Глава XI - Незваные гости

       Путешествия по Москве теперь шли намного приятнее, проще и гораздо скорее. Вопрос о том, что Бродский может присвоить их деньги, был для Ивана просто смехотворным. Одно дело хитрость, которая в Петре Владимировиче не умрёт до гробовой доски, а совсем другое – равнодушие к тому, что подумают о нём многие люди. Нет, это свойственно, как правило, злодеям. А Бродский, к счастью, до таких чудовищ сильно не дотягивал. Да и мстить Наталье Ильиничне и её сыну было не за что. И даже, надо полагать, что с точки зрения Бродского весьма опасно. О многих разнообразных мучительных переживаниях Ивана с тех пор, как начались приключения, он едва ли догадывался. А о возможностях Ивана, если дойдёт до крайности, имел, вероятно, преувеличенное представление.
       Эти, казалось бы, путаные и чуть искусственные рассуждения были на самом деле очень верными. Всё же, чувствуя это, Ваня продолжал укреплять себя. Ему тут же пришла в голову мысль, которая очень могла помочь во всех отношениях. "Как бы я ни нервничал, но всю эту часть пути… ну, скажем, от начала раскопок, я прошёл. И вправе считать, что не многим этот путь оказался бы по силам".
       Но и здесь его желание всё непременно расставить по местам и окончательно успокоится, чтобы уверенно глядеть в будущее, подсказывало всё новые соображения. В сущности, это было уже как бы избыточное самоуспокоение. "Итак, если всё это верно, то не стоит себя казнить. Как только вернусь в Харьков, мама тут же позвонит Бродскому, подтвердит все мои соображения, обещания и благодарности. А он ведь на этот момент даже если бы решился малость залезть в наш карман, то не успеет, так как к этому не так просто подступиться. Кроме того, я ведь могу и сам позвонить в Харьков, и нам очень даже будет о чем поговорить. Здесь и моё сообщение о состоявшейся сделке, и просьба быть особенно осторожной. Заодно узнаю, не заходил ли Саша Солошенко. Мало того, мама ведь может позвонить Саше сообщить, что его ждёт обещанное вознаграждение".
       Мысли Ивана постепенно, несмотря на все скачки, становились более системными, меньше прыгали с одного на другое, а если и натыкались на какие-нибудь предполагаемые препятствия, то скоро находилось решение. Не приняв решение по одному вопросу, он не перескакивал на другой. Сперва он уяснил, какую сумму возьмёт у Бродского перед тем, как возвращаться в Харьков. Далее, поняв, что двадцати тысяч долларов пока хватит с лихвой, обдумал, как спрячет их и как в принципе будет вести себя, беседую с ревизорами и с таможней в поезде.
       Удивительно, что все эти соображения, планы, размышления не мешали ему правильно ориентироваться. Вовсе не потеряв времени, он понял, что лучше всего подготовиться к разговорам, связанным с целями его командировки в МГУ и в упоминавшийся нами физико-технический институт, можно дома. Дом же его на данном весьма коротком отрезке времени был хорошо известен: квартира Екатерины Васильевны на улице Юных ленинцев. А потому сегодняшний день, вернее остаток времени, пройдёт и впрямь не напрасно, если он сейчас вернётся домой. Правда, Иван так привык за последнее время сомневаться в своих решениях и поступках, что стал задавать себе вопросы. Например, такой, очень простой: не откладывает ли он малодушно поездки в те места, куда командирован?
       И всё-таки желание хорошо выглядеть там, куда он явится, показалось более чем естественным. Вообще говоря, мысли, которые осеняют нас во сне или в пути, могут быть поистине замечательными, но систематизировать их, аккуратно записав и ничего не забыв, – это можно сделать только лишь за столом. Так что квартира, где он временно в Москве живёт, была ему сейчас совершенно необходима. А раз так, то отбросив сомнения, держать путь именно туда!
       Аккуратность, точность, чистота – превыше всего. Если уж на то пошло, то все эти препятствия, вроде кода на наружной двери, ориентации в метро, на московских улицах, – всё это только лишь польза, так как помогает почувствовать себя прежним. И он без малейших ошибок прибыл в квартиру, столь полюбившуюся ему. И воспоминания о том, какие приятные мысли, бывало, появлялись на подходе к их харьковскому дому ещё до начала всей этой эпопеи, вовсе не печалили его. Ведь возвращение было не за горами. А то, что когда-нибудь в принципе придётся перебраться в Москву, то всё такое во-первых вилами по воде писано, а во-вторых – Москва это ведь лучший город в мире для тех, кто при деньгах. А деньги-то непременно появятся.
       Придя домой, он некоторое время решал: сперва работать или попить чайку и отдохнуть. Решение было принято оригинальное, но если разобраться, то довольно разумное. Разложив на столе в комнате всё, что требуется, он бегло взглянул на бумаги и понял, что затруднений не ожидается. Теперь подкрепиться, утолить жажду и сразу за работу. Звонки к Наталье Ильиничне и Альфреде были отложены по крайней мере до завтрашнего дня. О том, чтобы после еды смотреть телевизор, не могло быть и речи. До трёх часов по московскому времени оставалось несколько минут. И в 15:30 Иван наметил непременно заняться той работой, которая гораздо ближе и интереснее ему, чем финансовые, золотовалютные, торговые и прочие операции. Правда, один широко известный олигарх, плут, проходимец и любитель политики, был якобы настоящим математиком.
       Поблажек Иван Петрович себе не делал, TV за едой не включал, а перейдя к работе, очень порадовался тому, что чувствует наконец-то себя совсем уверенным. Умение погружаться в работу, что бы ни творилось, – бесценный дар. И когда он не утерян, то можно смело смотреть в будущее.
       Ему, помимо подготовки к беседам, необходимо было ещё понять, как туда добираться, а потом – как подступиться хоть к кому-нибудь. Здесь, кажется, имеет смысл пропустить часть его приключений, связанных с поисками этих учёных-консультантов, не говоря уже о разговорах с ними. Ведь даже если бы наши записки попали в руки настоящего математика и программиста, то он не стал бы читать подобного рода пересказ. А если бы и стал, то быстро нашёл бы ошибки, ухмыляясь при этом. Так что пересказывать не будем, а читателю предлагаем лишь поверить, что со всеми командировочными заданиями Иван Петрович Вайнштейн справился. А уж если где и были огрехи, то никто в Харькове не станет искать их. Да и беседовать легко. Потому что даже тогда, когда вследствие ошибок гибнут люди на транспорте, на строительстве сложных объектов или ещё где угодно, хоть в космосе, никто ни за что не отвечает.
       Поэтому отметим только, что после всех больших своих трудов он сумел без адских мучений, хоть и не так просто, как хотелось бы, купить на Курском вокзале билет в Харьков. Оставалось теперь съездить к Бродскому за деньгами. После первого же удачного визита по делам службы Ваня, как и намечал, позвонил Наталье Ильиничне. И здесь всё шло как надо, но то, что Жорж и Серж так и не объявились, было хуже, чем, скажем, их появление в Харькове. Мы не раз уже упоминали, что эта проблема носила особый характер. Ведь если бы знать, что они затевают, то теперь, имея деньги, можно было бы найти способ сурово предупредить их, а в случае столкновения – отбиться довольно легко. Конечно, затевать потасовку в Москве невозможно, но встретиться можно и предложить им в дальнейшем приехать в Харьков, чтобы там якобы полюбовно разойтись. А уж в Харькове с помощью Саши раз и навсегда отбить у них охоту угрожать ему, преследовать и так далее.
       Но, к сожалению, бывает так, что вместо встречи с опасными противниками приходится ждать неведомо чего, зная почти наверняка, что рано или поздно они объявятся. Да и опасны ли они – он этого в сущности ясно не представлял, так как все сообщения Бродского, который видел их живьем и много раз говорил при разных обстоятельствах с Виталиком, – сообщения эти были расплывчатыми.
       Когда наконец состоялась встреча с Бродским, чтобы проститься на два-три месяца, появилась мысль взять не двадцать тысяч долларов, а целых тридцать. Причём идея явилась не сама по себе, а вследствие то ли намёка то ли подсказки Петра Владимировича. Они снова согласовали все вопросы: и очередной приезд Ивана в Москву, и рост платежей за хранение денег, и такую гигантскую тему, как поиск двух квартир в Москве. Перед стареющим деловаром чуть ниже среднего масштаба открывались перспективы. Но и теперь бросать работу он не собирался, а наоборот: был уверен, что его не выгонят именно потому, что деньжат у него прибавляется и он меньше дорожит работой. Вот если бы нищенствовал и даже голодал, то непременно бы выгнали.
       А Иван, хоть теперь уже не мог забыть о Жорже и Серже, был всё-таки доволен своими достижениями. Оставалось только позвонить Екатерине Васильевне и договориться о встрече для сдачи квартиры хозяйке и возвращения ключей. То, что он пробыл гораздо меньше срока, который оплачен, служило верной гарантией дальнейшего сотрудничества.
       Подводить итоги своей удачной поездки он уже устал. Мечтать о том времени, когда всё будет в идеальном порядке, тоже не хотелось, да и не очень интересно. Одним словом, прощание со столицей России не сулило неприятностей, так как личный досмотр с заходом и во внутренние карманы (именно внутренние, а не боковые карманы пиджака) едва ли возможен. Что же касается грядущих событий (через два-три месяца), то теперь такой срок казался далёким и не было нужды об этом переживать.
       Отдать ключи можно только непосредственно перед поездкой на вокзал. А потому в его распоряжении ещё около суток. Билеты в кармане, со всеми проблемами, кроме проклятой головоломки "Жорж-Серж", он управился досрочно. Теперь были все основания снова позвонить в Харьков, поговорить о чём угодно и далее гулять или отдыхать. Отдых будет особенно приятен, потому что в любом случае, хоть ночью хоть днём, в его распоряжении теперь будильник, замеченный, увы, только лишь сейчас.
       Итак, можно было звонить в Харьков, что он и сделал немедленно. Беседа в преддверии скорой встречи была сперва очень сердечной, а далее Наталья Ильинична сочла необходимым всё-таки сообщить главное. Сперва она даже начала в таком духе, что подробности расскажет при встрече. Но Иван и сам почувствовал неладное. Простейший и ясный смысл сообщения состоял в том, что мерзавцы наконец объявились.
       – Говори подробно, мамочка, очень прошу тебя… Или хотя бы ясно. Пусть кратко, но расскажи о том, что именно произошло.
       – Хорошо, Ваня. Когда раздался звонок, я отступила от двери… вернее не дошла на полметра и открыла оба замка. Цепочка, как ты просил, всегда накинута.
       – И что дальше?
       – Я сперва их в глазок рассмотрела, забыла сказать… а уж потом отошла и открыла.
       – Хорошо. А дальше-то?
       – Сказала, что ты будешь через часа полтора или два, а сама сразу позвонила Саше. Он и прибыл… Я не знаю точно, когда именно. А остальное мне известно из его сообщения по телефону. Он мне не многое рассказал из того, что произошло.
       – И что же?
       – Саша был не один, а с приятелем-бойцом, но они очень спешили. Один из бандитов… тот, что поменьше… он не стал, конечно, говорить о несметных богатствах, а Саша сам сказал ему, что искать нечего, и то, что было, – давно продано. И на этом поставлен крест… И всё это копейки. А потому до свидания и, дескать, не появляйтесь… чтобы не было у вас неприятностей. Но сообщение Саши было ещё интереснее, чем я говорю.
       – Пусть хоть так. Не переживай, мама. Я скоро вернусь, и всё обсудим. А Саша прав, нет богатств и в помине.
       – Приезжай, Ванюша. Я только сейчас тебе две вещи хочу сказать, о которых забыла.
       – Да, мама, я весь внимание.
       – Во-первых, Сашин приятель сказал бандитам, что очень торопится и такую фразу… что-то вроде "дня через три-четыре вернемся и чтоб вашего духу…" А второе, что Саша сообщил мне: "один из них нахальный и не такой уж трусливый и, показалось мне, что-то держит в кармане…"
       Мать и сын ещё малость побеседовали, и более всего Ваня делал упор на то, что вот-вот вернётся, а тогда уж они всё подробно обсудят, хоть и помнил, что пару минут назад говорил уже это, а повторы, как известно, мало убеждают… Кроме того, в сообщениях мамы много изъянов.
       Таким образом, после бесчисленных перепадов настроения, удач и разочарований, опасений и надежд, – наконец-то возвращался Иван Петрович домой. В полном здравии, но уже не такой весёлый, как некоторое время назад. Все его достижения (продажа слитков, хоть с грехом пополам, и квартира для приездов), не столь уж крупные сами по себе, теперь ещё более поблекли. Рассказ Саши о бандитах, хоть он и не из первых уст, очень даже тревожил его, так как выходило, что характеристики, данные Бродским, не слишком верные. Неприятно даже то, что звери эти объявились. "Черт возьми, я ведь совсем недавно думал иначе: как плохо, что они исчезли…"
       Уже миновав ревизоров и таможни (а их мы описывать не станем, ввиду того, что ничего убийственного без золота быть не могло, а деньги спрятаны с умом), он особенно погрузился в эту возникшую, хоть и вовсе не новую, проблему.
       Больше всего донимало то, что они, не дай Бог, сильны и агрессивны. "Пресечь раз и навсегда их поползновения – это нечто среднее между уголовными деяниями и отважной борьбой. Но у нас ведь не кинофильм, где сплошные чудеса, а реальная жизнь. Что касается денег, то заплатив Саше больше, чем я наметил, можно только вызвать у него подозрения. А ведь мама могла и неверно передать разговор проходимцев с Сашей. И можно ли вообще рассчитывать на Сашу? Стоит ведь только в дальнейшем как-то засветиться или теперь хоть чуть-чуть проболтаться…"
       Постепенно он пришёл к верной мысли, что посоветоваться можно только с мамой. "Да разве я с мамой советуюсь?! Что же я говорю такое? Мы ведь единое целое. Я теперь мечтаю, в сущности, об одном: добраться домой! И больше я ничего не хочу!"
       С такой мыслью он вошёл в вагон, и с этой же простейшей мыслью оказался на столь знакомом Южном вокзале. Однако это вовсе не значит, что весь путь Иван только об одном и думал. Но сколько бы он ни размышлял в пути о фантастических поворотах в жизни, о её практической стороне и о том, как трудно перебросить теперь мост между чудесами и дальнейшей судьбой, разговор с мамой по телефону не уходил из головы. Так что и впрямь, слишком уж важно было оказаться дома. "Правильно! Дома решение найдется, и всё прояснится и устроится наилучшим образом".

––– . –––

       К дому он подошёл, испытывая большой дискомфорт: жажда, усталость, всё та же неопределённость положения, и что-то ещё томило его… Ну конечно, такая простая вещь – объяснения с Альфредой. Ему даже показалось, что он чувствует теснение в груди, а такого ведь сроду не бывало. И кроме всего этого, опять планы, ближайшие и дальние. Иван заставил себя успокоиться, и сразу стало гораздо легче, когда он вспомнил, что достижения у него всё-таки тоже есть. Прежде всего требовалось попытаться составить хоть сколько-нибудь верное представление о проклятых Жорже и Серже. Как хотелось бы Ивану в этом вопросе верить именно Бродскому. Дело ведь не в симпатиях и антипатиях к этому человеку, с которым он теперь связан надолго. А почему же хочет он довериться Бродскому? Это трудный вопрос. Но все-таки Бродский и видел их, и через Виталика имеет о них представление…
       Иван не хотел сию минуту немедленно оказаться в квартире, а шёл, не торопясь и задерживаясь на лестничных площадках, но готовый при звуках чьих-нибудь шагов или голосов тут же продолжить путь. Очень уж хотелось ему прежде, чем обнять маму и оглядеться в родном доме, иметь хоть какую-нибудь точку зрения о том… "А о чём собственно? Что я могу решить за несколько минут? И что дадут ещё какие-то секунды пребывания вне квартиры? И много ли будет проку в этих мною придуманных на ходу версиях, точках зрения?.. Нет, трудной беседы не миновать, но зато мы настолько родные люди, что можем говорить вполне искренне и с большим пониманием. А более никто, включая и Альфреду, для такой беседы не подходит. Но чем беседа откровеннее, тем хуже она может сказаться на здоровье мамы…"
       – Ну да ладно, Иван Петрович. Стоять-то перед дверью ещё меньше проку.
       С этими словами, произнесенными очень тихо, он вставил ключ в скважину.
       – Кто это? – услышал он голос матери. – Ты, Ванюша? Ответь же…
       – А кто же ещё может быть? – улыбнулся он, появившись и тут же закрывая двери и запирая все замки.
       – Да хотя бы Инга, – отвечала Наталья Ильинична.
       Взглянув на сына, она тут же продолжила:
       – Кто же лучше тебя знает, что у нее есть ключи от квартиры?
       – Что верно, то верно. Но сестричка у нас редкая гостья. Да и время не подходящее.
       – Как дела, родной мой? – спросила Наталья Ильинична, обнимая Ваню.
       – Всё более или менее в порядке. Но главные-то дела наши, похоже, не в Москве… и даже не на подворье Варвары Фёдоровны, а где-то здесь, в центре Харькова творятся. Как ты считаешь?
       – Об этом позже. Ты, если сегодня пойдёшь на службу, то перекуси и отдохни маленько. А вообще-то лучше и вовсе не ходи. Я, правда, ваших правил совсем не знаю. Но приходилось слышать, что в иных НИИ есть учёные, до тебя, сынок, не дотягивающие, зарплату имеющие побольше, хоть и мы с тобой не голодаем… да, так о чём я? Ах, как же я?.. Вспомнила! На работу-то они вовсе не ходят.
       – Я работу бросать не собираюсь, хоть мы, мамочка, далеко не самые бедные, особенно теперь… А насчёт бесполезных высокооплачиваемых учёных мы с тобой не раз говорили.
       При этих словах он надел взамен башмаков любимые тапочки и прошёл в свою комнату. Появившись через минуты три, он положил 30 тысяч американских долларов на столик и сказал:
       – Ты, мамочка, когда я пойду на работу, пересчитай ради развлечения и спрячь понадёжнее. В том, что ты не забудешь, куда спрятала, я не сомневаюсь.
       – Да, сюрпризы со всех сторон…
       – Это малая часть. Остальное у Бродского в сейфе. Причём, то, что в сейфе, – в свою очередь лишь малая часть наших богатств. Вопрос же о том, сделают ли сокровища нас счастливыми, – это ребус весьма запутанный.
       Они взглянули друг на друга, понимая без слов, что вечером много будет разговоров.
       – Я, Ваня, приготовлю лёгкий завтрак. А ты передохни пока. Ну а после завтрака тогда ступай на службу.
       Сразу после этого она ушла из коридора, не забывши прихватить пачки с деньгами. А Ваня стал обозревать родное жилище, не переставая размышлять о разных вещах. Но все мысли были или избитые или представляли трудно решаемые житейские задачи при сказочных обстоятельствах. А случалось и так, что одно не исключало другое. Например, вопрос о том, что сулит переселение в Москву на постоянку. И сколько месяцев жизни?.. Да нет, в месяцы не уложиться… Сколько лет жизни придётся ухлопать? – вот в чём гигантская проблема! Но главная ли? А женитьба и создание собственной семьи? А дальнейшая работа? И можно ли в принципе совместить науку и постоянные интеллектуальные упражнения с построением "красивой жизни"? Деньги, конечно, ключ ко всему. Или, точнее говоря, ко всяким житейским делам, именно к житейским. Это в наши дни, да и в какие угодно дни, вероятно, – тот фундамент, на котором зиждется успех, любой успех… Да нет, едва ли… А уж великое счастье на этом фундаменте точно не построишь…
       Потом он стал прикидывать, что даже если в тридцать начать восхождение, то это ещё не поздно, тем более, что славы он не ищет при всех обширных планах. Снова и снова выплывали деньги. Не зря, видно, зовут их всеобщим эквивалентом "премудрые" марксисты-экономисты. "А они, деньги-то, вроде бы есть, но при этом их пока что нет. Чёрт знает какое переплетение…"
       И пока он так несколько минут ходил по своей комнате и коридору, то, конечно же, всё время чувствовал, что думает не о том, что сейчас главное. "Занозу надо сперва вырвать! Избавиться от помехи любой ценой… А какой ценой? Убить мерзавцев? Нанять телохранителей?" Минут пять ещё продолжалась эта круговерть мыслей. "Какие глупости! Я же от этого бесконечно далёк. А потому надо стоять на земле твёрдо. Не парить в небесах… И не заглядывать в преисподнюю…" Все слова казались или избитыми штампами или пустыми восклицаниями. И сколько бы он ни подбадривал себя, всё равно получатся лишь лозунги, призывы или реплики вроде "эврика!" Или "спокойствие, Ваня!" Или "без паники"… А чтобы вырвать занозу, надо сперва безошибочно знать, как это сделать А уж потом… и конечно же, не своими руками… и без членовредительства…"
       – Завтрак готов, Ваня!
       Он вздрогнул, хоть и ждал этого сигнала. Ясно было, что пока он бродил по квартире минут десять или двенадцать, никакой план у него не мог созреть. Но ближайшие действия, самое общее их направление на сегодня – это было ясно. За завтраком огромного разговора не затевать – это раз. Попросить маму за время его отсутствия припомнить получше именно то, что она сама видела. "А вообще-то и слова Саши не мешало бы уточнить. Хотя едва ли это возможно". Следующее: на работе он должен выглядеть безупречно, представить отчёт, хоть командировочные всё равно не дадут. "Да чёрт с ними! Большой ли от них прок? Вот так примерно, а уж потом, вечером, будем пытаться понять, кто они такие и чего от них ожидать".
       Несмотря на то, что голос Натальи Ильиничны застал его среди хаотичных и неприятных, чуть ли не лихорадочных соображений, но всё-таки он твёрдо знал, о чём попросить маму во время завтрака. Беседа вышла интересной, хоть они и понимали, что при спешке прийти к каким-то выводам трудно. Поэтому Ваня окончательно решил, а Наталья Ильинична согласилась, что этот разговор всего лишь подготовка к вечернему долгому собеседованию.
       – Дело в том, – спокойно говорил Иван, – что я этих выродков никогда не видел. А сведения о них оказываются противоречивыми. Виталик их боится и обходит десятой дорогой, но даже он, если вникнуть, не считает их ни умными, ни какими-то адскими мафиози. То, что он их боится, говорит больше о его бессилии и трусости. Теперь дальше. Саша, хоть и смелый и имеет друзей среди бойцов-спортсменов, не слишком принципиальный человек и легкомысленный.  А кроме того, всё что он по телефону говорил, отчасти сомнительно, и даже весьма. Более всего можно доверять в этом вопросе Бродскому. Хоть он и далёк от уголовного мира, но всё-таки знает жизнь. Он, безусловно, Виталика презирает, но менее всего хочет, чтобы зятя зарезали. И он, Бродский то есть, наблюдая их короткую беседу с Виталиком, не пришёл к выводу, что это… ну как бы поточнее сказать?.. короче говоря, не те они люди, которые вызывают у всякого трепет и при этом слов на ветер не бросают. Таким образом, вопрос малость запутанный. Придётся, мама, нам вечерком в этом разбираться.
       – Да, здесь ты прав, сынок. Что бы ни говорил Петя, а надо самим думать. Хоть Петя, конечно, очень заинтересован, чтобы мы твёрдо стояли на ногах и чтобы у нас положение было не только надёжное, но даже процветающее. Так что он преуменьшать опасность не будет, на его мнение можно положиться. Ведь зачем-то эта шпана приехала. И мы должны думать, как защищаться.
       – Вот как мы поступим. Я сейчас пойду трудиться, а ты пока… да что же это, чёрт возьми творится? Откуда у меня забывчивость? Сроду ведь не бывало.
       – Нет у тебя, Ваня, никакой забывчивости.
       – Одним словом, мама, я тебя покидаю. А ты в моё отсутствие сделай две вещи. Первое – это звонок Бродскому. У нас ведь всё записано, а потому ты без труда разберёшься, как ему звонить в Москву. Скажи ему, что всё в порядке, и пусть твёрдо знает, что из тисков бедности и тесноты он непременно вырвется.
       – Хорошо, Ваня. Обязательно сделаю. Но меня, как и тебя, угнетает всё-таки вот эта самая расплывчатость общего положения.
       – Да что там говорить, мамочка… Но Бродского надо очень беречь, – улыбнулся он.
       – Я твой цинизм всерьёз не принимаю, – ответила она тоже с улыбкой. – А что ещё сказать?
       – Ну пусть квартиры подыскивает. А точнее, приценивается. Да, чуть не забыл… Когда ученики появятся, ты всё равно сразу цепочку не снимай…
       – Я так и делаю. А ещё-то что?
       – Альфреде позвони, пожалуйста. И скажи, что я жив-здоров, в отличной форме. И в ближайшее время встретимся. А всё остальное вечером обсудим спокойно.
       –  Хорошо, Ванюша. Иди трудись, да не забывай по сторонам поглядывать.
       – До очень скорого свидания, мама, – сказал он, быстро покидая квартиру.
       Ходил он теперь с оглядкой, поскольку пребывание двух негодяев в Харькове было бесспорным фактом. А ведь они могут найти друзей-сообщников и здесь… Он даже остановился на несколько мгновений, но тут же решил, что надо как можно скорее добраться до работы. "Не зря, видно, пролетарский писатель про "жёлтого дьявола" что-то рассказывал".  Ваня уже не знал, о чём думать, о чём заботиться в первую очередь, как поддерживать и дальше собственную форму. Пока это было единственное, что его чуть-чуть радовало, – "хорошая форма" присутствовала. Он даже стал было загадывать: "Вот если ни разу не споткнусь, добираясь на работу… и там всё будет в полном порядке, а работать буду в полную силу, то непременно всё наладиться… А как же может наладиться, когда эти двое?.."
       Тем не менее, несмотря на все эти обрывки мыслей и на возникающие в голове какие-то картины и соображения, он действительно добрался до своего служебного помещения без единой "помарки" и быстро. Конечно, Харькову далеко до Москвы и обстановка разная. Но и здесь есть где спотыкаться в метро и на перекрёстках. И решения надо принимать (при всех помехах, опасениях и тревогах) о том, как проще и скорее двигаться.
       Войдя в вестибюль, он зачем-то причесался, одёрнул куртку, кивнул вахтёрше очень вежливо и пошёл к себе, кивая тем, с кем хорошо знаком, а иной раз и другим. Впрочем, людей было мало, так как давным-давно текла уже "постперестроечная жизнь".
       Правда, когда повстречался он с сослуживцами-интеллектуалами, среди которых были и любители весёлой шутки, то как бы вдохнул привычный воздух, хоть сам мало подходил для игры в КВН, да и не знал путём, что это такое и с чем едят. Но рассмешить собеседников, случалось, он умел. Вообще сослуживцы его любили, так как человек он оригинальный, не мелочный и обладает многими другими достоинствами. Странно, пожалуй, после того, как читатель столько узнал о нашем главном герое, снова рассказывать о его характере. Но сейчас не повредит сказать об этом несколько слов, так как Иван Петрович вынужден был поддерживать привычный тон и манеру. А ведь если бы кто-нибудь узнал о его невероятных приключениях и о том, в какую полосу жизни он зашёл…
       Отчитался Иван Вайнштейн очень успешно, даже удивив иных глубиной проникновения в сущность проблем. Документы были в идеальном порядке, денег он и не подумал просить, но и обходить полным молчанием этот вопрос не стал. А то выйдет так, что ему съездить за свой счёт ничего не стоит. Побеседовал он и с коллегой Борисом Степановичем по поводу предстоящей покупки машины, причём и здесь старался выглядеть не богатым, но и не перечёркивать саму идею приобретения автомобиля.
       Оттого, что приходилось в разных разговорах, начиная от Бродского и кончая этим очень неглупым приятелем-сослуживцем, как бы балансировать, он безумно уставал. А ведь теперь получалось так, что все главные дела жизни были впереди, и поди знай, когда и каким образом они устроятся. Очень трудно двигаться к цели с постоянной оглядкой. А тут ведь не только осторожность надо проявлять и следить за собой на каждом шагу, но и сама цель весьма расплывчата. И всё-таки нашлись силы для работы.
       Спускаясь в метро в начале восьмого, Иван более всего хотел добраться до своей квартиры, как и тогда, когда возвращался из Москвы. Почему-то именно на подходе к дому многое вспоминалось, включая и страшные дни раскопок и переносок. При этом вспоминались и угнетали его не сами обстоятельства, которые были бесспорны и о которых забыть невозможно, а именно неприятные нюансы или даже, если говорить точнее, те особенности его положения, которые были очень тяжёлыми и создавали трудно разрешимые проблемы, а то и вовсе неразрешимые, о чём лучше было не думать.
       Вот и сейчас, как раз на подходе к дому три занозы вонзились в его мозг. Во-первых, что сказать Альфреде о планах жизни, о настроении и ещё о многих вещах. Второй вопрос и того хуже: если мама будет выходить гулять или реагировать на звонки с опаской, то это очень плохо скажется на её здоровье. А третье-то и вовсе как удар молотом, хоть мысль эта была и не новой. Ведь если Варвара Фёдоровна помрёт, то не только слитки и драгоценности пропадут, а может случиться что-нибудь и похуже. Наткнувшись на сказочное богатство, тут же соседи припомнят его визиты. А уж если начнётся делёжка, то тогда совсем ничего хорошего ждать не приходится. Не приведи Господи, дойдёт до милиции такой невероятный факт… Здесь фантазия его упиралась в некий тупик, но как бы ни старался он представить дальнейший ход событий, страх его только увеличивался. А ведь в этих фантазиях ничего не было запредельного, бесконечно далёкого от жизни. И его "остров Монте-Кристо" много сулил несчастий.
       Очнувшись от этих ужасных мыслей, подошёл он к подъезду. Часы показывали 19:45, а дома ждал не только ужин, но и тяжёлая беседа на несколько иную тему. Единственное, что давало силы, так это понимание того, что о чём бы ни зашёл разговор, никто из них упрёков не услышит. Да, любовь к родному человеку – великая сила.

––– . –––

       – Ну что, Ванюша, сперва ужин или сразу побеседуем?
       – А совместить нельзя?
       – Ты ведь знаешь, что это не совсем наш стиль. Нам лучше всего говорить о серьёзных делах, когда кругом чисто и посуда помыта… Да и вообще лучше не на кухне беседовать. Сие, конечно, не значит, что за едой мы должны так уж старательно обходить острые углы.
       – Согласен. Давай поедим, а потом сядем в комнате… Можно даже на бумаге записать, о чём говорить, что уже обсудили, что предстоит решить.
       Ужин был особенно хорош: салат, мясо очень вкусное и без костей совершенно, оладьи, которые не остыли, дожидаясь едоков в закрытой чудесной мисочке. Ну и чай, разумеется, с конфетами. Правда, чаёвничать на Руси принято попозже и долго, но на сей раз было известно заранее, что чаепитие не перейдёт в воспоминания.
       – Как ты, Ваня, говоришь? Расслабуха? – рассмеялась Наталья Ильинична. – Но мы с тобой знаем, что в 21:00 будем не воспоминаниями заниматься, а глядеть вперёд. Само собой, если потребуется, то и припомним всё, что нужно.
       – Понимаешь, мама, жизнь наша с тобой теперь такова, что о самом главном нам легче всего друг с другом говорить. Но ведь есть люди, которые в одиночку груз тянут.
       – Но, может, не такой тяжёлый?
       – Случается, и потяжелее. Тайны ведь бывают не только великие и необыкновенные, но и смертельно опасные. Я, правда, иной раз думаю, что и здесь, в центре города, и у Варвары Фёдоровны…
       – Ваня! Не увлекайся, хоть я тебя, конечно, не подгоняю. Ешь спокойно, но помни, что у нас мало времени. Не ты ли предложил сперва поесть, а уж потом…
       – Боже, мамочка, что бы я без тебя делал?
       – Ну, хорошо. Довольно ещё у нас времени.
       Ужин продолжался, а часы тикали. Впрочем, именно в девять вечера Наталья Ильинична сидела на диване, Ваня восседал в любимом переносном плетёном кресле, а между ними на столике лежал небольшой блокнот с отрывными листами и два карандаша.
       – Давай сперва поговорим пару минут о том, что просто. У нас есть два нарядных ларя. Они стоят вплотную к стенам, так как ножки не на краю и остаётся место для плинтусов. Когда-то или твой дед или Петя, не припомню точно, кто из них… ну да ладно… сделал на задней стенке карманы из плотного картона, которые не мешают прижимать лари к стенам. Между прочим, как раз на одном из этих чудесных ларей стояла легендарная полка, перевернувшая всю нашу жизнь. Отодвинуть лари от стен и мне по силам, что я и сделала. Когда в каждый из карманов я опускала по 12500 долларов, тщательно завёрнутых и стянутых резинками, то лари с лёгкостью стали на прежнее место…
       – Потому что задние стенки этих ларей заметно утоплены внутрь, – легко сообразил Ваня и сделал тут же досужее, но любопытное замечание. – Интересно, что мебель играет огромную роль в нашей жизни с тех пор, как начались чудеса.
       – А задолго до чудес? Вспомни часы с боем, – печально сказала Наталья Ильинична.
       – Вернее будет сказать, что чудеса начались чуть ли не сто лет назад. Знаешь, был бы я сочинитель-писатель, то уже имел бы материал на несколько романов.
       – Но при всём при этом ты обещал не отвлекаться. Ты ведь просил меня пересчитать и разместить все эти, как ты дал понять, смехотворно малые суммы.
       – Правильно. И ты разместила 25000 американских долларов, остроумно придумав места для хранения, а на остальные пять тысяч, – рассмеялся Ваня весело и заразительно, – купила помаду, тушь для ресниц и пудру… Или же побывала в кафе с подругами.
       – Не угадал. Косметики у меня вдоволь. А с подругами вижусь редко. В гости же  их не зову, особенно после того, как вход в нашу роскошную квартиру стал сложной процедурой.
       – Как хорошо, мамочка, что ты не растеряла своего чудесного юмора.
       – Спасибо, Ванюша, на добром слове. Но мы ещё не завершили первый, самый лёгкий, пункт нашего тяжёлого разговора. Если ты и упустил что-нибудь, то я за тебя додумала. Пять тысяч долларов в нижнем ящике левой тумбы твоего письменного стола. Нам ведь, кажется, придётся охрану нанимать…
       – Даст Бог, всё образуется. Тем не менее, пойдём дальше. Чудесное у нас взаимопонимание.
       – Конечно. Я не только все твои поручения выполнила, но кое-какие сообщения имею. И всё-таки идём по порядку.
       Скажем уже здесь, что можно было обойтись без бумаги, а если уж писать темы разговоров, то только одну строчку. А завершив разбор пункта, поставить птичку. Но скоро стало ясно, что, только первый пункт поддаётся такой простой "регистрации". Мало того, только в этой беседе, а дальнейшее хранение и опасно и бесполезно. Тем не менее, беседа продолжалась.
       – Знаешь, я иногда вспоминаю, что когда сдавал экзамены, никак не мог понять, с какого вопроса начинать работу: с лёгкого или с самого трудного. Это касалось и устных экзаменов и письменных. Постепенно я пришёл к выводу, что начинать надо только лишь с лёгкого. За исключением того случая, когда обязан писать сразу набело и не знаешь, сколько места займёт решение.
       – Но можно и тогда каждое задание на отдельном листике…
       – И бумаги в обрез…
       – Ах, Ваня! Неужели ты думаешь, что я забыла этот твой принцип? Ты ведь со мной всегда делился своими мыслями. И после того, как мы расстались с Петром, я ещё долго помогала тебе, пока не наступил момент, когда уже не могла за тобой угнаться. Ты и на пианино учился, но я поняла, что так или иначе выберешь математику. И это не беда, математика – это так же высоко и прекрасно, как и музыка…
       – Так кто же из нас отвлекается, мама? – спросил он печально, но тут же спохватился, чувствуя что вот-вот в глазах её появятся слёзы от этих прекрасных и вместе с тем тяжёлых воспоминаний.
       Очень скоро Наталья Ильинична справилась с собой, после чего беседа пошла у них более живо. Довольно долго они обсуждали вопрос о её звонке к Бродскому. Мы же здесь приведём лишь заключительную часть столь запутанной темы. Беседа эта состоялась совсем недавно, часа два с половиной назад, а потому совсем свежа была в памяти…
       – Понимаешь, сынок, мне очень трудно вести с ним переговоры, как с посторонним партнёром. Слишком уж это не чужой человек нам всем, а более всего Инге. А потому я твёрдо обещала ему, что сотрудничество продолжится.
       – Да оно и не может теперь не продолжиться. Мало того, нас теперь связывают многие нити.
       – Но сил-то ни у кого не прибавляется, а ждать, как ты понимаешь, очень тяжело, тем более на седьмом десятке. Но я ещё не досказала тебе самое главное из разговора с Петей.
       – Догадываюсь, о чем речь.
       – Совершенно верно. Когда мы закончили довольно трудный разговор о финансах, отчислениях, квартирах, старательно избегая слов типа "золото", "сотни тысяч" и прочих подобных… даже не припомню всё, то я уже хотела было прощаться. Но тут меня словно током ударило, и я спохватилась, что…
       – О Жорже и Серже забыла, то есть чуть было не забыла. Правильно?
       – Да… Но потом, когда всё же закончился разговор и я положила наконец трубку, то малость отлегло от сердца. Он, конечно, тревожится и о Виталике, и о нас… и об Инге думает. Но о себе, может быть, переживает более всего.
       – И что же он говорит?
       – Не перебивай, Ваня. После долгих раздумий и после всех разговоров с Виталиком, из которого он клещами тянул правду о том, что стряслось на самом деле… Впрочем, это всё насчёт Виталика тебе известно. Но сейчас Бродский считает, что бандиты эти слабоваты. Конечно, это всего лишь его мнение. Но он видел их лучше, чем, предположим, я. Хотя я ведь ещё не досказала…
       Они уже поняли, что по порядку идти не получится, но Ваня не выпускал карандаш из рук и делал бесполезные пометки.
       – Понимаешь, мама, столь долгий разговор, в котором надо рассмотреть так много вопросов, не может быть ни слишком уж системным, ни последовательным, ни методичным. Но давай закончим пункт программы "Бродский". Если разобраться, то всё окутано туманом. Согласен ли он ждать ещё два-три месяца? Почему он считает бандитов слабыми? Ведь Саше Солошенко так не показалось.
       – Ваня, на эти вопросы ответов не существует. Но он наблюдал и слушал их, возможно, минут десять, а даже если чуть меньше, то много знает от Виталика. В конце концов, он знаток и московской и украинской жизни. Но я перескочила через один из твоих вопросов. Он подождёт сколько нужно, так как твёрдо верит в удачу. Вот ещё одно соображение. Если бы он хотел только лишь устроить свою жизнь, то приехал бы один или с дочкой и уговаривал бы нас дать ему один или два бруска. Нет, два это уже чересчур, но пусть хоть один. А дальше продал бы и сказал нам, что он наш должник по гром жизни. Даже стал бы потом выкраивать, как вернуть нам часть выручки. А на то, что взял бы себе, можно как-нибудь отселить Ирочку, ужасного Виталика и Мишу с Гришей.
       – Так он это может и сейчас сделать на деньги, что у него в сейфе. Нет, мама, здесь клубок проблем. Если бы я говорил не с тобой, а с каким-нибудь компаньоном, напарником или даже с другом, то я бы сказал следующее: "Ты полагаешь, что всё будет в порядке? Тогда под твою ответственность…" Нет, и из этого ничего бы не вышло. Давай тогда считать, что Бродский вернее судит об этих зверьках, чем Саша Солошенко…
       – А о том, что я сегодня видела днём, я так и не рассказала. Но это придётся обсудить совсем коротко… Взгляни на часы! Вышла я на наш любимый спуск поглядеть на продавцов картин, подышать воздухом. А то ведь тоскливо бывает дома одной… И я увидела, что эти самые "зверьки" сидят на одной из скамеек. Что-то они пили, жрали, как ты выражаешься в таких случаях, бутерброды. А закончивши трапезу, стали курить. Я поспешила затеряться среди продавцов и покупателей картин, но следила за ними. Указывали они пальцами на наш дом или нет – этого я не заметила. А когда их не стало, быстро вернулась домой.
       – А как ты успела столько? И приготовление обеда, и беседа с Бродским, и размышления, и прогулка…
       – И звонок Альфреде, – спокойно сказала Наталья Ильинична.
       – Потрясающе! И что же она?
       – Рада, что ты вернулся, ждёт тебя. Но я не могла выбрать верный тон. Я ведь вижу, Ванюша, что это важно для тебя, даже очень важно. И я не могу сейчас ни тебе, ни Альфреде говорить… одним словом, торопить события. В конце концов, когда ты родился…
       – Отцу моему было много лет?..
       – Но это не помешало тебе стать незаурядной личностью. И для меня теперь нет прекрасней мечты, чем твоя счастливая жизнь, с золотом или без такового… Бедствовать мы не будем.
       – Ах, мамочка! Ведь золото это держит нас в плену в любом случае, хотим мы этого или нет. Позвони завтра Варваре Фёдоровне.
       – Хорошо. Непременно позвоню.
       – Что же нам осталось решить?
       – Ума не приложу. Вроде всё решили, во всём разобрались…
       – А с мёртвой точки не сдвинулись.
       – Нет, отчего же? Мы твёрдо верим, что в ближайшее время, за месяц-другой многое в нашей жизни наладится и будем смело глядеть вперёд. Хотя незваные гости сами ведь не уедут.
       – Это отчасти даже хорошо. Саша-то Солошенко никуда не исчез. Хотя пользоваться его услугами опасно, потому что, повстречавшись снова с бандитами и видя их настырность, он заподозрит что-нибудь. Мало того, если я дам ему пять тысяч долларов, чтобы отбиться, то значит – мне есть что охранять.
       – Как это называется, Ваня? Ах да, вспомнила: оптимальное решение. Дай ему две тысячи.
       – Он и за две тысячи не станет моим телохранителям. Так что и это не поможет. Да и я не потерплю, когда ходит по пятам "охранник тела". Чёрт знает куда меня заносит, совершеннейший бред. А если рассказать ему правду, то это самоубийство. Через несколько дней об этом могут знать очень многие, включая милицию. Он и "попьяне" может проболтаться друзьям-спортсменам, которые менее всего любят соблюдать спортивный режим. Одним словом, хоть Саша у меня друг детства, я не слишком на него рассчитываю. Конечно, тысячу долларов… непременно надо позвонить ему, чтобы вручить эту тысячу за то, что совершил приятную поездку. А сейчас, мама, спокойной ночи!
       – Спокойной ночи, Ванюша! Именно спокойной! Может быть, само всё устроится. Плюсы ведь тоже есть в нашем положении, не одни только минусы и дыры.
       – Будем надеяться.
       И они разошлись по своим комнатам. "Золотая лихорадка" продолжалась, но ни мать ни сын не считали собеседование напрасным. Даст Бог, найдётся управа на незванных гостей. После беседы на столике лежал листик, а на нём короткие пять пунктов с пометками и поправками. Возле каждого пункта, кроме "незванные гости (Жорж и Серж)", стояли птички. Пока желали друг другу спокойной ночи, листик был уничтожен, а переносные кресло и столик установлены на свои законные места.
       Конечно, неплохо, что решилось с грехом пополам большинство вопросов. Можно было утешиться и этим, невзирая на то, что решения какие-то не полные, а частичные, искусственные. В этом смысле и главный вопрос не отличался от остальных. Ясно было, что проблему незваных гостей нельзя решить частично. Слабость свою ублюдки с лихвой могут перекрыть подлостью, хитростью и наличием свободного времени. Мало того, могут и позвать на помощь кого-нибудь.
       Так что едва ли ночь сулит покой и полноценный отдых, который так необходим и которого Наталья Ильинична и её сын так желают друг другу. Потому и весь разговор был сумбурный, лихорадочный и подчас смешливый. Потому и пункты не получались и наползали друг на дуга. Вся надежда на то, что ночь вернёт силы и бодрость.