Глава II - Великая тайна матери и сына

       Юная и прекрасная Наталья Ильинична волею судьбы всё-таки стала женой Бродского. У Наташеньки достало сил не рыдать в своей комнате и не проклинать горькую долю. Что же касается формальной стороны, то этот союз выглядел даже внушительно. Просторная квартира с видом на спуск Халтурина нами уже описана. Но не будем забывать, что родители молодого Петра Владимировича имели тоже жилплощадь, даже лучшую и большую. И хоть Наташа безумно любила свою квартиру со всеми её очаровательными уголками и столиками, но частенько молодые супруги ночевали и на другой квартире, то есть там, где прошли детство и юность Пети Бродского. Находилось это отличное жильё на улице Каразинской, а дом был очень хороший и опрятный. И даже подъезд запирался, что спустя многие годы получило в Харькове широкое распространение, а тогда было редким случаем, если не учитывать те дома, где жила "номенклатура".
       Место же было со всех точек зрения приятное и удобное, так как троллейбус очень быстро мог вас домчать и до парка Горького и до сада Шевченко. А эти две зелёные зоны в те времена радовали глаз пышной кроной деревьев и благоухающими нарядными клумбами. Правда, как уже отмечалось в предисловии, далеко не все районы гигантского города могли сравниться с этими чудесными местами. Хоть хорошо обстояло дело, как чуть выше упоминалось, с городским транспортом, но везучий и ловкий Петя стараниями отца очень скоро стал обладателем новенького "запорожца" и удобной крытой стоянки.
       И что более всего было примечательно, то это особая наклонность "умницы Петеньки" как любовно называли его родители, к "созиданию" собственной карьеры. Значился ли у него в паспорте злополучный "пятый пункт" – угадать трудно. Но, судя по хватке его родителей и его карьерному росту, такая неприятность обошла его стороной. Возможно даже, что он был "украинец по матери", что вообще-то хоть и несколько смешно, но всё равно достаточно внушительно.
       Несмотря на то, что мы поведали много чего о Петре Владимировиче и в предыдущей главе и только что несколькими строками выше, сейчас добавим два-три штриха. В проектно-конструкторском бюро, где он работал, Пётр весьма быстро добрался до и. о. главного инженера. Оказался он необычайно хватким во всех отношениях, а потому весьма заметны у него были элементы, так сказать, преуспеяния гораздо выше среднего уровня, включая упоминавшийся чуть выше новенький "запорожец". Автомобиль этот был очень прочный, довольно вместительный и имел красивое хвостовое "оперение", с которым никто из автомобилистов не пожелал бы столкнуться.
       Увы, всё это очень мало утешило столь необыкновенную женщину, каковой была Наташенька. В 1974 году родилась у супругов дочь Инга. Так что, повторим, внешне всё было великолепно, солидно и пристойно. Жизнь текла, но мы пять или шесть лет этой вроде бы счастливой жизни сейчас пропустим, так как цель наша – приблизиться как можно скорее к главным событиям. А они, как известно из предыдущей главы, наступят очень не скоро.
       Пётр Владимирович по ходу своей производственной деятельности частенько бывал в долгих командировках. Одна из командировок как-то затянулась на целых два с половиной месяца. Но по разным советским правилам, которых было в ту пору, как и всегда, предостаточно, надо было за это время раза три появиться. Тут и перебивка командировочного удостоверения, и получение денег, и технические причины, касающиеся самой сути командировки.
       В один из трёх приездов он не смог добиться близости с женой, так как она сослалась на всем понятную уважительную причину. Любовный пыл Бродского к жене заметно за эти годы поостыл, и даже не исключаем, что мог он иметь связи, находясь в командировке. Поскольку был он всё так же хорош собой, да и при деньгах. Понятно, это были не те деньги, что водились у фарцовщиков, всяких мазуриков и спекулянтов, но достаточные, чтобы завести мимолётную связь.
       В это же примерно время как раз и состоялись важнейшие встречи Натальи Ильиничны с Петром Флавиановичем Добродеевым. Можно не сомневаться, что их любовь, о которой мы столько уже знаем, не ослабевала все эти годы. Смирившись с неизбежным и успокоившись, Пётр Флавианович прилагал все силы к тому, чтобы свидания их были как можно чаще при полной безопасности и, как прежде, приносили Наташеньке великую радость. Но возможностей было не слишком много, а то что всё это делалось как бы украдкой, очень их терзало. Понятно, что семейная жизнь Натальи Ильиничны очень мало походила на домострой. Так что если бы Бродский получил достоверные сведения о супружеской неверности жены, то и тогда он бы не осмелился грубо и безобразно оскорбить её, не говоря о том, чтобы поднять на неё руку. Но в те годы, в первые несколько лет их совместной жизни, он вообще ничего не подозревал, хоть утверждать это со стопроцентной уверенностью мы бы не взялись.
       Вообще-то Бродского, если вникнуть поглубже, особо и винить не в чем. Супружеская неверность в командировке – явление нормальное в советской жизни для мужчины и чуть ли не узаконенное. А если это все-таки встречалось не часто, то только лишь потому, что всем этим инженерикам, главспецам и учёным явно недоставало и денег, и смелости, и потенции. Собственно говоря, если отвлечься от морали, всяких неписанных правил и традиций, то у жены столько же прав изменять мужу, сколько и у него. Но в данном случае всё обстояло иначе. Его измены в командировках если и случались, то были просто блудом и шалостью, а её неверность – не что иное, как великая любовь. Невозможно себе представить, что Наталья в эти годы вступила в связь ещё с кем-нибудь. И если вообразить, что такое произошло, то Бродского это лишь слегка расстроило бы, а Добродеева – сразило бы наповал.
       Как бы там ни было, но на сей раз вследствие отсутствия Бродского на протяжении столь длительного времени, хоть и с приездами, счастливые свидания состоялись несколько раз. Не станем здесь входить в подробности: с кем оставалась Инга, как именно устраивались свидания и могла ли Наташенька с кем-нибудь поделиться своими радостями и печалями. Отметим только, что ещё вполне бодрой была Софья Натановна, но и она, о чём-то догадываясь, едва ли могла составить представление о прекрасной и вечной любви дочери. Напомним ещё о важном обстоятельстве: некоторую часть своих изрядных заработков Пётр Флавианович расходовал на съемную квартиру, которая была бы надёжным прибежищем при встречах или даже при каких угодно житейских бурях. Квартира, чистая и уютная, всегда  была в их распоряжении. Во время одной из таких встреч и была дана жизнь главному герою всего нашего долгого повествования.

––– . –––

       Наташенька приняла огромные меры, чтобы муж ни о чём не догадался. Даже некоторые ночи с Бродским были таковы, что он, как давным-давно, блаженствовал в её объятиях. И далее она с помощью многих ухищрений на протяжении долгого времени не дала мужу поводов для подозрений. Хоть сама твёрдо знала, чьего ребёнка носит под сердцем. И даже шептала иногда, как это бывало встарь с русским женщинами из простонародья: "Кровиночка моя! Счастье моё!" Впрочем, подозрения у Бродского появятся лишь только спустя долгие годы.
       Конечно, Наталью, которая к тому времени была уже далеко не юной и много успела выстрадать, ведя такую двойную жизнь, очень всё это утомляло. Но всё равно она была безмерно счастлива, когда в 1980 году родился сын. И более всего оттого, что твёрдо и без малейших сомнений знала, кто отец ребёнка.
       Мы не раз уже отметили, что главный сюжет роман – это вовсе не детство нашего героя, не его воспитание и не беззаветная прекрасная любовь его родителей. Но лучше заранее объяснить до конца всю причудливую предысторию, чтобы легче в дальнейшем было понимать необыкновенное упорство и веру в удачу матери и сына.
       Однажды, спустя ещё лет пять, между Петром Флавиановичем и Натальей Ильиничной состоялось целых три совершенно фантастических разговора, которые мы едва ли сможет воспроизвести во всех подробностях. Начинал беседу Добродеев как бы нехотя, но потом, продолжая, даже увлёкся. Наконец рассказчик и слушательница поняли, что одного разговора недостаточно. И в конце концов он довёл своё невероятное сообщение до конца. Правда, из этой увлекательной повести (внутри нашего романа) вовсе не вытекало, что история более чем 60-летней давности найдёт теперь своё разрешение. Ждать новых чудес матери и сыну пришлось ещё четверть века. Сам же Пётр Флавианович прожил после этих бесед всего лишь около трёх лет.
       Итак, вот эта необыкновенная история, рассказанная Добродеевым своей прекрасной возлюбленной за три раза. И хоть Наталье Ильиничне казалось иногда, что горячо любимый её друг, описывая ей (подчас и в подробностях) интереснейшую сторону своей жизни, что-то не договаривает, но всё равно она была бесконечно поражена. Правда, только лишь самим повествованием, а не открывающимися якобы практическими возможностями. Нет, до этого дело не дошло, и неведомо было, когда дойдет.
       – Я не раз тебе говорил, дорогая моя Наташенька, что отец мой Флавиан Васильевич был купцом первой гильдии и чрезвычайно заметной фигурой в городе Харькове. Женат он был дважды, так же, как и его отец Василий Львович Добродеев. К сожалению, я не могу продолжить "традицию", и никто лучше тебя не знает, как бы мне этого хотелось и сколько я об этом мечтал. Но обещаю тебе держаться как можно ближе к теме, потому что тема эта сама по себе огромна. И если станем делать лирические отступления, то мы никогда не выберемся и не скоро подойдём к сути вопроса.
       – Боже, это ведь не последний наш разговор на столь сказочную тему. Хоть я пока понятия не имею, что за тема и каких ждать чудес. Даже не догадываюсь...
       – И мудрено догадаться. Но я всё же буду рассказывать по порядку. Отец мой, когда я появился на свет в 1924 году, был уже вовсе не молодой человек. А точнее, стукнуло ему сорок вскоре после моего рождения. У моего деда, только что упомянутого Василия Львовича, о котором, помнится, я тебе как-то говорил, был ещё один сын, которого звали Степан, и был он, Степан то бишь, очень даже не бедный. Заметно богаче, надо думать, и брата своего, то есть моего отца, и своего собственного отца. Обо всём этом очень трудно судить, но бесспорно одно: и мой дед и оба его сына, то есть мой отец и дядька, были люди не просто состоятельные, а чрезвычайно богатые...
       Пётр Флавианович перевёл дух и стал думать о том, стоит ли рассказывать всю эту невыдуманную историю в подробностях, или просто обстоятельно, или же совсем кратко. Колебания его длились совсем не долго, и он мысленно принял решение остановиться на втором из этих трёх вариантов. Дальнейший рассказ его потёк очень легко, связно и увлекательно. Мы же, не имея возможности всё это повторить, воспроизводим только малую часть его слов в виде прямой речи, а остальное лишь кратко объясняем, чтобы не рвалась нить рассказа.
       – Стало быть, Степан, – продолжал Пётр Флавианович, – был и богаче своего брата и богаче отца. Но он умер вскоре после революции, а всякие завещания, передачи по наследству и другие большие операции такого рода стали с приходом к власти большевиков практически бессмысленными. Сын Степана, то есть мой двоюродный брат, который был гораздо старше меня, погиб в детстве вследствие трагической случайности.
       Рассказ Добродеева при всей увлекательности и хорошем слоге, при всём правдоподобии (несмотря на причудливый сюжет) иногда снова уходил в сторону от темы, превращаясь в вспоминания и жизнеописание действующих лиц. В частности, он заметил, что у Василия Львовича была ещё и дочь, но по разным причинам ко всевозможным вопросам наследования это мало имеет отношения. И наконец-то он подошёл к самому главному, не забыв пояснить, что с этого "главного" основная тема, которая может иметь практическое значение, только начинается.
       Продолжение увлекательной повести имело место при следующей встрече.
       – Разнообразное богатство Степана и прочих моих родичей удалось сохранить. Дед мой тоже вскоре умер, но все сокровища, к счастью, оказались приведенными к такому виду, что их можно как-то сберечь, хоть шансов было не слишком много, а риск велик. И всё же это были не заводские корпуса, не имения с полями, озерами и волшебными беседками в тени столетних дубов. Мало того, это не было превращено в какие-то акции или дарственные (что уже совсем глупо) или даже в счета в заграничных банках. Отец мой Флавиан Васильевич поступил иначе. Обратив всё в золото и драгоценности, он без труда пришёл к мысли, что сокровища лучше всего зарыть. И более всего, как казалось ему, подходили для этой цели дома на Бурсацком спуске. Но сколько ни делал отец подходов к этим домам, оказалось невозможным купить один из них и вести там подобные работы. И лишь в 1922-ом, несмотря на то, что опасности подстерегали на каждом шагу, сокровища обрели своё место. НЭП уже начался, и отец неожиданно довольно легко купил домик на Клочковской, отдав ему предпочтение перед Бурсацким спуском. Мало того, он и вышел на этот интересный "объект" через трущобы Бурсацкого спуска. А как всё хранилось до того – мне неведомо.
       Здесь Пётр Флавианович остановился, задумался и вдруг сказал:
       – Едва ли во всём этом теперь сохраняется смысл, и я очень мало верю, что стоит тратить силы. Однако домик этот, где мой отец в эпоху НЭПа (!) открыл кафе, стоит по сей день и я его не теряю из виду, хоть иногда всё мне кажется совершеннейшей глупостью. И именно здесь был захоронен в нескольких точках наш клад...
       У Петра Флавиановича сохранилась опись всех этих слитков и изделий и тот самый план, с помощью которого можно было искать несметные богатства. Только слишком уж трудно было в это поверить и до смешного мало шансов имелось на успех. Что же касается самих богатств, независимо от того, лежат ли они там до сих пор, дожидаясь неведомо чьих раскопок, то их, имея полную опись, можно было кое-как оценить. И от этих цифр дух захватывало и становилось страшно.
       Многие золотые слитки и два пакета драгоценностей стоили теперь никак не меньше, чем шесть миллионов долларов. Мы ещё успеем эти сокровища хоть как-то рассмотреть, потому что о них не раз пойдёт речь и вокруг них развёртываются все главные события, до которых мы пока не добрались и не сию минуту доберёмся.
       Третья беседа между Добродеевым и Наташей Бродской (такова, увы, была теперь её фамилия) должна была стать заключительной. Но пока что продолжается вторая.
       – И вот теперь, Натальюшка, более всего я хотел бы именно тебе вручить этот план, который я восстановил на особом пергаменте и в двух экземплярах. Даст Бог, богатства эти когда-нибудь достанутся тебе и нашему Ванюше. А уж ты, родная моя, лучше всех сумеешь ими распорядиться. И самым справедливым образом! И нет для меня большего счастья, чем знать, что сын наш носит это прекрасное имя...
       Здесь и Наталья Ильинична и Пётр Флавианович вдруг не то чтобы смутились, но вспомнили, что положение у них необычное и причудливое. И Наташа вдруг отчётливо припомнила одну тяжелейшую страницу своей жизни, когда вела она безумную и неравную борьбу. И хоть битва завершилась победой, но задумавшись впоследствии о том, к чему свелось дело, она уже не радовалась победе, а пребывала в трудном и двусмысленном положении. В дальнейшем это ложное положение ещё усугубилось, но не станем забегать так далеко вперёд. Впрочем, пояснения сделать необходимо.

––– . –––

       Дело в том, что Бродский очень противился имени Иван, но Наталья, зная твёрдо, кто отец ребёнка, стояла насмерть. Потому что Пётр Флавианович страстно мечтал иметь от неё сына. И ему необыкновенно нравилось именно это имя, которое тогда только начинало отвоевывать свои давние права в среде русского народа. Ей трудно было подыскать аргументы, и она сослалась на своего не так уж давно умершего отца. Он хоть и был еврей и даже мог вести какие-то разговоры на языке "идиш", но являлся якобы крупнейшим знатоком и ценителем творчества Ивана Сергеевича Тургенева. И будь жив сейчас отец, он бы непременно настоял на таком имени для внука. Так что выходило довольно-таки странно: Илья Романович (который по рождению даже не Романович, а вообще Рахмелевич) мечтал назвать внука Ванюшей. Впрочем, Бродский прежнего отчества тестя мог и не знать, а некоторые его русофильские наклонности были и впрямь заметны. Но более всего Наталью поддерживало то, что ей будет бесконечно благодарен Пётр Флавианович. А уж вопрос о том, будет ли носить когда-нибудь сын прекрасную фамилию Добродеев, – вопрос этот был совершенно не подъёмным. И сама постановка его казалась безумной. Тяжёлые споры с Бродским Наташа выиграла, но это были такие схватки, которые оставили след уже и на её здоровье,  несмотря на молодость (ей тогда ещё шёл двадцать восьмой год). А будущее, включая и ближайшую жизнь, – всё это было окутано туманом...
       Беседа между Добродеевым и Натальей, вернее, заключительная главнейшая часть этой беседы, была перенесена на следующее, то есть третье свидание. И сейчас, тут же, насколько это возможно, мы воспроизводим её.
       – Отчего бы нам не пофантазировать. Стоимость золота в слитках, как известно, несравненно ниже, чем в драгоценностях. Есть даже такие соображения, что 1 грамм в слитках стоит всего лишь каких-то 42 или чуть побольше долларов. Я не такой уж большой знаток.
       Всё это трудно было оценить Петру Флавиановичу. А ещё труднее Наташеньке, хоть они, будучи людьми необыкновенными, всё-таки хорошо знали практическую жизнь. Между тем, предстояло завершить рассказ.
       – Ты, кажется, обещал ещё какую-то, совсем уже запредельную вещь рассказать, – тихо промолвила Наталья, лукаво улыбнувшись, хоть в этой улыбке не было даже намёка на насмешку.
       – И непременно скажу, потому что слов на ветер сроду не бросал. Помимо двадцати слитков, о которых я тебе рассказал, имеются... Господи! Не сошёл ли я с ума, так уверенно применяя глаголы в нестоящем времени?.. Ну ладно, оставим психологически тонкости. Должны быть ещё два пакета с драгоценностями! А теперь о самом главном!
       – Да что же ещё может быть такого "самого главного"? Ты дважды возобновлял рассказ, который начал ещё позавчера, и не устаёшь меня удивлять.
       – У меня есть планы, которые вручил мне очень давно отец, сопроводив их точными устными пояснениями. И этот дом стоит по сей день, а в нём живут совсем бедные люди. Сокровища же зарыты на такой глубине, что никто не станет так глубоко рыть в связи с какими-то ремонтами. На самом деле едва ли намного глубже двух метров, тогда как фундаменты заложены не глубже полутора метров. И хоть дом стоит отчасти на косогоре, но во всём этом разобраться не сложно. И сокровища не только в подполье, а и за домом, то есть в бывшем дворе, на склоне. Между прочим, эта часть Клочковских склонов совсем недалеко от дома, где квартира твоих родителей , принадлежащая ныне тебе.
       – И что же из этого всего вытекает?
       – Вот это и есть вопрос всех вопросов. Но сперва хотелось бы ещё кое-что рассказать. Отец мой, схоронив драгоценности в ящичках (ни в коем случае не следует путать их со слитками) не мог предположить, до какой степени будет трудно до них добраться в будущем. Ему казалось, что зарыл он их не надолго. Хоть НЭП был в разгаре, но самое общее направление всех этих революционных преобразований сохранялось. Так что отец мой Флавиан Васильевич стал вдруг понимать, что разбогатеть будет трудно. Мало того, с каждым днем он видел, что всё труднее достать сокровища. Оказалось же, что и вовсе невозможно...
       Здесь Добродееву показалось, что он и сам запутывается, но он взял себя в руки и с большим трудом восстановил последовательность событий, переходя то и дело от общей обстановки в стране к истории именно Добродеевых. Пётр не был единственным сыном Флавиана Васильевича. Но именно ему решил он сообщить все подробности и вручить план, который он сам же и начертил (не будучи специалистом в области графических работ!) с большим пониманием. И к этому чертежу он присовокупил записку и сделал большие устные пояснения. Что же касается других детей Флавиана Добродеева, то был ещё один сын, который, видимо, вообще не желал, чтобы кто-либо знал о богатстве, прежней жизни и родословной его отца. Так что не зря отец доверился именно младшему сыну Петру. Другой же сын, только что упомянутый, вскоре уехал далеко от Харькова, куда-то за Урал и навсегда исчез из виду для своей харьковской родни. О нём ничего не известно, и при любых хитросплетениях он не появится, независимо от того, пойдёт ли речь о прошлом или будущем. Перечислять всю родню Добродеева нет нужды. Но стоит упомянуть двоюродную сестру его по матери – родившуюся в 1935 году Варвару. Вот с ней-то мы повстречаемся, когда она уже будет очень старой и беспомощной.
       Теперь вернемся к заключительной части всех необъятных пояснений. Пётр Добродеев спохватился, что топить этот бесконечный разговор в воспоминаниях немыслимо. Он только лишь упомянул, что отец в годы репрессий менял города проживания, скрывал своё прошлое и держался как мог.
       – Скончался он в начале хрущёвской оттепели в 1957 году. Я часто бывал на его могиле, но уже несколько лет не был. Всё там поросло бурьяном... Так что, чего доброго, и не найду могилу, – печально произнёс Пётр Флавианович и тут же вернулся к главному их разговору. – Если я тебе вручу эти планы, то непонятно, как их хранить. А спрятать так, чтобы никто, кроме тебя и (в необозримом будущем) нашего сына, их не нашёл и даже не догадался, – это тяжёлая работа. И сделать это я смогу лишь при надежнейшем отсутствии твоего мужа в городе. Так что, любимая моя, и здесь будут у нас всевозможные хлопоты... И кто знает, как и когда всё это устроится?
       – Петруша, родной мой! Но как же это осуществить?! Конечно, здесь и романтика и даже чудеса. Но любая фантастика имеет свои пределы. Тем более, что риск огромен и непонятно совершенно, где можно спрятать такие бесценные бумаги. Просто невероятно. Знаешь, мне вдруг пришла мысль (как ужасно скачут мысли!), что в этом эпитете могут уживаться два прямо противоположных значения. – Наташа улыбнулась и продолжала. – Бесценный – это ведь можно представить и так: лишённый какой бы то ни было цены.
       – Пусть так, – грустно улыбнулся Добродеев. – Но спрятать-то непременно надо... Потому что кто знает, сколько я проживу.
       – Петруша, прошу тебя, не говори так, никогда не говори! Мы ещё долго будем счастливы. И Ванечка узнает, кто его отец, при твоей жизни. И мы будем безумно любить друг друга.
       Они обнялись, не зная, что делать дальше. Но практические (и при том фантастические!) обстоятельства требовали действий немедленных.
       – Конечно, – говорил он, – можно спрятать эти планы на квартире, где мы с тобой встречаемся. Но кто же может предвидеть, когда нам придётся сменить квартиру? Нет, тайник такого плана может находиться только в том месте, где ты безраздельная хозяйка.
       – Но ведь нет, Петенька, такого места. Да, квартира после недавней смерти мамочки, – это моя, именно моя собственность, мои владения... Но ведь ключ от этой квартиры есть у моего мужа тоже. Да разве в ключе только дело? Он, конечно, не посягает на мои бумаги, фотографии, деньги. Так же, как и я, когда бываю в его квартире. Но, тайник, Петенька, тайник... Боже, какие чудеса! Кто бы мог предугадать, предвидеть, что мы будем решать такие головоломки?..
       – Всё равно, Наташенька, не вижу я другого места.
       – Хорошо, будь по-твоему. Завтра, когда Инга в школе, Ваня в детском саду, а муж мой совершенно точно ещё не вернётся... И я не пойду на работу. Вот тогда ты и зайдешь. Пусть это будет 10:30... Нет, лучше 10:00. Ну, а если он внезапно, досрочно вернувшись, войдет?.. Нет, если так всего бояться, то вообще в жизни шагу не ступишь. Решено, стало быть.
       Он кивнул с большим пониманием. И они расстались, даже не обнявшись на прощанье. Вся эта история с сокровищами была странной, чуть ли не дикой. Конечно, более всего для Натальи, но и Добродеев был очень взволнован, хоть знал всё это долгие десятилетия.
       Он многие годы носил эту тайну, и можно задаться вопросом: а как же он прежде хранил свои планы? Ответ на самом деле очень простой. В собственной квартире каждый член семьи может устроить тайник, не говоря уже о таком умельце, который частенько что-нибудь благоустраивал в своём жилище. Правда, он теперь задумывался: а что же мешает его бесценной Натальюшке хранить сверхсекретные и в высшей степени странные бумаги таким же образом в своей квартире. Ясного и простого ответа не было, но интуиция подсказывала, что есть принципиальная и колоссальная разница. Наталья не смогла бы должным образом спрятать и запомнить, где именно. А Бродский, этот симпатяга, – большой, надо думать, проныра.

––– . –––

       И Наташа и Добродеев, договорившись о встрече в её квартире, ничего уже переносить не хотели, потому что если на всю эту запредельную ситуацию наложится ещё нерешительность, суета и судорога, то получится совсем скверно. Вот почему ровно в 10:00, когда Наталья пребывала одна в своей чистой, просторной и красивой квартире, заметно при этом нервничая, раздался звонок в дверь.
       Вошедший Пётр Флавианович, который был в квартире возлюбленной впервые (надо же – после стольких лет беззаветной любви!) осмотрелся с большим интересом. Уютная квартира, вовсе не загроможденная лишними предметами, мало подходила для спешного устройства тайных хранилищ. И оба они думали примерно об одном и том же, когда она провела его по всем помещениям. Она смотрела теперь ему в глаза с тревогой и вопросом, а он прекрасно понимал, что Наташенька не может не чувствовать, в чём главная суть всей проблемы, несмотря на свой бодрый тон при последнем из трёх их свиданий. Эта мысль леденила теперь душу Наталье Ильиничне. Не случайно ведь именно в эти дни поведал он ей великую тайну и предпринимает столь решительные шаги. Он чувствует свою слабость, он боится немощи, старости и преждевременной дряхлости. Да, оба они в эти минуты, понимая, в чём истинная причина спешки, боялись об этом говорить. Но было ясно, что действовать надо сию минуту. А потому Пётр Флавианович очень внимательно и именно с практической точки зрения осматривал квартиру. Невольное любопытство (слишком уж не чужая была для него хозяйка квартиры), обзор фотографий на стенах и всего прочего, что не может не вызвать интерес, тем более в данном случае, – всё это не отвлекало его от главного и единственного вопроса.
       И очень скоро он открывал стоявшие на полу старинные часы в полтора метра высоты. Он сразу заметил, что часы с боем. Подарены они были весьма давно Илье Романовичу в какой-то юбилей, причём значительную часть стоимости юбиляр оплатил сам, так как давно мечтал о подобных часах. Наташа тоже их безумно любила. И часы до сих пор не утратили чудесного звучания, отбивая нужное количество ударов каждый час, а также и каждые полчаса одним ударом. На двери внутри часов была притянута красивыми шурупами с полукруглой головкой табличка. А на ней гравировка по металлу, где и объяснялось очень кратко, когда и кем подарена вещь, столь восхитительная и полезная.
       Дощечка оказалась довольно большая, а именно 30х35 сантиметров. Но с учётом притяжки по углам свободное поле оказалось поменьше и пергамент пришлось чуть подрезать. Всё это проделал умелец Пётр Флавианович чрезвычайно легко и чисто. Очень скоро после того, как работа была завершена, часы пробили 11 ударов. И Добродеев подивился такому фантастическому совпадению: дважды в критические моменты своей жизни услышал он одиннадцать ударов. И квартиры были разные, и обстоятельства жизни разные, и сами часы очень непохожие. Но и тогда, почти четырнадцать лет назад, и только что услышал он одиннадцать ударов, которые словно знаменовали важнейшие моменты истории их любви.
       Пётр Флавианович взял руку своей многолетней возлюбленной, нежно её поцеловал и покинул квартиру. Если кто и заметил, что в квартире побывал человек с чемоданчиком для инструментов, то меньше всего это могло вызвать подозрений и вообще каких бы то ни было предположений, даже если бы этот случайный наблюдатель оказался сварливым и злым сплетником.
       Остаётся теперь пояснить, когда и как был спрятан второй план, представлявший не что иное, как полнейшую копию первого. Для этого понадобился ещё один визит, состоявшийся через пару дней, но только лишь после того, как было установлено, что Пётр Владимирович не появится в этот день ни при каких обстоятельствах. Каким образом возникла подобная уверенность – мы здесь описывать не станем, но уверенность была стопроцентной.
       Работы на сей раз оказалось несравненно больше, так как место было выбрано не вполне удачно. У того же Ильи Романовича, который к этому моменту давненько уже как почил в бозе, среди прочих вещей, привезенных из Ленинграда, имелись книжные полки. Особенность их была такова, что даже Добродеев, рассмотревший их сейчас, вынужден был признать, что сроду такого не встречал. Внутренняя поверхность полок была обита красным сукном. Искусник-мебельщик и знаток мебели самых разных стилей Пётр Флавианович заинтересовался чрезвычайно. Вынув книги и стёкла, он аккуратно положил полку на стол.
       Пытаясь разглядеть и понять, как прикреплена обшивка, он поневоле задумался, но более всего о другом: много ли от обшивки проку и каково её предназначение. Мало того, была в одном месте замечена небольшая продольная щель. Это обстоятельство и решило вопрос о том, где будет спрятан второй экземпляр плана. Сил и времени всё это отняло много. Мысль Добродеева скакала с одного на другое, и он никак не мог решить, так ли сложно будет спрятать именно за эту обшивку второй экземпляр бесценного плана.
       Итак, решение было принято далеко не лучшее. Начав дело, Петр Флавианович не имел права завершить его как попало. И вопрос вовсе не в том, что против этого восставало эстетическое чувство. Вернее, не только в том. Всякий изъян полки, мог навести кого-нибудь и когда-нибудь на мысль заглянуть под обшивку. Между прочим, спустя много лет именно так и вышло. Но мы сейчас далеки от тех невероятных событий...
       А пока завершим рассказ о том, как был всё же спрятан второй экземпляр необыкновенного плана и какие усилия потребовались от Добродеева. Сперва он размышлял над загадкой: закреплена ли ткань по всей поверхности? Далее, убедившись, что это не так, сделал вдруг тончайший надрез на одном из краёв обшивки. Это было совершенно не свойственное ему импульсивное действие. Тут же явилась мысль, что резать не следовало, но пришла она поздно. Нужно было теперь не только спрятать план, но и решить, как закрепить ткань без малейших изъянов. Это требовалось в любом случае, и даже если бы он вдруг признал идею спрятать здесь свой пергамент совершенно негодной. А раз так, то что же может быть естественнее теперь, когда работа по идеальному закреплению ткани всё равно неизбежна, чем спрятать пергамент именно здесь?
       Возился и размышлял Пётр Флавианович долго. Но наконец полка, книги и стёкла оказались на своём месте. Работа был завершена. Пётр Флавианович и Наталья Ильинична прощались, сдерживая слёзы. С появлением этих тайников, которые в свою очередь должны были поведать о великой тайне, как бы завершался один из отрезков жизни.
       Добродеев вручал удивительный секрет именно своей Натальюшке, твёрдо зная, что если чудо свершится, то не будет забыт никто. Тогда как его близкие, при каком угодно благородстве, могли бы и не поделиться с его второй семьей, не имея о ней представления.
       Хоть Пётр Флавианович ещё был дееспособен и всё так же беззаветно любил свою богиню и "побочного" сына, всё так же их боготворил, но сам факт устройства тайников говорил о многом. И более всего о том, что жизнь наша земная чрезвычайно быстротечна, несёт нам много радостей и надежд, но ещё больше, кажется, печалей. И всё-таки необыкновенная тайна передана Добродеевым его сыну Ванюше, пусть даже дойдёт она через Бог весть сколько лет. А пока что хранительница тайны – его дорогая Наталья. Поэтому в душе воцарилось спокойствие. И грозовая туча, сгустившаяся над ним, казалась не столь адской и страшной. Да, удивительные бывают моменты. Какой-нибудь удачный шаг способен заставить нас забыть, что грозят тяжкие страдания. А ведь физическая невыносимая боль уже на дальних подступах, стоит лишь задуматься, способна парализовать волю и привести к немощи. Но в данный момент Пётр Флавианович словно вовсе позабыл о болезни. Так что удача в каком-то важнейшем деле может очень радовать нас и в преддверии каких угодно несчастий.