Глава IX - Прекрасные надежды

       Всё чаще Иван вспоминал теперь почему-то об Александре Солошенко, своём ровеснике и старинном друге (ещё с ранних детских лет). Помнил Ваня решительно всё, включая постепенное угасание давней дружбы. Иной раз, когда он задумывался об этом, ему казалось, что причиной самого первого охлаждения стало то, что Саша вдруг начал подмечать и даже ясно осознавать разницу в способностях. Особенно помнился один случай, который имел место то ли в конце восьмого то ли в начале девятого класса – именно этого Иван не мог точно установить. Хотя при небольшом напряжении мог бы посредством умозаключений уточнить и это. Скорее всего, они уже пребывали в девятом классе.
       Послали их вместе как-то на районную олимпиаду, из которой Ваня, хоть он не так давно перешёл на фамилию Вайнштейн, попал всё-таки на олимпиаду городскую. А Саша остался за бортом, о чём, надо отметить, Ваня искренне жалел, переживая за друга. По некоторым соображениям, скорее всего, ошибочным, Ивану казалось, что Александру представляется дело таким образом: Иван Вайнштейн, дескать, гордится своей особой еврейской одаренностью. Мало того, были все основания, и не только у Саши, для таких предположений. Потому что где это слыхано, чтобы кто-то добровольно из Бродского, что вполне терпимо, превратился в Ивана Петровича Вайнштейна. На самом-то деле Ваня уже тогда выше всех ценил Николая Ивановича Лобачевского, который как математик и деятель русской культуры стоял у него, вероятно, всегда на особом пьедестале, оказавшемся в дальнейшем вообще недосягаемым. Знал, конечно, Ваня и о дарованиях своего отца Добродеева…
       Ясно, что Саша ни в те отроческие годы ни позже не мог бы проникнуть в столь оригинальную систему взглядов, чуть ли не русофильских, своего друга. Так или иначе, но дружба дала трещину, которая, впрочем, не расширялась. Спустя ещё некоторое время Саша поступил в ХПИ, закончил его и мог бы стать в дальнейшем нормальным кандидатом наук или каким-нибудь главным инженером с помощью денег, которые раздобыл бы его отец. Деньги же в начале третьего тысячелетия поистине решали всё. Не кадры, как объяснил когда-то нам вождь народов, а именно деньги.
       Но Саша Солошенко продолжал шарахаться, что не портило особенно ему настроения. Вскоре он увлёкся единоборствами, но мастером не стал. Зато приобрёл друзей-спортсменов и научился не расстраиваться. Или вернее будет сказать иначе: не расстраиваться, как легко заметить из вышеприведенной краткой его биографии, он и раньше умел, а теперь в этом отношении окреп, похоже, ещё больше. Ваня, встречаясь с ним, несколько раз в году, непременно останавливался, но тактично не расспрашивал о достижениях, званиях и материальном достатке. Саша же, хоть и не числил Ваню теперь среди своих важных друзей, где были самбисты, сомнительные бизнесмены и подозрительные субъекты, всегда помнил, что Ваня Бродский, сделавшийся вдруг Вайнштейном, был первым, кто стал его другом.
       Ваня, который всё это знал и понимал, то и дело склонялся к мысли, что Саша при отражении агрессии был бы незаменим, тем более, что мог бы без труда кого-нибудь привести на помощь. Но когда она наступит, эта агрессия, – поди знай. Знать это может, да и то далеко не точно, только Бродский. А посему надо перво-наперво его встретить и, как говорили в старину, приветить. Тут же он подумал, что не вполне понимает значение этого слова, и даже припомнил, как искал когда-то слово "приветить" в толковом словаре, но так и не нашёл. Вдруг ему померещилось, что над всеми его проблемами возвышается Альфреда. Чем отличаются "великая любовь" и "страстная влюблённость" – этого он не понимал и не без оснований полагал, что и все прочие не понимают. Ему даже вспомнился рассказ одного старика о том, как клеймили позором бесстыдника-студента, который в общежитии проник в женский номер и, не стесняясь подруг своей возлюбленной, оказался у нее в постели. Маститый ректор якобы заявил тогда: можно, дескать, влюбиться, а можно и полюбить, но "скотства мы не потерпим". Словно забыл, что в военные годы и сразу после войны иногда это становилось нормой жизни. "Да и теперь такое бывает", – подумал Ваня и тут же очнулся от безумных мыслей.
       В конце концов, дожидаться Бродского – это вовсе не означает отказаться от всех радостей жизни. Воскресный день был в его распоряжении, и он принялся звонить Альфреде. Быстро дозвонившись, он тут же стал объяснять, что больше всего на свете хотел бы сегодня, именно сегодня встретиться. Он видел её мысленным взором как живую и уже сгорал от нетерпения.
       – А я как раз вчера звонила тебе, но не дозвонилась.
       –  Не может быть, – сказал он, поглядев на Наталью Ильиничну и словно давая маме понять, что ни при каких обстоятельствах не может её заподозрить в сокрытии от него такого, да и какого угодно звонка.
       Иван последнее время задумывался над тем, что надо узнать, каким образом считывать информацию о звонках на домашний телефон, имевших место в отсутствии дома людей. У него не лежала душа ко всякого рода чудесам связи, электроники и т.д. Он даже иной раз делился с мамой мыслью, что между бытовыми приспособлениями из областей сложной электроники, теплотехники, гидравлики и прочими чудесами и пониманием хотя бы начатков теории этих чудес пролегают непреодолимые пропасти…
       – Да, Альфредочка… Сегодня, кажется, и негр в джунглях экваториальной Африки так же, как и житель Лондона, то и дело поражающего мир своими открытиями, – все умеют считывать сообщения. Но у нас как-то это не принято, я имею в виду – у нас с мамой…
       Иван сел так, чтобы и мама слышала весь разговор.
       – Но я действительно звонила, Ваня…
       Разговор теперь практически они вели втроём.
       – Я вчера минут сорок сидела на лавочке у нас на спуске. Разговорилась с одной незнакомкой…
       – Ах, Наталья Ильинична, я бы в жизни ничего такого не подумала. Я вас так люблю, хоть мы и виделись-то всего несколько раз.
       – Ну и славно, Альфредочка. Я пойду пока хлопотать по дому, а вы дальше воркуйте и договаривайтесь.
       – Хорошо, до свидания и всего вам наилучшего.
       – До свидания, обнимаю тебя.
       Беседа продолжалась
       – Знаешь, Ваня, я ведь тебе не сказала ещё, что я одна дома, а родители на отдыхе. Приезжай, Ванюша!
       – А может, лучше в отеле? А то ведь соседи по подъезду только и думают, как бы что-нибудь подметить и зафиксировать.
       – Ни в коем случае! Я буду на чеку и тут же дверь открою.
       – Хорошо. Пусть будет так. Сегодня, между прочим, я последний день владею машиной.
       – Смотри, Ваня, чтоб не угнали.
       – Есть там противоугонное устройство.
       – Я так рада! Я жду тебя!
       – И я сгораю от нетерпения. Может, ещё и покататься успеем. Но езжу я медленно, и вовсе не потому, что я никудышный водитель, хоть есть и такое.
       – До скорого свидания, Ванюша!
       Когда Ваня прощался с Натальей Ильиничной, они очень старались быть спокойными и весело улыбались, хоть понимали, что предстоят бесконечные и тяжёлые испытания, а главное – неведомо какие.
       Так как оплата отеля, взятка в отеле и ужин в ресторане – всё это теперь исключалось, то он заехал в гастроном за бутылкой шампанского и маленьким, чрезвычайно красивым и довольно дорогим тортом. Лёгкая парковка лишний раз убедила его, что сегодня день удачи, радости и любви. А о том, что обещают ближайшие дни, он словно забыл. Мелькали у него, как и во все дни после начала приключений, причудливые и даже страшные мысли. Но он сумел забыть обо всём этом. От бесконечных парковок Иван тоже устал, но твёрдая уверенность, что припарковаться на сей раз будет легко, не подвела его. Он даже малость покружил с необыкновенной лёгкостью, побывавши за каких-то десять минут на улицах Тринклера и Данилевского. Когда он вошёл в подъезд, снова всё припомнилось.
       Но стоило ему только нажать звонок, как все мысли, страхи и опасения мгновенно улетучились. Оставалось только неземное счастье, не желающее знать ни прошлого ни будущего. Когда Альфреда открыла дверь и предстала перед ним светящаяся радостью, в легком очаровательном платье и без единого украшения, он стоял потрясённый и секунд пятнадцать между ними не было ни одного слова и ни одного движения. Наконец она чуть посторонилась, пропуская его. Квартира сияла чистотой, а многие признаки небогатой жизни вовсе не портили интерьеров. Он запер дверь и поставил свои гостинцы.
       Когда Аллочка и Ваня обнялись, то чуть не задохнулись от блаженства и радости. Наконец они после этого долгого объятия снова взглянули друг на друга, он заговорил, и в словах его соединились нежность и восторг.
       – Боже, Альфредочка, ты стала ещё прекраснее. Мне не хватает слов, да и не передать словами. И великий русский язык, и какой угодно язык, и все восторженные слова: волшебница, фея, богиня – всего этого мне не достаточно…
       Она хотела было сказать "Ванюша! Останься на ночь!" Но тут же подумала, что если он в силу непреодолимых обстоятельств откажется, то им обоим будет очень грустно. Пока что в их распоряжении многие часы, а это целая вечность. И торопиться не надо! Они прошли в комнату, где стол был накрыт со вкусом и с большой скромностью. Сверкающие чистотой тарелки, рюмки, бокалы и вилки. Впрочем, был и нож, острый и с изумительной рукояткой.
       Тончайшая ветчина, нежный салат из овощей и горка блинов – одно из немногих лакомств, в которых она была искусница. Ваня слегка удивился, как получилось, что блины ещё горячие, но было не до того. Они слишком хорошо понимали, что трапеза теперь не главное, но не хотели торопить события. На столе оставалось более чем достаточно места для его роскошной бутылки и красивого тортика. Он улыбнулся:
       – Прости, Альфредочка, но настоящее шампанское, говорят, бывает только у французов.
       – Ванюша! Не в шампанском счастье…
       " Ах, если бы она могла вообразить, сколько я последнее время размышлял на эту тему. Казалось бы, такой избитый, вдоль и поперёк изъезженный вопрос. В чём же заключается счастье? В любви? В деньгах? Или, как говорят жалкие остряки, счастье не в деньгах, а в их количестве? А может быть, в спокойном сне?.."
       Тут же он снова подумал, что дело-то вовсе не в этих формулах, которых можно ещё изобрести невесть сколько. А в том, что свалившееся богатство, которое так трудно, а то и вовсе невозможно реализовать, – это тяжкий груз. И избавиться невозможно.
       "А ведь сиюминутное счастье бывает иногда поистине ни с чем не сравнимо. И вот сейчас я твёрдо знаю, что никакие страхи не разрушат предстоящего мне в течение нескольких часов блаженства. Пусть даже вокруг громоздятся какие угодно проблемы". Да, интересная вещь человеческая психика, и приходится признать, что Иван Вайнштейн при всех своих страхах, сомнениях и колебаниях обладает психикой весьма прочной. Что там говорить, когда мы с вами, читатель, помним о его раскопках. Так что он был полностью уверен в себе. А ведь есть масса людей, особенно среди интеллектуалов и всяких прочих "тонко организованных", которых страх или гнетущее давящее предчувствие чего-нибудь в миг превращают в импотентов.
       Теперь они сидели за столом, и на их лицах более всего можно было прочесть радость. И каждый из них понимал очень хорошо, что в их распоряжении целый день. Снова у него мелькнула мысль о том, что она способна своими ласками доводить его буквально до кипения. И ему казалось, что Альфреда, его очаровательная Аллочка, его бесподобная возлюбленная и, даст Бог, будущая жена, читает сейчас в его мыслях и радуется вместе с ним.
       Они не торопились, но и откладывать своё блаженство более, чем на час-полтора, совершенно не собирались.
       – Ах, Ванюша, я ведь чувствую, что последнее время ты очень занят и даже, кажется мне, хлопочешь о чём-то… Но я ничего не спрашиваю. Сама не знаю, как это произойдёт, но всё равно надеюсь: очень скоро жизнь наша устроится так, что мы будем чаще видеться. И все твои дела придут в полный порядок, даже если ты пока о чём-то не хочешь рассказать.
       Они увлекали друг друга в спальню, и спешить им было некуда, но страсть, которая уже полыхала, не позволяла им теперь прервать исступлённые ласки…
       Не станем описывать весь этот день. Поистине это был подвиг, если припомнить, что наш герой стоит на пороге тридцатилетия. Три раза они погружались в омут любви, и не было момента, чтобы один из партнёров мог пожаловаться на непонимание другого.
       Когда уже в сумерках они решили покататься, он во второй раз позвонил Наталье Ильиничне, и беседа была довольно короткой. Приведём только четыре последние реплики из этого телефонного разговора.
       – Так что, мамочка, всё у нас прекрасно!
       - Дай-то Бог, Ванюша…
       – В половине одиннадцатого я буду дома.
       – Жду тебя, мой мальчик.
       Когда в одиннадцатом часу он поднимался по лестнице своего подъезда, то не знал о чём думать. Он словно позабыл, что пребывает в невероятном, запутанном и неопределившемся положении. Спокойно и легко шагая по ступеням, Иван ни с кем не повстречался. Но когда оказался на своей площадке, то вдруг отчётливо представил, что завтрашний день мало сулит ему беззаботных минут и отдохновения. И это еще слабо сказано.

––– . –––

       С некоторых пор Иван стал жалеть, что нет у него стандартных записных книжек, которые обновляются каждый год и представляют немалый интерес, особенно для тех, кто страшится бесследного исчезновения. Ему вдруг припомнилось, как доктор наук Емельяненко рассказывал о своей коллекции записных книжек, которых накопилось у него штук двадцать – по одной на каждый год за два последних десятилетия. Благодаря этому он мог легко узнать, какие важные события имели место в тот или иной отрезок жизни. Казалось бы, так просто, но у Ивана Вайнштейна иной был склад характера. Правда, он сроду ни о чём важном не забывал, но только теперь спохватился, что подобный "ежедневник" не только подспорье в практической жизни, но и нечто гораздо более важное и интересное.
       "И любопытно, – подумал он, – что именно с этим человеком, с моим тёзкой Иваном Васильевичем Емельяненко как раз и придётся объясняться. Чёрт знает какие мысли лезут в голову." В сущности, в этих предстоящих объяснениях не было ничего страшного, особенно если учесть, что руководитель этот, большой любитель поговорить на чистом украинском языке, был весьма тактичным, а сверх того, если присмотреться, очень походил на русских интеллигентов из давно ушедших времён. Такие люди теперь в Харькове почти перевелись.
       Ваня никак не мог после вчерашнего сказочного дня у Альфреды погрузиться в реальную жизнь. Хоть он уже привык, что почти все вопросы с тех пор, как начались чудеса, так и остаются без ответов, но какие-то подвижки совершенно необходимы. Иначе дело может очень плохо кончиться. Пока что имели место только две мизерные продажи с очень большим уроном. Мало того, каждая продажа сопровождалась нервотрёпкой. "И принято нами с мамой решение, – думал он как-то рассеянно, вяло и тоскливо, – больше в Харькове не торговать. А где же? В Москве, разумеется … Вот зачем нужен Бродский. И не только для этого …"
       Сразу он вспомнил, что не раз обещал и себе и маме не решать за рулём житейских головоломок. И тут же едва ли не обрадовался, что "автомобильная эпопея" пока что завершена. "Господи, да я ведь просрочил уже заметно… А Борис не напоминает. Слава Богу, что машина в порядке, а бак почти полон, и Аллочка видела как я рулю…"
       В конце концов он мгновенно решил, что надо сперва доехать, а уж потом разбираться: с кем говорить, о чём думать раньше, а о чём позже, кому что обещать и перед кем извиняться, если и впрямь есть нужда в каких-нибудь извинениях. У него даже хватило сил отбросить мысли о том, что вот-вот должен прибыть Бродский, а если не приедет, то будет ещё хуже, так как от этого неприбытия туман, в котором они с мамой пребывают, только сгустится. Хорошо ещё, что не пришла ему в голову сей момент одна из главнейших мыслей и тревог – о здоровье Варвары Фёдоровны. Впрочем, как только он окончательно остановился, мелькнула и эта мысль. И он подумал, что теперь можно наконец размышлять о чём угодно и без риска попасть в аварию. "Грех жаловаться  на судьбу. Столько дней за рулём с малым опытом, среди таких мысленных хитросплетений и  страхов … И ни одной царапины на машине. А ведь авария, случись она, была бы подлинной катастрофой."
       "Как же быть дальше? Ведь у Ивана Васильевича не может быть реальных претензий, потому, что кандидат наук математик Иван Вайнштейн всякую работу готов выполнить, в программировании продвинулся, о повышении зарплаты не хлопочет. Зарплата, правда, сама растёт весьма медленно, но на то и инфляция. Не говоря о том, что он знает истинную цену любому из нас. Что-то слишком уж высоко оцениваю я свои дарования… Короче говоря, лучше вовсе не объясняться. Однако Емельяненко не может не видеть, что я работаю не с прежней отдачей. Да мало ли что может с человеком твориться? Есть ведь люди с такой же зарплатой и с учёной степенью, которые и вовсе пользы не приносят. Правильно! Но к этому уже привыкли – вот в чём дело. Есть такие люди где угодно, и их не мало, и проку от них чуть-чуть или совсем никакого, но считается что они нужны… Нет, это я сейчас не решу, а тратить силы в моем положении на путанные и глупые  рассуждения не имею права".
       Раз так, то следует перейти ко второму вопросу, что Ваня и сделал незамедлительно. Сказать Борису, что машина в порядке, – этого как бы не достаточно. Но Боря ведь не барышня, чтобы "презентовать" ему коробку самых лучших конфет. Просто надо поблагодарить сердечно, а слова "я твой должник по гроб жизни" – это во-первых было уже, а во-вторых чересчур ответственно. "Ну что ж, поблагодарю, пожму руку и сообщу, что машина в порядке. Ну, пусть, хоть так…"
       Что касается большого вопроса об ожидаемом прибытии Бродского, то его сию минуту не решить, а когда он приедет, то видно будет. Во всяком случае, деньги для него есть и брусок, несколько уменьшивший свою длину, тоже имеется. По поводу чудовищ, которые, того и гляди, нагрянут, размышлять сейчас бесполезно. Да, с Бродским побеседовать в любом случае важно и интересно.
       А вот гигантский вопрос о здоровье Варвары  Фёдоровны обдумывать сейчас было бы безумием, хоть этот вопрос перевесит все другие, вместе взятые. Как бы ни давили неразрешимые задачки, но надо пока решать хоть то, что можно решить. На этой не очень сложной и не слишком весёлой мысли прервал он размышления и, не теряя времени, отправился на службу, кивая знакомым и надеясь быстро и легко погрузиться в привычную рабочую обстановку.
       В коридоре сразу, словно по иронии судьбы, повстречался ему Емельяненко, и они кивнули друг другу. Лучше было бы, пожалуй, услышать что-нибудь вроде "зайдите ко мне, Иван Петрович". Но всё-таки такая встреча и тактичное приветствие на ходу – это не могло вызвать особой тревоги, а потому опасение номер один было теперь как бы ликвидировано. Конечно, лучше всего в подобных случаях кратко поговорить и заверить, что работа продвигается, но день ведь только начинался. Теперь немедленно к Борису, что он и осуществил без малейшей заминки. Малые удачи продолжались, так что Борю Иван застал за его рабочим столом и в хорошем настроении.
       Пожимая руку, Иван говорил:
       – Приношу свои извинения за задержку. Очень помогла мне твоя тачка. Она дожидается тебя, Боря, на своём месте, чистая и без единой царапины. И бак полон.
       – Ну и славно, коли так. Рад, что помог тебе.
       – Я вот думаю, что без машины трудно мне будет в дальнейшем обходиться. А купить самостоятельно тоже трудно, потому что я в так называемой матчасти весьма слаб. Я не могу купить дорогую машину, а ты ведь знаешь украинскую премудрость: "дэшэва рыбка…" и т. д.
      – Но я ведь, Ваня, того же поля ягода. Я мог бы исследовать и подкрепить расчётом, если надо, что-нибудь, связанное с трением качения, или пояснить что трение скольжения помогает двигателю, а качения – наоборот. Можно потолковать о крутящих моментах, ускорениях, спусках и подъемах. Но двигатель, Ванюша, я сроду не разбирал и на слух изъян не найду…
       Словоохотливость Бориса явно была не кстати, но ничего не поделаешь. Ваня думал о том, как бы тактично свернуть разговор, и кое-как беседа эта завершилась, причём довольно приятно и вполне по-дружески.
       – Это не беда. Найдем тебе эксперта, но, само собой, за деньги. А я, увы, не гожусь…
       – Ах, Боря, приятно поговорить с понимающим человеком. Знаешь, я бы не променял профессию математика на профессию автослесаря или "дальнобойщика", даже если от них проку больше. Впрочем, я, кажется, об этом на днях с кем-то уже говорил…
       – Вольному воля, Иван Петрович. А машину купим, не переживай.
       – Спасибо, Борис Степаныч. Пойду я трудиться, и тебе желаю удачного дня.
       Счастливой особенностью Ивана была замечательная способность быстро погружаться в работу, о чём мы не раз упоминали. Но сегодня он особенно преуспел, отбросив мысли о житейских невзгодах и радостях. Его даже не смутило то, что это были не отвлеченные задачи математика, а программирование.
       Добираться домой троллейбусами, автобусами и с помощью метрополитена – от всего этого он несколько отвык, но очень быстро сообразил, что народная мудрость "нет худа без добра" – это как раз то, что сейчас с ним происходит. Теперь-то он по дороге волен размышлять сколько угодно, а тематика для раздумий была поистине необъятная. Начать хоть с того, что без риска в их с мамой положении действовать в принципе невозможно. Но риск должен быть разумным – эта мысль, хоть она слегка отдавала пошлостью и штампом, была справедливой. Вопрос о том, где Бродский помогает, а где исправляет свои ошибки, – такого рода вопрос тоже не представляет интереса. Если бы в действиях Петра Владимировича была злокознённость, желание ограбить или даже хитрость, вообще говоря, весьма присущая ему, и если бы он любой ценой хотел добиться успеха…
       "Что-то в моих рассуждениях слишком много расхожих клише, – произнёс он шопотом, отпирая дверь своего подъезда. – Однако дело-то вовсе не в этом".
       Проблема вдруг показалась не столь уж сложной, то есть вопрос о взаимоотношениях с Бродским. Но так как она переплеталась с разными прочими, то тут же Иван сообразил, что покамест не двинулся по-настоящему к цели.
       – Добрый вечер, мама! Поздравь меня с тем, что я снова теперь пешеход и пассажир городского транспорта. Всё как по нотам: потренировался водить автомобиль, продали мы с тобой мизерную часть, даже я бы сказал – микроскопическую, нашего поистине необъятного богатства. Теперь позволь поинтересоваться, звонил ли наш друг Пётр Владимирович.
       – Звонил, Ваня, и завтра вечером, как он сказал, надеется нас навестить. Ну, как обычно, с оговорками: если ничего не случится…
       – А что может случиться?  Поезда у нас с рельсов редко сходят. И двойное гражданство Москва не отменяла. Да оно и не требуется, говорят. А посему будем спокойно ждать. О чём беседовать с гостем – я сегодня много думал и, представь себе, вовсе не в ущерб работе. И я ведь теперь имею возможность по дороге размышлять и даже подумал, что хоть он личность не выдающаяся, но нам он ничего вроде бы не должен… 
       – Что да, то да. Скорее, на сегодняшний день даже наоборот, –улыбнулась Наталия Ильинична. – Но займёмся тем не менее ужином.
       – Я мысль не закончил. Нам-то он ничего не должен, а мы ему – тем более.
       – Это как сказать…
       – Не в этом дело мама.
       Ивану вдруг пришла в голову мысль, что хорошо бы перед ужином пропустить рюмочку, чтобы отдохнуть за едой и чтобы легче шла беседа. Но тут же передумал: ведь маме может померещиться, что он постепенно, не находя решения их огромной проблемы, всё чаще прибегает к "испытанному", вечному и чаще всего всё-таки пагубному средству.
       – Мы уже столько раз обсуждали все эти вопросы, – говорил Ваня за ужином, – что начинаем путаться в трёх соснах. – Взять наш многострадальный слиток он якобы не согласится. Едет он к нам, чтобы рассказать нам о мерзавцах, которые угрожая Виталику, хотят добраться до наших сокровищ. Ещё один вопрос в том, чтобы узнать, как, с его точки зрения, можно в Москве распродать наивыгоднейшим образом золото. Дальше мы хотим выяснить, как распродать драгоценности. Ещё мы хотели бы узнать, как нам с тобой купить жильё в Москве. Возможно, я ещё что-то забыл.
       – Правильно, Ваня, но это всё нами говорено-переговорено.
       – И тем не менее не покидает ощущение, что мы что-то упускаем из виду или не можем понять простейшие вещи. Это и впрямь просто! Эврика! Ему нужны наличные деньги и не когда-нибудь, а как говорится, сей момент. Тогда несравненно проще будет договориться… вернее, уговорить его, Петра-то нашего Владимировича, и пробный брусок перевезти и помогать нам в дальнейшем по самым разным направлениям.
       – Если человеку дают "предоплату", это ещё не значит, что он согласится рисковать. Зачем нужен гражданину 63-х лет, обременённому семьёй и барахтающемуся… Нет, это я уж слишком уничижительно сказала… Одним словом, рисковать в его положении не многие согласятся…
       – Вопрос только в том, ради чего рисковать. Но самое главное среди этих всех бесчисленных соображений, которые есть не что иное, как толчение воды в ступе, заключается в том, что только получив большую сумму наличными… Нет, не так: получив аванс, хоть на что-то похожий, наш друг может задуматься… И задуматься есть о чём. Ведь распродав всё и получив, скажем, пять процентов, можно прикрыть свою старость и спокойно жить ещё долгие годы.
       – Так в чём же твой план всё-таки?
       – Дать ему прежде всего некую сумму немедленно.
       – А какую сумму?
       – Пусть это будет четверть того, что удалось выручить от продажи многострадального куска золота.
       – Давай тогда, Ваня, округлим до десяти тысяч.
       – Как хочешь, мама, но мне кажется, что не стоит разбрасываться. Четверть – она и есть четверть. Восемь с половиной тысяч долларов помножить на тридцать или даже чуть больше тридцати – это составит более четверти миллиона русских сегодняшних рублей.
       – Это всё слова, Ванюша, но вообще-то я согласна, потому что отстегнуть, как ты иногда говоришь, поднабравшись где-то сленга, – улыбнулась она, – с лёгкостью некую круглую сумму… Здесь как бы видна этакая широта и свобода, с которой нами разбрасываются деньги. А для купеческого размаха нет и малейших оснований. Пока, по крайней мере.
       – Правильно! Пусть он видит и понимает, что мы тоже должны кроить, а не купаемся в роскоши.
       Настроение сына и матери было не то чтобы скверное, но просто они бесконечно устали, не видя не то что финала, а даже не понимая ясно, как же подступиться. Ведь жизнь человека коротка, очень коротка. Конечно, есть люди, для которых в риске вся прелесть жизни. Но таких, вообще говоря, ничтожное количество в человечестве. А мать и сын, которым, можно надеяться, читатель от всей души желает удачи, более всего мечтали теперь о спокойствии.
       Им оставались сутки, и от собеседования с Бродским зависело вроде бы очень многое. Сдвинуться с мёртвой точки, пусть с какими угодно потерями! Понятно, оборот речи "с какими угодно" не следует понимать слишком буквально, но сдвиг такого рода был совершенно необходим. Вообще-то некоторые люди полагают, что в преддверии решающих событий или грозных испытаний надо уметь до какого-то момента не дёргаться, а спокойно жить повседневной жизнью. О том, что Иван относится по складу своей психики именно к такого типа людям, мы уже, кажется, не раз говорили, даже рискуя наскучить читателю подобными перепевами. Но всё-таки нельзя не заметить, что без этой счастливой особенности своей натуры наш герой непременно заболел бы или вовсе расшибся бы о свалившиеся на него сокровища.

––– . –––

       Довольно трудно вообразить, что на встрече троих людей, которых связывают весьма давние узы, а сверх того и некие кровные интересы, может возникнуть столь заметная неловкость. Она не прошла и тогда, когда обо многом договорились и уточняли детали, и даже когда прощались. Но не будем забегать вперёд.
       Шёл уже август, погода стояла великолепная, и Наталью Ильиничну тянуло в хорошо знакомый нам скверик на склоне. Конечно, она была не из тех людей, для которых посиделки представляют интерес. У нее и подруг такого сорта не было. Но годы берут своё, и усталость, которая есть часто один из печальных итогов жизни, начинает всё заметнее ощущаться.
       Что же касается сокровищ, то трудно понять, как это сказывалось. Конечно, на её долю приходились несравненно меньшие нагрузки, чем те, которые испытывал Ваня. Но стоило ей задуматься о многих трудах её горячо любимого сына, совмещавшего работу и поиски ключа к овладению их законными богатствами, как ею овладевали сомнения и печали. Усталость при этом накатывала волнами, и Наталья Ильинична, как и её Ванюша, оказывалась в плену неразрешимых противоречий и перед непреодолимыми препятствиями.
       Невероятно, но она всё ещё, на пороге своего 58-летия, оставалась привлекательной женщиной. Разумеется, не было ни малейших попыток связать свою судьбу с кем-нибудь, хоть, как мы упоминали, сделать это было не трудно и ей приходилось слышать комплименты и даже предложения от отцов своих учеников и учениц. Её бесконечно дорогие воспоминания о сказочной любви Петра Флавиановича и Станислава Виленского не позволяли даже задуматься о том, чтобы вступить теперь в брак с кем-нибудь. Что же касается расторжения брака с Бродским, то причина этого развода так и останется вечной тайной. Наталья Ильинична даже испытывала некоторую неловкость, задумываясь о подлинных причинах разрыва. Часто ей представлялось, что его мимолётные редкие шалости в командировках, о которых ей стало известно косвенным путём, можно было и пресечь. Но, видимо, она сама мало к этому стремилась. И её муж даже в лучшие свои годы при всех отличных внешних данных и достижениях, не мог стать предметом страсти своей жены или хотя бы создать прочную семью. Так что народная мудрость "стерпится-слюбится", увы, далеко не всегда отражает правду жизни…
       Итак, мать и сын дожидались Петра Владимировича Бродского, с которым теперь вследствие причудливых извивов судьбы и не исключено, что ошибочно, они связывали свои надежды. Он же после недавнего телефонного разговора тоже многого ждал от этой встречи. Ожидание уже становилось несколько тягостным, так как они после всех трудов, описанных нами, менее всего были готовы к сюрпризам, запутанному положению и составлению новых планов.
       Звонок раздался неожиданно. Должно быть, многим известно это мгновенное чувство, когда раздавшийся внезапно звонок с одной стороны кладёт предел испытанию вашего терпения, а с другой – заставляет вспомнить, что тяжело будет начать беседу. Да и вообще обсуждать придётся многие трудные вопросы. Но всё-таки все трое так или иначе понимали, о чём пойдёт речь. Однако, как показала многочасовая беседа, договориться хоть о чём-нибудь не просто, и надежды на будущее не радужные.
       Когда Пётр Владимирович, которому открыл дверь Ваня, осматриваясь, миновал столь знакомый коридор и нерешительно входил в комнату, Наталья Ильинична вдруг сообразила одну вещь. На видном месте серванта стояла в рамке чудесная фотография Добродеева. Тут же она, открыв стеклянную дверцу,  мгновенно положила её лицом вниз. Но при всей быстроте движений ей показалось, что Бродский подметил. А размышлять о том, стоило ли это делать, не приходилось, так как было не до того. Но коль скоро это произошло в одной комнате, то Ваня быстро и спокойно прошёл к себе и снял со стены такой же точно портрет своего отца.
       – Здравствуй, Петя! Рада тебя видеть в добром здравии, – говорила Наталья, хоть не могла не заметить, что её бывший муж сильно сдал.
       – Здравствуй, Наташенька, я тоже очень рад тебя видеть. И тебя, Ваня, приветствую от всей души. Кто бы мог подумать, что на нашу долю выпадут такие приключения?
       Ваня приветливо кивнул и, спустя не более, чем две минуты, решил покончить с одним простейшим вопросом. Хоть это и было слишком поспешно, но, как ему казалось, очень могло способствовать ходу дальнейших разговоров.
       – В любом случае, прежде, чем начать говорить о разных чудесах, выполним наше с мамой обещание. Здесь восемь с половиной тысяч американских долларов. Этого, конечно до смешного мало, чтобы устроить вашу жизнь…
       – Но вполне достаточно, Петя, – продолжала Наталья Ильинична, так как Ваня на несколько секунд замялся, – чтобы компенсировать поездку и всякий моральный и материальный урон от этих хлопот.
       – Спасибо, и я рад, что вы так чудесно держите слово. Я, честно говоря, хоть и не сомневался, но рассчитывал на сумму поменьше.
       – Ну, слава Богу, что малые вопросы хорошо решаются, – сказал Иван, собравшийся к этому моменту с мыслями. – Давайте тогда малость перекусим, а там и большие вопросы сдвинем с места.
       Ваня почувствовал, что мама не будет возражать, если на столе окажется нераспечатанная бутылка особой водки ёмкостью заметно меньше поллитровки. Одно дело, когда он, вернувшись со службы, как бы привычно наливает перед едой рюмочку, но совсем другое – приём гостя. Несмотря на всю серьёзность предстоящих разговоров, хлебнуть маленько не помешает.
       – За встречу и за дальнейшее сотрудничество!
       – Великолепный тост, – сказал Бродский весьма искренне, и все трое словно забыли, что предстоит долгое и тяжёлое собеседование, сколько бы ни старались они все щадить друг друга.
       – Я, пожалуй, кофе приготовлю, – говорила, поднимаясь Наталья Ильинична, – а вы тут пока что побеседуйте, но больших и острых вопросов без меня не затрагивайте. Хоть я менее всего претендую на то, чтобы председательствовать или задавать тон.
       – Хорошо, мамочка. А уж потом разберёмся, какие вопросы большие, какие средней важности, а какие гигантские.
       – Да, Наталья, это и меня интересует, – сказал Пётр Бродский, и трудно было понять, радует это всё его, печалит или вселяет тревогу, а то и страх.
       Когда Наталья Ильинична вышла, унося со стола то, что уже не требовалось, неловкость между мужчинами несколько увеличилась, но была уже не той, что так мешала им при первом телефонном разговоре после двадцатилетнего или даже чуть более продолжительного отсутствия контактов. А раз не было ни встреч ни собеседований, то не было, понятно, и разговоров о том, кем же они доводятся друг другу. Мало того, обращение к Бродскому по имени-отчеству и на вы как бы запутывало дело. Что же касается беседы вообще без обращений, а только лишь по существу, – такое, конечно, возможно, но Ваня этого страсть как не любил. А ведь есть люди, которые будучи сослуживцами или соседями, или даже близкой роднёй, так и живут годами, не испытывая неудобств…
       – Понимаете, Пётр Владимирович, мы, конечно, без мамы не станем обсуждать больших вопросов, но в виде шутки скажу, что вопрос о мерзавцах, которые достают вашего зятя, – это вопрос первостатейный… Хотя, постойте… я, кажется, употребил слово неправильно.
       – Разве? А мне кажется, что вполне…
       – Нет, по-моему, это устаревшее, хоть и очень красивое слово. А вот современное "первостепенный" – в самый раз.
       – Да, силён ты в таких тонкостях и оттенках смысла, ничего не скажешь. На то и учёный математик, чтобы тонкости понимать. Ой, ради Бога, Ваня, без обид, а то мне уже чудится, что я, сам того не желая, по старости своей и рассеянности, несколько… неуместно высказался.
       – Ничего страшного, – ответил Ваня, улыбнувшись.
       Они ещё беседовали неспешно, так и не начав говорить ни о чём существенном, когда появилась Наталья Ильинична с подносом, весьма большим и содержащим многое из того, что требуется для чаепития. Не забыто было и то обстоятельство, что кто-то, быть может, предпочтёт кофе. Ваня даже подумал, что теперь очень в ходу в безбрежном океане телевизионных разговоров расхожая и неинтересная реплика "Чай? Кофе?" Между прочим, Бродский как раз и выбрал кофе, так как чувствовал, что разговоров будет много, а усталость очень может помешать ему. Считается, что кофе лучше бодрит человека, а Пётр Владимирович по части таких советов был большой мастер. На сей раз, правда, давал он совет самому себе. Что же  касается Натальи Ильиничны и Вани, то они были большими любителями чая, хотя перед работой Ваня частенько пил кофе, который сам себе и готовил с большой сноровкой.
       Но теперь был уже вечер, и за окнами можно было разглядеть уличные фонари, которые, впрочем, горели далеко не все. Трудно сказать, какая обстановка лучше подходит для деловой беседы: утренняя, когда многие чувствуют бодрость, или вечерняя, задушевная. В данном случае было нечто совершенно особенное, а потому и начать беседу и в дальнейшем продолжить её оказалось сложно. Да и неведомо было, с чего начинать.
       Инициативой владел Иван Петрович, и он же предложил "повестку дня". Надо было установить, велика ли опасность появления хорошо уже знакомых Бродскому Сержа и Жоржа. Если и впрямь они очень опасны, то хотелось бы хоть что-нибудь знать о них: характер каждого из них, кто из двоих закопёрщик, много ли они знают от Виталика и всё прочее, что Бродский мог бы припомнить об этих людях. То, что он рассказывал по телефону, очень всё-таки мало рисует этих типов. Да и узнал ли он после того разговора ещё кое-что?
       Далее шёл такой вопрос: какова возможность быстро распродать в Москве колоссальное богатство с учётом того, что для столицы России богатство это вовсе не следует считать чем-то запредельным. Для Москвы это всё, возможно, мелкий эпизод.
       Ваня предпочёл сперва обозначить все вопросы, а потом решать их или обсуждать, поддаются ли они в принципе решению. А потому особо важно было понять, легко ли провезти в поезде сокровища. Само собой разумеется, за много ездок и не одним, конечно, человеком. Этот вопрос стоял теперь третьим в списке, и был он чрезвычайно серьёзным. Петру Владимировичу предстояло точно припомнить, какова бывает обстановка в поездах. Ваня даже не помнил точно, есть ли в принципе понятие "виза" между "братскими" Россией и Украиной. Правда, известно, что иные сотрудники частенько (а случалось и он сам, несмотря на "помеху") курсировали между Москвой и Харьковом совсем легко. И то и дело встречались люди, как говорится, "из народа", не шибко образованные, но имеющие квартиру в Харькове и домик в Подмосковье. Именно очень скромный домик, а не усадьбы, о каковых не смолкают разговоры на телеэкране. И постоянно слышим мы об убийствах, домогательствах, зверствах и жизни "звёзд".
       Всё это многие слышат, но не так просто узнать об истинной московской жизни, когда ваша личная судьба делает крутой поворот и надо что-то решать всерьёз.
       Важнейшим вопросом была планируемая попытка перевезти пробный брусок. Как ни старался Иван решать все вопросы разумно и последовательно, из этого ничего не получалось. Разные пункты "повестки дня" переплетались, а красивые старинные часы, на которые Бродский, сидевший лицом к этим уникальным и хорошо всем знакомым часам, то и дело тревожно поглядывал, неумолимо отсчитывали минуты.
       Когда добрались до важнейшего пункта, усталость ощущалась очень сильно, а уверенности, что удастся договориться, вовсе не было. Бродский менее всего опасался, что у него потребуют деньги назад, но подарок вдруг перестал его радовать.
       – Я сроду не видел, чтобы гигантские деньги, а тем более огромный кусок золота, перевозили таким простым способом. А что же мешает, Ваня, тебе самому переправить тем же макаром этот слиток?
       – Отвечу. Мне мешает моя молодость, моя фамилия и нежелание снова не ходить на работу. Я ведь много раз уже то не выходил на службу без уважительной причины то работал не с полной отдачей.
       – Но мне ведь работа нужна ещё больше, так как это единственный мой источник дохода… Ах, простите, Наташенька и Ваня. Вы как раз сегодня ясно мне показали, что источник доходов у меня теперь не единственный. Но представим, что у меня отберут этот брусок и вдобавок ещё арестуют…
       Беседа вроде бы пришла к своей кульминации, но ясности не было ни у одной из сторон. Мало того, казалось, что разговор зашёл в тупик и решить вопрос не удастся. Наталья Ильинична боялась какой-нибудь репликой проявить особое великодушие и тем похоронить весь их план и всю идею. Иван чувствовал, что исчерпал нормальные логичные аргументы, а резких высказываний не хотел. Что до Петра Владимировича, то он испытывал множество тяжёлых переживаний. И если бы сторонний наблюдатель видел и слышал эту беседу, то решил бы, что Бродскому хуже всех. И не исключено, что был бы прав.
       Особенность этих тяжёлых и мучительных поисков решения заключалась в том, что разумного и справедливого варианта как бы не существовало. Но хуже всего было бы расстаться, так ни к чему и не придя. Бродский, помимо всего прочего, думал о ночлеге, испытывая и неловкость, и беспокойство, и тревогу.
       Но вдруг, как иногда бывает в критических положениях, у Ивана мелькнула мысль, которая и оказалась спасительной, хоть вовсе не представляла идеального решения.
       – Давайте сделаем так. Если вас задержат, нашедши у вас слиток, что очень мало вероятно, то скажите следующее: я не знал, что здесь, а попросил меня перевезти этот свёрток в Москву сын моей первой жены.
       Бродский даже не успел подумать, что он впервые слышит от Вани слова, бесспорно подтверждающие, что они не были сын и отец. Невероятно, но и это прошло незамеченным, так как практический вопрос стоял во весь свой рост. Слишком много зависело от этой первой транспортировки малой части сокровища.
       – Это, конечно, интересно, но тогда и слиток пропадёт, и моральный урон… и не так просто мне будет расстаться с этими украинскими или русскими проверяющими.
       Чувствуя, что Пётр Владимирович готов согласиться, Наталья Ильинична отважилась всё-таки на то, чтобы подтолкнуть его к окончательному решению.
       – Понимаешь, в чём дело? Если мы сейчас согласимся на такой не столь уж рискованный шаг, то весь этот вроде бы неподъемный груз, этот воз, застрявший на мёртвой точке, сдвинется наконец. Тогда тебе, не сомневаюсь, и твоей семье будет несравненно легче избавиться от тесноты. И тебе, когда эпопея закончится, точно уж причитается определенный процент от всей огромной суммы. И жизнь заиграет новыми красками, а она ведь по нынешним временам долгая ещё предстоит.
       Ваня мысленно произнёс "и на врачей с лихвой хватит", но даже не улыбнулся. Он чувствовал, что Бродский соглашается. И это казалось правдой хотя бы потому, что трудно было представить себе, как можно отказаться. Ведь отказ выглядел бы жалко и убого, нанёс бы новый урон и его прежней семье, то есть Наталье и Ване, и нынешней семье, и более всего ему самому.
       Главнейший из вопросов был решён. Беседа длилась уже пятый час, а потому другие проблемы малость подзабылись.
       – Я тебе, Петя, заранее постелила в одной из комнат. И будильник установлен на пол седьмого. Что не договорили, уточним завтра или в дальнейшем. А пока что всё вроде бы нормально. Ваня проводит до вокзала. Вместе с сумкой и с бруском весь твой груз составит не больше шести килограммов, а то и поменьше. И на работу Ваня поспеет вовремя.
       – Ничего не попишешь, переспорили вы меня, – улыбнулся Бродский. – А я вам напоследок скажу то, о чём вы едва ли догадываетесь. Есть у меня в московской квартире небольшой сейф, который, в свою очередь, в тумбе письменного стало. И ключи я кладу всегда в ящик, а ключик от ящика всегда висит на цепочке, – завершил он, слегка расстегнув рубаху и показывая миниатюрный ключ. – Впрочем, есть и запасной.
       – Трудно придумать лучшее сообщение в конце такого длинного собеседования. Спокойной ночи, друзья! – сказала Наталья Ильинична.
       – Спокойной ночи! – отозвались мужчины чуть ли не в унисон.
       Утро следующего дня показало, что вечернее тяжёлое совещание оказалось удачным и весьма полезным. Пожимая Бродскому на прощанье руку, прежде, чем выйти из вагона, Иван сказал очень спокойно:
       – Только не забудьте позвонить, когда закончится эта не сложная транспортировка.