Глава Х - Первые деньги

       Даже умение погружаться в работу при любых обстоятельствах не сможет избавить теперь Ивана от многих размышлений и страхов. Так казалось ему, когда он возвращался с Южного вокзала в институт, где обычно легко приступал к работе, забывая о многих невзгодах. Начать хоть с того, что тяжело будет ждать звонка из Москвы. Конечно, когда Бродский окажется в своей квартире, а брусок в сейфе, то должно стать несравненно легче на душе… Ой-ли? Ведь это только ничтожная часть трудов, да и то не вполне завершённая. И дозвонится ли он сразу? А если позвонить самим, то получится как бы демонстрация собственной слабости, нервозности и спешки. Мысли Ивана Петровича продолжали прыгать, и он, как частенько случалось в последнее время, должен был прилагать усилия, чтобы рассуждение его сохраняло хоть какую-то если не системность, то просто последовательность. Но даже это плохо удавалось.
       Достижение, вчера казавшееся огромным, теперь было мало того, что скромным, но в некотором роде неполноценным. И всё-таки: чем же так плохо дать Бродскому указание немедленно продать? Да хотя бы тем, что изрядную часть денег он сможет оставить себе. То обстоятельство, что он, побывав в Харькове и получив изрядный задаток, малость поправил своё положение, не сделает его ни кристально чистым, ни безмерно благодарным, ни таким исполнителем заданий, который очень хочет угодить "работодателю" в надежде на новые заказы. Да и понять его легко… А что, собственно, понять? Ещё ведь ничего такого не произошло.
       Мы, кажется, не упоминали, что Иван Вайнштейн, вовсе не будучи заядлым курильщиком, выходил иной раз покурить. Правда, он очень плохо понимал тех людей, которым табак был необходим именно в процессе мышления. Ему плохо верилось, что табачный дым может помочь мышлению физика-теоретика, программиста или хотя бы решателя головоломок. Но житейские вопросы, какими бы мучительными они ни были, частенько решаются не без помощи табачного дыма. Возможно, табак более всего помогает, когда человек заходит в область сентиментов. Но как бы там ни было, Иван оказался в помещении, смежном с туалетом и предназначенном, среди прочего, и для курения. Сигареты и зажигалка в столе у него были, а завзятых курильщиков в комнате для курения, к счастью, не оказалось.
       За каких-то три или пять минут он кое-что припомнил. Конечно, рассуждения и воспоминания мысленные очень отличаются от бесед, диалогов или размышлений вслух. В течение нескольких секунд могут промелькнуть целые картины. Пришлось ему стряхнуть с себя ещё один пустой вопрос, а именно: какое мышление интереснее – словами или образами. Но воспоминания и даже видения всё-таки переплетались с сугубо практическими действиями. Как-то, ещё в период адских раскопок, ему довелось беседовать с одним мужичком-сослуживцем, большим знатоком разных областей практической жизни. И тот сообщил, что есть специальные перевозчики очень больших денег и драгоценностей. Но где их искать? Как оплачиваются их услуги? Не чреваты ли эти услуги большими потерями? Или даже полным исчезновением "посылки"? Все это оставалось тайной, а значит и всякий такого рода план для него был непригодным.
       И уже возвращаясь из курилки, он отчётливо припомнил, что в жизни не видел какого-нибудь настоящего досмотра при пересечении поездом границы, даже при том, что поезд, кажется, на границе долго стоит. Мысли эти теперь не отпускали его иной раз и во время работы. Он все время находил новые подтверждения того, что досмотров практически не бывает. Разве что какие-то особые случаи, когда кого-то ловят, идут по следу и т.д. Тут же припомнился одни совет, который кто-то давал пересекающим в поезде границу. Невозможно было вспомнить, кто именно, кому и когда давал этот совет, но вспоминать и не требовалось. А суть была в следующем. Если человек при рассмотрении его билетов и документов нарочито смотрит в окно, то это плохо. Если ёрзает и нервничает – тоже плохо. Ещё хуже, если пытается что-то пояснять, потому что и контролёры и таможенники в поезде пояснений не любят даже тогда, когда сами допускают ошибки или когда инструкция мутная и расплывчатая. Стало быть, надо вести себя естественно, нормально…
       Но возникает вопрос: как же можно вести себя спокойно и с достоинством, когда он читает, что ты Иван Петрович Вайнштейн? А если заёрзаешь, то ему ничего не стоит попросить раскрыть сумку или чемоданчик. Если он там обнаружит золотой брусок, то это уже страшно. А если, не приведи Господи, целых два бруска, то жизнь окончена. Вот такие раздумья и видения, от которых не так просто избавиться.
       Звонок от Бродского всё-таки последовал, хоть и позже, чем через сутки, даже значительно позже. Но ведь на всю операцию, включая и путь по Москве до Большого Тишинского переулка и запланированную простейшую операцию с сейфом, ключами и т.д. – на всё это требовалось менее суток. В ходе беседы вопрос о том, продавать или не продавать, решился, разумеется, отрицательно, но Ваня обещал сам появиться скоро в Москве. Общий тон беседы был как будто удовлетворительный, но снова чуть не потерялся вопрос о Жорже и Серже. Оказалось, что они ещё мелькают всё в тех же местах в Москве. Виталик их пару раз видел издали, столкновений с ними тщательно избегал, но, по его словам, они были весьма озабочены и, скорее всего, искали денег на свою афёру. Что же касается Петра Владимировича, который видел Жоржа и Сержа живьём, то он полагал, что появление их в Харькове весьма вероятно. Пояснять заново, что им довольно легко будет разыскать Ивана, он даже не стал.
       Теперь многое зависело от действий Ивана, и самое неприятное заключалось в том, что ясности так и не возникло. Всё чаще ему приходила в голову мысль, что без Саши Солошенко управиться с бесчисленными проблемами просто невозможно. Менее всего хотел бы Иван лишиться работы, а стало быть… Вот здесь-то и осенила его поистине замечательная мысль. Он вспомнил, что совсем недавно вскользь кто-то на работе заметил: задача, над которой они бьются некоторое время, стоит того, чтобы съездить в МГУ и в некий физико-технический институт. То, что Вайнштейн лицом в грязь не ударит, было бесспорно, но ведь имелись и другие интеллектуалы, а кто-нибудь, возможно, и более энергичный. А вот многие ли согласятся съездить за свой счёт – этот вопрос решался с очевидной ясностью: никто не согласится, будь они особо одаренные или пониже, богатые, бедные или среднего достатка. Иван же сказал руководству, что помимо всего прочего, хочет отрегулировать кое-какие семейные отношения и похлопотать о здоровье своих близких. А уж о деле он не забудет – можно не сомневаться.
       Командировка была длиннее, чем на неделю. Ехал он за свой счёт и менее всего надеялся, что в дальнейшем получит хоть что-нибудь в качестве компенсации за дорогу, питание, проживание. Но и этого мало: за его счёт ехал с ним Александр Солошенко. О том, что можно вернуться с нулевым результатом и потом придумывать оправдания, – тяжело было думать. Даже то, что поездка бескорыстная, что она должна быть оценена, – всё это не успокаивало, так как, если задуматься, то всё выглядело не слишком естественно. Что же касается того, как кто-то из сослуживцев или руководства станет доискиваться до подоплёки его поступка, то едва ли они догадаются, но и такие опасения были.
       Дома ждал его ещё один нелёгкий разговор. Он предлагал, когда Саша через пару дней вернётся, эвакуироваться вместе с ним на недельку в сельскую местность, где у Саши есть зажиточная родня. Наталья Ильинична мягко, но решительно отказалась.
       Далее он снова пытался сопоставить себя с Бродским с точки зрения проверяющих, будь они украинские или русские. "Бродский – старик, взгляд его печальный и тусклый, а с точки зрения ревизоров и таможенников, возможно, даже просительный, потому что он, якобы ни в чём не повинный, всё равно побаивается. Да я ведь тысячу раз уже думал об этом. Мало того, там, то есть в вагоне, полно самых разных стариков. Правда, фамилия у них не Бродский, но у него зато роскошное имя-отчество. Уставши от этих мыслей и воспоминаний, где переплелись недавнее прошлое и ближайшее будущее, Иван наконец стал думать о том, что действительно представляло интерес.
       Он вспомнил, как советовал Бродскому, что сказать по поводу золота, если случится невероятное и золото будет обнаружено. Теперь едет Саша Солошенко, чистый перед властями, хоть и не вполне. И с ним можно поделиться многими соображениями, не давши ему повода сомневаться и что-нибудь заподозрить. Что же касается зависти, которая якобы может очень помешать, то тут всё зависит от того, как представить дело. Да и вообще очень важно правильно пояснить Александру всё то, что на самом деле совершенно не соответствует действительности. Моральные соображения сразу же отметались, так как вреда другу детства он не мог причинить никоим образом.
       – Понимаешь, Александр, бывает так, что стечение обстоятельств оказывается очень редким и причудливым.
       – Интересное начало!
       – Да уж интересно, дальше некуда. Нам с мамой досталось от дорогого нам человека небольшое наследство, но не из тех вещей, что надо хранить как память…
       – Рассказывай, Ваня, а я попытаюсь понять и обещаю не перебивать.
       – Итак, подарок этот не что иное, как золотой брусок, возможно, высокой пробы и размерами 15х5х3 сантиметров. Зная удельный вес драгметалла, очень легко сосчитать вес бруска.
       – Не трудно. Ах чёрт возьми, забыл о том, что я тебе минуту назад обещал…
       – Это не страшно, Саша. Мало того, ледяное молчание даже может мешать, когда рассказываешь необычную историю, которая имеет прямое отношение к практической жизни. Скажу сразу, чтобы не забыть, что нашей выручкой мы должны поделиться со многими близкими людьми того, кто нам когда-то это всё завещал… Я сказал "это всё"? Да, действительно, есть ещё несколько драгоценностей. Когда я одну из них сдавал в Харькове, то очень сильно продешевил. Бог с ним, эти несколько вещичек пусть пока лежат, их можно даже сохранить как память или на чёрный день. Но обезличенный-то брусок золота мне вовсе ни к чему. Между тем, тучи сгущаются в том смысле, что жизнь не дешевеет, а скорее наоборот. Мама не устаёт мне твердить, что пора жениться. А пока что мне надо решить в Москве ряд вопросов и личных и служебных…
       – Я тебя слушаю, Ваня, с большим интересом.
       – А я подхожу уже к финишу. Хотя нет… имеется ещё одно обстоятельство. Но абсолютно без подробностей. Как бы там ни было, но ты помнишь, да и многие другие тоже, что в школе я очень долго носил фамилию Бродский…
       Здесь Ваня чуть-чуть замялся, так как бывают ведь такие положения, когда что-то очень хотелось бы пояснить, но случай для этого крайне не подходящий, да и вообще не стоит ничего лишнего пояснять.
       – Не входя в подробности, скажу тебе, – продолжал он, – что весьма странное нынешнее сочетание Иван Петрович Вайнштейн меня мало смущало долгое время. Но ревизоры и, более всего, таможня, и наша украинская и русская, может предложить мне открыть сумку…
       – Нормальные опасения, Ваня… и я даже догадываюсь о чём будет просьба.
       – Правильно! Если в принципе никого не досматривают, то с какой стати станут цепляться к Александру Павловичу Солошенко, который в качестве туриста едет в братскую республику погулять недельку по Белокаменной. Ну а ты обратный билет никому не показываешь, помня, что тебе-то гулять по столице не более двух суток.
       – Значит, провести в сумке золотишко и тут же вернуться? Согласен, Ваня! Но меня не покидает мысль, что ты ещё что-то хочешь сказать. Или, может быть, о чём-то попросить.
       – Ты прав. Я кое-что ещё не рассказал. Но буду, как когда-то говорили, давая напутствия и разъяснения, предельно краток. Да и сейчас, по-моему, эта формула в ходу. Есть два отморозка в Москве, которым представляется дело так, что на нас с мамой свалилось с неба огромное богатство. И они знают наш харьковский адрес. Внешность их маме известна, хоть она их никогда не видела. И вот если она в глазок их разглядит, то немедленно позвонит тебе. Разумеется, что в квартире нет и близко никаких богатств, кроме обычных вещей, как у всех, и упомянутых мною нескольких вещиц. Фотоальбомы, немногочисленные наши, то есть мамины, украшения, дипломы и все прочие вещицы и бумаги, которые есть у всякого, если он нормальный житель, а не бомж.
       – Хорошо, Ваня. Правда, стечение обстоятельств действительно несколько причудливое. Но сейчас то и дело приходится слышать об историях совсем иного масштаба. И надо заметить, что ни у кого волосы дыбом не встают.
       – Я очень важную вещь забыл тебе сказать. Точнее, целых две вещи. Первое: если всё-таки дойдёт до проверки твоей сумки, что в принципе почти невероятно, то без обиняков говори, что слиток золота мой, то есть Ивана Вайнштейна. А мы, мол, давние знакомцы и одноклассники. А до этой, практически невероятной, проверки мы не знакомы.
       – Пусть так, – улыбнулся Саша, – но будем надеяться, что всё обойдётся. А второе-то что?
       – А второе то, что при какой угодно давней дружбе за такого рода услуги что-нибудь да причитается. Если тебе неловко, то я, когда всё окончится, сам установлю такой приз, чтобы стыдно не было.
       Саша снова улыбнулся и произнес шутливо-торжественно:
       – Договаривающиеся стороны пришли к полному взаимопониманию.
       – Прекрасно, Александр! Как легко говорить с человеком молодым и понятливым. Я тебе позвоню, как только мой билет туда и твой туда и обратно будут у меня в кармане.
       – Возьми тогда, Ваня, мой паспорт на всякий случай.
       – Хорошо, – ответил Иван и положил удостоверение личности Александра Солошенко в такой карман и с такими кнопками, что самый искусный карманник не догадается.
       Ещё один шаг был сделан, а мысль о том, что главные цели его, если и приблизились, то слишком уж мало, – мысль эту Ваня тут же сумел прогнать. Старые друзья уверенным рукопожатием скрепили своим договоренности и разошлись.

––– . –––

При всей якобы бедности и скудной жизни русского и украинского народа желающих кататься было очень много. Он даже вспомнил один любопытный старый анекдот, который появился, скорее всего, задолго до его рождения, но не утратил актуальности и по сю пору. Старушка видя толпу народа на вокзале, недоумевает: "Ну я до сына йыду, а воны куды?" Билет требовалось купить на 1-ое сентября, и хоть всё вроде бы шло почти так, как задумано, особой радости Иван Петрович не испытывал.
       Всё чаще переплетались практические мысли и планы с посторонними, к делу не относящимися размышлениями. Например, возникала назойливая идея попросить билеты в Москву именно на это число потому, что начинался учебный год. "А раз так, – думал он, – то все уже закончили путешествия, вернулись из-за границы, из Киева, из России, а те что победнее и далеко не ездят, возвратились из Покатиловки и из Зелёного Гая…" И тут же он отметил, что начинаются, должно быть, занятия и в вузах и в техникумах, а отсюда было рукой подать до пустого и бесполезного, хоть и довольно любопытного рассуждения. "Интересно, существуют ли сегодня техникумы? И кому они нужны, если можно купить диплом о высшем образовании? Хоть, если честно говорить, я не встречал хоть кого-то, кто продаёт дипломы или купил себе диплом…"
       Перед самым окошком, когда впереди стояло три-четыре человека и сверх того ещё какие-то прилипалы, он спохватился, что не знает твёрдо, как именно заказать билет в оба конца, чтобы не мучиться потом в Москве. Что же касается билетов для Саши, то ему уж точно надо было взять туда и назад, потому что неизвестно, как можно в Москве молниеносно раздобыть обратный билет. В конце концов, чтобы обмозговать всё это, решил он уйти из очереди, что было, прямо скажем, странным решением. Но выяснилось, что и сесть не так просто. И даже припомнил он, что есть якобы на этом огромном Южном вокзале такие места, где можно всласть посидеть на стуле без помех за деньги.
       Менее всего хотел он задавать вопросы случайным людям, потому что знал почти наверняка, что столкнётся с непониманием. Правда, в очереди, которую он покинул, встречались люди самые разные. Были и такие, которые твёрдо знали, чего они хотят, а также расписание поездов и даже цену билетов. Но среди тех, что в зале, или среди седевших неподалёку с детьми, мешками и авоськами, едва ли найдётся тот, кто разумно хоть что-нибудь пояснит.
       Он даже подумал о том, что стоит вернуться домой и разузнать всё по телефону, а то и заказать билеты, если такое возможно. Когда Иван вышел ненадолго из вокзала и обозревал столь знакомую привокзальную площадь, то увидел если и не бурлящую городскую жизнь, то во всяком случае, большое оживление. "Неужели среди этой массы таксистов, прохожих, гуляющих, проверяющих, болтающих, сидя на лавочках, среди этого сборища харьковчан и приезжих я один из никудышных и бестолковых?.. Да нет! Быть этого не может! Пожалуй, даже вовсе наоборот. А раз так, то не позднее, чем через полтора часа в руках у меня должны быть три билета. При том условии, разумеется, что требуемые билеты ещё не распроданы полностью.
       Это рассуждение оказалось спасительным. Правда, Иван так и не понял, достались ли ему нужные билеты по счастью или их полным-полно. Управился он именно за полтора часа или около того, хоть на часы специально не смотрел. Когда Иван Петрович спускался в метро на привокзальной площади, отдохнув предварительно на тех самых лавочках, в кармане его, вместительном и недосягаемом для воров, то есть в том самом хорошо нам знакомом кармане, лежали все документы и билеты. Помимо всего остального, выиграл он сутки, так как билеты были на 31-е августа, что, между прочим, не противоречило его рассуждениям о начале учебного года. В кошельке лежали деньги, количество которых и даже из каких купюр и монет они состоят, – всё это он хорошо помнил. Настроение его заметно улучшилось и, конечно же, он сделал то, о чём никогда не забывал. А именно: достал телефон, позвонил домой и сообщил Наталье Ильиничне, что всё в порядке, всё идет по плану, он направляется на службу и в восьмом часу непременно будет дома.
       На службе он очень внимательно собрал все необходимые бумаги и разложил всё наиболее разумным образом, чтобы легко было сразу найти в случае необходимости. Потом сказал кому требуется, что не ожидает большого успеха от командировки, но таким образом, чтобы никому не пришло в голову, что едет он, дескать, если разобраться, по личным делам.
       Из дому он позвонил Александру и сообщил, что завтра ближе к вечеру они вдвоём покидают Харьков. На сборы оставалось не так уж много времени, но и сборов особых не требовалось, так как всё, что касается этой не простой поездки обговорили заранее. Иван ещё раньше привёз брусок, что было, конечно, мучительно и в случае, если бы не удалось достать билеты на ближайшие дни, отбрасывало его как бы далеко назад. И дело выглядело бы так, что продвижения нет вовсе и все его планы вообще едва ли осуществимы. А всевозможные движения, попытки, успехи и неудачи – всё это, в конечном счёте, топтание на месте. А топтание без результата и есть как раз то, что пагубно действует на психику и лишает сил.
       Но билеты были, причём безупречно оформленные, и это вселяло надежду. Встретились у центрального входа, под колоннами, столь хорошо известными харьковчанам. Иван присел на парапет, поставил обе свои сумки рядом и смотрел спокойно в сторону, но при этом видя и чувствуя ногой, что бесценная поклажа на месте. А понятливый Александр, присевши рядом, осмотрелся очень непринуждённо несколько раз, чтобы убедиться, что всевозможная разношерстная публика сменилась, а если кто и продолжает топтаться, то не интересуется столь ничтожными вопросами. В самом деле, кому это интересно: что в сумке, чья она и долго ли тут стоит? О том, что документы тоже в сумке, договорено было по телефону.
       Очень скоро сумка оказалась в руках у Саши, друзья поднялись с интервалом где-то в минуту и спокойно вошли в здание вокзала. Потом вышли на платформу и ожидали поезда, удобно сидя порознь на подоконниках гигантских окон. Первая платформа, представляющая весьма большую заасфальтированную площадку, быстро заполнялась. Прибывали всё новые, и слушая их, занятно было попытаться угадать, кто кого провожает, а иной раз и успокаивает. Например, молодая женщина с дочкой говорит пожилому мужику, должно быть, отцу: "Да ты не беспокойся, через сутки будем дома и позвоним тебе. Всё будет нормально." Господи, какая обыденность! А вот Иван Петрович, хоть и сделал всё безукоризненно, не мог быть уверен на сто процентов, что всё будет нормально. Предстоял решительный шаг, а то важное обстоятельство, что всё продумано, не защищало от опасностей, реальных и мнимых. Деньги же уходили непрерывно, и он всё время напоминал себе и успокаивал себя, стараясь почувствовать, до какой степени все эти большие расходы ничтожны по сравнению с ожидаемыми богатствами. Но великих результатов надо ждать, а "мелкие" расходы были подчас неожиданные и то и дело били по карману. Что же касается убийственного вопроса о Серже и Жорже, то он, как и прежде, постоянно "проваливался", но в самый неподходящий момент выскакивал…
       Друзей теперь "ничего не связывало", а любому наблюдателю довольно трудно было вообразить, что двух молодых парней, совсем случайных молчаливых попутчиков, на самом деле не только объединяет старая дружба, но и фантастический брусок в авоське, и тревожные ожидания, и огромная ложь. Тревога эта, которая у Ивана была неуёмной, затрагивала также и Александра, хоть он твёрдо помнил все Ванины инструкции. Выяснилось очень скоро, что это не так просто, как казалось, – разыгрывать роль совсем незнакомых людей, которые впервые видели друг друга. Казалось бы, легко, а вот поди ж ты… Незнакомцы, случайные попутчики в поезде бывают весьма словоохотливы, частенько даже болтливы. Встречаются, конечно, и сердитые молчуны, и нахальные дамочки, и скептики разного рода. Но оказалось, что изображать незнакомцев – это требует внимательности и есть не что иное, как актёрская игра на всём пути следования.
       Особенно тяжёлым для Вани стал такой вроде бы ничтожный эпизод. Когда приближались к вагону, Ивану пришла в голову простейшая мысль: не так легко вспомнить, что в торбочке, помимо золота, находятся документы, которые окажутся абсолютно необходимы в какой-то момент. Но зря он волновался, поскольку Александр Солошенко оказался на высоте. В купе он зашёл первым, потом стоя спиной к двери, молниеносно, но без видимой спешки, извлёк документы. Далее положил их в карман, а сумочку в свою сумку, весьма прочную. Потом затянув сумку и слегка завязав шнурок, спрятал бесценный груз под сидение. Даже под сидением выбрал он место разумно, то есть ближе к окну. Видеть же всё это мог только входящий следом за ним Иван.
       Что касается Ивана, то он, молниеносно успокоившись и даже обрадовавшись, хотел было готовить свою верхнюю полку, но тут же сообразил, что до этого по разным причинам ещё далеко. Едва ли кто-нибудь припомнит случай, чтобы какой-угодно вид транспорта, будь то поезд, автобус, самолёт, заказанное такси или что хотите ещё, прибывал и отправлялся в путь точно по расписанию или в назначенное время. Между тем, хорошо известно, что когда посторонние покидают купе, а вслед за тем и вагон, наступает заметное успокоение и тишина. Правда, провожающие и отъезжающие даже через окно, которое не всякому под силу открыть, продолжают давать советы друг другу и суетятся. Люди, глядя из окна, видят, что провожающие готовы сделать ещё немало шагов вслед за поездом, набирающим скорость. Наших же друзей, как мы знаем, никто не провожал, а им самим, особенно Ивану, предстоял тоскливый вечер.
       Соседями по купе были мужичок из рабочих и, как и ожидалось, дамочка. Везение же заключалось более всего в том, что место её было внизу напротив, а мужчина, само собой, не имел оснований претендовать на нижнюю полку по возрасту, будучи даже чуть постарше наших друзей. Вообще говоря, для молодого или среднего возраста человека верхняя полка имеет своё преимущество. На верхних полках теперь имеется не высокое, но надёжное ограждение. Ограждение это препятствует падению во сне, и это не Бог весть какое изобретение оказывает неоценимую услугу тем людям, что ёрзают всю ночь, видят причудливые сновидения и чьи конечности то и дело оказываются в невероятных положениях. Но что бы ни случилось, ограждение не позволит туловищу, а с ним и голове свалиться на пол. "Да, – подумал Иван, мысленно улыбнувшись, – чудеса техники и забота о человеке идут рука об руку". Мы не раз упоминали, что психика у нашего героя была вовсе не слабая, но в теперешнем состоянии описанная нами металлоконструкция была кстати. Впрочем, до сна пока было далеко.
       Как и ожидалось, явились ревизоры перед границей с Россией, а вслед за ними шла таможня. И для многих, в том числе и для Ивана, не вполне было ясно, кто есть кто. При этом крайне редко встречались пассажиры, которые нервничали и чего-нибудь опасались. Но опасения и соображения Ивана оказались верными. Документы его при всей своей безупречности вызывали недоумение. Правда, подозрительные оценивающие взгляды, хоть и били по нервам, но не могли повредить ему в принципе. Как он и предполагал с самого начала, придраться было не к чему.
       Саша совсем не нервничал и легко предъявил документы, но в этот момент Ваня вдруг почувствовал, что ему не по себе. С немалым трудом целую минуту с четвертью превозмогал он страх, но сумел вести себя более или менее спокойно. Во время всех этих событий, которые для большинства русско-украинского народа безобидная игра, пассажиры, кроме молодого мужика, сидели спокойно, а он, то есть вышеозначенный мужик, так и лежал наверху. Пока подавала документы дамочка, страх Ивана всё ещё не прошёл. Но наконец молодой дядька с шумом слез с верхней полки, и тут-то нашему герою стало полегче, так как о нём вроде бы стали забывать. Все эти события перемежались почему-то заходами одной из проводниц, которая, возможно, хлопотала о незаконном пассажире или о какой-то неувязке в другом купе.
       И только когда не стало ни ревизоров, ни таможни, ни проводниц, он наконец успокоился и даже забыл на время, что впереди русские проверяющие и русская таможня. Когда он слегка задремал, переставши глядеть в окно, ему привиделось, что багаж Александра пропускают через особое устройство, но умеет ли оно отличить золото от других металлов  – это не было ясно. Мучительное видение продолжалось до тех пор, пока он усилием воли не стряхнул с себя и дремоту и миражи. Тут же он сообразил, что такие проверки бывают только лишь в аэропортах.
       Здесь мы, пожалуй, пропустим встречу с русскими проверяющими, отметив только, что на сей раз не подтвердилась надежда на то, что они терпимее, добрее и симпатичнее, чем украинские службы. Пришлось Ивану пройти и через это.
       Жизнь в вагоне шла своим чередом: вечерний чай, утренний чай, снующие проводницы, разговоры, в которых принимал участие и Александр. В конце концов можно было более или менее спокойно глядеть вперёд. Бродский, как это ни удивительно, обещал подыскать квартиру для проживания, но вовсе не должен был встречать на Курском вокзале. Это тоже было неплохо, так как разговоры Александра Солошенко с Бродским мало сулили хорошего.
       Вопрос о том, где провести сутки (а на самом деле даже меньше суток) всё-таки решился. Это была какая-то комната для приезжих, где за весьма большую плату друзья и провели ночь. Проводить Сашу до поезда, отбывающего в Харьков, не составит труда, но пока что деньги текли рекой, хоть Саша, видя это, сам старался удержать Ваню от лишних расходов. Много времени ушло на закрепление "инструкции". И наставления, которые давал Иван своему другу, не отличались ясностью. В конце концов он решил пояснить одно обстоятельство, так как тревога не улеглась и даже явилось одно соображение.
       – Понимаешь, Саша, оба эти ублюдка, то есть Жорж и Серж, услышав от Бродского что-то о "богатствах" и чуть ли не о сокровище, полагают, что где-то впрямь зарыт клад. Я уже от усталости не припомню, много ли рассказывал тебе об этом. То есть о том, вследствие чего мерещатся им сказочные богатства в виде клада, зарытого среди адских трущоб.
       – Что-то ты говорил, но даже если бы ты сам стал меня уверять, что знаешь, где зарыт клад, то я бы очень усомнился, поскольку в мифы мало верю. Так что объясняться с этими странными, как ты говоришь, ублюдками вряд ли стану.
       – Да, Саша, до графа Монте-Кристо я сильно не дотягиваю. Но факт остаётся фактом: имеется брусок, столь хорошо тебе известный и несколько весьма красивых драгоценностей. Всё это должно быть в ближайшее время продано. Всем, кому следует, я установлю "призы". Так что разбогатеть не суждено.
       – Не беда, Иван. Даст Бог, что-нибудь и тебе останется. Золото, говорят, не дешевеет. Хоть Рокфеллером тебе стать не придётся, но и бедствовать не будешь. А что касается твоей просьбы, то не сомневайся. Телефон мой ты ведь оставил Наталье Ильиничне?
       – Что за вопрос? Она и сама его знает, а теперь мгновенно разыщет в случае нужды.
       Друзья расстались совсем так же, как после недавнего разговора в Харькове, договорившись о совместной поездке в Москву. Когда поезд скрылся из виду, Иван стал думать о том, как ему будут мешать теперь, несмотря ни на что, страхи: а вдруг "пара ублюдков" станет при определённом стечении обстоятельств объяснять Саше, как обстоит с богатством на самом деле?.. С большим трудом припомнил он, что Саша не далее, чем четверть часа назад повторил, что в мифы такого сорта не верит. Тем не менее ещё одна заноза появилась. Но в любом случае надо было действовать.

––– . –––

       Адрес квартиры, которую Бродский для него подготовил, Иван вроде бы помнил, но всё, что он вёз с собой, то есть золото, разнообразные бумаги и смена одежды, слишком давило на психику, да и весом обладало изрядным, если учесть разнообразные пересадки и переходы.
       Теперь его мечтой было запереться в этой двухкомнатной квартире и отдохнуть, не чувствуя на себе чьих-либо взглядов. Всё так же трудно было привыкнуть к простой мысли: до получения больших сумм ещё очень далеко, а расходы – на каждом шагу. Это очевидное, казалось бы, соображение преследовало его и в Харькове, и в поезде, и сейчас. Предстояло снова спуститься в метро, разобраться, как доехать до станции "Кузьминки", а выйдя из метро, долго ещё искать улицу Юных ленинцев.
       Да и ближайшее будущее представлялось туманным. Ведь проживание в этой двухкомнатной квартире тоже мало сулило хорошего. В частности, придётся обязательно выходить, чтобы где-то поесть или прикупить провизии. А где же гарантия, что эта хозяюшка, которая почти наверняка окажется злой тёткой лет пятидесяти или старше, не наведается в дом. А раз так, то надо купить чемоданчик и ключ держать при себе. Но это же новые хлопоты и новые расходы, а толку от всех таких ухищрений чуть-чуть.
       Побороть разного рода страхи, которые не дают ему и шагу ступить спокойно, можно только лишь немедленно, вот прямо сейчас, но не бросаясь при этом очертя голову в омут. А потому, выйдя из метро, он перво-наперво разыскал кафе, где за большие деньги малость подкрепился, заодно и расспросил, как добраться до Юных ленинцев, не забывши сразу указать номер дома. Со второй попытки он преуспел, и поведал ему все подробности старик, скорее всего коренной москвич, который давно знает эти места. Сумка же всё время то висела на локте то стояла на полу между ног.
       "Господи, как мне хочется сделать первый настоящий шаг к цели. Беда только в том, что не совсем ясно, в чём заключается сама цель. Нет, оставим всё это. Я ведь не раз уже сам себе пояснил, что сейчас важна ближайшая задача: где-то поселиться, и притом даже известно, где именно".
       Путь до дома Иван проделал пешком, поскольку в кафе отдохнул и приободрился. Но найдя нужный дом, снова слегка занервничал, озираясь и думая, как же подступиться к этой ничтожной задаче, которая есть лишь малая часть его ближайших предстоящих трудов, и они в свою очередь… "Что со мной? Да я ведь только что всё это разбирал и дал себе, кажется, слово ни о каких перспективах, тем более дальних…" На доме вдруг он заметил табличку. Это хорошо, хоть идти прямо в подъезд, который тоже не трудно установить, почему-то не хотелось. Но и кружить здесь, неведомо что разглядывая, было из рук вон плохо…
       Из состояния растерянности его вывел женский голос:
       – Молодой человек! Вы не меня часом ищете?
       Иван вздрогнул, но тут же повернулся и увидел как раз ту женщину, которая ему рисовалась в процессе раздумий и предположений по поводу того, с кем он повстречается. Но это касалось только возраста и внешнего вида.
       – Скорее всего, вас, – ответил он, повернувшись.
       – Ну тогда хотя бы скажите, кто вас ко мне направил.
       – Пётр Владимирович, человек очень даже мне не чужой.
       – Замечательно! А я Екатерина Васильевна. И наконец вы – не кто иной, как Иван Петрович.
       От удивления, а может быть, что и от радости, он даже растерялся. Её манера, лексика, а теперь, когда он пригляделся, и внешность, выдавали в ней человека воспитанного. Что ни говорите, а от такой тактичной женщины меньше ожидаешь коварства, хитрости, жадности. Правда, сплошь и рядом приходится слышать, что от интеллигенции во все времена много бед, но Иван Вайнштейн был весьма далёк от этой точки зрения.
       – Давайте сперва поднимемся, Екатерина Васильевна, – сказал он весьма спокойно и приветливо, – а уж там обо всём потолкуем.
       – Конечно, на улице едва ли стоит задерживаться. Пусть думают, что ко мне родственник приехал. Мы же сейчас с вами очень спокойно и довольно тихо говорим, так что едва ли кто-нибудь слышал. Прошу вас.
       Поднимаясь на второй этаж, он осматривал стены, таблички на дверях и всё прочее, включая аккуратные почтовые ящики на первом этаже. Аккуратность и скромность – как раз то, что требуется. Войдя в квартиру, он тут же поставил свою поклажу на пол.
       – Заходите, Иван Петрович, не стесняйтесь. Мне ведь Пётр Владимирович главного не сказал: надолго ли вы?
       – Я, вообще говоря, не более десяти дней пробуду. Но заплачу, конечно, с лихвой. За время своего пребывания я хотел бы сделать пару коротких звонков в Харьков и, само собой, нашему общему знакомому Петру Владимировичу.
       – Ну что ж, телефон к вашим услугам, как и всё прочее, что принято называть удобствами. Комфорт, конечно, не люкс.
       – Ах, о чём вы говорите? Менее всего мне требуется то, что называют "люкс". Но я забыл… еще, пожалуй, два-три служебных звонка… в пределах Москвы.
       – Договорились, – улыбнулась Екатерина Васильевна. – Телефонной книги в Москве не бывает.
       – Давайте, я за две недели вперёд заплачу… Да, забыл ещё сказать, что никто, кроме Петра Владимировича, сюда не войдёт. Итак, за две недели. Вот, пожалуйста, 350 долларов.
       – Хорошо, Иван Петрович. Вот комплект ключей. А я поживу у дочери сколько потребуется.
       На этом они завершили переговоры и расчёты, после чего хозяйка сразу покинула квартиру. Наконец-то он остался один, но точно решить, что именно теперь делать, так и не сумел. Можно было прилечь, но одно дело отдохнуть, а совсем другое – задремать, а там и уснуть часа на три-четыре. И потому Иван вообще не стал ложиться, а позвонил Бродскому. Правда, перед этим важным звонком он некоторое время пребывал в странном состоянии, близком к суете и даже лихорадке, хоть и не уставал сам себе удивляться. После короткого раздумья он решил сделать зачем-то проверки. Выйдя на пять минут на лестничную площадку, он нажал звонок. И здесь результат вышел отличный: звонок громкий, но не пронзительный, а никто из соседней квартиры после ещё двух звонков так и не выглянул. И последняя операция: захлопнув дверь, он спустился вниз и установил, что входная дверь, хоть и могла быть запертой (и есть так называемый домофон), но была лишь притворена. Всё было готово… "А к чему я собственно готов? Да всего лишь к тому, чтобы поговорить с Бродским. Боже, как медленно я продвигаюсь! Да и продвигаюсь-то неведомо куда".
       Беседа оказалась не совсем простой. И всё же Пётр Владимирович весьма порадовал "сынка Натальи", как он теперь частенько за глаза именовал Ивана и то лишь тогда, когда твёрдо знал, что его не слышат. Кстати, история с ничтожеством Виталиком хоть и сделала стареющего Бродского осторожным, но не привела к излишней неуверенности и состоянию испуга при каждом слове.
       – Понимаете, Пётр Владимирович, операции такого рода в квартире Екатерины Васильевны едва ли уместны. Во-первых, я обещал, что кроме вас никто здесь не появится.
       – Но я же не должен ни продавать самостоятельно, как ты считаешь, ни, с другой стороны, мотаться по Москве с таким грузом, чтобы добраться до покупателя, да ещё с тобой застыковаться.
       – И я не могу в квартире, которую хозяйка мне столь любезно…
       – А у меня на квартире, выходит, можно?
       – Ваша квартира принадлежит вам, а я здесь не хозяин. Ваш дом более оживлённый, и там мало ли какие люди снуют, в гости приходят.
       – Но моя-то семья видит, что творится нечто, из ряда вон..
       – В конце концов, семья вся днём работает… я даже думаю, что Миша и Гриша… так кажется?.. в детсад или ясли ходят. А если дома никого нет, то проще всего у вас втроём собраться.
       – Хорошо, я подумаю… хотя, пожалуй, думать-то некогда. Ладно, пусть будет завтра в 12 часов дня. Я сегодня вечером поработаю на службе, а уж завтра отлучусь… И если надолго операция затянется, то худо будет.
       – Значит, ровно в двенадцать. Я хоть знаю, или вернее, записан адрес… но добираться к вам не так просто будет.
       – Но и не так уж сложно.
       Бродский повторил адрес в Большом Тишинском переулке, сказал, что это не далеко от метро "Белорусская", сообщил зачем-то, что там же неподалёку "Баррикадная" и "Краснопресненская". Но и здесь не закончились пояснения…
       Ваня, пока писал под диктовку, изнемог, но когда прощались, был у него всё-таки точный текст. Заканчивая разговор, он твёрдо ещё раз повторил всё. А когда, простившись, положил трубку, переписал всё начисто. Наконец были у него и точный адрес, и ясный путь, и твёрдая договорённость.
       Теперь можно было бы попытаться съездить по поводу командировок. Но малость поразмыслив, Иван Петрович принял решение сходить за провизией, проверить и сложить очень грамотно всё своё имущество, попить чайку и отдохнуть часок-другой. Так он и поступил, а после того, как все эти операции были завершены, прилёг и положение показалось не столь уж страшным. Заснуть было трудно, а звонить в Харьков, когда ещё нет у него настоящих сообщений, явно не разумно. Таким образом, оставалось единственное: снова пытаться уснуть, а проснувшись, коротать вечер с помощью TV.
       Но при большой простоте все эти операции с трудом ему давались. И даже окончательно устраиваясь на ночлег, не мог он избавиться от мысли, которая и прежде доводила его до дурноты. Мысль такого рода бывает очень тяжёлой, и, как заметил, конечно, читатель, посещала она Ваню без конца. Простейшая формула: всё идет хорошо, а результата и близко нет. Но на сей-то раз до первых денег рукой подать…
       Проснувшись, он тут же вспомнил, что всё у него в порядке, то есть всё обозримо, забыть ничего невозможно, предстоящий путь он помнит, а сверх того есть и записка, точная и разборчивая. Путь предстоял не близкий, но и не слишком далёкий. Побрившись электробритвой, Иван почистил её, принял душ, позавтракал… Увы, и сейчас думал он лишь о том, что все эти прекрасные приготовления, хоть и довольно привычные, на сей раз лишь вступление к решающим действиям. И если сделка не состоится, то трудно себе представить худшее пребывание у разбитого корыта. От предстоящей акции купли-продажи зависела теперь вся жизнь: независимость на службе, возможность и вовсе уволиться, жениться на Альфреде, которая родит ему сына, переезд в Москву…
       А пока что необходимо было бесценный груз привязать к руке, на что тоже требовалось время. Мысли же о том, что мужик может не явиться и как плохо тогда будет, надо было гнать прочь, но хорошо известно, что сделать это не так просто.
       От телефонного звонка он вздрогнул, но очень быстро одёрнул себя, сразу подошёл и взял трубку. Голос Бродского в первое мгновение его не обрадовал и не расстроил, но спустя несколько секунд Иван понял, что всё пока что идёт по плану. Хотя, если припомнить, то уже не один день всё идёт именно по плану.
       – Я звоню, чтобы подтвердить: встреча втроём состоится, как и договорились. Теперь, чтобы не путаться, будем твёрдо помнить всё, что требуется. Мы родственники, люди не богатые, у меня большая семья, у тебя свои проблемы. Что до золота, то оно досталось тебе, нищему, по наследству, в результате счастливой случайности. И это единственное, что у тебя есть.
       – Прекрасно, Пётр Владимирович. Мало того, у меня и квартиры нет, и жениться пора, и…
       Он хотел было сказать "и старушка-мать на руках", но спохватился и обрадовался тут же, что не сказал, не смог произнести такую мерзость. Бродский же продолжал развивать мысли.
       – А что до меня, то я о тебе в годы твоего детства заботился. Но это я сейчас не тебе говорю, а так на всякий случай. И мне теперь очень плохо. Тебе же, кроме меня, ещё со многими поделиться надо. Да, именно говорю на всякий случай. А вообще-то это к делу не относится, и меня здесь малость занесло.
       – Одним словом, мысли наши очень сходны, – улыбнулся Иван, а Пётр Владимирович хмыкнул в трубку с пониманием. И произнёс затем:
       – Так я жду. И без опозданий.
       – Я как раз выхожу. До скорого свидания.
       "Пожалуй, я при раскопках так не нервничал. Да сколько же можно про эти раскопки вспоминать, чёрт побери? Вот и сейчас: если всё устроится, то и раскопки были не напрасны. И новые планы. Просто дух захватывает…"
       Когда он прибыл, оказалось где-то без двадцати двенадцать. И он без малейших колебаний решился зайти пораньше, так как это кроме "пользы дела" едва ли могло иметь другой результат.
       Бродский открыл, и Иван, вошедши, поневоле стал сравнивать свою харьковскую квартиру с этой, где Пётр Владимирович сперва неплохо жил, а теперь, должно быть, изнемогал от большой тесноты, ссор и детских воплей…
       Момент встречи неумолимо приближался, и одной из мыслей было рассуждение о том, что в случае ловушки получится, что Бродский в некотором смысле сам себя загнал в капкан. "Но мне-то оттого не легче. А ему ведь и терять нечего. Хотя если разобраться…" Ждать уже было невмоготу, и в 11:57 Иван подумал, что едва ли в двенадцать ровно раздастся звонок. Но чудо свершилось, и Пётр Владимирович, заметно нервничая, подошёл к двери.
       Вошедший человек, довольно крепкий и бодрый, с лицом энергичным, хоть и не слишком интересным, тут же представился Ивану:
       – Павел Сергеевич. Да вам, не сомневаюсь, Пётр Владимирович говорил. А вы, должно быть, Иван Петрович? Признаюсь, с учёными дела иметь не приходилось. Слышал только, что им трудно живётся. Хотя в любом случае лучше интеллигенция, чем мазурики, барыги, спекулянты… А то ведь и на бандита нарвёшься.
       – Да, конечно, – отвечал Иван, хоть не мог припомнить, чтобы Бродский сообщал имя-отчество покупателя.
       "А может быть, что и говорил. И насчет меня-то Бродский тоже много чего поведал… Но это ведь не опасно…"
       Пришедший мужик мало нравился Ивану, но было не до того, а более всего он надеялся на Бродского, который в любом случае себе не враг.
       – Павел Сергеевич, я сам понимаю, что случай небывалый. Но должно ведь было повезти когда-нибудь. Это хорошо ещё, что Пётр Владимирович деловой такой и находчивый.
       – А как же вы без машины такие вещи таскаете?
       – Даст Бог, последний раз…
       – Стало быть, два бруска, – перешёл к делу покупатель, что очень понравилось обоим продающим. – Но цена-то будет поменьше, чем в скупке. И даже заметно. А уж если проба не та или ещё чего-нибудь…
       – Вы, Павел Сергеевич, зря переживаете и сомневаетесь. Я ведь даже не знаю, где искать вас… И не дай Бог, купюры… или хоть часть их…
       – Что, фальшивые? Да нет, мы ведь с Петром Владимировичем не на улице повстречались.
       Больше всего хотелось Ивану сказать, что цена занижена и условия как бы не равные, если, не приведи Бог, что-нибудь. Но одна лишь мысль или намёк, что сделка не состоится, свела бы его с ума. Прежде, чем вернуться домой без результата, пришлось бы ездить по Москве, вести разные собеседования, переходя от бесконечной "золотой лихорадки" ко всяким трудным беседам по делам службы. Вот когда гигантское богатство обернулось бы крахом всей жизни.
       А потому после очень коротких переговоров, как говорят, для проформы, решение было принято. И важнейшим пунктом была цена – 47 долларов за грамм. Но и этого было мало изощренному в такого рода делах Павлу Сергеевичу. Так как цена казалась ему завышенной, то был выдвинут удивительный пункт: округлить сумму в сторону уменьшения до 10000 долларов.
       Укороченный брусок имел объём, как мы помним, примерно 187,5 куб. см, а новый полноценный – 225 куб. см. Если теперь найти объёмы, сложить, определить вес и считать, что грамм очень полноценного золота стоит 56 долларов, то выйдет 462000. А если считать по 47 за грамм, то получится всего лишь 387750 американских долларов, а после убийственного округления останется всего лишь 380000 этих самых долларов. О том, что при обращении их в рубли или в гривны будут новые тяжёлые потери, – об этом думать не было ни сил, ни желания, ни возможности.
       38 пачек по 10000 Павел Сергеевич спокойно и очень быстро вынул из прекрасного и компактного чемоданчика. Далее последовал хорошо уже знакомый способ проверки.
       – Возьмите теперь на пробу любую пачку, а я тем временем беру ваш драгметалл. Качество одного бруска, как вы помните, Пётр Владимирович, я исследовал. А другой, как вы утверждаете, а я вам верю, это совершенно тот же великолепный металл.
       Пока Бродский протянул руку к пачке, Ваня сделал совершенно фантастический и не очень вежливый ход.
       – Я, знаете ли, уважаемые Пётр Владимирович и Павел Сергеевич, очень суеверный человек. Вот я сразу положил глаз на эту пачку, – указал он пальцем на пачку, лежащую рядом с той, к которой потянулся Бродский.
       – Не вижу разницы, – последовал ответ, и так и осталось неясным, поняли ли оба, то есть Бродский и покупатель брусков, как далеко зашла подозрительность измученного Ивана Петровича.
       С приятной улыбкой жесткий и не очень симпатичный, по мнению Ивана, Павел Сергеевич покидал квартиру. Руки у него не дрожали, был он спокоен и быстр, и даже трудно было понять, доволен ли он сделкой. Не пугал его, похоже, и путь от квартиры до машины. Очень хотелось бы Ивану взглянуть на эту машину.
       – Легко дались парню огромные ценности. Но поди знай, с кем он делится. А мы пока с вами, Пётр Владимирович, за пять минут сделаем свои простейшие расчеты. Два процента ваши составляют 7600 долларов. На том, что получено в Харькове, давно поставлен крест, а эти самые 7600 округлим до десяти тысяч. Стало быть, наших с мамой денег будет пока лежать 370000 долларов.
       – Не так уж осчастливили вы меня.
       – Ну, это как сказать. Ваши деньги – это ваши деньги. А та огромная якобы сумма, что нам достанется, – не вполне наша. Во-первых, нам в дальнейшем очень даже придётся поделиться с семьей Петра Флавиановича. Не следует забывать и о Варваре Фёдоровне, не входя сейчас в подробности насчёт того, кто она такая. Это ещё далеко не всё. Ну вспомним хотя бы об Инге, которая слишком уж вам не чужая. А защита от Сержа и Жоржа тоже ведь чего-нибудь стоит? И неизвестно, когда и где они объявятся. Но этих мерзавцев ведь не я привлёк, а Виталик, которого я сроду не видел, так же точно, как только что упомянутых мною бандитов.
       – Это всё очень убедительно. Но каждый из нас, перечисляя всякие обстоятельства, думает о себе. А ведь есть соображения самые разные, в том числе и очень интересные.
       – Работы на Клочковской одни всё перетянут с лихвой. Но ваших огромных заслуг никто забывать не собирается. Деньги эти не только не ваши, а даже не мои. А уж мама обо всех позаботится. И эпопея только начинается. Да и сам факт пребывания наших всех денег в вашем сейфе чего-нибудь да стоит. А когда человеку до такой степени доверяют, то уж его точно не бросят в беде. Чем больше я высказываю соображений, тем больше убеждаюсь, что соображения эти весьма справедливые.
       – Ты только о возрасте моём, Ваня, забыл.
       – Да нет, не забыл. Но сию минуту я не могу устроить так, чтобы вы могли, скажем, отселить дочь на съёмную квартиру. Единственное, что можно сделать, это обещать друг другу действовать осторожно и стремительно. И надеяться, что через два, ну пусть через три месяца положение наше с мамой, ваше, Пётр Владимирович, и вашей семьи очень сильно измениться в лучшую сторону. И каждая новая операция будет оплачена заметно лучше предыдущей.
       – Пусть будет так, Иван. В чём-то ты меня убедил, но в чём-то – не очень. А кое-что и позабыл. Ну что ж, будем считать, что пообещали друг другу действовать осторожно, быстро и исключительно на доверии.
       – Трудно придумать лучший промежуточный финал в столь необыкновенном сюжете. Я с вами даже и при этом моём пребывании в Москве вижусь не в последний раз, надеюсь.
       Пётр Владимирович и Иван Петрович скрепили свои договорённости рукопожатием. Увы, полного удовлетворения ни один из них не испытал. Оставалось утешиться тем, что могло ведь получится несравненно хуже.