Глава I - Любовь и печали Натальи Ильиничны

       Когда Илья Романович Вайнштейн наблюдал, как проворно бегают пальцы Наташеньки по клавиатуре, он иной раз мог даже смахнуть слезу. И случалось, что он в порыве нежности обращался к жене со словами радости.
       – Как славно Сонечка, что Натали у нас музыкантша и умница! Надо бы заранее порасспрашивать, как в консерваторию поступить.
       – Эк тебя, Илюша, заносит. Так прямо и в консерваторию. Небось, там абитуриентов и без нас довольно, и денег у них побольше, и знакомства...
       Илья Романович, который на самом деле был Рахмелевич, но сумел, как и многие другие, подправить своё отчество, выглядел человеком довольно образованным, прочитал немало книг и не лишён был фантазий и амбиций. Жена его Софья Натановна родилась на берегах Невы, где они встретились, а вскоре и поженились. Разница в возрасте была у них заметная, но вполне приемлемая:  чуть меньше десяти лет. Военные годы Илья Романович вспоминал без особых переживаний, но считался он всё же участником войны, так как служил где-то на военном аэродроме и имел две или три медали, количество которых пополнялось далее в мирное время. Позже стал он авиационным инженером и, надо сказать, неплохо трудился. В дальнейшем то ли судьба распорядилась, то ли злая воля начальства, но он с женой, тёщей и малолетней Наташенькой переместился в бывшую столицу Украины. Теперь Невы у него больше не было, но зато обрёл он целых три мелководных речки: Лопань, Харьков и Нетечь. Правда, и количество комнат в квартире возросло, а это многого стоило.
       Хоть вождь народов уже скончался и даже был частично развенчан, но привязка к работе и квартире ещё существовала. Эти путы ослабевали не вдруг и не быстро, а очень даже постепенно. Оказавшись в трехкомнатной и просторной квартире, из окон которой открывался превосходный обзор значительно части огромного города, хорошо было полюбоваться спуском Халтурина, который мог порадовать взор любого наблюдателя. Пусть даже этот человек тоскует по Ленинграду, но всё равно очень чистая и просторная квартира плюс великолепный обзор – всё это врачует душу.
       Что же касается Бурсацкого спуска, который тоже имеет некоторое отношение ко всему нашему повествованию, то он был мало приметен и не мозолил глаза родителям Наташеньки. А сама она могла в детстве и в совсем юные годы и не догадываться о его существовании.
       Илья Романович Вайнштейн ещё прожил в Харькове довольно долго, так что они с женой дождались рождения внучки Инги в 1974 году. Отчасти родители даже способствовали замужеству горячо любимой дочери, хоть не могли не почувствовать, что Наташенька их и "под венец" идёт без особой радости, да и в принципе такого рода брак при всей красоте и внушительности едва ли сулит дочери подлинное счастье.
       Вернувшись несколько назад, вспомним один интересный разговор, случившийся как-то у Наташи с матерью. Разговор этот трудно должным образом воспроизвести, сколько бы мы ни старались. Потому что обстоятельства жизни оказались донельзя причудливыми, из ряда вон выходящими и даже фантастическими. Наташе не было ещё девятнадцати лет, и она была студенткой консерватории, что при фамилии Вайнштейн в достославные "застойные годы" вполне можно было считать удачей. Но Софья Натановна не могла не замечать, что при всей красоте, хорошей учёбе и весёлых подругах душа у дочери не на месте.
       После долгих мысленных подходов и нервничая от неопределённой, но явно ощущаемой тревоги, мать всё же решилась начать.
       – Я ведь вижу, милая моя Наталья, что ты печалишься, а у меня от этого чуть-чуть тревожно на душе, хоть ты всё хорошеешь, и учёба в полном порядке, и подруги...
       – Так, стало быть, мамочка, всё в порядке, – улыбнулась Наташенька.
       – Ну тогда и печалиться не о чем, – проговорила Софья Натановна, но вопрос свой так и не смогла задать.
       И тут-то Наталья, улыбнувшись как-то странно и неопределённо, но всё равно очень мило, сказала совсем неожиданно:
       – Я понимаю. И ты и папа, наверное, думаете, что мне замуж пора, а я, как бы это сказать...
       Обе понимали, что говорить о сватовстве при такой чудесной внешности просто дико: всё само устроится – теперь ведь не девятнадцатый век. Но истина, совершенно удивительная и в высшей степени необычайная, была известна одной лишь Nataly, как иной раз любовно называли её родители...
       Вот это и попытаемся сейчас объяснить. Даже если иному случай покажется заурядным, то дело ведь не в том, а в силе любви и страсти и в непреодолимости житейских условностей и других пут.
       Добродеев, демобилизовавшись в 1947 году (а точнее – в начале этого года) ухитрился не получить на фронте серьёзных ранений, хоть воевал честно и, случалось, геройски. Разумеется, были и боевые награды и офицерские погоны, несмотря даже на то, что на фронт попал он неоперившимся юношей. Уйдя добровольцем, четыре года провёл Пётр в армии, причём более двух из них – в самом пекле. Коммунистическая идеология и мораль в силу разных причин, о которых ещё не раз поговорим, были ему глубоко чужды, что приходилось тщательнейшим образом скрывать. Но родину Пётр любил!
       Так или иначе, а всё-таки армию он покинул, прослужив четыре года. И что особенно интересно – демобилизовался беспартийным, а такое в военные годы для боевого офицера считалось крайне редким случаем. Это вам подтвердит всякий, кто помнит те времена. Человек он был очень русский, о чём свидетельствует и имя-отчество его: Пётр Флавианович. Об этом нашем герое, хоть встречаемся мы с ним лицом к лицу только лишь в первых главах, часто придётся вспоминать и после его смерти при поворотах сюжета вплоть до самых последних строк.
       В дальнейшей трудной жизни Добродеев своих бесценных качеств не растерял, и его удивительные и разнообразные дарования только окрепли. Работал он после войны по профессии, которую стал осваивать и безумно полюбил ещё в юношеские годы: художник-мебельщик и столяр-краснодеревец. Не забыл закончить Художественный институт, общался со многими архитекторами и прекрасно знал альфрейные работы. Мог бы стать и доктором искусствоведения или архитектуры, но не выбрал этот путь по разным причинам.
       Жизнь Петра Флавиановича текла довольно спокойно, но в непрерывных трудах. Изумительные эскизы мебели, сама мебель, чудесные интерьеры. Вопрос о том, где было постоянное место службы, мы исследовать не станем. Гораздо важнее, как в зрелые годы (и при том, что был он ещё полон сил) представлялось ему подлинное счастье... Бесчисленные модели мебели, оконных переплётов, фотографии работ, исполненных им или по его проектам и эскизам, составили несколько интереснейших альбомов. И тут-то случилось главное...
       С Натальей они познакомились в 69-ом году, когда ей было 17 лет и она заканчивала школу и навещала консерваторию, которая находилась рядом, в центре города. Петру Флавиановичу вот-вот должно было исполниться 45. Подумать только – целых 45 лет!
       Рисуя эскиз, Добродеев вдруг почувствовал наблюдателя за спиной. Он обернулся, и взгляды их встретились. И Наташенька и Пётр Флавианович в первое же мгновение онемели. У неё вдруг вырвалось восклицание настолько искреннее, что она, пожалуй, не смогла бы припомнить во всей своей недолгой жизни такого чудесного момента. Мало того, хоть она знала множество красивых и подходящих к случаю слов, но её восторг выразился простейшим образом и был совершенно неподдельным.
       – Боже, какая прелесть!
       Добродеев сперва даже не нашёлся, что ответить, а она не успела смутиться от своего восторга и чистосердечия. И сразу пришла к ним непринужденность и лёгкость. Он глядел на её чистое без малейшего изъяна лицо с карими глазами и длинными ресницами. Они даже не успели задуматься о разнице в возрасте. Надо сказать, что Добродеев тогда и сам, должно быть, выглядел моложе своих лет. Но всё равно они чувствовали, что выйти вместе и тут же направиться в кафе как-то всё-таки неловко, хоть кафе этих было предостаточно.
       – Больше всего на свете я хотел бы утолить жажду...
       Где угодно можно было попить кофейку с пирожными. Например, в магазине "Детский мир". Или, скажем, в кафе, что в самом начале Московского проспекта. Да и ресторанов вокруг тоже было предостаточно. Вопрос же заключался в том, что хоть народ жил довольно бедно, желающих перекусить в кафе или даже пропустить рюмочку в ресторане, – таких людей было всегда полно. Словно вы не в Харькове, а в Париже, где комиссар Мегрэ в те же примерно годы не уставал выпивать и закусывать, выводя на чистую воду злодеев и убийц...
       Они вышли как бы порознь, но очень скоро оказались вместе рядом с её домом и, миновав очаровательный скверик, по широкой лестнице спустились на шумный перекресток, где дребезжал трамвай. И наконец на улице Свердлова, несмотря на шум и лязг колес, нашли симпатичную полукруглую площадку-сквер, а на ней кафе. Пусть несколько беднее, чем в центре, но зато здесь никто их не знал, а для случайных людей они вполне могли сойти за отца с дочкой.
       – Ах, милая... Ой, мы ведь вовсе не знакомы...
       – Я Наталья...
       – А я Пётр Флавианович Добродеев.
       После чаепития и бутербродов была у них долгая беседа, которую невозможно вдруг прервать и опасно продолжать. Оба не без страха понимали, что эта встреча не может быть последней, что жизнь их делает зигзаг, который похож чуть ли не на вспышку молнии.
       – Боже, – говорил он растерянно, когда в сумерках подвел её к дому, где она жила. – Ума не приложу...
       Они сразу договорились о встрече, причём на сей раз совсем в другом кафе, в одном из переулков между Пушкинской и Сумской. Снова много повторилось как бы из предыдущего их свидания. Теперь они особенно ясно понимали, что вспыхнула безумная обоюдная любовь. Но куда она может завести: в бездну, в тупик или в беспросветное, ложное и двусмысленное положение? Впрочем, всё это было, если разобраться, одно и то же. Тем не менее, встречи продолжались и скоро перешли в свидания на квартире, которую он снял за большие деньги и в глубокой тайне от всех. С тех пор пролетело более полутора лет.
       О браке не могло быть  речи, и на то имелись более чем веские основания. Каждой из причин было достаточно, чтобы брак между ними считать абсолютно невозможным. Тут ведь переплелись и "административные" препоны, и житейские, и неловкость, и много ещё всякого-разного, что убило бы их. Судите сами, читатель, если вас заинтересовала драма и вы тоже ищете выход.
       Во-первых, у него было двое детей и жена. Сын его Савелий Петрович Добродеев был на четыре с лишним года старше Натальи. И очаровательная дочь Верочка в жизни не смирилась бы с таким непостижимым, вздорным и диким решением отца.
       Во-вторых, родителям Наташи и говорить о такого рода "свадьбе" страшно, мучительно и при этом смешно. От одной мысли о подобных объяснениях ей становилось не по себе. И, кажется, возникали у неё страхи, что всякие подобные разговоры разрушат и саму любовь.
       И в-третьих, подобный союз что ни говорите, патология, хоть встречается такое и в наши дни и бывало не редко в незапамятные времена.

––– . –––

       Теперь гораздо яснее становится, почему так трудно началась беседа между матерью и дочерью. И вот её продолжение, хоть и короткое, так как вечер этот был полон и иных событий, которые стоит описать подробнее.
       – Мамочка! Обещаю тебе, что у вас с папой непременно будут внуки. И вообще всё у нас будет в полном порядке.
Софья Натановна, видя такую проницательность дочери и любуясь её замечательной внешностью, нежно поцеловала Nataly и сказала совсем спокойно и умиротворённо:
       – Наташенька, мы вовсе за тебя не боимся, а уж на нас с отцом можешь положиться.
       Наташе стоило немалых усилий, чтобы дальнейшая беседа текла легко и непринуждённо. Так что юная Наталья Ильинична уже тогда, даже не достигнув ещё девятнадцати лет, обладала незаурядной выдержкой и волей. И позже, описывая подробно многие необыкновенные события её жизни, мы сможем с вами ещё много раз восхищаться силой и спокойствием в трудных положениях. А сейчас мы видим, что вечер пошёл дальше очень славно, по крайней мере, с точки зрения родителей.
       Пока Софья Натановна готовила на кухне всё, что требуется для чаепития, Наташа сказала вошедшему Илье Романовичу:
       – Я согласна сегодня целый вечер играть для вас и для гостей, если мы их позовём.
       – Так давайте я кликну Петра Бродского. Пётр Владимирович танцор, каких мало, великолепный рассказчик, как мне помнится.
       – Ах, папочка, ради бога, пусть будет у нас сегодня дружеская вечеринка. И даже можно Любовь Васильевну с мужем позвать. Кликнуть, как ты говоришь, соседей.
       – Ты слышишь, Софьюшка, какие планы на сегодня дочурка наша намечает. И без всякой подготовки...
       – Сплошной экспромт, Илюша, как ты выражаешься.
       – Экспромт, правда, означает нечто иное, – улыбнулся Илья Романович, – но могут быть и экспромты.
       – А пока что за дело, дорогие мои, – воскликнула Наталья. – Слава Богу, холодильник полон.
       Настроение у Наташеньки было вроде бы великолепное, но не трудно понять, что более всего она искала выход из столь сложного и мучительного положения.
       Опишем теперь столь странную вечеринку, которая хоть и удалась на славу и текла весело, но положила начало будущей драме. Конечно, из всех наших предыдущих пояснений вытекает именно то, что драмы в принципе миновать было невозможно. Но кто возьмётся судить, как повернулась бы жизнь Наташи Вайнштейн, случись на месте Бродского кто-нибудь другой. А раз уж оказался этот самый Петр Владимирович, то не помешает обрисовать его. Потому что в дальнейшем, спустя много-много лет, он сыграет очень заметную и одну из главных ролей в развернувшихся невероятных приключениях.
       В момент описываемых событий, то есть внезапно возникшей вечеринки, это был 24-летний если и не писанный красавец, то, как говорится, завидный жених. Рост у него был, пожалуй, чуть выше 180 см, каштановые волосы красиво вились, а танцевал Петя, как уже упоминалось, превосходно. Имея отличную фигуру, держался он прямо и вёл партнёршу умело. Говорил же Бродский разумно, совсем, казалось, без пошлостей и штампов. Наташу он давно знал, так как родители их, будучи хорошими знакомыми, даже, кажется, дружили.
       Надо сказать, что Пётр мало походил на человека, который мог влюбиться до беспамятства и умирать от страсти. Учился Петя в ХПИ и всегда оказывался на виду и очень приметным, будь то студенческий вечер или спевки под гитару в колхозе. Теперь учёба была в прошлом, а инженер Бродский обозревал новые горизонты.
       На импровизированной вечеринке, о которой идёт речь, было всего восемь человек. Когда Пётр танцевал с Натальей, то играл патефон, а под аккомпанемент Наташи кружились в вальсе её родители и две другие пожилые пары. Да и сам термин "пожилая пара" будем считать условным. Молодой, едва ли не юный Бродский всегда готов был подменить любого из партнёров. Но вот когда он танцевал с Натальей, то вдруг чувствовал, что страсть волнами накатывает. И Наташа всё это прекрасно видела, отчего ещё страшнее ей становилось. Едва ли даже глубокий психолог, зная в чём дело, смог бы описать, как жгучая тайна рвала ей душу и сколько усилий требовалось, чтобы казаться очаровательной и милой.
       А она ведь не могла не понимать, что родители вполне согласны на её брак с Петей, очень радуются и вечеринка такого рода для них и бальзам от душевных ран, и надежды, и всё, что дарует нам лишь изредка судьба. И думала, как бы взглянул Пётр Флавианович на эти танцы.
       Известно, и более всего из литературы, что великая любовь рвёт любые путы. И вроде бы характер у неё сильный, но из всего, о чём мы уже размышляли, более чем очевидно, что выхода из положения, который вписался бы в реальную жизнь, а не в романы, не было и придумать его не смог бы ни один мудрец.
       Между тем, молодой Пётр Владимирович, который о запредельной любви юной прекрасной Наташеньки и Добродеева ни при каких условиях не смог бы догадаться, тоже доволен был вечеринкой. Никаких вольностей в танце он себе не позволял, но любое прикосновение к ней волновало его всё больше и больше. И как бы он вёл себя, если бы непостижимым образом открылась ему истина, мы здесь исследовать не будем, так как это и не под силу нам и завело бы далеко в сторону от сюжета.
       Прощались гости в первом часу. Оставшись втроём, мать, отец и дочь решили тут же навести порядок, и вскоре в квартире был погашен свет. Наташенька долго ещё не смыкала глаз, но всё-таки задремала. На следующий день было воскресенье и, стало быть, спешить особо некуда, а к утреннему "кофейку" и ко всевозможным разговорам приступили где-то без четверти одиннадцать. Пора было юной Наталье Ильиничне подумать о будущем, а мрак при этом вовсе не рассеялся. И посоветоваться было абсолютно не с кем, так как затеять такого рода разговор с Петром Флавиановичем было ещё страшнее, чем биться над задачей одной.
       Да, случаются иной раз дружеские вечеринки, когда обманчивы бывают и продолжительные танцы, и разговоры, и сердечное прощание.
       Неумолимо висела над Натальей эта ужасная гиря, эта неотвратимая беда, этот дамоклов меч – все литературные штампы, все красивые и грозные эпитеты бессильны были передать отчаяние Натальи Вайнштейн, которая обязана была рано или поздно сделать выбор. Именно обязана, потому что годами ждать невесть чего или решиться на безумный шаг – такое более подходило, как мы уже отметили, для романов, чем для реальной жизни. Она обязана была щадить и себя, и родителей, и Петра Флавиановича.
       Но разговор с ним в конце концов не мог не состояться, причём Наташа сразу почувствовала, что безошибочно видит: они подходят к страшной точке. Добродеев, надо сказать, хоть был человеком необыкновенно чутким и ранимым, обладал очень сильным характером. Такова же была и Наталья. Не станем фантазировать на тему о том, что было бы, если бы они решились всё-таки рвать любые путы.
       Могло ведь случиться и так, что они пошли бы на самые последние крайности. Оставил же нам Николай Семёнович Лесков страшный очерк "Леди Макбет Мценского уезда". Но совсем другая была теперь не только эпоха, но и абсолютно иные обстоятельства и люди. А потому и драма здесь разыгралась бы совсем иначе. Мало того, Наташенька и Пётр Флавианович при всей страстной любви и сильном характере особо заботились о том, чтобы не причинить боль друг другу и своим близким.
       И кроме всего прочего, именно теперь наступил момент, когда принятие какого-то решения, но непременно мучительного, становилось именно неотвратимым.
       – Господи, Петенька, родной мой, что же мы натворили? И если не теперь, то рано или поздно суждено нам расстаться.
       – А вдруг и не расстанемся, – говорил он едва слышно, легко прикасаясь к её локону и страшась поцеловать её.
       – Но ведь как-то должна судьба наша решиться, если мы бесконечно любим друг друга...
       – Мы не сможем расстаться, но и не можем бороться с постоянными волнами, которые очень быстро потопят нашу утлую лодку.
       – Но ведь любовь наша так огромна. Господи, мне страшно вымолвить: лучше бы мы вообще не встретились в этой жизни...
       – Не говори так! Прошу тебя! – прошептал он и Наталья увидела слёзы в его глазах, а он видел её страх.
       – Нет, нам не найти выхода, – заговорил он снова. – знаешь что?.. Я уеду недели на три, а ты сама решишь свою судьбу. Потому что кто угодно, но только не я, может попытаться дать тебе совет.
       – Господи! Что же с нами будет? – стонала она, едва не теряя сознание.
       В этот день они не поехали на свою квартиру, где испытали столько прекрасных мгновений, не думая о будущем и благословляя судьбу, подарившую им неземную радость. Оставалось теперь только удивляться, как могли они не понимать, до какой степени зыбким было это огромное счастье. Очень даже могло случиться, что, оказавшись на сей раз в их квартире, они разрушили бы жизнь и свою и своих близких, принявши решение вдребезги всё разбить, лишь бы не расставаться и удерживать своё счастье. Но этого не случилось.
       Они прощались со слезами, испытывая нестерпимую быль, но так и не потеряв надежду, что все же не ставят последнюю точку в истории своей неземной любви. Конечно, в критические и самые страшные моменты жизни многие сплошь и рядом теряют голову. Хоть разные умные люди, среди которых немало есть доморощенных мыслителей, частенько утверждают, не скупясь на афоризмы, что из всякого положения есть выход. А иной раз можно услышать, что всегда найдётся даже не один выход, каким бы запутанным, страшным и безнадёжным ни казалось нам положение. Пусть это будет даже лабиринт, из которого вроде бы не выбраться никогда.
       Когда Добродеев расстался с Натальюшкой, как он её иной раз называл, его шатало, а мысли кружились в таком убийственном хороводе, что он более всего заботился теперь о том, чтобы найти скамейку в каком-нибудь уединённом месте. Это ему удалось только в саду Шевченко, да и то не близко. И он, севши наконец, кое-как отдышался и стал подумывать, а не зайти ли в кафе на Сумской, чтобы купить сок или иной напиток. Голова была совсем ватная, но постепенно успокоившись, он всё-таки нашёл силы подняться, чтобы заглянуть в это самое кафе, весьма длинное и именуемое в те годы то "автомат", то "пулемёт". Слава Богу, знакомых он не встретил, а вернувшись в сад, нашёл другую пустую скамейку, в более уединённом и тёмном месте и достал сигареты. Он даже подумал, что табачный дым хорошо врачует душу, хоть вообще-то это соображение довольно избитое. Мысль же о том, что надо непременно бросить курить, казалось ему теперь смешной .
       "О чём же мне теперь размышлять, – думал он. – Как подступиться к проблеме? И можно ли вообще как-то подступиться, если уж на то пошло."
       Видя, что уже сумерки и никого вокруг поблизости нет, он заговорил вслух, отчего мысли его потекли как бы более правильно.
       – Допустим, что мы с Наташенькой идём на какие угодно жертвы, чтобы узаконить наши отношения… А свадьба Саввушки, – вспомнил он вдруг. – Боже мой, совсем прочь из головы… А что я Оле скажу именно в эти дни? И даже в самый день свадьбы Савелия… Что я развожусь с ней?!
       Здесь он снова остановился, не зная, о чём теперь думать, что теперь наиглавнейшее. Голова у него вдруг чуть-чуть закружилась, и он не стал больше курить. А мысли всё текли и текли. "И мне ведь Наталья моя, надо полагать, не всё рассказала. А если я сам стану теперь доискиваться, в чём сложность положения, то непременно запутаюсь. Истина же, скорее всего, всё в тех же условностях жизни, в абсурдности некоторых положений. Не может такая богиня, именно богиня, в 19 лет оставаться одной и вдобавок еще без перспективы. А наша безумная любовь, даже если она нас испепеляет, для остальных должна оставаться вечной тайной…" Добродеев пытался было прогнать эти мысли, но тщетно. "В глазах окружающих, не выходя замуж, она будет не страстной любовницей, не царицей балов, как говорили встарь, а чуть ли не "синим чулком", что считалось когда-то очень обидным прозвищем для тех институток, которым ничего не остаётся, как мечтать о революции..."

––– . –––
       
       От всех этих раздумий легче Добродееву не стало, но в конце концов пришёл он к мысли, что на самом-то деле на Земном шаре повсеместно разыгрываются драмы гораздо страшнее, чем брак без любви, неразделённая любовь и всё остальное в этом роде. И раз они с Наташенькой здоровы, то жизнь не кончается и, даст Бог, будет ещё у них много счастливых свиданий. Что же касается каких-то запредельных поступков, то даже если бы им что-нибудь подобное было по плечу, то вовсе неизвестно, как не раз уже он думал, чем бы могло закончиться.
       Пётр Флавианович пошёл дальше, минуя машинально многие переулки и держа путь в район, где была у них с Ольгой Захаровной трёхкомнатная квартира, что по тем временам считалось совсем не плохо, если учесть, что сын снимал отдельную жилплощадь. На троих и места было вроде бы достаточно. А уж как Добродеев отделал и устроил всё внутри, не трудно догадаться.
       И вдруг он быстро сообразил, что они почти недели две уже хлопочут и обсуждают разные связанные со свадьбой вопросы. И настроение у Петра Флавиановича было отличное. Удар же последовал в виде сегодняшнего сообщения его чудесной возлюбленной, что ей предстоит вступить в брак. Здесь ему снова стало ясно, что дело запутано безнадёжно. И уже в который раз за сегодняшний вечер он думал и удивлялся: до чего же были они слепы, не видя или не желая видеть, что пребывание их в раю не может быть бесконечным. И без того уже полтора года миновало. Вдруг ещё одна мысль как будто пронзила его мозг.  Жена его Оля была вовсе не старой и выглядела к тому же моложе своих лет, и эта разница была у неё даже заметнее, чем у него. Все полтора года связи с Наташей его хватало и на жену. Случалось ему, заметив, что Оля особо старается и глядится в зеркало перед сном, хлебнуть маленько и быть на высоте. Но теперь стало казаться, что потеряв Наташу навеки, он и к жене не сможет прикоснуться.
       Пётр Флавианович делал судорожные усилия, мысленно выстраивая свою новую жизнь вовсе без Натальи. Но ничего хорошего из этого не получалось, а одно лишь беспросветное отчаяние. И среди всего прочего он безумно уставал от мучительных повторений одних и тех же простых мыслей и недоумений. А главный вопрос был всё тот же и до ужаса простой: "Ну как мы могли не понимать что счастье не только не может быть долговечным, но и в любой момент может навсегда пресечься?" Далее раздумья снова шли кругами, от чего он всё больше терял силы. Придя к себе домой на улицу Юмовскую, он, как подкошенный, рухнул на диван. Жена же, спустя некоторое время вернувшись домой, не стала его будить, хоть и удивилась.
       Очнулся он довольно поздно, но всё-таки не настолько, чтобы жена и дочь начали его тормошить. Чаепитие прошло нормально, а свою усталость Пётр Флавианович объяснил тем, что исполняет теперь тяжёлый заказ, связанный с наклейкой особых деревянных панелей на стены в большом зале заседаний. Подобную работу он и в самом деле сейчас вёл, хоть ни особой трудности, ни ответственности, ни капризного важного заказчика не было. Так что, хоть рассказывал он не совсем то, что имело место, но ложь была безобидной и её как бы и вовсе не было. Вскоре все трое разошлись: жена и дочка принялись читать книги, а Пётр Флавианович стал задумываться снова, как и весь сегодняшний день, о своей судьбе и дальнейшей жизни. Вот здесь ему пришла в голову простейшая мысль: ведь Наташа никогда в жизни не стала бы требовать от него порвать с женой. А потому он тоже должен смириться с её замужеством.
       Вопрос же о великой ломке жизни он столько раз сегодня отбрасывал, что теперь вообще не стал об этом думать, хоть общеизвестно, что мысли идут нам в голову помимо нашей воли. Видя, что ничего нового изобрести не удаётся, и кружась вокруг одних и тех же неразрешенных обстоятельств, он вышел покурить на лестничную площадку, где в сантехническом шкафу была у него пепельницы. Курил потом с интервалами довольно долго, то и дело зажигал гаснущую сигарету или обнаруживал, что она сама догорела. А потому выкурил он целых три сигареты.
       Добродеев то успокаивался, то снова приближался к отчаянию... И в конце концов услышал, как старинные их часы пробили одиннадцать раз. Теперь ничего не оставалось, как пытаться уснуть и забыться, а уж далее уповать на хорошее утро, которое на сей раз едва ли окажется "вечера мудренее".
       Таковы были лишь некоторые события, которые отделяют от главного сюжета нашего романа целых 39 лет. Но рассказывая о необыкновенных приключениях, мы всё равно вынуждены будем иногда "откатываться" ещё дальше назад и вспоминать многие факты, имевшие место в незапамятные времена, то есть несравненного раньше того, что описано в этой главе.