Глава VIII - На распутье

       В назначенный час Виталик готовился встретить тех самых уголовников, имея в кармане листик, текст которого воспроизведём добуквенно:
       "Харьков. Заброшенный дом между Бурсацким спуском и спуском Халтурина на Клочковской. Вайнштейн Иван Петрович. Адрес или телефон узнаете сами в Харькове. Все богатства зарыты в этом страшном доме или около, но мы мало верим. Добавить к этому нечего".
       Бродскому пришла в голову удачная мысль: выйти раньше и, сидя на скамейке, рассмотреть внимательно бандитов и увидеть при этом, как пройдёт встреча. Так он и поступил, в результате чего действительно кое-что для него прояснилось. Пока он поджидал бандитов и Виталика, мысль его скакала с одного на другое, а настроение было совсем скверное. Он вдруг подумал, что если бы они вовсе не явились, то это было бы даже хуже, чем своевременно состоявшаяся встреча. Из памятного разговора с Виталиком вытекало, что ждать надо от пол пятого до шести, а не явись они теперь, то поди знай, когда и где вдруг объявятся.
       Снова начались умозаключения, приводящие к мысли, что исчезнуть они не могут, так как дурак-зятёк проболтался именно о том, что имело место в действительности, и в дальнейшем не отрицал этого. А они ведь знают, где он живёт, а потому шутки с ними плохи.
       Всё это вовсе не означало, что когда Бродский увидел, как два субъекта идут навстречу Виталику, то обрадовался. Сердце его ёкнуло, он даже не знал, как теперь быть и что делать. Но тут же вспомнил, что у него с собой газета, которой ещё дома он решил надёжно заслониться. Приём избитый, что и говорить, но всё же он надел очки, достал газету и развернул её. Конечно, развернул не полностью, а так, что выглядела его поза нормально. И поверх газеты наблюдать было довольно удобно.
       Сомнений не оставалось, так как его непутёвый зять и два этих типа явно сближались. Поэтому сразу Бродский отбросил все назойливые мысли о том, что лучше всего было бы попытаться сдать их милиции. Тем более, когда уже не раз пришёл к выводу, что это пустая затея. Они скажут, что ничего не знают, а Виталик сам их позвал посоветоваться о том, как раздобыть денег в братской Украине. Преимущество очень часто оказывается на стороне того, кто, как говорится, не местный или не имеет твёрдого места жительства. Если их задержат  и окажется, что у них более или менее нормальные документы, то очень скоро, а то и сразу, отпустят. А Бродского семья должна будет, плюс ко всему, жить в страхе.
       Тем временем началась беседа. Пётр Владимирович, если и слышал что-нибудь, то в лучшем случае отдельные слова, а чаще просто неразборчивые звуки. Но вдруг ситуация изменилась, так как все трое (трудно сказать, как это вышло и по чьей инициативе) сместились в его сторону и заговорили громче. Раньше Бродский с трудом припомнил и теперь снова разобрался в том, кто есть кто. А именно: Серж выше Жоржа, пожалуй, сантиметров на десять, если не больше. А Жорж казался более плотным, заметно постарше и, как говорится, более матёрым. Что же касается наколок на руках, то сегодня этим никого не удивишь, но наш наблюдатель разглядел и это.
       Невероятно, но знаток московской и украинской жизни Пётр Бродский кое-что узнал от Жоржа, которого при других обстоятельствах принял бы за бомжа. Хотя не исключалось, что этот парень и был бомжем. Дальнейшие раздумья и умозаключения Бродского, которые велись им в тот же вечер, мы постараемся описать позже. А пока что он слушал с большим интересом.
       – Я вам отдаю всё, что знаю, – говорил Виталик на сей раз более спокойно, – но я одного не пойму: почему вы именно в этого Вайнштейна вцепились? Кругом столько миллионеров … И даже, я слышал, по сто миллионов и больше …
       – Что ты квакаешь? – отвечал Жорж. – У них у всех особняки с оградой и охраной. – А твой … Вайнштейн, говоришь? Кто он такой? Что ты тут пишешь? Иван Петрович?.. Где ты встречал Вайнштейна Ивана Петровича? И где ты видел золото в трущобах? Так что если мы зря съездим, башли и время потратим, то запомни: всё за твой счёт!
       Бродский заметил, что Жорж, кажется, побаивался ловушки, так что долго "базарить" не собирался. А помощник его Серж поглядывал незаметно по сторонам.
       – А у меня ничего нет, – ответил Виталик.
       – Ладно, разберёмся … Ещё узнать надо, как туда ехать, – сказал вдруг Жорж, и тут же стало понятно, что он пожалел об этом.
       Бродский диву давался, как может сочетаться у этого с виду такого бывалого Жоржа, наивность и жёсткость. Но тут же подумал, что это всё одни лишь только впечатления, а надо сосредоточиться. Он даже не мгновенно сообразил, что беседа закончилась, так что каких-то последних реплик мог и не слышать. Думал он во время этого странного прослушивания и о том, что сам-то он имеет двойное гражданство, которого Украина якобы не признаёт. Потом припомнил, что толпы людей из Курска и Белгорода беспрепятственно ездят на Украину, когда хотят. Иные с чемоданами и торбами, которые ревизоры в жизни не требовали раскрыть.
       Когда эти то ли бомжи то ли гангстеры примитивного типа удалились, пошёл домой и Виталик. Бродский же ещё некоторое время сидел на скамье, и многие мысли, путаясь, кружили в его голове. То он жалел, что далеко не всё услышал из разговора. То вдруг вспомнил, что и у Инги есть возможность беспрепятственно ездить в Москву, хоть  это были весьма редкие случаи, так как он сам частенько её навещал … Ну а ездить за свой счёт действительно накладно … И он вернулся снова к размышлениям о проклятых бомжах.
       Особенно его тревожило и причиняло досаду то, что его зять никак не убедил злого Жоржа, что ехать не стоит. А поедут ли они и, главное, когда поедут, – это понять было совершенно невозможно. Наконец он пришёл к выводу, что даже если они сию минуту достанут билеты, то скорее всего не на завтра, а попозже – где-то через неделю, а то и две-три недели. Наконец он не без ужаса вспомнил о том, что случалось достать билеты кому-то сегодня прямо на сегодняшний поезд. И самое последнее, о чём он успел подумать, – это были два соображения. Первое: сегодня-то они точно не поедут. И второе, очень успокоившее его, – вот какое: в любом случае он, Бродский Пётр, делает всё возможное, чтобы оградить всех своих близких, обе свои семьи от неприятностей и несчастий.
       Очень скоро он был дома, заметно успокоился и тут же приступил к обеду. Аппетита он не утратил, а после обеда, как всякий нормальный обыватель, стал смотреть телевизор. И даже подбирал какой-нибудь приятный детектив, не требующий большого напряжения, чтобы следить за ходом сюжета, продираясь сквозь бредовую рекламу.
       Вот тут-то и произошло нечто такое, что могло бы окончательно его сразить и даже подтолкнуть к инсульту, если бы очень быстро он не осознал, что звонок этот не только неожиданный и тревожный, но и в некотором роде обнадёживающий.
       Невероятно! Звонила из Харькова Наталья, и голос её он узнал мгновенно. Хорошо было и то, что трубку взял именно он, а не Аня, не Ирочка и, слава Богу, не Виталик.
       – Петя, сегодня как раз тот самый день, когда должен был состояться разговор с этими ребятами … точнее говоря … – она хотела сказать "с ублюдками", но то ли передумала, то ли, опасаясь, что их слышит родня Бродского, не стала применять столь сильных выражений. – Ну, словом, ты понимаешь … И вот мы звоним …
       Здесь она заговорила тише, и Пётр Владимирович ошибочно предположил, что она, быть может, не желает расстраивать сына, говоря об опасностях.
       – Знаешь … – сказал он, – сейчас продолжим … Вот теперь нас никто не слышит. Действительно, разговор состоялся. Мы ведь с тобой, Наташенька, не так давно обсуждали всё это, но обстоятельства несколько поменялись. Я как раз сейчас долго думал об этом и пришёл к выводу, что быстро они не приедут, но требуется всё равно осторожность … – он нервничал и не знал, о чём теперь говорить.
       – Я всё понимаю, мы приняли меры. А я уже передаю трубку Ванюше. И вам будет, что обсудить. Мы много с ним обо всём этом беседовали. А сейчас вы уж постарайтесь оба как-то преодолеть неловкость. Только не увлекайтесь и ни о чём другом не говорите, кроме как о том, чтобы встретиться …
       – Но мне уже в принципе, может быть, не удастся устроить командировку. Поехать же просто так – это всё равно, что сказать "мне нужно – я и еду!" А потом на 63-ем году жизни искать работу.
       – Петя, прощаюсь с тобой и надеюсь, что не надолго, а пока что не клади трубку. Вы не о делах говорите, а о том, чтобы повидаться. А дел никаких нет и быть не может, в который раз уже говорю. Ну, будь здоров!
       Бродский, нервы которого обострились до предела, легко понял, что беседа не окончена, а потому и не подумал положить трубку. Зато ещё лучше защитился, чтобы случайно кто-нибудь хоть слова не услышал. Вообще-то любой может у себя в квартире вести разговор, не желая, чтобы его близкие слышали … Эти его мысли, которые были чем-то вроде оправдания перед женой и дочерью, прервал незнакомый ему голос.
       – Здравствуйте! Говорит Иван Вайнштейн.
       – Да, да, конечно. Здравствуй…те, то есть здравствуй, Ваня …
       – Мама ведь сказала, что обсуждать что бы то ни было сейчас не разумно, а потому приглашаю вас в Харьков. Пусть это будет частная поездка.
       – Я не могу молниеносно достать билеты. При командировочных поездках этим чаще всего вообще не я занимаюсь. Кроме всего прочего, мне только что пришла мысль, что если, предположим, я смогу так просто и легко достать немедленно билет, то и наши чёртовы "друзья" …
       – Ну, на это мы не можем повлиять и упредить чей-то приезд.
       – Хорошо, пусть будет так. Я хлопочу на работе о командировке.
       – Вот именно. И не скупитесь на … – он чуть было не произнёс слово "взятки", но вовремя спохватился, что и слово нехорошее, и мало оно подходит по смыслу в данном случае, хотя, если вникнуть … – Одним словом, очень постарайтесь прибыть … Пётр Владимирович.
       – Хорошо, но о чём же всё-таки пойдет речь?
       – О, можете не сомневаться … – снова Иван чуть было не сказал что-нибудь вроде "разговор будет чрезвычайно интересный", но, как и прежде, спохватился и продолжил фразу так, что звучала она совсем обыденно, – что мы с мамой всегда рады поговорить, вспомнить прошлое.
       – Хорошо, Ваня. До свидания. Я всё понял.
       – До скорой встречи, Пётр Владимирович.
       Когда закончился этот разговор, то собеседники, как легко догадаться, не сразу пришли в себя. Но надо отметить, что мысли и впечатления от этой короткой беседы, которую мы, понятно, воспроизвели не дословно, – мысли эти в чём-то были похожи. Независимо от того, кто теперь в каком положении.
 
––– . –––

       Деньги заканчивались, и Иван решился на отчаянный шаг, посоветовавшись, конечно, с Натальей Ильиничной, причём точки зрения у них совпали, хоть Ваня и заметил, что мама нервничала во всё время их разговора.
       – Знаешь, мама, есть такой избитый то ли штамп то ли некий принцип: деньги решают всё. Согласны мы с этим афоризмом или нет, но важно сейчас раздобыть большую сумму денег. А имея деньги, легче будет защититься, если прибудут эти мерзавцы, и можно будет и с Сашей потолковать и с нашим Бродским. А то ведь, не приведи Господь, получится, что окажемся скоро и без транспорта и без денег, и времени не будет свободного.
       – Догадываюсь, Ванюша, о чём пойдёт речь. Ты хочешь ещё что-нибудь продать … или, точнее говоря, сдать в скупку.
       – Правильно, и я помню, где у Варвары Фёдоровны хранится самый маленький наш брусок. Но и его стоимость, пусть даже по сколь угодно заниженным ценам, составляет слишком уж гигантскую сумму. Да и не хочется сдавать совсем по дешёвке. Я прикинул, что если распилить его на три части …
       – А как ты распилишь?
       – Есть у нас острейшая ножовка. В конце концов, обрабатывают же золото ювелиры, гравёры, мастера по зубным протезам … да и вообще кто угодно. То, что металл очень ценный, очень тяжёлый и возможно даже, что очень прочный, – это ещё не означает, я думаю, что он очень твёрдый.
       – А зачем нам делить на три части? Отпили тогда просто треть.
       – Ты умница, мамочка … Мы ведь уже привыкли с тобой, что хлопот у нас великое множество. Я постараюсь отпилить от этого малого бруска всего лишь четверть.
       – Хорошо, пусть так. Но оставшиеся три четверти всё равно ведь надо хранить где-то в доме.
       – Если уж на то пошло, то легче от длинного бруска отпилить четверть или пятую часть или сколько захочешь, чем от короткого. А оставшееся … Да, это загадка. Но сперва о распиловке закончим. Я уверен, что это не так уж сложно: положил на табуреточку, наступил ногой и пили себе сколько хочешь. И оставшуюся часть бруска, то есть почти весь в его прежнем виде, можно будет … вот скажи, зачем мы вызвали, а точнее, пригласили, нашего друга Бродского?
       – Чтобы расспросить его подробнее о мерзавцах …. Чтобы посоветоваться … У меня, Ванюша, голова кругом идёт. Ах, как же я позабыла, что больше всего мы хотим узнать, как в Москве распродать золото.
       – Мы понимаем, что без чьей-то помощи ни в Москве ни в Харькове не сможем добиться результата, хоть на что-то похожего. У нас всё подвешено, сплошные проблемы. И новых людей мы подключать не хотим. Поэтому нужен решительный шаг … Минутку, что же я хотел объяснить?.. Ах, да это же совсем просто! Вот Пётр-то Владимирович и увезёт всё, что останется от бруска, то есть почти весь брусок. Ему-то мы можем довериться?
       – Ванюша, он старик уже. А старики очень редко соглашаются рисковать. Мы просто хотим посоветоваться с ним. Что же мы толчём воду в ступе? Я ведь только что об этом говорила. А вот что касается риска, смелых шагов, то это привилегия исключительно молодых. Хотя кто его знает … может, ты в чём-то и прав.
       – А опыт? Совсем позабыли мы … нет, – улыбнулся он вдруг, – это ты, мама, позабыла, а я помню, что у него колоссальный опыт путешествий поездом между Москвой и Харьковом. И если он твёрдо знает, что досмотров не бывает, то что же мешает?..
       – Осторожность и страх, Ваня. А вообще-то любой из этих двух причин достаточно, чтобы отказаться.
       – Хорошо. Займёмся сперва другим расчетом. Предположим, что я отпилил от бруска три сантиметра его длины. Тогда объем отрезанной части 3x3x5=45 кубиков,  вес её 900 граммов или 30 унций. Унция же, как я своими ушами слышал вчера от премудрого экономиста, стоит примерно 1700 или  1800 долларов – забыл, сколько точно. Эта величина, то есть цена, колеблется не в очень большом диапазоне. Получается, что намечаемый нами отпиленный кусочек стоит чуть ли 55000 долларов, ну пусть 50000. Такую сумму и не получишь сразу в "скупке" золота. А в пересчёте на гривны получится вообще астрономическая цифра. Стало быть, надо отпилить ещё меньше.
       – Пусть так, Ванюша. Но я не уверена, что эту самую оставшуюся часть легко будет отдать Пете, чтобы он сперва вёз, а потом хранил её. А спрятать дома – это значит начинать всё сызнова. Вообще, с тех пор, как ты наткнулся на первый слиток, жизнь наша и характер возникающих трудностей приобретают то и дело фантастические очертания.
       Ни к чему определённому они не пришли, а спустя некоторое время Иван отправился на работу. И как всегда, они очень сердечно попрощались. Но теперь, в связи с новыми угрозами, они давали друг другу наставления очень серьёзно и настойчиво.
       – Мамочка! Что бы ни происходило, ни в коем случае не открывай никому, не убедившись на сто, именно на сто процентов, что опасности нет вовсе, – говорил он чуть тревожно, но тут же подумал, что тревожные нотки при расставании не прибавляют ей сил, и произнес ещё одну фразу. – Я уверен, что сегодня, как раз сегодня мы сдвинемся с мёртвой точки. Да мы вовсе и не буксуем на месте. Всё, мама, идёт своим чередом.
       – Хорошо, Ванюша. И ты осторожней разъезжай, прилежно трудись и не размышляй обо всём этом на работе, а тем более за рулём. А я ведь дома и свободна, и потому обдумаю кое-что. А уж вечером вместе обсудим. Даст Бог, ты окажешься прав и мы вырвемся из порочного круга.
       Оставшись в квартире одна, Наталья Ильинична стёрла малейшую пыль там, где её заметила, и опустилась в кресло. Мысли её вдруг приняли весьма неожиданное направление, и припомнилась вся её жизнь. И она задавала себе вопросы самого разного свойства, причём не относящиеся к сегодняшнему их с Ваней столь редкому, не определившемуся и опасному положению.
       Иногда бывает, что в критические периоды жизни, но в моменты, когда непосредственных угроз нет, мы вспоминаем давние событии. Много ли было счастья в жизни Натальи Вайнштейн на протяжении долгих лет? Да, это интересный вопрос, когда приближаешься к точке своего 58-летия. Конечно, в жизни знаменитых авантюристов или у тех, пусть и безвестных людей, кому присущи нарочитые поиски приключений, бывает больше разных необычных событий, чем у иных достойных и даже прекрасных людей …
       Она никак не могла припомнить, было ли это в 1991 или в 1992 году. Ну конечно, в 1991-ом, когда вот-вот должно было ей исполниться 39 лет. Но внешне это очень мало тогда сказывалось. Бывало даже так, что Наталья Ильинична избегала стоять рядом с дочерью на виду у друзей и знакомых, чтобы не затмевать дочь. А ведь Инга на семнадцатом году жизни тоже была красавицей. Незаживающая, казалось бы, рана от тяжёлой болезни и смерти незабвенного Петра Флавиановича, хоть и не зарубцевалась полностью, но не причиняла уже прежних страданий, так как хорошо известно, что время лечит любые раны. И именно тогда повстречалась она со Станиславом Виленским, который был на два-три года  моложе, чем она, обладал атлетическим сложением, благородством и многими прекрасными достоинствами. Он был художник и искусствовед, а сверх того и скульптор.
       Как раз тогда решался вопрос о его переезде в Санкт- Петербург, где были у него разнообразные связи. И надо же было ему именно в это время повстречаться с очаровательной Натальей. Он готов был без конца писать её портреты. Любовь его была огромной, так же как и его решимость идти на крайние шаги. Можно лишь догадываться, сколь великим блаженством были часы любви. Он согласен был на развод с женой, хоть имел двоих детей, чтобы соединить навсегда свою судьбу с немолодой уже женщиной. Он и слышать не хотел о её возрасте …
       Боже, неужели всё это было взаправду? Или это прекрасный сон? И счастьем для нее или несчастьем стало то, что она вовремя опомнилась? Наталья тогда чувствовала себя виноватой перед Петром Флавиановичем, хоть не забыла, как незадолго до смерти он как раз желал ей более всего на свете счастливой жизни без оглядки на прошлое. А что она скажет детям? Ведь приближалось время, когда она должна будет поведать Ванюше великую тайну. Но выйдя замуж за очаровательного поляка, пусть с превосходным русским языком, сердечностью, талантами, деньгами и связями, она уже не сможет говорить с сыном так, как  намеревалась, дожидаясь его возмужания. Ей мерещилось, что в глазах близких, друзей и знакомых именно житейские приобретения, связанные со столь необычным браком, превратят её из любящей матери в стяжательницу и блудницу.
       Припоминать сцены последних объяснений со Станиславом было и теперь бесконечно тяжело. Она вспоминала, как чуть ли не на коленях готова была молить его о прощении за обманутые надежды. Всякие объяснения в подобных случаях протекают мучительно, и бывает так, что один из двух участников разговора при каком угодно уме и благородстве остаётся глух к опасениям другого и к доводам рассудка …
       Наталья Ильинична с большим трудом заставила себя вернуться к обстоятельствам сегодняшней жизни. Но начав думать о теперешних делах, она почувствовала большую усталость. Ей теперь казалось, что в тяжёлом положении очень важно иногда обрести какую-то надежду, чтобы почувствовать прилив новых сил. "Но это ведь, – продолжала Наталья Ильинична размышлять, – всего лишь мои соображения и желание поверить в удачу в ближайшем будущем". Постепенно, шаг за шагом она приходила к убеждению, пусть не вполне твёрдому, что сотрудничество с Бродским, если и не сулит им немедленного успеха, то может быть весьма полезным.
       Одной из неприятностей, а точнее, невыгодной особенностью их с Ванюшей положения было то, что они не смогли бы сколько-нибудь удовлетворительно объяснить происхождение этих слитков и драгоценностей. В этом их убедила самая первая попытка, пусть и удачная, сдачи перстня. Они очень продешевили и потратили много нервов. И отчётливо поняли, что ещё один приход в этот же скупочный пункт абсолютно исключается. Москва же при её огромности и запредельных богатствах имеет, надо думать, бесчисленное количество таких же или иных пунктов скупки и всяких подобных мест. Бродский же, хоть и постаревший, всё равно остаётся знатоком московской жизни, который сейчас на мели, а потому согласится хотя бы обдумать разные вопросы с людьми, которые слишком уж ему не чужие.
       Дальше рассуждение её становилось всё более стройным, и она пришла к выводу, что кроме Бродского пока что опоры не видно, хоть опора, увы, не столь прочная, как хотелось бы. И самое интересное обстоятельство заключалось в том, что не получив реального вознаграждения, причём такого, что сразу хоть как-то поправит его дела, – не получив этого немедленно, он только расстроится.  Считать же, что врученный ему брусок золота является чем-то вроде залога, – это было бы тоже скверно. Так как выходит, что он должен просто хранить брусок. На такое способен только горячо любящий и бесконечно преданный человек. А посему надо снабдить Петра Бродского деньгами, именно деньгами, а уж какими (долларами, евро, гривнами или русскими рублями) – это не столь важно и не принципиально. Доллары теперь для многих в подобных ситуациях вещь наиболее привычная.
       И вывод напрашивался сам собой. Отпилить от бруска пару сантиметров его длины и сдать, соблюдая множество всевозможных предосторожностей. "Сколько бы это ни стоило, Ваня без труда всё вычислит. И примем решение, сколько уступить в скупке. Мы ведь ничего не знаем о так называемой пробе, но как-нибудь разберёмся. И в последний раз сдадим в Харькове. Даст Бог, пройдёт операция легко. Ваня ведь говорил мне, что знает пункт где-то на Свердлова или возле вокзала, весьма далеко от той точки, где мы сильно, вероятно, продешевили, сдавая сказочной красоты перстень".
       На этом закончились её рассуждения и соображения, и оставалось только ждать. Пётр сегодня вряд ли прибудет, а Ванюша трудится. Вопрос же о том, что ему важнее: настоящее богатство и всё, что оно сулит, или любимая работа и спокойная жизнь, – вопрос этот был сложный, и едва ли Ваня мог найти правильный ответ. Но, как не раз они пришли к выводу, и вместе и порознь рассуждая об этом, оставить дело в подвешенном состоянии было теперь абсолютно (!) невозможно. А раз так, то хочешь, не хочешь, а надо действовать, причём быстро и осмотрительно.

––– . –––

       Вопросов теперь было не меньше, чем обычно, а потому и разговоры Вани с Натальей Ильиничной на злободневные темы не прекращались. Они и раньше и теперь понимали, что надо действовать, а не говорить, но постоянно возникали практические препятствия. В таких случаях, как известно и из жизни, и из литературы, и из каких угодно пьес и кинофильмов, слова любого из двоих, ищущих решение, частенько сильно бьют по нервам другого. Но мы не раз уже убедились, что в данном случае дело обстояло иначе. Иван Вайнштейн и его мама очень щадили друг друга, а потому не было между ними не только скандалов или тяжёлых препирательств, но даже резких слов.
       Ваня пришёл весьма поздно, но как только он появился, сразу ей стало ясно, что часть работы сделана. Он принёс некий странный рулон и сумку, причём легко было понять, что находится в сумке. Перво-наперво он тщательно умылся.
       – Конечно, если с каждым бруском такие хлопоты, то не хватит ни здоровья ни сил… да и самой жизни не хватит. Но мы же понимаем…
       – А что понимаем, сынок? Что Бродский согласится участвовать в такой необыкновенной афёре?
       – А почему афёра, – усмехнулся Ваня, хоть улыбка вышла у него вовсе не весёлая. – Наше законнейшее золото.
       – А ты уверен, что если бы где угодно… в свободном мире, как когда-то говорили, хоть сегодня и здесь весьма свободный мир… да, так вот если бы кто-то, не таясь особенно, стал слиток золота пилить, а потом обнаружилось бы, что есть ещё девятнадцать таких же "самородков"…
       – Чего не знаю – того не знаю, – отвечал Ваня, подумав несколько секунд. – В свободном мире побывать не довелось. По мне, так Москва очень даже свободная, хотя то и дело слышим или люди рассказывают, как RTVi без устали твердит, что в Москве удушье. И, не ровен час, наступит там "режим", при котором "молчание – золото". Вот, мама, какой каламбур у меня вышел! Но я в это не верю, и мы с тобой, кажется, не прочь туда перебраться…
       – До Москвы, Ванюша, как до неба. Да и не ждут нас там ни с деньгами, ни без таковых… Но что же мы в облаках парим? Ты поешь сперва. Прежде, чем пилой орудовать, подкрепиться надо.
       – Знаешь, я бы лучше запредельные головоломки решал или пробирался сквозь джунгли теоретической физики, с которой довольно слабо знаком, чем пилой орудовал. Но всё необходимое у нас имеется.
       Только теперь она сообразила, вернее, припомнила, что удивилась, когда он в угол поставил рулон. Это была очень плотная бумага, скорее похожая на картон, но податливая, что и позволило свернуть её в рулон.
       – Да ты, никак, золотую пыль собирать хочешь?
       – Откуда мне знать, сколько этой пыли окажется? А вдруг брусок уроню, а соседи тут как тут… Боже, как бы я хотел с ними расстаться когда-нибудь.
       – Раньше ты вроде не жаловался…
       – То было раньше, мамочка, – сказал он, и без всяких пояснений было всё понятно: трудны были походы на Клочковскую, но возвращения в поздний час не намного легче.– Давай я сперва подготовлю всё, а уж потом пообедаем.
       – Как больше тебе нравится, Ваня. Что бы ни творилось в нашей теперешней жизни, а продвижение имеется. Хорошо, хоть так.
       – Я ножовкой сроду не работал. Не приведи Господи, разводку зубьев делать (есть такая операция) или точить…
       Когда всё было готово, то есть и подстилка из плотной бумаги, и табуретка, стоящая на ней, и ножовка (слиток он пока так и не вынул из сумки), Ваня вдруг вышел и скоро вернулся с огромным чистым одеялом. Далее убрал всё и пошёл за тряпкой. Протерев влажной тряпкой пол с большой тщательностью, он снова помыл руки и только теперь отправился на кухню.
       – Конечно, обед – это расслабуха, ну да не беда, – говорил он, взявши ложку. – Вот я почему-то уверен, что быстро управлюсь.
       – Будем надеяться.
       Закончив обед, он хотел было помыть посуду, но Наталья Ильинична, улыбнувшись, сказала:
       – Побереги силы, Ваня. Давай уж разделим функции. Пока ты заново оборудуешь своё "рабочее место", я тут всё мигом приведу в порядок. Наш ведь с тобой девиз – чистота и порядок!
       Начиная такой труд, не грех было бы и перекреститься со словами "ну, с Богом за работу". Но как-то у них было не принято, да и не составит труда для читателя это понять. Однако ей подумалось, что покойный Пётр Флавианович непременно бы перекрестился.
       Когда она вошла в комнату, Иван готов был сделать первое движение пилой. На левой руке его, которой он собирался придерживать свободный край бруска, была надета очень прочная перчатка. Но тут же он почувствовал, что всё это не годится, а потому пришлось ограничиться прижатием бруска ногой к табуретке. Среди прочих приготовлений не забыл он и табуретку накрыть очень плотной тряпкой. Итак, работа началась. Он вынужден был делать весьма часто перерывы, но отдохнув минуты две-три, тут же снова принимался за работу. Уставала не только рука, но и нога, прижимавшая брусок, и другая нога тоже. Расслабиться же или забыться при работе с пилой было смерти подобно.
       После того, как он заметил перекос во время очередного перерыва, он тут же пошёл за карандашом и линейкой. Но карандаш оставлял на металле весьма слабый след. Тогда он достал более мягкий карандаш и притом цветной. "Какое счастье, что эта распиловка в моём плане последняя", – думал он. Нетрудно догадаться, что и Наталья Ильинична думала всё время именно об этом и, должно быть, в тех же примерно выражениях…
       Ещё хуже перекосов ножовки было застревание её. Пожалуй, распилить ровно металл далеко не всякому по плечу. Впрочем, никто этим вручную и не занимается в наши дни, а если уж какой-то мастер пилит толстую болванку, то есть у него тиски и всё прочее, что требуется. Не говоря уже о привычке и сноровке. Мы же, не желая утомлять читателя, скажем только, что спустя часа два Ваня держал в руках пластинку, вернее, кусок золота 2,5х3х5 см. При этом одна плоскость была неровной и несла на себе следы тяжкой и неумелой работы…
       Никто лучше родной матери не поймет, что значит риск или опасность для сына или дочери. А уж в нашем случае и говорить нечего об этом. Выдержки и терпения в процессе этой распиловки от Натальи Ильиничны потребовалось не меньше, чем от Ивана. Но когда он прекращал работу для короткого отдыха, она иной раз глядела на него, стараясь не выдавать тревогу.
       Мы же сейчас, возвращаясь чуть назад, припомним один разговор между ними, единственный в процессе этого тяжёлого и непривычного труда.
       Как только он разогнулся, почувствовав в очередной раз усталость, Наталья Ильинична именно в этот момент произнесла:
       – Ваня, отложи на минуту пилу.
       – А стоит ли, мама? Я ведь довольно близок к цели…
       – Ну что изменится, если ты закончишь эту ужасную работу завтра утром? Усталость ведь родная сестра ошибок и всяких сбоев.
       – Понимаешь, в чём дело? Я не смогу отдохнуть, если этот труд, непривычный и опасный… пусть даже ты права, и работа это действительно опасна… да, так вот отдых будет не впрок, пока этот труд не будет окончен…
       – Но ты ведь помнишь, как мы договорились, что эта работа будет у нас, у тебя то есть, последней в жизни. А коль скоро так, то лучше всего будет завтра утром её, работу то есть, и закончить.
       – Нет, я не согласен. Ты вспомни, сколько раз мы говорили, что у нас дела медленно движутся. А если я плохо высплюсь, то за руль в жизни не сяду. Между тем, и туда и назад предстоит поездка не с пустыми руками. И машину Борис уже ждет-не дождётся.
       – Конечно, сынок, я всё это понимаю…
       – А я понимаю, каково тебе терпеть, ожидая окончания и слыша звук проклятой пилы. Но я тебе обещаю, что пилить мы в жизни больше ничего не будем. И, даст Бог, ещё чуть-чуть везения и будут уже у нас и у нашего верного друга Бродского первые настоящие деньги. То есть деньги-то ничтожные, но от них многое зависит. В конце концов, частенько люди рискуют ведь несравненно больше: всевозможные спасатели, сапёры, автогонщики. А чем я лучше всех этих парней?
       – Это уж ты слишком отвлёкся. Забыл только про альпинистов, которые, мне кажется, рискуют жизнью потому, что без риска вообще жить не могут. Это, конечно, грандиозно, но это не наш случай. Что же касается твоей сиюминутной работы, то будь по-твоему, потому что переубедить тебя едва ли удастся. Хорошо уже то, что ты отдохнул сейчас малость. Сосредоточься и трудись. А уж вечерком попьем чаю со спокойной душой. Я же больше отвлекать тебя не стану.
       – Самое верное решение, – улыбнулся Ваня, потом глубоко вздохнул, примерился и продолжил работу. Ему показалось, что пила поёт веселее и дело спорится лучше.
       О том, что распиловка окончилась благополучно, мы уже знаем. Чаепитие оказалось поэтому особенно большой радостью.
       А новый день, увы, мало сулил им спокойствия. Воображение, правда, иной раз рисует скорый путь к счастливой жизни, но тут же он снова, как и вчера во время работы, подумал, что не стоит поддаваться самообману. Вопрос же о том, главные трудности уже позади или ещё предстоят, – вопрос этот тоже был пока неразрешим.
       Утром он и поехал в скупочный пункт. Вообще говоря, по сравнению с поездками на Журавлёвку это была прогулка. "Прежде всего не думать ни о чём таком, что могло бы меня травмировать. Дорога не сложная, хоть и не вполне простая, с парковкой как-нибудь разберёмся.  Хороша и то, что выходной день. Ах, как бы я хотел иметь свою машину…" Тут же он решил, что если при ответственной поездке "растекаться мысию по древу", то это очень скверно. Но всё-таки он с удовлетворением вспомнил, что не забыл помыть эту отрезанную часть, так что не осталось ни единой песчинки. Не поленился Иван собрать и "золотую пыль" отовсюду, но оказалось её довольно мало…
       Пропустим теперь, все манёвры, включая и парковку, и перенесёмся в скупочный пункт. К великой его радости, скупщик оказался молодой, разбитной и при этом несравненно приятней тех крыс в пенсне, которые так скверно поглядывали тогда и на чудо-перстень, и на сдатчицу, да и на него, когда поняли, что он не посторонний…
       – Вот что, мужик, – говорил весёлый приёмщик. – Мне дела нет, откуда у тебя эта штуковина…
       – Я её из подпола достал, потому что жить стало невмоготу. А хранил её мой отец, а уж он откуда взял…
       – Пусть так, – сказал приёмщик, который всё время умело пользовался тем, что они одни в помещении, но не забывавший ни на секунду, что времени этого в обрез. – Весит эта штуковина чуть больше, чем 760 граммов. Я не стану тебе долго рассказывать, что да как. У тебя своя профессия, у меня – своя, но вижу, что ты не лыком шит. Однако таких кусков никто не приносит, а вообще-то у нас с этим строго. И тут обычно, кроме меня, как ты видишь, ещё сидят два человека. А потому ежели не сию минуту, то потом хлопот не оберёшься.
       – Я весь внимание, но что-то не врублюсь, – пробормотал Ваня, чуть растерявшись.
       – Да тут и врубаться нечего. Я-то рискую больше тебя. Ты взял деньги, оставил золотишко и был таков. А я ведь должен пристроить его. Короче говоря, пока девки из кафе не воротились, давай мне этот кусок за 33 штуки долларов, а дальше я уж сам буду мучиться с проклятым драгметаллом.
       Мысли роились в голове Ивана, и он чувствовал себя очень неважно. Но более всего думал он о том, каково будет вернуться домой без результата и снова с мамой размышлять, что же делать дальше. "Боже, я ведь решил твёрдо: от этого избавимся, а дальше легче будет". Перед его мысленным взором проплывали и неведомая ему пара бандитов, и дурак Виталик, которого он тоже не знал, и постаревший Бродский, и Саша Солошенко, и сослуживцы, и милая Альфреда, и прочие, с кем он имел дело или ещё предстояло… И всё-таки он нашёл в себе силы сказать спокойно:
       – Ну хотя бы тридцать пять давай. Ты во многом прав, но слишком уж опустил цену.
       Ответ был умопомрачительный:
       – Вижу, мил человек, что ты и образованный, и честный, и благородный, а потому накину штуку.
       – Ладно, твоя взяла. А деньги-то не…
       – Деньги настоящие, – мгновенно ответил парень, когда Иван на пару секунд замялся. – Я ведь не спрашиваю: каково золото, откуда взялось, какова проба, да и кто ты таков. Ты ушёл, и поминай, как звали, а если я с тобой фальшивыми рассчитаюсь, то завтра могу уже не здесь сидеть. Конечно, и тебе в этом случае будет не сладко. И тебе повезло ещё, что есть у меня сейчас нужная сумма. А ты сей момент, как только выйдешь от меня, в любом месте в городе продашь одну купюру.
       – И что если, не приведи Господи?..
       – Так я же только что объяснил. Или вернёшься со скандалом или, чего доброго, приведёшь кого…
       Между разговорами парень отсчитывал деньги быстро, но без суеты и ошибок. Перед Иваном оказались очень скоро шесть пачек по 5000 долларов каждая и одна пачка поменьше, то есть четыре тысячи. Можно было пересчитать купюры – все они были сотенные, но даже одну пачку молниеносно не сосчитаешь, так как она стянута резинкой.
       – Возьми все пачки, рассовай по карманам и в сумку, а одну, любую (!) – сию минуту пересчитай, а заодно и убедись, что деньги не старые.
       Иван, закаливший свой характер за последнее время чрезвычайно, всё-таки с трудом унял волнение и даже следил, чтобы руки не дрожали. Молниеносный счёт денег вещь не вполне простая, но явно уж и не особо сложная. И всё же такого рода навыки более присущи банковским служащим, уличным менялам и прочим работникам этого рода, но не учёному математику. Надо отметить, что и это ещё не все особенности операции, потому что в подобных пунктах, служащие, как ему казалось, общаются с клиентами через зарешёченное окно. Впрочем, это касается больше обменных пунктов.
       Когда Иван закончил счёт, спрятал пачку, ощупал свои карманы и заглянул в сумку, не забыв её аккуратно закрыть, он на самом пороге постоял ещё несколько секунд, словно готовя себя к выходу на улицу. Парень стоял рядом. Вдруг они одновременно протянули руки друг другу, скрепляя рукопожатием сделку, но менее всего собираясь знакомиться.
       – Ежели понадобится ещё что-нибудь, заглядывай.
       – Непременно. Легко с тобой иметь дело, – сказал Ваня, берясь за ручку двери.
       "Теперь без лихорадки, но чрезвычайно быстро к машине", – думал он. Повернув за угол, он тут же увидел, что и машина на месте. И сразу прогнал страшную мысль о том, что было бы, если бы машину угнали. Иван не мог вспомнить, установил ли он как нужно, противоугонное устройство. "Надо теперь более всего не о богатстве думать, а о том, как нервы привести в порядок".
       Но сидя за рулём некоторое время без движения, он приводил в порядок не нервы, а мысли.
       Нажимая на газ, он сам не заметил, что говорит вслух о том, что уже несколько опостылело ему.
       – Теперь будем ждать Петра Владимировича, а в данный момент забудь, Ваня, обо всём на свете и следи за дорогой. Чёрт возьми, всё идёт неплохо, а тревога моя так и не унялась.
       Иван вдруг подумал о том, что тревога его неспроста. Ведь они с мамой, если разобраться, при всех достижениях пребывали на распутье. Что же делать дальше? Ехать с Бродским в Москву? Ждать бандитов, чтобы обезвредить их? Снабдить Бродского деньгами и дать ему поручения? А какие поручения?
       С большим трудом он пришёл к простой до смешного мысли: всё это надо снова и снова обдумать, но только не за рулём, а дома. А когда он, благополучно добравшись домой, поднимался в свою квартиру, то вдруг сообразил, что уж кто-кто, а Бродский, бедняга, точно пребывает на распутье.