Книга о прошлом. Глава 21

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
НЕМНОГО МОРЯ.


1.
Радзинский почти никогда не закрывал на ночь шторы. Поэтому сейчас он с лёгкостью нашёл на тумбочке рядом с кроватью зажигалку и чиркнул – раз-другой – пока крохотный язычок пламени не подмигнул ему в темноте огненным глазом. В складках постельного белья заметались острые зазубренные тени, как от горных пиков на закате, но комната быстро вновь погрузилась во тьму. Только красный огонёк сигареты остался светить яркой блуждающей точкой.

Прикурив, Радзинский снова откинулся на поставленную почти вертикально подушку и задымил размеренно, практически не замечая, что делает. Перед глазами стояла картинка: кострище – выжженный в редкой траве круг, ещё курящийся плотным серым дымом, а в центре – присыпанный землёю холмик. Радзинский видел это так ясно, словно перед ним застыл кадр из цветного кинофильма.

Тихонько скрипнула дверь. Аверинский силуэт смутно обозначился на фоне погружённого во мрак коридора. Виден был аспирант в основном благодаря светлой пижаме, в которую был облачён – Николай вечно мёрз, поэтому никогда не спал раздетым.

– Что случилось, Кеш? – не заходя в комнату, тихо спросил Николай.

– С чего ты взял? – Радзинский от неожиданности поперхнулся табачным дымом и хрипло закашлялся. – Иди сюда, – отдышавшись, он похлопал рукой по постели. – Нечего топтаться босиком на холодном полу.

Аверин уговаривать себя не заставил – сразу же прикрыл за собой дверь и, тенью скользнув к кровати, забрался к Радзинскому под одеяло. Ноги у аспиранта, как и ожидалось, были холодными, как ледышки.

– Коль, может, тебе в носках спать? – раздражённо поинтересовался Радзинский, мгновенно забывая обо всех своих тревогах. – Или тебе без соплей жить скучно?

– Фу, Радзинский, – поморщился Николай, подсовывая свои заледеневшие ступни под коленки теплокровного товарища и с блаженным вздохом натягивая одеяло до подбородка. – Какие ты слова употребляешь неблагородные! А, казалось бы, интеллигентный человек…

– Так я интеллигентный совет тебе даю. И носки тоже готов дать – шерстяные.

– Шерстяные кусаются, – отрезал Николай. – Ты лучше скажи, почему не спишь?

Радзинский вмиг помрачнел и некоторое время просто курил, не говоря ни слова.

– Ты не знаешь, – задумчиво проговорил он наконец, – для чего зажигают такой костёр – как обод колеса – по кругу?

– Ага. – Аверин приподнял голову, с интересом посмотрел на приятеля и снова улёгся. Поскольку тот располагался в постели полусидя, голова Николая находилась где-то на уровне подмышки Радзинского. – Насколько я знаю, такой костёр называется крада. На нём покойников сжигают.

– Чего?! – Радзинский развернулся к Николаю и навис над ним мрачной скалою.

– Чего ты заволновался-то так? – разулыбался Николай. – Думаешь, тебя каким-то боком это коснётся? Ты будешь жить долго и счастливо – это я тебе обещаю.

– Обещаешь? – съязвил Радзинский.

– Хорошо. Я просто это знаю. Такая формулировка тебя устраивает?

Радзинский только вздохнул и, затушив сигарету, улёгся рядом с аспирантом. Ему, правда, пришлось после этого ещё разок приподняться, чтобы устроить как надо подушку, но у него очень ловко получилось это с первой попытки. Капризный аспирант, которого заметно начала раздражать эта возня, даже нахмуриться особо не успел.

– Ла-а-адно. – Радзинский, зевая, с удовольствием потянулся и заложил руки за голову. – Судя по всему, ты лучше меня понимаешь, что мне пригрезилось. Итак?..

Аверин повернулся на бок и, как детсадовец подложив ладошки под щёку, принялся с улыбкой рассматривать профиль Радзинского.

– Это Наташа, – коротко сообщил он после некоторой паузы. – А картинка – просто символ того, чем она занимается. Я ведь тебе говорил уже, что у нас с ней были некоторые… разногласия. Идеологического порядка. Так вот: её со страшной силой влекло всё языческое – стихийное, природное, бессознательное. Короче, магия самого низкого пошиба. Ни просветление, ни духовное развитие ей были неинтересны. Только транс, экстаз, вакханалия…

– Ага. – Радзинский тоже повернулся на бок – лицом к Аверину – и повторил его позу, устроив сложенные ладошки под своей колючей щекой. – Ведьма, значит.

Аверин согласно кивнул.

– Сила у неё, конечно же, кое-какая имеется, – спокойно и как-то отстранённо продолжил аспирант. – Поэтому она с лёгкостью притягивала нужных людей, необходимые сведения, книги… Однако ни тонкости, ни ума ей не хватает, увы. В голове у неё безграмотное эклектичное месиво. Она и сама понимает, что нужен холодный, ясный мужской ум, который структурировал бы это непотребство в некое подобие неоязыческого учения.

– А тебе в этой фантасмагории, видимо, отводилась роль духовного, так сказать, лидера, главы новой Школы, – хмыкнул Радзинский.

– Угу. – Аверин тоже зевнул и прикрыл глаза. – А я не оправдал её ожиданий…

– И она нашла тебе замену в лице Линаса, – понимающе усмехнулся Радзинский.

– Ну, она специально не искала. Тот по обыкновению сам подвернулся. Но тут уж она вцепилась в него мёртвой хваткой – мне его даже немного жаль…

– А какого… Ой, прости, Коленька! – повинился Радзинский, искренне сожалея, что с языка едва не сорвалось матерное слово. – Женился ты вообще зачем?

Аверин не ответил, но как-то подозрительно запыхтел, словно с трудом удерживался от резких и гневных замечаний по поводу бесцеремонных вопросов товарища.

– Коль, – Радзинский коротко хохотнул, собираясь озвучить внезапно посетившую его голову догадку. – По залёту что ли? Она тебя совратила и…

Аверин покраснел так, что это было заметно даже в темноте. Радзинский понял, что аспирант сейчас вскочит и убежит и, возможно, не будет разговаривать с ним завтра весь день. А то и дольше. Поэтому, ловко схватив Николая за отвороты пижамы, Радзинский резко подтянул его к себе и крепко обнял, прижав его белобрысую голову к своей груди. Аверин возмущённо затрепыхался, пытаясь вырываться, но потом смирился и обиженно замер.

– Варвар ты, Радзинский, – пробормотал аспирант, выворачиваясь из-под тяжёлой ладони товарища и поудобнее устраивая голову у него на плече. – Грубый неотёсанный варвар. Но тёплый. Гораздо теплее шерстяных носков.

Радзинский затрясся от смеха:

– Я согласен быть твоей персональной грелкой. Чем ближе к телу императора, тем выше статус информатора.

Аверин кинул на него заинтересованный взгляд.

– И что же ты надеешься выведать у меня, храбрый портняжка? И, главное, для кого?

– Курочка по зёрнышку клюёт, – хмыкнул Радзинский. – Находясь рядом с тобой, я впитываю ценную информацию даже посредством простого тактильного контакта. А стараюсь я пока для себя. Для духовной пользы своей. А потом, может, ещё кому пригодится…

Аспирант промолчал. Только глянул как-то слишком серьёзно.

Радзинский не решился подать следующую реплику. Не смог себя заставить. У него вообще появилось ощущение, что одним своим взглядом Аверин заставил его онеметь. А так это или нет проверять почему-то не захотелось.

Так они и молчали. Радзинский поглаживал Николая по плечу в надежде, что тот скоро уснёт. Аспирант в глубокой задумчивости таращился в темноту. А потом вдруг спросил, заставив Радзинского вздрогнуть от неожиданности:

– Кеш, а ты ведь часто за границей бываешь?

– Ну, для среднестатистического советского гражданина даже слишком часто, – кивнул он.

– Покажи, – неожиданно попросил Николай. – Где тебе больше понравилось?

Радзинский подумал, что ослышался. Он потряс своей зевсоподобной головой и переспросил осторожно:

– Показать?

– Ну да! – Аверин вздохнул нетерпеливо, поймал машинально поглаживающую его руку и крепко стиснул пальцы Радзинского. – Думай. Вспоминай. Где? – И Радзинский сразу увидел море…


2.
Море… Или океан? Оно было бескрайним. Оно дышало, выплёскиваясь на вдохе и на выдохе убегая обратно в свои берега.

Подумалось, что этот пейзаж не меняется, наверное, никогда: выбеленные полдневным жарким солнцем скалы, золотой раскалённый песок и кружевная кромка прибоя.

Аверинская пижама небрежно брошена на берегу, сам он плещется где-то далеко от берега – дно пологое и, чтобы забраться на глубину, надо идти, идти и идти…

Радзинский ухмыляется про себя: Аверин купается голышом? Чем же он тогда хуже?

Аспирант лежит на спине, заворожено уставившись в синее-синее небо. Он улыбается, когда Радзинский подплывает к нему:

– Я в тебе не ошибся.

– А что – были сомнения? – обижается почему-то Радзинский.

– Нет, – смеётся Николай, сверкая белыми зубами. – Но всегда остаётся вероятность. Даже когда ты в человеке не сомневаешься…

– Ты нырять любишь? – отплёвываясь от горькой воды, интересуется Радзинский. Его янтарные глаза до невероятной глубины просвечены солнцем. Волосы слиплись и потемнели от влаги. Они блестят, делая Радзинского похожим на залаченого франта, который галантно шаркает перед дамами ножкой по паркету.

– Я боюсь, если честно, – нервно хихикает аспирант.

– Доверься мне, – чувственным баритоном вкрадчиво произносит Радзинский и выразительно выгибает бровь. Он хватает Аверина за руку и тянет под воду – тот едва успевает набрать в грудь побольше воздуху.

Под водой очень тихо. Свет повсюду, он растворён вокруг – жемчужный, ласковый. Там впереди коралловый риф – это об него разбиваются волны. Приятно чувствовать себя защищённым в его каменных ладонях.

Они давно забыли, как дышать. Время течёт где-то там – на поверхности, где лёгкий бриз холодит влажную кожу. Здесь – вечность. Текучая, переливающаяся, бесконечно переменчивая вечность…


3.
За завтраком Радзинский не сводит с Аверина глаз. Это невежливо, но Радзинского это не смущает. Его вообще ничто никогда не смущает. Он учтив и любезен, но в пределах разумного.

– Кешенька, ну чего тебе? – ласково спрашивает аспирант. – Я же подавлюсь, если ты будешь так на меня смотреть.

– Не надо давиться! – Радзинский торопливо проглатывает свой бутерброд и смешно трясёт головой. – Поедем лучше на море. Сейчас же лето! Я отпуск возьму. Чего мы тут пылью дышим? Ладно бы дела какие были…

Аверинский взгляд сразу леденеет. Он откладывает вилку, отодвигает от себя тарелку.

– Я не могу сейчас уехать, – сухо отвечает он, не глядя на Радзинского.

– Из-за ребёнка, да? – быстро соображает Радзинский. – Коль, но ты же разрешение ещё не подписал? Без него они всё равно никуда не денутся. Позвонишь, предупредишь… Им вообще не обязательно знать, что ты отдыхать едешь. Скажешь, дела…

– Чему ты меня учишь? – горько усмехается аспирант. Но голову поднимает и смотрит Радзинскому прямо в глаза. – Три дня, – твёрдо говорит он. – Пятница, суббота, воскресенье. Я точно знаю, что в понедельник должен быть в Москве.

– Куда? – с готовностью спрашивает Радзинский, одним глотком допивая свой кофе и решительно отставляя чашку.

– Куда хочешь.

– Вот здорово! – хмыкает Радзинский. Он привстаёт, тянется через стол и, обхватив голову Николая обеими руками, горячо целует его в лоб. – Не жалуйся потом. Сам сказал, «куда хочешь». – Чрезвычайно довольный собой, Радзинский быстро уходит. Через десять минут снова заглядывает в кухню – в светлом летнем пиджаке, с ключами от машины в руках. – Я побежал. Билеты на Луну покупать. Посуду помоешь, ладно?

– Ладно, – пожимает плечами Аверин. Губы его безудержно расползаются в счастливой улыбке.


4.
Корова, медленно брела по пляжу. Шкура у неё была невероятного бронзового цвета с огненным медным отливом, который особенно сильно был заметен на солнце.

Аверин во все глаза глядел на эту миниатюрную, по сравнению с привычными бурёнками, поджарую как борзая собака корову.

– Что она здесь делает? – почти шёпотом спросил он, пихая Радзинского в бок.

Тот лениво поднял голову и сразу уронил её обратно на покрывало:

– Здесь часто арбузные и дынные корки оставляют. Их, наверное, ищет.

– То есть… она здесь пасётся? – изумился Аверин и посмотрел на дынную дольку в своих руках.

Через мгновение перед носом Радзинского нарисовалась загорелая аверинская нога с прилипшими к ней золотыми песчинками: кто бы сомневался – Коля пошёл корову угощать.

Радзинский повернулся на бок и приподнялся, опираясь на локоть – он не мог пропустить такое зрелище. Ветер, который постоянно дул с моря, неистово трепал белую рубашку Аверина и его выгоревшие до льняного оттенка волосы. Николай медленно подходил к корове, которая уже настороженно подняла свою морду и с интересом поглядывала на дыню. Потом она потянулась к дынной дольке, Аверин потянулся к ней – и вот они уже обнимаются: корова с удовольствием жуёт угощение, аспирант гладит корову, чуть ли ни целует её.

Радзинский засмеялся и уронил голову на руки. В который раз он похвалил себя за предприимчивость и настойчивость. То ли планеты так встали, то ли, действительно, они с Авериным совпали друг с другом на все сто процентов по всем параметрам, только было им здесь вдвоём – вдали ото всех забот и тревог – так хорошо, что грех было бы желать лучшего. Они понимали друг друга с полуслова. Они молчали об одном и том же. Они смотрели в одну сторону и любовались одним и тем же оттенком заката. Аверин млел, глядя на шоколад, Радзинский умилялся, наблюдая, как тот воркует над очередной шоколадной плиткой. Радзинский с наслаждением прыгал на солнцепёке по теннисному корту, Аверин с удовольствием смотрел, как тот с резким выдохом посылает мяч за границу поля.

– У неё такие мягкие губы, – поделился Аверин. Он, тяжело дыша, плюхнулся на покрывало и потянулся за термосом с холодным чаем, в котором до сих пор с глухим стуком сталкивались льдинки. – И тёплые.

Аверина потряхивало от возбуждения, глаза блестели. Радзинский подумал, что такому впечатлительному юноше ни к чему прыгать с парашютом, достаточно погладить корову – эффект тот же. Вслух он этого, конечно же, не сказал.

– Она могла тебя укусить, – припугнул он аспиранта.

Тот широко распахнул глаза:

– Я думал, забодать.

– И забодать тоже, – захохотал Радзинский.

– Ну тебя! – легкомысленно отмахнулся аспирант и снова припал к стаканчику с чаем. И добавил невпопад, – А язык у неё очень шершавый.

Радзинский загоготал как ненормальный:

– Уволь меня от этих интимных подробностей!

Аверин не сразу сообразил, о чём речь, а когда понял, смутился и покраснел:

– Пошляк ты, Викентий. – Он аккуратно завинтил термос, убрал его в сумку, а затем принялся стягивать рубашку. – Я иду купаться. Ты со мной?

– Ещё бы! Я теперь боюсь тебя одного оставлять. На сто метров от себя отпустил, и какая-то корова сразу же тебя облизала!

– Фу, Радзинский, ну что за юмор у тебя такой низкопробный?! – простонал Николай, закрывая лицо руками. Потом тяжело вздохнул, поднялся и, увязая в горячем песке, отправился к бетонному волнорезу.

Радзинский, улыбаясь, пошёл следом. Он думал о том, что каждому в этой жизни необходимо хотя бы немного моря. Особенно некоторым.