Мы живы

Мы с Сашкой неспешно идем по городу, вдыхая аромат древесных листьев и травы, политой ночным дождем. Мы давно уже не были дома, многое изменилось. Но мы счастливы вернуться – в конце-концов, мы ведь живы, наши семьи ждут нас в своих изменившихся квартирах, а я скоро встречусь со своей девчонкой, Катей. Как только ее увижу – сразу же ее руки попрошу, а Сашка у нас на свадьбе шафером будет…

Я слегка хромаю – сказываются последствия ранения. Как ни странно, больше всего меня беспокоит именно это, самое первое и самое легкое, все остальные заживали как на собаке. Хотя Сашку мне все равно не переплюнуть: он был едва жив, когда мы до медсанбата доползли, а из  госпиталя мы с ним вместе, в один день мы вышли и тут же обратно на фронт вернулись.

Мы с Сашкой присаживаемся на лавочку и закуриваем. Нам до дома совсем немного осталось, но ведь так приятно просто отдохнуть, зная, что теперь не нужно убегать, прорывать оцепления, преследовать… Да, теперь можно спокойно сидеть, неспешно курить горькие папиросы и смотреть на снующих туда-сюда детишек. Я поворачиваюсь к Сашке и встречаюсь с ним глазами. Уверен, мы думаем об одном и том же. За это действительно стоило бороться.

Докурив, мы легко закидываем солдатские мешки с нашими скудными пожитками обратно на плечи и продолжаем свой путь. Вокруг нас во всей своей неуемной красе буйствует весна. Солнце печет совсем по-летнему, но утренний ветер не упускает случая забраться под гимнастерку и потрепать выглядывающие из-под фуражки волосы. То тут, то там среди зеленой травы выглядывают в беспорядке яркие головки каких-то цветов. А мы двое бредем среди этого мирного пейзажа как два призрака войны. Выглядим мы и правда жутко: оба высохшие как пара скелетов, щеки ввалились, под глазами черные тени. Я даже хуже Сашки – небритый, в неумело заштопанной гимнастерке, с ранними проседями на висках. Но, несмотря на это, от нас никто не шарахается. Наоборот, дети приветливо машут нам руками, женщины ласково улыбаются, а старики выглядывают из окон и вытирают влажные глаза. И все кричат нам: «Спасибо за Победу!»

Весть о нашем возвращении распространилась по маленькому городку быстрее лесного пожара, и возле дома нас встречает уже целая толпа. Возле дома… Чуть меньше пяти лет назад из этих стен вышли десять парней. Десять молодых, красивых, веселых, девятнадцатилетних парней. А вернулись только мы двое.
А ведь у каждого из нас десятерых были свои мечты и цели, свои желания, своя судьба. У некоторых были девчонки, а один три дня назад женился. Но война пришла без спроса, и мы все в один день отправились на фронт. А пять дней спустя погиб Костик – оставшись без снарядов спикировал на фашистский мессер – молодая жена стала вдовой. Через месяц не стало Птахи и Рыжего – они не смогли прорваться через оцепление. Танк Киры шел прямо перед нашим с Сашкой и налетел на мину. Виталик не вернулся из разведки. Близнецы Муха и Бродяга вдвоем сдерживали натиск немцев почти двенадцать часов и пустили две последние пули друг в друга. Генка стал большим командиром и был убит снайпером за несколько дней до Победы. А вот мы с Сашкой выжили. Прошли через годы ада, но выжили. И вернулись домой. Я и мой лучший друг.

Вдвоем мы поднимаемся по полутемной лестнице до дверей моей квартиры. Сашке нужно на этаж выше – там его ждет тетя Нина, его мать. Но я хочу, чтобы Сашка встретился и с моими родителями, и с Катей, которая сейчас наверняка здесь. И он соглашается зайти на минутку.

В ответ на стук за дверью раздаются тяжелые шаги, а затем она распахивается. Поседевший и осунувшийся отец сперва смотрит на меня с неверием, а затем, пошатнувшись, обнимает меня крепко-крепко.

- Мать! Катя! – кричит он. – Вернулся! Вернулся наш сокол!

Плачущие и целующие меня женщины молодеют прямо на глазах, будто скидывают со своих плеч немыслимый груз. А Сашка стоит в стороне и улыбается счастливо и немного грустно. Я освобождаюсь из объятий и быстро говорю:

- Мам, я схожу с Сашкой к тете Нине, чтобы она порадовалась, и назад!

Я взбегаю по лестнице и стучу в знакомую дверь. Она открывается тихо, без единого скрипа, и из комнаты выходит тетя Нина. Она все такая же маленькая и пухленькая, только очень уж постаревшая. Но сейчас я ее обрадую!

- Тетя Нина! Мы с Сашкой вернулись! Вы уж простите – он сразу прийти хотел, да я его уговорил к нам зайти! Сашка, - я оборачиваюсь к своему другу и… не вижу его. – Сашка? Сашка, где ты, чтоб тебя?! – я оглядываюсь по сторонам, но нигде его не вижу. – Теть Нин, вот только что тут был, честное слово! И куда он только деться мог!

Тетя Нина смотрит на меня с беспокойством, а потом сдавленным голосом произносит:

- Коля, что ты такое говоришь? Саша… он… умер… Уже четыре года прошло…

- Что? Что значит «умер»? – у меня голова идет кругом. – Нет, он не мог умереть! Мы ведь вместе до Рейхстага дошли! Он меня тогда еще под коленку пнул, и снайперская пуля мимо прошла! – я вижу отца, поднимающегося по лестнице. – Пап! Ты же ведь видел Сашку, когда мы домой зашли! Скажи!

- Коля, сынок, - мягко говорит он. – С тобой никого не было, ты пришел один.

- Нет, тогда еще Сашка точно рядом был! Он не мог далеко уйти, я его сейчас найду!

Я пытаюсь подняться на следующий этаж и поискать Сашку там, но отец и тетя Нина повисают на моих руках и затаскивают в маленькую квартирку, где я столько раз бывал до войны. Здесь повсюду еще ощущается присутствие Сашки. На тумбочке стоят те же фотографии, на письменном столе валяются две тетради и любимая Сашкина книжка. Я помню, как здорово успокаивал Сашкин голос, когда он под грохот танкового огня декламировал своего любимого Пушкина…

- Он не мог умереть, - говорю я, пока меня усаживают на стул. – Не мог. Наш танк загорелся, но мы вылезли… Попали под перекрестный огонь, но укрылись за холмом… Были ранены, но доползли до своего медсанбата… Мы в один день из госпиталя вышли, и Сашка больше ни разу ранен не был!

- Коля, взгляни, - тетя Нина протягивает мне клочок бумаги. – Ты действительно дотащил Сашу до медиков, но они ничего не смогли сделать. Саша… не вышел из госпиталя тогда.

Я чувствую, что у меня пересохло во рту. Я ведь всегда знал, что невозможно так быстро поправиться после серьезных ранений, которые получил Сашка. Знал. Но так хотел. И мой лучший друг сделал невозможное: он пошел вместе со мной. Он был жив все это время. Да что я думаю, в самом деле! Он и сейчас жив. Я верю в это. И плевать, что я держу в руке его похоронку. Эта бумага – просто ложь.

Мы с Сашкой выходим на крохотный балкончик и с удовольствием затягиваемся горьким табачным дымом:

- С Победой тебя, друг… Мы живы…