Зачем?!! – отчаянно закричал он, встрепенувшись. - Не надо!!! Это же не я сам!!! НЕ Я!!!
       На его вопль никто не обратил внимания: Война и Смерть неразделимы, а в смерть редко кто уходит молча.

       Взойдя на помост, немецкий офицер встал, широко расставив ноги и держа руку с пистолетом за спиной.
       - Это есть партизанен! – нервно крикнул он тонким, почти мальчишеским голосом. - Это есть бандитен! Они есть враги Великой Германии! Они есть быть повешен!
       Офицер не скрывал того, что устал от столь длинной речи на чужом ему языке, и что от слов пора переходить к делу.
       - Schnell! - скомандовал он, не оборачиваясь на приговорённых, и стал спускаться с помоста, демонстрируя своё полное безразличие ко всему здесь происходящему. Для него война была работой на поле боя, лицом к лицу с вооружённым врагом. Для казней в тылу гораздо больше подходили чернорабочие из вольнонаёмных предателей, а не кадровые офицеры, прошедшие через всю Европу.
       Якова стали затаскивать на лавку.
       - НЕТ!!! - всколыхнул он воздух и толпу безумным криком, преждевременно задыхаясь от удушья, обещанного нацеленной на его шею качающейся совсем рядом петлёй. - НЕ  НАДО!!! ЭТО  ОШИБКА!!! Я  НИ  В  ЧЁМ  НЕ ВИНОВАТ!!!
       Яков был силён своим звериным страхом и полным отсутствием тех убеждений, за которые можно было бы безропотно положить на плаху собственную Жизнь, поэтому полицаи даже втроём не смогли с ним справиться. После минутной безрезультатной возни подбежал четвёртый, на бегу замахиваясь окровавленным прикладом.

       …Страшный удар расплескал губы Якова по зубам, которые секундой позже заполнили рот. Удар оглушил и ошеломил, и палачи, воспользовавшись этим, торопливо сунули голову Якова в заждавшуюся петлю. Он хотел ещё крикнуть или хотя бы сказать что-то, уже не совсем осмысленное и не подотчётное уходящему в Бесконечность рассудку, но вместо слов выплюнул ставшие ему ненужными зубы. Кровь, не встречая больше преград на своём пути, хлынула наружу, покидая уже обречённое тело.
       - Ende!!! – устав от увертюры, взвизгнул плохо владевший собой офицер. - Кончайт!!!

       …Воздух снова содрогнулся от вопля опомнившейся женщины. Что-то коротко крикнул раненый, пытаясь встать на неживые ноги. Яков, почти потеряв остатки разума, инстинктивно попытался выпустить из себя последний, уже животный вой, но не успел...

       …Лавка ушла из-под его ног, выбитая одним коротким, но сильным ударом. Петля, цеплявшаяся за подбородок, вздёрнула его вверх, обнажая беззащитную шею, и вцепилась в неё, выдавив окровавленный язык в разинувшийся для невозможного вдоха рот. Рядом хрипели, вокруг голосили. Голова запрокинулась, и Яков увидел перекладину, к которой тянулась ЕГО верёвка…
       Конвульсии терзали лёгкие, пытавшиеся наполнить кислородом мозг и тело. Чудовищная боль рвала горло и ломала шею. Яков качался в петле и смотрел вылезающими из орбит глазами на быстро темнеющее холодное осеннее небо. Уже хрустели, разламываясь, хрящи горла, руки за спиной всё рвались и рвались из пут, сдирая кожу и разрывая до костей мышцы…
       В последнем живом, но уже бессознательном движении, Яков поджал ноги и прыгнул вверх, к воздуху, отталкиваясь от несуществующей опоры...

       …Шейные позвонки не выдержали нагрузки, спинной мозг оборвался секундой позже, и Яков наконец провалился в избавлявшее от всех мук сладкое небытие...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Он очнулся в пустой кубической формы комнате с матовыми стенами. Слабый рассеянный свет пробивался сквозь них изнутри, почти пряча углы.  Комната была примерно три метра на три и столько же в высоту - двадцать семь кубометров, не заполненных ни чем, кроме беспомощно лежащего на полу человека.
       Яков не без труда сел, прислонившись спиной к одной из этих стен.  Сцена недавнего повешения ещё стояла перед его глазами очень чёткой, но неподвижной картиной, оттесняя уже на второй план встречу с летающей тарелкой. Яков припоминал всё новые подробности казни, и ему давно не требовалось доказательств того, что это был не сон и не галлюцинации. Но тогда что же происходит сейчас?..
       Он посмотрел на свои руки и увидел на них следы недавно заживших ссадин и ран от верёвок. Шрамы были нежно-розовыми и непрерывно чесались. 
       Cаднило шею, пальцы нащупывали на ней плотные остаточные рубцы. Яков слегка пожалел о том, что в матовой комнате нет зеркал. Как в криминалистике называются следы от верёвок на шеях висельников? Кажется, странгуляционные полосы или что-то в этом же роде...
       Казнь в сорок каком-то году, по всей видимости, была настоящей, и не менее бессмысленной, чем воскрешение после неё.
       Странные существа эти инопланетяне. Стоило ли зазывать в гости землянина, чтобы тут же его убить, забросив в смертоносное Прошлое... Или пришельцы из Космоса не могут уничтожать собратьев по разуму сами, и используют для этих целей другие руки? Тогда зачем это оживление с почти полным циклом реабилитации? Во имя чего всё это делалось и делается? А может, прыжок в Прошлое, ограниченное фашистской петлёй, было ошибкой, технической неполадкой? Пытались сделать одно, но получилось другое?..
       Это частично объясняло последующее воскрешение Якова. Сориентировались? Исправили ошибку? Тогда должно быть продолжение. Уже запланированное...
       В кубической комнате стояла тишина, было тепло и слегка влажно, а в глубине одной из её стен слабо светился одинокий красный огонёк. Яков обнаружил на себе ту самую нелепую одежду: набор из драной шинели, вязаного свитера, ватных брюк и просящих каши сапог, в котором он пережил ужас виселицы. Не хватало лишь шапки-ушанки. Она свалилась с головы на помосте, оставшись в далёком, чужом прошлом…
       - Кто вы?! – громко спросил Яков опухшими, жёсткими губами, с удивлением обнаружив под ними побаливавшие, но совершенно целые зубы. - Где вы?! Чего вы от меня хотите?!
       Комната поглотила звуки, сорвав их прямо с губ.
       - Эй!!! - крикнул Яков ещё громче. - Выпустите же меня отсюда!!! Я ничего больше не хочу!!! Выпустите!!!
       Он вскочил на ноги и стал тыкаться в стыки матовых стен, пытаясь отыскать выход.

       Свет погас вместе с его сознанием...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Сначала Яков услышал крики и почувствовал удары, и лишь после этого увидел свет.
       Сияло жгучее полуденное солнце. Яков сидел на странного вида четырёхколёсной повозке, запряжённой одной лошадью, которая с трудом продиралась сквозь плотную толпу что-то кричащих, беснующихся людей. Яков не понимал языка, улавливая в нём лишь несомненную романскую суть.
       Стоял сплошной гвалт. Люди, одетые по давно забытой моде, тянули к Якову руки, пытаясь зацепить, ударить, ущипнуть. Четверо охранников в латах, почти прижатые толпой к самой повозке, отпихивали людей алебардами, но делали это без особого усердия.
       Якова больно ударили палкой по спине, и удар этот электрическим разрядом отозвался в ещё не совсем забывшей фашистскую петлю шее. Он пока не понимал, что происходит на этот раз, однако инстинкт самосохранения, разбуженный в избалованном безопасностью теле недавней виселицей, и поставленный на предел своей чувствительности, уже зашкаливал, пугая очередной, реально существующей угрозой. Виселицы оказалось вполне достаточно для того, чтобы пробудить в теле новое чувство - способность заранее предугадывать гибельную для него ситуацию. Именно гибельную, а не просто опасную, точно кто-то подсказывал Якову, что и на этот раз дело не закончится только шумом и подзатыльниками…

       Беснующаяся толпа наконец отхлынула, раздавшись в стороны, и выпустила повозку на площадь, окружённую зданиями в архитектурном стиле раннего Средневековья. Посреди площади стоял очередной деревянный помост, обложенный хворостом и древесными стружками. В его центре высился плохо ободранный топорами столб.
       Вид ещё одного помоста поверг Якова почти в шок. Память о недавней встрече с ему подобным была слишком свежа, чтобы это пагубно не отразилось на психике. Яков заторможено смотрел на приближающееся лобное место; запах стружки и смолы уже воздействовал на него через обоняние, ошеломляя сильнее визга толпы. Толпа была лишь антуражем, аксессуарами, декорациями предстоящей трагедии. Сценой был помост, её центром - столб, а Яков - главным героем в неизвестном ему спектакле. И ему уже начинало надоедать быть примадонной...

       Повозка замерла возле лестницы, ведущей к столбу на помосте. Лошадь изредка всхрапывала и косила на Якова испуганный глаз. Двое стражников рывком стащили его с повозки и поставили на полупослушные ноги. Он был в длинном белом саване, размалёванный чертями и красными языками пламени. На голове его неустойчиво сидел высокий бумажный колпак, норовивший свалиться.
       Стражники грубо подхватили Якова за связанные перед грудью руки и поволокли вверх по ступеням.
       - Отпустите меня!!! - попытался он энергично сопротивляться, но тут же погас, смирившись. - Отпустите...
       Один из стражников ткнул его остриём алебарды под ребро и сказал что-то длинное и непонятное. Сказал зло, и это очень походило на ругательство. Якова прислонили спиной к столбу, крепко привязав к нему толстыми верёвками. Руки его опять были туго скованы путами, и Яков их снова не чувствовал, видя лишь свои почерневшие кисти. Он больше не сопротивлялся, понимая, что с ним по-прежнему не шутят. На помилование рассчитывать не приходилось, на милосердие толпы - тем более. Даже если удастся вырваться из цепких рук стражников, толпа непременно забросит его обратно на помост, чтобы долгожданное зрелище чужой смерти всё-таки состоялось. Яков что-то искал в лицах столпившихся на площади людей, но видел в них лишь звериное любопытство и жажду крови. А инопланетянам, похоже, тоже нравились публичные казни землян...

       Якова снова взяла становившаяся уже привычной смертная тоска. Его обострившаяся память слишком хорошо хранила пугающие подробности предыдущей экзекуции, чтобы Яков мог сейчас встретить новую хотя бы с крохой мужества в своей Душе. Ему было уже всё равно, что это: запланированная инопланетянами акция или очередной сбой чужой чудо-техники. Он мысленно уже умирал от мутящего разум предчувствия новых и неизбежных мук, предшествующих новой Смерти - ещё не испытанных, и потому пугающих больше, чем уже пройденное.    Мысли о том чудесном воскрешении, которое может последовать и после этого конца, тонули в болоте липкого страха перед самой смертью. Радость воскрешения, как он уже имел возможность убедиться на собственном горьком опыте, совершенно не компенсировала предсмертного ужаса и смертных страданий.

       Стражники дружно покинули помост, оставив несчастного Якова одного возвышаться над почти обезумевшей от нетерпеливых ожиданий толпой. Она неистовствовала, исходя криками, но он смог разобрать только одно слово: - Hairetikos!!!
       Еретик, значит... Яков хорошо помнил из истории, что их когда-то, очень давно, сжигали на кострах, и значит, ему скоро предстояло пройти через всё это самому.
       Что-то мешало чёткой работе мысли, какая-то вязкая субстанция, заполнявшая сознание. Яков вновь ощущал некоторую вялость в себе самом, как это было и в первый раз, будто кто-то насытил его тело и сознание неким консервантом или релаксатором, снижавшим активность мысли и двигательную способность самого человека. Определённо ему навязывали, диктовали стиль поведения, больше похожий на рабскую покорность и смирение. Точно кто-то опасался, что жертва может совершить что-то непредвиденное,  НЕЗАПЛАНИРОВАННОЕ...
       Яков мучительно напряг, разбавленную чем-то слишком жидким, волю, пытаясь хотя бы частично вернуть себе былую ясность мыслей. Это ему почти удалось. Он поднял голову и окинул долгим взглядом место своей предстоящей казни.

       …Долгий сильный крик пролетел над площадью, усмиряя полуразумное стадо, думающее пока в основном о хлебе и зрелищах, и, казалось, жестоких зрелищ стаду хотелось даже больше, чем хлеба...
       Яков увидел богато украшенные ложи для определённо городской знати и почётных гостей. В них сидели красиво одетые люди с холёными лицами, резко контрастировавшие с большинством присутствовавших красотой убранства своих нарядов. Лица их были породисты и надменны, но почти не отличались от лиц простолюдинов животным безумием глаз, жаждущих зрелища чужой смерти.
       - « Лицезрение смерти жертвы укрепляет в убийце веру в собственное бессмертие... » - Кто это сказал? Ломброзо?..

       …Хмурый человек в балахонистой одежде служителя церкви долго читал нараспев, очевидно, приговор. Монахи, стоявшие рядом с ним, затянули унылую молитву. Толпа нехотя молчала, пока деловитые и быстрые слуги Господа обливали хворост и опилки вокруг столба жидкой смолой. Новый взрыв эмоций вызвал горящий факел, брошенный в ждущее топливо, дарующее приговорённому бескровную смерть, так угодную Богу. Толпа тут же разродилась воплями. Одни кричали, другие хохотали, третьи прыгали от восторга и хлопали в ладоши.
       Коптящее пламя рванулось вверх, отгораживая Якова от безумия зрителей. Красные языки пламени искажали лица людей, превращая их почти в звериные морды. Морды кривлялись, гримасничали и разевали зубастые пасти, извергая крики, в которых преобладало слово: - Fuoco!!!
       Скорее всего, зрители попросту требовали побольше огня...
       Это определённо был итальянский, ещё не очень далеко ушедший от даровавших ему жизнь греческого и латыни, а потому очень плохо узнаваемый. И костёр разгорался не где-нибудь, а в средневековой Италии, увлечённой тогда аутодафе. Гладиаторство Древнего Рима не умерло, оно лишь обрело новые формы. В истории человечества спрос на жестокость всегда определял предложение...

       …Яков уже вдыхал удушливый дым своего жертвенного костра, всё ещё не понимая сути происходящего. Его опять забросили в прошлое, ещё более глубокое, чем в первый раз. Во имя чего? Только ли ради того, чтобы увидеть сожжение человека начала двадцать первого столетия на чадном костре четырнадцатого?
       - Отпустите... - простонал Яков безнадёжно, почти не слыша самого себя за рёвом пламени и толпы. - Отпустите...
       Он хотел упасть на колени, надеясь на милосердие, но крепкие верёвки удержали его.
       - Отпустите... – бессильно молил он одними губами, уже задыхаясь от едкого дыма, обливаясь потом от нарастающего жара костра, и страха. – Отпустите… Отпус…
       Его не услышали или не захотели услышать, а перекрикивать толпу было и бессмысленно, и невозможно…

       ...Он был ещё жив, когда кожа на его лице затвердела и потрескалась…
       Он был ещё в сознании, когда на нём вспыхнула одежда…
       Жуткая боль в горящем теле окончательно убила рассудок: Яков рванулся и завыл умирающим зверем, приведя всех присутствовавших в неописуемый восторг.
       Лопнули глаза, но он ещё чувствовал и слышал… Слышал рёв пламени, заглушивший всё и всех, и чувствовал адский жар огня, съедавшего кожу, мышцы, кости.
       Пока не сдалось сердце...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Яков застонал и открыл глаза.
       Это опять была кубическая комната. Он лежал на полу, совершенно обнажённый, и с чесоточным зудом во всём теле. Отвратительно пахло палёной шерстью и горелым мясом.
       Яков сел и ужаснулся, увидев на своей коже следы страшных ожогов. Заживших ожогов...
       Что-то было не в порядке с глазами и головой. И со всем телом. Что-то непривычное и странное. Яков обследовал себя и быстро понял причину своих беспокойств.
       С его тела полностью исчез волосяной покров! Голый череп, лишённые ресниц веки... Он был обсмален, как поросёнок, готовый стать парной свининой!
       Это было уже не просто жестокостью, но и садизмом. Мало того, что его периодически убивали, но его ещё и уродовали! С шеи ещё не до конца сошли следы от висельной верёвки, а теперь вот новые украшения! Что будет дальше?  Ампутации? Чего они, собственно, хотят?! Определить возможности человеческой психики в кризисных ситуациях, или всё-таки выявить пределы живучести человеческого организма?

       …И тут Яков обнаружил, что в глубине противоположной стены горят уже два красных огонька.
       Что это означало? Вторая неудачная попытка? Или вторая ступень испытаний? Или всё-таки приглашение?..
       - Где вы?! – яростно крикнул Яков, вставая с пола. - Кто вы?! Зачем всё это?! Зачем?!
       Стены молчали и с одной из них на него смотрели два красных хищных глаза...
       - Отпустите!!! - Яков ударил обожжёнными кулаками по этим глазам. - Отпустите, сволочи!!!

       …Кто-то снова выключил в пустой комнате свет одновременно с его сознанием...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /  / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Их было четыре: коротконогие, сильные лошади какой-то непонятной породы, к которым Яков был крепко привязан колючими верёвками. Он чувствовал тугие узлы на запястьях и щиколотках, ещё остаточно зудящих после не совсем заживших ожогов, ясно осознавал, что сейчас произойдёт, но не мог даже традиционно попросить о пощаде, явившись в этот мир с уже вырванным языком.
       Низкорослые люди, похожие своим обликом и на монгольских кочевников, и на среднеазиатских скотоводов, о чём-то громко спорили, энергично размахивая руками. Яков ничего не понимал в их речи, улавливая, однако, выраженные в ней тюркские оттенки. Среднее образование, так охаиваемое в последнее время, всё-таки чего-то да стоило. Оно не давало слишком глубоких знаний в какой-то одной области, но дарило сносную схоластическую осведомлённость во многих.
       Скорее всего, это были воины Батыя или Чингис-Хана. И время, должно быть, соответствовало ситуации.
       Яков лежал на спине в густой пахучей траве с совершенно незнакомым ему запахом, и смотрел в высокое небо, ожидая финальной сцены. Он уже почувствовал, что для облегчения предстоящей экзекуции у него перебиты руки и ноги, и пытался предсказать результаты того, что собирались сделать эти жестокие, под стать своему времени, люди. Он ещё не забыл смерть в петле, и помнил костёр, а жизнь до встречи в горах с летающей тарелкой уже казалась ему сказочным сном...

       Наконец, степные воины о чём-то договорились. Четверо ловко вскочили на своих лошадей, дожидаясь команды. Толстый монголоид с узкими почти в щели глазами, подняв кривой меч, коротко и решительно рубанул им воздух перед собой...
       Воины энергично стеганули лошадей.
       Услышав топот, Яков зажмурился и стиснул зубы….

       …Сначала его поволокли по траве за левую руку, ударив жгучей болью в сломанном локте - один из кочевников сделал фальстарт. Анализировать дальнейшее Яков был уже не в состоянии: чудовищный строенный рывок напрочь лишил его способности к мышлению. Боль в руках и ногах слилась, сплелась в тугой узел с болью в сломавшемся позвоночнике. Яков ещё почувствовал, что тащится по земле за левой своей ногой, подарив правую и обе руки умчавшимся в степь лошадям. Страшная боль в спине доминировала, подавив боль в обрубках, и Яков был безгранично счастлив, когда увидел над своей головой милосердный меч...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Их поставили лицами к стене, оставшейся от уничтоженного взрывом бомбы жилого дома. В этом было что-то бандитское - от удара ножом в спину, а потому унизительно для солдат. Старшина Горелов плюнул в стену кровавой слюной и повернулся к немцам лицом.
       - Я не привык, чтобы меня расстреливали в задницу! – сквозь зубы сказал он.
       Яков посмотрел на близкую, выщербленную пулями кирпичную кладку, и ему вдруг сделалось противно.
       Он тоже последовал примеру старшины. Стало как-то свободнее душе, и Яков поймал себя на том, что лично ему ждать смерти значительно легче, когда он видит, откуда она исходит.
       Это уже походило на привычки, переходящие в стойкие традиции. Яков смотрел на выстраивавшихся в расстрельную линейку фашистов и надеялся, что одна из уготованных ему пуль попадёт в лоб. Тогда всё. Быстро, и, как ему казалось, безболезненно.

       Оказалось, что передом к близкой смерти повернулись не все: у некоторых попросту не хватило смелости посмотреть ей в глаза. Она вовсе не возражала, она готова была радушно принять в свои объятия не только идущих к ней, но и пятящихся.
       - Жаль... - сказал старшина и опять выплюнул кровь, всё ещё сочившуюся из простреленного лёгкого. - Мало побил этих гадов, потому умираю без особого моего удовольствия... Только вошёл во вкус и вот на тебе... Из лагеря  сбежал, чтобы продолжить, да не вышло...
       - Отомстят... - сказал Яков, утешая его и себя. - Хорошо отомстят... За всех нас и за других - тоже...
       - Одна надёжа на то, - старшина поморщился от не успевшей стать привычной боли, и, отвернувшись от готовившихся к расстрелу солдат, стал смотреть на поле за близкой рекой. Звон жаворонков в небе прорывался даже сквозь крики команд и лязганье затворов. - Хотел я дойти до Берлина, да вот споткнулся на полпути.
       - Другие дойдут, - уверил его Яков, не боясь быть в глазах старшины сумасшедшим пророком. – Скоро дойдут. Мы сами фашистов до Москвы не допустили, а они нас в Берлин пустят. Так впустят, что камня на камне от него не останется!
       Яков полной грудью вдохнул пьянящий воздух недалёкого летнего поля.  Близость смерти наполняет ещё большим очарованием всё то, что связано с жизнью. Яков смотрел, ждал, и чувствовал, что им правит всё та же полудремота - полулень. Кто-то неизвестный определённо ограничивал его способность к противлению Судьбе, хотя, как Якову показалось, уже не так давяще, как это было поначалу. Ему давали всё большую свободу самостоятельных действий, но только до тех пор, пока он делал то, что от него требовалось.
       А требовалось от него ни больше, ни меньше, как всетерпение. Не противиться, дождаться смерти, выдержав все её муки, и послушно умереть, свято надеясь на то, что последует очередное воскрешение.
       Яков уже почти смирился со своей странной участью. Вырваться из всего этого не представлялось возможным, оставалось пока терпеть, подстраиваясь под навязываемые ему другими обстоятельства. И попытаться сориентироваться.  Что-то ведь кроется за всей этой чередой разнообразных смертей. Вокруг другие гибнут всерьёз, а ему за какие-то неизвестные подвиги дарована участь Феникса. Чего же добиваются от него эти жестокие пришельцы со звёзд? Или их действия квалифицируются, как жестокость, лишь убогой психологией землян, а на самом деле все гораздо сложнее?.. Если инопланетяне бессмертны, то смерть для них может быть и развлечением, источником острых и богатых ощущений...
       - Achtung!!! – скомандовал наконец лощёный офицер, вскидывая высоко вверх гибкий стек. Солдаты послушно подняли свои автоматы, тщательно прицеливаясь. Яков скользнул равнодушным взглядом по лицам немцев, угадывая, который из них изберёт его своей мишенью, но глаза фашистов прятались в тени касок.
       - Feuer!!! - рявкнул офицер.

       …Кто-то из расстреливаемых тонко заверещал в последнюю и самую страшную секунду своей жизни и упал на колени, упреждая очередь, но тут же заглох, подавившись пулями. Что-то непонятное выкрикнул старшина - до выстрелов или уже после них…
       Яков увидел белые вспышки на кончиках близких автоматных стволов; десяток камней ударили его в грудь, бросив дырявой спиной на кирпичную стену. Он чувствовал, как пули почти безболезненно пробивают его тело насквозь там, где были лёгкие и сердце, и вгрызаются в стену, брызгая в спину кирпичной крошкой, боли от которой, как казалось, было даже больше, чем от самих пуль...

       …Яков сполз по стене, показавшейся ему почти раскалённой, и упал лицом в пыль, блюя в неё густой кровью. Он мучительно кашлял изрешеченными, тонущими в крови лёгкими, и видел, как перед самыми его глазами ползёт по куску кирпича трудолюбивый муравей, нагруженный свежей былинкой. Яков выгибался в агонии, отдавая ей последние свои силы, и раз за разом бился всё более немеющим лицом в растущую лужу собственной крови, разбрызгивая её, и смешивая с пылью, пока подоспевший солдат не сделал контрольный выстрел ему в затылок...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Открыв глаза, Яков увидел в противоположной стене уже опостылевшей кубической комнаты два ряда красных огоньков. В верхнем ряду их было десять, в нижнем - шесть. На стене сияло некое информационное табло, символика которого стала окончательно понятна Якову лишь после пятого его визита в Небытие.
       Шестнадцать смертей... Яков хорошо помнил первую из них, смерть в петле, и последнюю, после которой только что воскрес. Очерёдность остальных он вряд ли смог бы восстановить в своей памяти, даже если бы очень этого захотел. Он прошёл через все шестнадцать погибелей, он отдал каждой из них свой последний вздох, последний удар сердца, но их было слишком много для одного человека, и воспоминания о них уже основательно перемешались в его гудящей голове…

       ...Яков лютой зимой тонул в открытом северном море, смытый за борт корабля штормовой волной. Был судорожный вздох - крик, когда ледяная вода поглотила его, и короткое, абсолютно бессмысленной барахтанье в быстро засасывающей свою жертву, промороженной насквозь Бездне. Когда Яков послушно перестал шевелиться, в его лёгких ещё был воздух, достаточный для работы мозга...

       ...Он умирал от удушья в затонувшей дизельной подводной лодке где-то в середине пятидесятых годов двадцатого столетия. Торпедные устройства боевого корабля вышли из строя, люки были прижаты огромным давлением воды, и уцелевшие для мучительной смерти члены экипажа дали последний бой рассудку и друг другу ради оставшихся кислородных аппаратов. Яков не ввязывался, поэтому пережил почти всех...
       « На  миру  и  смерть  красна... » Насколько глупо выглядит эта народная пословица с точки зрения бессмертного.
       Как оказалось, одному умирать было значительно легче. Когда не видишь чужих истерик и страданий, раскачивающих и без того издёрганные донельзя нервы, когда не испытываешь мучительного стыда перед этими обреченными людьми за то, что им ОТТУДА нет возврата, а тебе есть... За то, что тебя ОБЯЗАТЕЛЬНО вытащат с того света, выдернут из гроба, выстирают, выгладят, и снова подготовят к очередной экзекуции, которые уже давно перестали Якова пугать.
       Человек рано или поздно привыкает к любой жизни, но, как выяснилось на практике, и к любой смерти он тоже может однажды привыкнуть. Смерть, как и жизнь, должна быть только одна, лишь тогда человек способен их по-настоящему ценить…

       ...Четыре недели Яков умирал от голода в обрушившейся угольной шахте. Она была очень глубокой, поэтому Яков не страдал от недостатка воздуха, но еды, взятой из дому, хватило лишь на три дня, потому что сохранить её на большее время не хватило воли. Яков слизывал воду со стен и прислушивался, надеясь услышать работу спасателей, которые обязаны были к нему пробиться.  Скорее всего, они своего всё-таки добились, но Яков так и не дождался их триумфа...

       ...Пять дней он сох от жажды в, оказавшейся бескрайней, пустыне. Два дня из них Яков пытался от скуки куда-нибудь бесцельно брести, потом лёг на горячий песок, и стал дожидаться результатов титанических усилий жары. Никто не вмешивался, очевидно, инопланетян интересовали лишь результаты длительного воздействия высоких температур на человеческий организм.  Естественно, при полном отсутствии воды...

       ...В заснеженной тундре Яков замёрз лишь на второй день, хотя мороз был под пятьдесят, и инопланетяне наверняка надеялись на достаточно быстрые результаты. Но на Якова вдруг нашла непонятная злость, очень похожая на униженное чувство собственного достоинства, и он заставлял себя непрерывно двигаться, вырабатывая спасительное тепло, пока полностью не истощился запас природной злости. Или гордость за свою принадлежность к человеческому роду...

       ...Самой мучительной из пройденных им была смерть на арене Колизея в Древнем Риме, когда его и ещё четверых несчастных скормили живьём голодным львам. Чтобы облегчить задачу хищникам и не слишком затягивать зрелищный спектакль, кое-кого из них привязали к столбам, напомнив Якову о средневековом костре. Он всё уже воспринимал пофрагментарно, как эпизоды из уже пройденного. Зубы льва, в принципе, мало чем отличаются от зубов акулы, которую Яков однажды уже на себе попробовал, страх перед смертью давно потерял свою остроту, а нюансы боли больше не приводили в особый восторг, но лев долга рвал Якова кусками, и в какой-то момент он даже позавидовал девушке, привязанной к соседнему столбу, которой хищник сразу перегрыз тонкое горло...

       ...Яков ещё раз пересчитал огоньки в стене.
       Шестнадцать... А сколько их будет ещё? Через какое количество смертей хотят пропустить его инопланетяне, и на какой из них остановятся? И что будет, когда кончится счёт всем мыслимым и немыслимым способам умерщвления человека?..
       Яков подтянул ноги к груди и обнял руками колени. Тело было сплошь покрыто шрамами, и то ли болело, то ли остаточно ныло всеми своими клеточками. На Якове была короткая лёгкая одежда, в которой жрецы майя вырывали у него живого сердце на жертвеннике одного из своих кровожадных богов. Обсидиановый нож был бритвенно остёр, поэтому боль пришла с некоторым опозданием, когда жрец уже сжимал сердце окровавленными своими сильными пальцами...
       Светлая материя ещё хранила красные пятна, пахнувшие кровью. Сколько Яков её уже потерял, научившись выделять запах своей крови среди запахов чужой...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Возле ставшего почти родным эшафота Якову расковали ноги, чтобы он смог взойти на него самостоятельно. Других затаскивали на него волоком, но он сделал знак рукой, давая всем понять, что хочет сделать это сам. Турки переглянулись и уважительно склонили головы, выполняя последнюю просьбу приговорённого.
       Руки за спиной ему расковывать не стали. Бывали случаи, когда смертники пытались закрываться ими на плахе, ослабляя силу удара топора. Зрелищность казни терялась, и добавлялись лишние муки жертвам, умиравшим лишь со второй попытки.
       Палач терпеливо ждал, уперев в помост изогнутое лезвие топора и сложив на его длинной ручке волосатые предплечья. Это был двухметровый верзила в дурашливой феске с кисточкой, и пышных ярких шароварах. Он пальцем показал Якову на изрубленную плаху, посыпанную свежими опилками.
       Плаха сегодня уже изрядно поработала - Яков видел на ней потёки крови, и ещё не совсем впитавшиеся в доски помоста багровые лужицы. Опять пахло чужой кровью, и Яков пытался утешить себя тем, что запаха своей почувствовать, скорее всего, не успеет.
       Он уже вволю насмотрелся на то, как ловко орудует топором местный палач. Тот был истинным мастером своего жуткого дела: после его удара голова жертвы отлетала на несколько метров от фонтанирующего кровью тела, и долго катилась по эшафоту, разевая безмолвный рот и пуча глаза на потеху довольным зрителям.
       Яков опустился на колени и аккуратно положил свою голову на плаху так, чтобы палачу легче было с одного удара перерубить его шею. Он где-то читал, что некоторые отрубленные головы живут часами. Чушь, конечно, скорее всего, эта смерть может считаться одной из самых лёгких и быстрых. Боль будет лишь первые доли секунды, пока топор, перерубая плоть и шейные позвонки, добирается до спинного мозга. Потом головной мозг теряет контроль над перифериями, и, лишившись мощного притока насыщенной кислородом крови, выключается почти мгновенно…
       Яков уже привык умирать, если только всё это можно было назвать привычкой. Для него каждая из смертей была лишь одним из испытаний, в котором требовалось выдержать наиболее мучительные его периоды. Он уже любил, чтобы смерть была быстрой и по возможности лишённой изысканных мучений. Сам уход в небытие пугал Якова в гораздо меньшей степени, чем увертюра предшествовавших ему мук. О чудесных воскрешениях Яков с некоторых пор почти не думал; они казались ему однообразными и бесцветными, и почти не запоминались.

       ...Палач поднял тяжёлый топор и Яков сделал последний в этой своей жизни вдох.
       Он не стал закрывать глаз. Ему очень не хотелось видеть подробности своего обезглавливания, он до сих пор так и не привык ко всем этим кровожадным сценам, но ещё больше ему не хотелось портить работу мастера. Зрители жаждут увидеть выпученные глаза, и они их увидят! Что нам стоит сделать для них такую малость!

       ...Когда ветер засвистел под падающим лезвием топора, Яков вдруг ощутил редкий, уже почти забывшийся импульс страха перед тем, что именно ЭТА смерть может оказаться последней, после которой не последует традиционного воскрешения...
       Как всё-таки странно устроен человек! Казалось бы, давно уже пройден тот предел возможностей его духа, когда смерть становится притягательнее жизни, состоящей из нескончаемых мук. Казалось бы, балансирование на тонкой грани должно смещать его симпатии в сторону гарантированного избавления от страданий, и обретения вечного покоя. Сколько самоубийц пошли по этому пути, и нашли искомое... И всё же, бесконечно устав от мук жизни, и думая о покое смерти, на её пороге снова и снова хотелось думать о жизни. Даже полной новых мук...

       ...Сначала был тупой сотрясающий удар в шею, затем короткая режущая боль, как от опасной бритвы в руках неумелого брадобрея. Небо крутнулось перед глазами. Яков увидел довольную ухмылку усатого верзилы в феске и потоки крови, стекающие с удаляющейся плахи. От остального своего, уже отдельного от него тела, он увидел только правую ногу, яростно скребущую в агонии эшафот…
       Это было уже совсем НЕ ЕГО движение... Яков никогда прежде ещё не видел себя самого в подобном разрозненном ракурсе, и даже успел искренно удивиться...

 / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /  / / / / / / / / / / / / / /

       ...Огоньков в стене теперь было тридцать восемь: по десять в трёх верхних рядах и восемь - в четвёртом. Яков расстегнул на своей груди тесный, заскорузлый от его крови, издырявленный его же сломавшимися рёбрами лётный компенсирующий костюм, в котором он падал с реактивного военного самолёта без парашюта около трёх километров. Осколки взорвавшегося двигателя перерубили ремни, и, когда Яков пришёл в себя после отделения от катапультного кресла, уже ничего нельзя было сделать. Запасной парашют болтался под открывшимся основным где-то далеко вверху, а у Якова была теперь только одна дорога - вниз.
       Он ещё пытался спланировать в узкую речку, но это было смешно даже в принципе. С высоты в три версты и при скорости в две сотни километров в час вода мало чем отличается от бетона…
       Яков промахнулся и упал на проходившее рядом с речкой шоссе. Он ничего не почувствовал, кроме сильнейшего удара, выключившего и свет, и жизнь...
       А что было до того?..
       А до того была жуткая и иногда кровавая мешанина. Четыре десятка смертей подряд - это слишком много для памяти, поэтому они просто слились в один общий кошмарный фон.

       ...Опять была Древняя Греция и смерть от яда цикуты. Лёгкая, надо сказать,  смерть, и довольно быстрая. Отравленная жидкость ещё стекала по пищеводу в желудок, а в тело уже вливалась тошнотворная слабость, туманящая  взор и гасящая звуки...

       ...Были вскрытые на руках вены и неприятная тошнота с головокружением и наползающей слабостью. Кровь струилась из глубоких порезов, окрашивая в ванной тёплую воду, которая не даёт ей сворачиваться, а тело становится всё легче и легче, будто каждая капля уходящей из него крови весит целый килограмм...

       ...Была разгерметизация космического корабля, неудачно севшего на Луну, эпизод со вскипающей от резкого падения давления кровью, и темнотой перед Ликом Смерти, потому что взорвавшиеся в вакууме глаза лишили Якова удовольствия очередной встречи с ней...

       ...Была даже смерть с перепою - совсем уж непонятная и неинтересная. Просто Яков в какой-то момент совершенно отключился и пришёл в себя уже в кубической комнате, с жуткой головной болью и характерным синдромом тяжёлого похмелья...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Яков был уже почти традиционно крепко связан по рукам и ногам, и, вдобавок ко всему, во рту у него торчал толстый кляп, почти перекрывавший дыхание.
       - Ну, вот! - с улыбкой вампира сказал Меченый - Номер всем на смех! Женщин просим громко сморкаться в чужие носовые платки! Опера для опера! Оп–ля!
       Он нажал кнопку пуска пресса и отпрыгнул подальше, чтобы уберечься от брызг…
       Глыба металла с отвратительным шипением упала вниз. Грудная клетка лишь коротко и мокро хрустнула; струя крови, кусков мяса и костей ударила в рот, выбив из него кляп. Глаза мгновенно залило красным, и Яков не увидел продолжения. Он ушёл в иной мир, сопровождаемый чьим-то истерическим хохотом...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Шестьдесят три... Яков перевернулся на дёргавшийся от остаточных судорожных спазмов живот, и крепко прижался щекой к мягкому прохладному полу опостылевшей комнатёнки для отдыха перед казнями и после них. Тело нестерпимо чесалось, ныло, побаливало и постанывало, мучительно возвращаясь к очередной жизни из плена очередной смерти. Яков давно устал считать бесчисленные шрамы, синяки и ожоги, на нём почти не осталось живого места, и, тем не менее, сам он был жив! Он уже не знал с абсолютной уверенностью, что ему надоело больше: умирать или воскресать. Бесконечные смерти вызывали больше отвращения, нежели страха или любопытства, а то, что им обычно предшествовало, трудно было назвать жизнями. Жизнь - это ожидание начала, а не желание конца...

       ...На колу он умирал почти сутки, пока его остриё не добралось где-то в Якове до аорты. Было очень много крови и ещё больше жуткой боли. Яков сначала по привычке кричал для облегчения своих страданий, но потом стал впадать в кратковременные беспамятства, и это для него было сущим подарком Судьбы...

       ...Электрический стул убил его довольно быстро, но надолго остались судороги мышц и изжога. Яков никогда не имел близких отношений с высокими напряжениями, и особенность его воздействия на человеческий организм стало для него полнейшим откровением...

       ...Молния воспринялась, как сильнейший удар. Самой вспышки Яков толком не разглядел, а грома уже не услышал. Очнувшись после всего этого безобразия, он уже в других своих жизнях ещё долго ощущал себя профессиональной головёшкой...

       ...Самой изнуряющей из смертей была неделя по уши в воде. Нацистские медики проводили какие-то свои зверские эксперименты над заключёнными концлагеря, и на долю Якова выпало именно это испытание. Смерть была вызвана не переохлаждением, хотя вода в бассейне и не подогревалась. Его даже регулярно кормили, но что-то случилось с кожей тела, лишённой возможности дышать, в организме скопились какие-то токсины и... Последние часы жизни Якова были препротивнейшими...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Ударили из-за угла и в спину. Яков почувствовал, как острый и тонкий нож легко вошёл ему под левую лопатку, проскользнул между рёбрами, проткнул лёгкое и дотянулся-таки до сердца, насадив его на своё жадное лезвие.
       Убийца прошёл в своём деле хорошую практику - Яков лишь коротко всхлипнул, и, полуобернувшись к тому, кто его убил, стал медленно падать навзничь. Он ещё увидел направленный на него пистолет и услышал спокойный голос убийцы:
       - Не надо! Это совсем лишнее! Он уже готов! У меня никогда не бывает осечек!..
       Последними каплями растворяющегося в пространстве сознания Яков уловил тот момент, когда его перевернули на живот и выдернули из спины застрявший в теле нож.
       Кровь толчками вышла из обречённого тела вместе с жалкими остатками жизни...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Их стало восемьдесят девять - красных немигающих огоньков в матовой стене крохотной инопланетной комнатушки. Яков пересчитывал их уже почти с полным безразличием. Новые смерти не приносили ни новых знаний, ни даже новых ощущений. Боль, слабость, тошнота, головокружение, удушье - вот практически и весь набор, который в различных комбинациях складывался в небытие.

       ...Продержав две недели голодом, Якову в изобилии подсунули еду, он проглотил столько, что не смог нормально дышать, и умер фактически от гипоксии. Это было чем-то похоже на петлю или на затонувшую подводную лодку, хотя, если бы пришлось выбирать одно из этих трёх, Яков, не раздумывая, предпочёл бы самую первую смерть...

       ...От повышенной гравитации на неведомой планете сломалось ребро, проткнув сердце. Споткнувшись на лестнице, Яков спрыгнул вниз, минуя целых две ступени лестницы, ведшей из здания, построенного местной цивилизацией, и это на той планете было равносильно самоубийству. Амортизаторы его скафандра смяло, как бумажные, бедренные кости, выломанные из таза, глубоко ушли в живот, и когда Яков упал, не выдержавшее ребро лишь ускорило уже начавшийся процесс...

       ...Вниз головой Яков провисел часа два на любопытстве, пока кровь совсем не залила глаза. Дальнейшего он не видел и, можно сказать, не чувствовал. Спустя ещё час он воспринимал собственную голову как двухпудовую гирю, подвешенную к его кишкам, и мечтал лишь о том, чтобы она, наконец, отвалилась...

       ...Неделю пришлось умирать от какой-то неизвестной болезни. Никто за Яковом не ухаживал, его трясло, он ощущал сильнейший жар и постоянно впадал в длительное беспамятство. Были бредовые сны и галлюцинации, были ощущения купаний в ледяной воде и в кипятке. Умер он или во сне, или когда был без сознания...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

. . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       - ...Дарить боль - это величайшее из искусств... - сказал Шуцман, раскрывая свой заветный чемоданчик. - Ничуть не меньшее, чем умение дарить наслаждение. Это целая наука, берущая своё начало в ушедших веках!
       Он говорил по-русски, чтобы Яков его понимал.
       - Мало заставить клиента испытать боль, нужно помочь ему ощутить все её изысканные нюансы и обертоны. Как известно, боль можно складывать, умножать и даже возводить в степень. Иногда можно даже добиться результатов, когда фактически стирается грань между болью и наслаждением. Именно в этом, как мне кажется, кроется главный секрет мазохизма...
       Шуцман разложил свои рабочие инструменты на столе. Всё было хромировано, вычищено и тщательно протёрто, но Якову вдруг почудилось, что он отчётливо видит багровые пятна на лезвиях острых скальпелей, и чувствует запах крови. Пока - чужой крови...
       - Какой уровень вы заказываете, гэрр майор?.. - Шуцман вопросительно глянул на Крюгера.
       - Пока пусть будет разминочный, если можно, - майор тоже говорил по-русски. - Если ему сразу не захочется говорить, поставьте его на пороге смерти, и пусть он будет мечтать о том, чтобы поскорее переступить через этот высокий порог...
       Столь странный диалог между профессиональным мучителем и его хозяином продолжался уже минут пятнадцать. Они пока ни о чём не спрашивали Якова, они точно обменивались комментариями, готовясь к какой-то серьёзной совместной работе, а Якову до поры отводилась лишь роль стороннего наблюдателя.
       Он уже понял, что весь это спектакль предназначается только для него. Его тщательно готовят к настоящим допросам и пыткам, готовят, прежде всего, психологически. Боль, которую ждёшь, всегда кажется гораздо сильнее неожиданной...
       - Восходить на вершину чужих страданий нужно медленно, - продолжал Шуцман философствовать, беря в руки длинные иглы. - Резкая и сильная боль может вызвать шок и быструю потерю сознание. Это выгодно лишь пациенту, поэтому сильно вредит делу.
       Он наконец подошёл к креслу, в котором десятками прочных металлических зажимов был зафиксирован Яков, и стал любовно рассматривать пальцы его рук.
       - Начинать всегда надо с периферийных нервных окончаний. Природа сама позаботилась об их доступности.
       Шуцман как-то горестно вздохнул, сильно прижал указательный палец правой руки Якова к подлокотнику кресла, и стал медленно загонять под его ноготь иглу…

       Яков громко застонал. Путы не позволяли ему вырываться, и он только напрягся.
       - Это только первый аккорд... - сказал Шуцман, счастливо улыбаясь. -  Удивительное место - ноготь на пальце руки... На человеческом теле не так уж много других точек, где боль, однажды возникнув, не ослабевает со временем от привыкания к ней...
       С нескрываемым садистским удовольствием слушая стоны пытаемого, Шуцман так же медленно вогнал ему другую иглу под ноготь безымянного пальца.
       - Скажите, когда я должен остановиться, герр майор... - бросил он через плечо Крюгеру. - Иногда я слишком увлекаюсь... Процесс истязания живого существа - вещь весьма захватывающая. Не случайно такое понятие, как садизм, зафиксировано в анналах классической медицины. Говорят о врождённой предрасположенности к этому, опыт показывает, что жестокость может быть и приобретённой. Но пока нет ответа на главный вопрос: почему это происходит?  А ответ, мне кажется, лежит на самой поверхности. Я думаю, что страдания нашей жертвы сопряжено с выделением какой-то психической энергии, которую мы от неё потребляем. Этакий психологический вампиризм... Так когда же мне, всё-таки, остановиться, гэрр майор?.. - Шуцман опять вопросительно глянул на офицера.
       - Он сам вам это скажет, - Крюгер лениво достал из серебряного портсигара тонкую сигарету. - Когда у него возникнет огромное желание дать волю своему языку...
       - Да, в этом действительно что-то есть... - согласился Шуцман, вдавливая Якову под третий ноготь очередную иглу. - Сильная боль вызывает неутолимую потребность поскорее освободить голосовые связки. Одни кричат, другие говорят то, что от них требуется, но второе ослабляет страдания значительно лучше...
       Крюгер молча попыхивал дымом и почти не смотрел на работу Шуцмана.  Результаты его волновали больше, чем сам процесс их достижения. Шуцман был патологическим садистом, и это давно уже не нуждалось в доказательствах и подтверждении, но никто лучше него не умел вытаскивать из допрашиваемых нужные сведения, потому Крюгер до поры терпел рядом с собой это чудовище. Он прекрасно понимал, что рано или поздно его образцовый работник окончательно свихнётся, став потенциально опасным для окружающих. Тогда его придётся упрятать глубоко в сумасшедший дом, и нужно будет искать нового талантливого полубезумца, чтобы нечеловеческая работа тоже довела его до полной кондиции...

       ...Яков дёргался в кресле, отслеживая работу своего мучителя. Боль из терзаемых пальцев шла в мозг, собираясь там во всё более плотный комок. Яков молчал, но делал это не умышленно. Он просто не знал, что именно нужно сказать и что вообще он может рассказать интересного этому Крюгеру, поскольку ему опять приходилось играть чужую роль, которую на него вновь навесили, традиционно не дав почитать сценария. Говорить было нечего, объяснять всё это бессмысленно, поэтому оставалось привычно терпеть пытки до конца. Яков уже давно выбрал для себя именно эту тактику, и старался по возможности её придерживаться. Можно было, конечно, попытаться обмануть Судьбу и своих мучителей, выиграв какое-то время, но Яков подозревал, что инопланетяне этого не поощрят. Как он себе уже представлял, их интересует только человеческая смерть во всех её проявлениях, и если он не удовлетворит их бездонное любопытство в данном эпизоде, они поставят его в другие, более жёсткие условия, чтобы всё-таки добиться своего...

       А Шуцман себя сильно переоценивал, поскольку понятия не имел, с кем связался на этот раз. Пройдя через десятки смертей, в том числе и через самые мучительные, Яков, в конце концов, научился подыгрывать боли и провоцировать в себе самом шок, который, как правило, приводил к быстрой остановке сердца. Он видел на рабочем столе у Шуцмана шприц с какой-то жидкостью и предполагал, что при наступлении неожиданной клинической смерти во время пыток ему могут сделать внутрисердечную инъекцию, чтобы продолжить пытки до получения необходимых результатов. Одна надежда была на то, что инопланетяне не допустят дубля сцены, почти добросовестно доведённой до запланированного конца. Во всяком случае, до сих пор такого пока не случалось. Хотя, кто их знает, этих инопланетян, может быть, им чего-нибудь захочется и в повторе...

       …- Однако, весьма упорный экземпляр! - услышал Яков сквозь боль голос Шуцмана, полный профессионального удивления. - Один на тысячу! Иногда встречаются уникумы с пониженной чувствительностью, как этот, но я, к счастью, ещё не имел дел с людьми, полностью к боли невосприимчивыми! Вы позволите дать мажорный аккорд?..
       Последняя фраза, по-видимому, была обращена к Крюгеру и, очевидно, был получен утвердительный ответ. Боль вдруг вздулась, вспучилась, разбухая и захватывая всё большие участки мозга.
       - « Ещё... Ещё...» - мысленно просил Яков. Он уже чувствовал, что Шуцман вплотную приблизился к тем границам, когда уже можно будет помочь боли сделать резкий скачок. Нервы, готовые подхватить убийственную мелодию, начинали резонировать...
       ков наконец ухватился за жгучие струи, растекавшиеся по телу, и рывком напряг всю свою волю...

       …Чудовищная боль разорвала мозг на миллионы осколков, в каждом из которых отразился метнувшийся к шприцу Шуцман, и расшвыряла эти осколки по Вселенной...

/ / / / / / / / / / / / / / /  / / / / / / /  / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

          …………………………………………………………………

       / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...На матовой стене был равносторонний прямоугольник, квадрат из красных немигающих огоньков. Десять светящихся рядов по десять лампочек в каждом...
       СТО  СМЕРТЕЙ!!!
       Яков умирал ровно сто раз и в сотый раз воскрес! Он был профессиональным Фениксом, регулярно возрождавшимся из горячего пепла для нового костра!
       Какой будет сто первая? И сколько вообще в природе существует смертей? Яков не мог вспомнить некоторые из уже пережитых, слишком много их было в столь короткий промежуток времени...
       Но у инопланетян случались и осечки. Якова не смогли убить страхом, забросив на планету чудовищ, которые в конце концов его и разорвали, и не защекотали до смерти. Он с детства почти не боялся щекотки, а сердце у него оказалось не из самых слабых. Но во всех остальных случаях инопланетяне всё-таки добивались успехов…

       ...Он, неуклонно разгоняясь, скользил под гору по бесконечному, идеально гладкому склону. Протиралась одежда, сдиралась кожа, обнажались мышцы, после чего оголялись кости... За ним тянулся многокилометровый кровавый след. Яков пытался затормозить, зацепиться за воздух, хотя бы погасить нарастающую скорость, но это лишь добавляло лазеек для крови и ускоряло конец. Боль была только вначале, потом трение и высокие температуры отключили нервы...

       ...Он много часов мучился на огромном муравейнике или термитнике. Ему на теле во многих местах надрезали кожу, приковав к месту казни цепями, и полчища обозлённых насекомых разбирали его буквально по молекулам...
       Яков стойко терпел около получаса, но когда насекомые прогрызли ему живот, выели глаза и, через ноздри и рот набившись в пищевод и лёгкие, начали жрать его изнутри, он наконец сорвался...

       ...Его бросили связанным по рукам и ногам под поезд, и он ушёл в иной мир, уже чувствуя, как его родные кишки наматываются на вагонные колёса.  Убийцы не ушли, и за стуком колёс, уже сделавших своё дело, Яков успел услышать знакомый истерический смех человека с безнадёжно больной психикой...

       ...Его травили газом, и это была не самая приятная из смертей... В душегубку Бухенвальда или какого-то другого концлагеря согнали около сотни раздетых догола людей, которым пообещали баню. Яков был единственным из всех, кто изначально понимал, что произойдёт нечто страшное, послушный исполнитель чьей-то воли, он долго боролся в себе с природным бунтарём, готовым повести толпу обречённых на автоматы и колючую проволоку, насыщенную электричеством, но кто-то, точно опасаясь вспышки неповиновения, снова впрыснул в него шприц расслабляющего безразличия и безволия…
       Когда пустили газ, Якова едва не затоптали до смерти. Он отполз в угол камеры, накрыв своим телом скорчившегося ребёнка лет пяти, но это была плохая защита от тяжёлого газа, не уходившего через вентиляционное отверстие в потолке. Кто-то дрался и карабкался по чужим агонизирующим телам к свежему, но недостижимому воздуху, а Яков, кашляя, в удушье разрывал ногтями кожу на своей груди и бился в углу, размазывая по каменному полу маленькое холодеющее тельце...

       ...Его распиливали электропилой, но он умер не от потери крови и не от болевого шока, а от короткого замыкания и удара током. Уже воскреснув после этого, Яков со злорадством вспомнил своих убийц, не получивших ожидаемого удовольствия, тут же испугался, что инопланетяне могут сделать новый заход, но те то ли не обратили на сбой внимания, то ли удовлетворились заменой, или просто пожалели подопытного кролика, к которому уже успели привыкнуть и, наверное, даже привязаться...

             / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Яков терпеливо ждал. Обычно между каждым пройденным этапом испытаний смертью и очередным новым субъективно проходило не более получаса земного времени, за это время инопланетяне вполне успевали подготовиться, но, возможно, на этот раз они просто давали своему испытуемому хорошую передышку перед ...
       Перед чем? Перед новой сотней смертей?.. Перед тысячей?.. Или уж сразу замахнёмся на миллион?.. А что?.. Мы уже и это сдюжим, так что можно попробовать!..

       ...Время шло. Яков терпеливо сидел у матовой стены, расслабившись и наслаждаясь очередной паузой в ставшей для него уж привычной работе. В теле царила необыкновенная лёгкость, и на удивление ничего даже не  чесалось, заживая.
       Яков встал с пола, сорвал с себя остатки одежды, попавшие сюда из его последней смерти путём четвертования на « колесе », и принялся торопливо осматривать своё многострадальное тело.
       Для стократного покойника он выглядел очень даже неплохо! Раны были заживлены до застарелых шрамов, а не весьма поверхностно, как это бывало раньше. Даже все волосы были на месте! Определённо инопланетяне стали значительно лучше работать или...
       ИЛИ?..
       Яков огляделся.
       Матовая комната была всё так же пуста и монолитна, и яркий квадрат из ста красных огоньков продолжал демонстративно гореть в одной из её стен триумфальным табло.
       - Эй, вы! - крикнул Яков в нетерпении. - Сколько ещё можно ждать?! Давайте кино, сапожники!!!

       …Длинный протяжный свист развернул его на месте и Яков вдруг с удивлением обнаружил, что на нём теперь не привычные огрызки одежды, а плотно облегающее его тело трико из голубого материала. Оно было совершенно целым и чистым, без привычных дырок от сломавшихся костей, и многочисленных пятен крови.
       Одна из стен комнаты неожиданно потемнела до полной черноты и исчезла. Яков увидел бескрайнюю равнину, залитую ярким дневным светом, разноцветные поля и синие реки. А на горизонте высились шпили сказочно прекрасного города.
       Это была не Земля, а чужой мир - скорее всего, планета тех, кто прилетел в тарелке.
       Яков сделал несколько неуверенных шагов и оказался под изумрудно-зелёным небом, на котором сияли два солнца. Воздух был чист, свеж и полон незнакомых запахов. За время своих ста смертей Яков надышался всякой гадости и теперь наслаждался воздухом чужой планеты, очищавшим его лёгкие, как Авгиевы конюшни. Воздух был довольно приятен на вкус, но земной всегда казался Якову гораздо вкуснее.
       Он расправил плечи, чувствуя, как шевелятся много раз резанные и изорванные мышцы, ломанные и дроблёные кости. Было невероятно приятно ощущать себя целым, здоровым и полным сил. Яков уже начал отвыкать от этого удивительного состояния…

       Время продолжало лететь и ему постепенно становилось ясно, что произошло. Он прошёл через все испытания, запланированные для него инопланетянами, очевидно, выдержал их с честью, за что и получил от них в подарок сто первую смерть - смерть от старости. Если она вообще существовала на этой далёкой планете.
       Яков сделал ещё один глубокий, очищающий от остатков прошлого, вдох, равнодушно окинул взглядом прекрасный, но совершенно чужой ему мир, отвернулся от него, и шагнул обратно - в чёрный квадрат не успевшего закрыться люка.

       …До смерти от старости оставалось ещё очень и очень много времени, а просто жить Якову было уже неинтересно...
       
             Лучшее – не  то, что  уже  прошло, а  то, чему  ещё  только
                предстоит  прийти…