Глава IV - Дом на Клочковской погружается во тьму

       Жизнь матери и сына продолжалась всё в том же красивом доме,  и они никогда не жаловались на судьбу. У Натальи Ильиничны даже объявлялись возможные женихи. Запомнилось, что среди отцов её учеников и учениц было двое вдовцов, которые полушутливо,  но с большой почтительностью делали намёки. Наталья Ильинична только печально улыбалась.
       Что же касается Вани, то у него взамен случайных, хоть и продолжительных связей, появилась очаровательная юная подруга Аллочка, чьё полное имя было Альфреда. В день их первой встречи он узнал у неё, хоть вовсе не доискивался, что несколько дней назад ей исполнилось девятнадцать лет. И её единственную спустя некоторое время Иван удостоил чести позвать домой и познакомить с матерью, причем и торжественно и весело одновременно. Похоже было на то, что Иван Петрович Вайнштейн решил положить предел своей холостой жизни. Что до родителей Альфреды, то это была довольно интеллигентная пара, хоть и без настоящего достатка. Аллочка охотно рассказала, что её родители (а стало быть и она) носят фамилию Коваленко, работают архитекторами, а сама она учится на архитектурном факультете.
       Иным совпадениям Иван всё же подивился, хоть в них не было ничего слишком уж особенного и даже в некотором смысле они были плодом его фантазии. Так, например, он припомнил, что у его деда и бабушки со стороны матери тоже разница составляла около десяти лет. Ещё ему пришла мысль , что его подлинный отец знал многих архитекторов, был художник-мебельщик и оформитель интерьеров. Тут же он вспомнил, что дома у них мама хранит многие его изумительные эскизы и резные работы на древесине. Ваня даже начал было на эту тему разговор, но спохватился, что пришлось бы слишком много для первого раза пояснять.
       Помимо этого всего близость Альфреды очень волновала его. В ней было очарование и даже некоторая наивность, что в теперешней жизни вещь не столь уж частая. И первое же их свидание увенчалось заходом в кафе на Сумской. Покинув кафе, когда уже стемнело, они отправились вверх по улице и далее через площадь к "дому специалистов", который находится за хорошо известным всем без исключения харьковчанам Госпромом. Там Аллочка жила, и там у входа в её подъезд они простились, условившись о новой встрече в ближайшее время.
       Двигаясь домой кратчайшим путём мимо университета, через сад Шевченко, Рымарскую и т.д., не мог он не вспомнить рассказ матери, как подвёл её когда-то Пётр Флавианович к подъезду после первого их свидания. Увы, своего отца видел он в детстве мельком, а знал его только по фотографиям. И видел ещё барельеф на его могиле, разыскать которую стоило когда-то Наталье немалых трудов.
       Возвращаясь домой и уже приближаясь к дому, думал он среди прочего о вечном и неизбывном финансовом проклятом вопросе, который стоит перед большинством людей с отроческих лет до могильного холмика, часто даже независимо от того, бедняки они или купаются в роскоши.
       Дома всё было в порядке, чисто, уютно и просторно, и посидев с мамой за лёгким ужином, он пошёл в свою комнату, не забывши сказать "спасибо" и улыбнувшись несколько загадочно и симпатично.
       Стоило Ивану в последние несколько лет (даже, наверное, всего лишь два или три года) задуматься о деньгах, как сразу перед мысленным взором возникал всё тот же проклятый дом на Клочковской. Пожалуй, дом этот, когда Ваня на него поглядывал, мог внушить такой же ужас, как какой-нибудь полуразрушенный замок или усадьба, описанные Майн Ридом или Робертом Стивенсоном, где бродят привидения и сокрыты тайны.
       Что касается тайн, то вопрос этот стал уже для Ивана Петровича вечным и бесконечным. Если же говорить насчет внешнего вида, то дом этот весьма мало походил на старинный замок при какой угодно разрухе такого замка, но ужас мог внушить не меньший при попытке войти в него, не говоря уже о поисках.
       Тусклые огни в покорёженных окнах горели часто, но помимо этого рядом с домом стоял столб и на нём весьма яркий фонарь. Фонари, конечно, облегчают ходьбу по иным улицам, мрачным и неприветливым, когда уже стемнело или ещё не рассвело. Но в данном случае подобный фонарь едва ли помог бы вести работы или придал бы смелости тому, кто отважился вести раскопки в страшном доме.
       Но и это не всё. На противоположной стороне было немало всяких строений. А когда случалось ему проходить там днем или, сидя на скамейке в нижней части спуска Халтурина, повернуть голову, то видел он людей и даже доносились обрывки разговоров. Тянулось всё это, хоть и с некоторыми изменениями, годами. Потому что узнал ведь Ваня тайны домика от матери где-то в пятнадцать-шестнадцать лет, равно как и то, кто был его отец. А теперь наступил на днях тридцатый год его жизни.
       Домик уже так не будоражил воображение, но ни Ивану ни Наталье Ильиничне не приходило в голову что-либо вроде досады: вот, дескать, не было бы этой химеры, так спокойней бы жилось. Давно ушедший из жизни Пётр Флавианович оставался для матери и сына бесконечно дорогим человеком.
       Если бы Иван вдруг увидел, что дом снесли, то очень расстроился бы. Хотя с другой-то стороны, поставить крест на несбыточной мечте – в этом тоже нет тяжёлой трагедии, а только лишь печаль. Дом тем не менее не думали сносить. Вернее, кто о чём думал среди разных крючкотворов, всяких градостроительных отделов и управлений – это всё сплошной мрак. Так что лучше положить конец безнадёжным ожиданиям, но сделать это довольно трудно, даже невозможно. И вся история в целом становилась уже тяжёлым грузом для психики и отвлекала от вопроса, который частенько встаёт пред многими: как жить дальше? Домик, между тем, так и стоял среди других трущоб.
       Квартира у матери и сына была просторная, и об этой квартире, где когда-то жили Илья Романович и Софья Натановна с дочерью, мы уже не раз говорили, но отметим ещё некоторые детали. В самой большой комнате находилось пианино, не занимавшее много места. Мебель была такова, чтобы помещалось всё, что требуется, но не загромождая при этом квартиру. Впрочем, было немало безделушек и памятных вещей и фотографий. У Натальи Ильиничны и Вани, само собой разумеется, были свои комнаты. Хороши были и вспомогательные помещения, которые обыватель сплошь и рядом называет службами.
       Квартира, помимо прочего, удобная, и в ней легко было и отдыхать и гостей принимать. Напомним, что были периоды, когда доводилось здесь жить даже впятером, но одна лишь Наталья Ильинична прожила здесь очень долгую жизнь: от младенческих лет до сегодняшнего дня. И казалось теперь так, что и Ваня здесь задержится, даже женившись в скором времени. В "приймы" едва ли он пойдёт – не тот у него характер, да и маму покидать он не хотел на пороге старости при слабых доходах и не очень твёрдом положении. Но вот что вдруг (неожиданно и в не самый подходящий момент) случилось.
       В тот вечер, о котором сейчас пойдёт речь, едва ли он предполагал, что находится в такой близости от колоссальных изменений в своей судьбе. К тому времени, то есть в конце мая 2010 года, Альфреда Коваленко и Иван Вайнштейн встречались уже не одну неделю. Что касается комнаты  для чудесных и счастливых свиданий, то этот вопрос решался по-разному. И гостиница с преодолением всяких препятствий за немалые деньги, и квартира Ивана, когда мама тактично их покидала на несколько часов. Впрочем, замужество Альфреда пока откладывала, так как брак и дети – это то, что трудно совместить с учёбой. Вопрос этот тоже вечный, и его предстояло решать.
       И вот именно в это время случились почти одновременно три долгожданных события. Домик, который несколько дней назад погасил огни, так и не стал более освещаться изнутри. Фонарь около дома то ли перегорел, то ли был кем-то навечно отключён. Но и это не всё. Тот самый дом на противоположной стороне Клочковской, где допоздна светились огни и где было многолюдно и творилось неведомо что (то ли кустарное производство, то ли проектирование, то ли какое-то управление), – дом этот тоже погрузился во тьму. Видно, наметили большой ремонт, а то, что там размещалось, отселили или прикрыли. Касалось это второго и третьего этажей, а всё, что было на первом, по вечерам и прежде мало светилось, а то и вообще большую часть суток было заперто. Да и обзора оттуда не было.
       Когда Иван Петрович через несколько дней эти изменения окончательно осознал и почувствовал, что перемены на много дней и всерьёз, то у него в один из моментов при попытке принять твёрдое решение даже голова слегка закружилась. Но отказаться именно теперь от того, что не давало ему покоя столько лет, – вот это оказалось бы поистине гибельное и одновременно совсем жалкое малодушие. Нет, не таков был человек Иван Вайнштейн.

––– . –––

       Подступиться к делу оказалось не просто, более того – очень трудно и мучительно. Препятствия громоздились и словно окружали его со всех сторон, не давая сделать хоть сколько-нибудь реальный шаг. Особенность положения, возникшего вдруг после бесконечного ожидания, состояла в том, что кроме практических помех и трудностей, были ещё внутренние психологические, притом в некотором роде неожиданные. Практические вопросы – это понятно: инструмент, экипировка, незнание того, каков пол и каково сегодня расположение перегородок, и другие проблемы. Что же касается внутренних помех, то это мешало ужасно. И не один только страх, который в этих обстоятельствах никто не смог бы отбросить. Главный вопрос, несмотря на принятое решение, каким бы твёрдым и окончательным оно ни было, состоял в следующем: для чего в принципе надо этим заниматься, взваливая на плечи неподъемный груз? Вот такой парадокс!
       Соображения в пользу твёрдого решения начать эту работу были бесспорны. Первое: никто на протяжении лет 15-ти (а если учесть наблюдения Натальи Ильиничны, то гораздо дольше) не пытался делать специальные раскопки. Второе же обстоятельство заключалось в том, что вся информация и схема получены не от кого-нибудь, а от Петра Флавиановича.
       Вот тут-то и начинались помехи разного рода. В самые неподходящие моменты, когда надо было сосредоточиться на практических действиях, Ваня стал припоминать случаи, когда он живьём видел, хоть и издали, своего подлинного отца. Могло это быть только лишь во время командировок Бродского и только за пределами квартиры. Ивану рисовались эти эпизоды из его детства, и он пытался восстановить их в памяти как можно отчётливее и даже думал о том, было ли это взаправду или только мерещится. Трудно придумать более неподходящее размышление в такой поистине критической поворотной точке жизни.
       Стало быть, это могло происходить в возрасте 4–5 лет... А сколько раз? Четыре? Пять? Или даже больше? Нет, едва ли больше... Вот они выходят вчетвером из дому: мама, бабушка Софья, Инга и он, Ванюша. Повернув за угол и пройдя ещё чуть-чуть, оказываются возле кафе. Мама просит бабушку и сестру быть очень внимательными, следить за Ваней постоянно, не отпуская его ни на шаг. Сама же мама удаляется, и он видит, как она идёт навстречу человеку среднего роста в кепке, который стоит вполоборота, не показывая явно, что дожидается её. Спустя много лет Иван часто задумывался над вопросом: а знала ли бабушка великую тайну дочери? Или, быть может, догадывалась? Но даже если бы он отважился на каком-либо этапе их жизни спросить у Натальи Ильиничны, то мог и не получить никакого ответа. Нет, он не спрашивал. Слишком он был для этого тактичным, не говоря уже о беззаветной любви к матери. Возникал и другой вопрос: а что мешало Петру Флавиановичу подойти поближе, чтобы рассмотреть сына? И на этот вопрос не находил он ответа. Рассуждать можно было долго. В конце концов, могла ведь Наталья Ильинична устроить праздник и вместе с сыном и с Добродеевым пойти иной раз в кафе. Но потом Ванюша стал бы расспрашивать мать, и вполне возможно, что в присутствии Бродского. Имел ли Добродеев фотографии сына? Здесь не могло быть сомнений: безусловно, имел он снимки, и самые разные.
       Таким образом, хоть Ваня и видел (живого, а не на фотографии) своего отца, но это было то же самое, что увидеть силуэт человека... И происходило это в детстве. И всё-таки он помнил всегда, что такие эпизоды когда-то имели место. Что же касается лица Петра Флавиановича, то по фотографиям за долгие годы Иван рассмотрел его так, что не спутал бы ни с кем даже среди тысячи лиц...
       Очнувшись от бесконечных раздумий, он спохватился, что такого рода размышления слишком уж теперь неуместны. Никаких воспоминаний и связанных с ними печалей! Очень они были бы при данных обстоятельствах опасны и едва ли не безумны.
       Хоть копию плана он изучал часто и знал наизусть, но всё же ещё раз внимательно рассмотрел её, а брать с собой пока что не захотел. Стоит ли иметь тут же две лопаты (штыковую и совковую) или кирку, – это он решил молниеносно. Ни в коем случае! Только острая и прочная штыковая лопата. Мало того, она не может быть чересчур длинной. Нашёлся в доме и длинный чемодан. Но подумав, что изъятие вещей из него создаст в квартире нежелательный и очень неприятный в этом случае дискомфорт, он раздобыл на Благбазе другой чемодан, старый, прочный и надёжный, который уж точно можно было не щадить. Особую роль при каких угодно работах, а при таких и подавно, играет освещение. Ему даже пришла в голову мысль, что не помешал бы фонарь вроде тех, что носят обходчики на разных железнодорожных узлах. Задумавшись не более, чем на минуту, он ужаснулся, осознав бессилие и глупость подобной идеи. Пришлось купить фонарик, компактный, прочный и с хорошим рассеянием света. И наконец, роба. Давно прошли те времена, когда служащие имели дома спецовки для колхозов, строек, а то и для трудных командировок с замерами. И уж где-где, а в квартире Натальи Ильиничны и Вани такого добра не водилось. О том, были ли напутствия от матери, когда он выходил, расскажем позже. Таким образом, возникло много всяких непредвиденных обстоятельств, опасений и переживаний. Да оно и понятно: одно дело годами ждать, а совсем другое – вдруг начать действовать. Иван чувствовал, что от размышлений заранее уже устал. Больше он не хотел ни новых идей, ни разных соображений в пользу или против этих идей. Последней из таких бесполезных и обременительных мыслей было вдруг возникшее желание поговорить обо всём с Сашей Солошенко, старым своим другом. Тут же он отказался, подивившись тому, до какой степени это выпадает из общих принципов его действий, в основе которых – тайна. Но не мешает отметить уже здесь, что в дальнейшем Саша этот кое-как участвовал в некоторых тяжёлых испытаниях, выпавших на долю Ивана...
       Итак, наш герой, преодолев страх, вошёл наконец-то в ненавистный домик. Осмотревшись и припомнив без труда эскиз, он не хотел теперь размышлять над тем, совпадают ли перегородки в доме с эскизом. Отбросив и этот пункт своих сомнений и колебаний, он начал работу в том углу, где имелись наибольшие шансы с его точки зрения. Огромная удача была в том, что гнилой пол легко поддался. Но все же пол есть пол, и надо было сперва освободить от него хотя бы квадратный метр или даже чуть меньше. Расширяя углубление, он отбрасывал куски трухлявого пола и рыл без устали дальше и дальше. Не нужно быть специалистом в области такой мутной и необъятной строительной дисциплины, как "основания и фундаменты", чтобы понимать, что подрывать фундамент – это скверно и опасно. Усталость копилась. Он то и дело вспоминал, что покидая квартиру, твёрдо обещал маме звонить. Припомнил он и то, что между ним и Натальей Ильиничной не было никакой тягостной сцены прощания. Оба понимали, что она не сможет сдержать слёз, а то и бросится отговаривать его. А такой поворот событий был бы не что иное, как полный крах. Но о непременных звонках они договорились ещё днём. Он и впрямь позвонил с большим трудом чуть раньше девяти часов и приложил все старания, чтобы успокоить маму. Голос его был ровным и не выдавал волнения или разочарования по поводу того, что усилия пока тщетны.
       Надо заметить, что эра мобильных телефонов отмечена колоссальными изменениями в жизни людей, независимо от того, где они живут и работают: в Оксфорде или в "молодом африканском государстве". Но сплошь и рядом у многих возникают положения, когда можно задуматься: а не лучше ли было без этого чуда техники. Эта мысль Ивану в голову, правда, на сей раз не пришла.
       Горы земли росли, тем  более, что мусора и хлама и без того было предостаточно. Когда на глубине метра два, находясь на дне ямы, он почувствовал, что голова его немножко ниже пола, холодный пот прошиб его. Он не знал, не повредился ли телефон, но это был пустяк, а его вдруг испугало то, что трудно будет без риска и травм выбраться из ямы. И не случится ли в любой момент обвал?.. Да, будет что вспомнить Ивану Петровичу в дальнейшей жизни: именно в этот момент, когда он решил выбираться немедленно и поставить последний жирный крест на идее, которая не давала покоя долгие годы... нет, просто уму непостижимо! Именно в этот момент лопата наткнулась на что-то твёрдое.
       К великому счастью, грунтовых вод не оказалось, хоть река была неподалёку. Вскоре он смог различить целых три бруска, для чего пришлось расчистить площадку вокруг и ещё больше замарать многострадальную спецовку. Тряпье и всякая прочая упаковка, несмотря на сухость, сильно подгнили. Но золото сверкало! Была тут иной раз вода или нет – не надо быть химиком, чтобы знать: золото не поддаётся коррозии.
       Выключив немедленно фонарик, он стал обрабатывать откосы ямы. Не имея опыта или специальной сноровки, он мог надеяться только на свою силу. Сила же, кажется, была уже на исходе. И всё-таки Иван благополучно выбрался. Лопату он оставил, запомнив, где она лежит. Бруски же положил в чемодан, обратив внимание на их тяжесть. Глядя на горы земли, на уродливые ступени, по которым он с грехом пополам добрался до уровня пола, он хоть и был потрясён, но не мог по-настоящему обрадоваться. Взглянув на свои часы со светящимся циферблатом, которые, слава Богу, решился взять с собой и которые чудом не пострадали, он узнал, что ещё не ночь, а всего-навсего без двадцати одиннадцать.
       Он глядел на окружающие дома, на редкие фигуры, на небо так, словно выбрался из преисподней. Самое главное теперь было убедиться, что "мобила" в порядке. Когда удалось очистить кое-как руки от прилипшей грязи, он прошёл в сторону спуска Халтурина на освещённую точку и немедленно стал звонить, поставивши между ног свой чудовищный багаж.
       – Мамочка! Я в полном порядке и готов сделать невероятное сообщение.
       – Ванюша, родной мой! Где ты?
       – Совсем близко и буду скоро дома. Вот только вид мой и груз...
       – Жди меня на спуске, на нашей любимой скамейке.
       – Но, мама, уже поздно, очень поздно...
       – Не беда, я вижу немало прохожих и огни на улице. Жди меня, Ванечка, я мигом.
       Он даже не успел сообразить, что ответить.
       – Хорошо...
       Почувствовав, что он хочет что-то возразить, она сказала:
       – Непременно жди. Десять минут, не больше. Но даже если я замешкаюсь...
       – Хорошо, мама, я жду, а ты действуй спокойно и без паники. Щётку обязательно прихвати.
       – Я сама об этом подумала. Я вижу щётку и знаю, где бутылочка для воды...
       – Жду, мамочка!
       – Бегу, Ванюша!

––– . –––

       Два слитка должен был нести Ваня всё в той же сумке, а один был переложен в сумку, которую Наталья Ильинична прихватила. Они не представляли, как им вдруг тронуться в путь с таким грузом, хоть иного решения в принципе не было. Они словно собирались в дальнюю дорогу. Столь знакомый спуск, где днём было невероятно оживлённо в последние годы, где торговали картинами, сидели на лавочках, фотографировались, теперь был практически безлюден. На деревьях не было ещё густой листвы. Пустые скамейки пугали больше, чем если бы на них сидели злые подозрительные старики или же развязные молодые компании. При какой угодно усталости надо было как можно скорее двинуться домой. Конечно, чистка одежды, бывает, очень успокаивает и повышает настроение перед тем, как тронуться в путь, выходя, предположим, из дому. Но в данном-то случае ни о каком спокойствии не могло быть и мысли. Путь предстоял тяжёлый и опасный, засиживаться же на лавочке – ещё хуже и сулит только лишь неприятности какого угодно рода.
       А потому они тронулись, стараясь идти размеренно и не показывая случайным людям, что безумно спешат. Господи, до чего же мучителен этот короткий путь! И не только потому, что идти нужно с грузом в гору. Даже вовсе не поэтому, а из-за того, что положение странное, опасное и небывалое до сих пор в их жизни. Усталость Ивана была огромной, но страх и причудливость того, что с ними творится, не давали ему почувствовать даже эту усталость. Все помыслы лишь о том, чтобы подойти к подъезду, а там легко и спокойно войти в дом, не давая случайно повстречавшимся соседям по дому что-то заподозрить. Казалось бы, откуда им взяться в эту пору? Но именно оттого, что кругом пусто, всякая встреча особенно нежелательна.
       Если бы мать и сын могли предвидеть, сколько не менее опасных путешествий, чем это возвращение домой, их поджидает на выбранном пути... А сейчас им даже не верится: вот она, их горячо любимая квартира! Открыв бесшумно, насколько это возможно, дверь, поставив затем свою поклажу на пол и заперев на оба замка снова, они глянули друг на друга и улыбнулись. Вот теперь можно наконец отдышаться и чайку согреть.
       Слитки оказались сразу же, ещё задолго до того, как попадут в более надёжные тайники, в таком месте, где их не быстро бы обнаружили сыщики, присланные для обыска. В доме было всё так же уютно и просторно одновременно, что не может не повысить настроение при любых обстоятельствах. И уж тут их точно не подслушают.
       – Ты знаешь, Ваня, мне теперь кажется, что сегодняшняя невероятная находка – это всего лишь начало. А мыслей уже сейчас столько, что впору совсем растеряться.
       – И меня одолевают мысли. Ведь доискавшись и раздобывши три слитка, мы только лишь подступились к новой жизни. А зачем нам в принципе новая жизнь? У меня есть ты, есть очаровательная невеста, есть профессия и не какая-нибудь, пусть и не самая прибыльная.
       – И впрямь, Ванюша, всё есть. И даже дело не в том, что человеку всегда хочется большего, а в том...
       Здесь Наталья Ильинична споткнулась и не сразу нашлась, что же говорить дальше. Это была совсем не растерянность, а как бы признание того, что они пустились вплавь по морю неведомого. Спустя минуту она продолжала:
       – А куда же нам в самом деле теперь двигаться? И кого можно посвятить в тайну? И стоит ли дальше искать, подвергая себя бесконечным рискам? Видишь, сколько вопросов...
       – Но есть более интересный вопрос, – вдруг с большим юмором сказал Ваня. – Идти ли завтра на работу?
       – Если удастся выспаться, то лучше пойди. Пусть жизнь хотя бы внешне течёт своим чередом.
       – А сокровища?
       – Ума не приложу.
       – Я, знаешь, думал Сашу Солошенко к этому подключить, как говорится.
       – Да, такой оборот речи очень был в ходу у коммунистов, – улыбнулась Наталья Ильинична, – Вот только забыла, как это Мюллер, кажется, Штирлицу сказал: что знают трое...
       – Значит, Саше не говорить?
       – Ни в коем случае! И Альфредочке своей не говори! Дело ведь не в том, какой человек и как мы его любим и доверяем ему. И даже не в том, как он умеет держать язык за зубами.
       – Значит, мамочка, нас двое...
       – Именно двое. И Инге нашей пока ни слова, как бы ни любили мы с тобой её.
       – А вдруг Бродский наш обнаружил за обшивкой?
       – Так он бы начал искать... – возразила было Наталья Ильинична, но тут же сообразила, что значит в данном случае "начать искать".
       – Да как же ему начать, когда фонари горят? Как ему было искать, когда бомжи в доме? Да и сил у него маловато. Скажу без ложной скромности, не каждому по плечу даже подступиться к такому домику.
       – И то правда. Мало того, мы ведь давно пришли к выводу, что доискаться до письма за красной тканью полки невозможно никому. А стало быть, и ему тоже...
       – Ах, мама, – продолжил Иван, – нас окружают тайны. То есть одна всего лишь загадка, но она многолика: стоит ли искать дальше? с кем советоваться? как быть с несметным богатством, окажись оно в наших руках? А то ведь сидим пьём чай, словно субботний вечер коротаем, а часы уж давно полночь пробили, – он вдруг взглянул на часы. Слишком много было с ними связано.
       – Приберём завтра, хоть такого сроду у нас не бывало.
       – Спокойной ночи, Ванюша!
       – И тебе, мамочка, спокойной ночи!
       С тем они и расстались, разойдясь по своим комнатам, и сон их был тревожным. Но даже и такой сон со сновидениями и страхами, даже с внезапными пробуждениями, всё равно очень освежает.
       Когда садились завтракать, Наталья Ильинична говорила с улыбкой:
       – До чего же мудро ты поступил, Иван Петрович! Как нам вчера вечером не пришла в голову такая элементарная идея: звонок на работу и опоздание на пару часов?
       – Да я и так могу опоздать и даже не явиться, но вспомнил, что намечался утром разговор на службе и меня будут ждать. Одним словом, теперь всё в порядке. Я имею в виду – на работе всё в порядке.
       Наталья Ильинична изредка с большим юмором величала сына по имени-отчеству. Он безумно обрадовался, что у матери хорошее настроение. Но тут же тяжёлая мысль, что слитки и драгоценности будут теперь давить всё сильнее, стала ему снова мешать. Вся жизнь теперь приобретала новый характер. Богатства ещё не было, но его надо было охранять и оно уже давило и мешало.
       – Знаешь, мама, я теперь всё чаще вспоминаю, как монтировали нашу мебельную стенку. Мне запомнилось, что между нижней доской и полом есть пазухи, точнее, пустое место, которое закрывается вот этими досками.
       Он встал и подошел к одной из таких досок, нагнулся и побарабанил пальцами, надеясь услышать гулкие звуки. Увы, звук был такой же, как если бы он постучал в любом месте. Он ещё раз постучал по стенке в разных местах, расстроился, но остался при своём убеждении, что нижнюю доску, запирающую пазуху, можно будет снять и поставить затем на место. Но это ведь новые труды, да ещё и какие! И они будут лишь частью необозримых хлопот.
       – Ванюша, – произнесла вдруг Наталья Ильинична, и он чувствовал и печаль, и тревогу, и более всего – огромное желание успокоить его. – Мы ведь ничего ужасного не делаем. Мы только стараемся взять то, что оставил (и не одним лишь нам!) твой незабвенный отец.
       – Но с точки зрения властей это преступление. Мы же совершенно не знаем законов, которые регулируют такие небывалые случаи. Я помню, будучи ещё совсем юным, читал, что нашедший клад обязан сдать его властям, а ему причитается в дальнейшем 30 процентов от стоимости. Но я решительно ничего об этом не только твёрдо не знаю, но и вообще не знаю.
       – Давай оставим всю затею. Ведь то, что уже сейчас у нас в руках, – это огромные деньги. Если кому сказать, то не поверят. Живут же люди, и многие, заметь, куда беднее нас с тобой. Да если бы на них свалились три таких слитка, то... Правда, трудно понять, что бы они с этим золотом делали...
       – То-то и оно, что неизвестно, как быть дальше, если в руках у тебя слитки золота. Но там же есть драгоценности, которые несравненно дороже золота в слитках. То есть я имею в виду, что грамм золота, из которого изготовлен перстень, может быть в несколько раз дороже грамма золота, которое просто в слитках. И когда Пётр Флавианович... ах, прости, мама... отец мой передавал тебе эти бумаги, он не мог не пояснить это всё.
       – Ему, Ванюша, в этот момент было не до того. Он и сам с трудом верил, что это не мифы. Хоть я много раз потом, задумавшись обо всём этом, начинала верить, что клад существует. И вот подтверждение! – Наталья Ильинична указала рукой в том направлении, где сейчас пребывали слитки в другой комнате, не вполне надёжно всё ещё укрытые. – И он был уже болен.
       Здесь оба они, как не раз с ними бывало за короткое время, одновременно подумали, что проблемы будут теперь громоздиться без конца, включая и психологию, и воспоминания, и спешку, и неопределенность положения. Мало того, это была теперь для Ивана как бы новая работа наряду с прежней, которую бросать менее всего он собирался. Да, положение стало слишком уж тяжёлым и опасным, хоть именно его (вот ведь чудеса!) дожидались многие годы.
       – Если мы оставим теперь всё как есть, то нам будет совсем худо. Мы должны пройти путь до конца, но я не могу, не имею права рисковать твоим, мама, здоровьем.
       – А мне, Ваня, родной мой мальчик, ещё тяжелее видеть, как ты рискуешь своим здоровьем и будущим...
       Она чуть было не сказала "ради химеры", но тут же спохватилась. Мгновенно перед глазами встали проклятые слитки. И даже если то, что есть, будет удачно продано, то всё равно никогда не получится забыть, чего они лишились, поставив крест на раскопках, последний и окончательный крест.
       Трудно отправляться на работу, когда не принято решение. И чувствуя это, они никак не могли расстаться, закончить разговор, отложить его до вечера. Хуже не придумаешь: проведя тревожную ночь, утром сознавать, что решения как не было, так и нет, а одни лишь колебания, сомнения и страхи.
       – Если бы на твоём месте, Ванюша, был сейчас любой другой человек, пусть даже хороший знакомый, пусть лучший друг, то я бы сказала: решай сам, я согласна на любой вариант.
       – Хорошо, мама. Хоть ты этого не требуешь от меня, но я решаю. Ведь сколько бы мы ни бились, отыскивая наилучший вариант, всё равно будем натыкаться на всякие психологические барьеры. А потому я говорю сейчас: давай продолжим раскопки. Мы с тобой понимаем многие вещи теперь совсем одинаково: мы щадим друг друга, мы боимся собственного бессилия, мы не можем и не хотим отказаться от своего счастья. И то и дело думаем, что счастье-то не в богатстве. А сказавши себе, что счастье более всего в спокойствии, тут же понимаем, что в данном случае это ложь и слабость. И я сейчас принимаю решение: я продолжу, буду работать с величайшей осторожностью. И мы доведём дело до конца.
       -Будь по-твоему, Ванюша. Если так, то мне будет несравненно спокойнее, когда мы сейчас расстанемся до вечера.