Глава XIII - А воз и ныне там

       После столь благополучной развязки необыкновенного приключения стала слишком уж очевидной необходимость колоссального и немедленного рывка. То, что Жоржа и Сержа непременно и довольно скоро выпустят, казалось очевидным. И тут-то неожиданно вспомнилась ему мелкая вроде бы деталь, которая сыграла роль в его решении. Снова психологические изыски и взгляд на всё положение в целом со стороны, – всё это мешало ему придумать план. А нет плана – не будет и продвижения. Но эта самая деталь, словно заноза, не покидала его мозг, как бы он ни старался составить хотя бы неоконченный, но всё-таки всеобъемлющий план действий. Усталость выдерживать без конца трудно, а то и вовсе невозможно. И потому на другой день после тягостного, но благополучно завершившегося пребывания в милиции, в перерыв, покинув минут на двадцать служебное помещение, Иван Петрович нашёл без особого труда свободную лавочку. Это микроскопическое везение стало, похоже, началом в новой цепи удач. Можно считать, что везение не покидало его до самого финала удивительных событий. Но если кому-то придёт мысль, что оставшийся путь будет легким по сравнению с тем, что он уже пришёл, то это, конечно же, заблуждение.
       Итак, Иван Вайнштейн размышляет , а мы попытаемся, как не раз делали, воспроизвести один из фрагментов его трудных, даже мучительных, соображений. "Ясно, что ещё месяц-другой топтания на месте без результата, и финал будет не просто печальный… Ладно, довольно уже было страхов, страданий, бесед… О, Боже, надо ведь и об этом ещё думать. А что же изменится, когда их выпустят? Ах, вот в чём дело! Вспомнил! Но как же я мог забыть не только об этом, но и о своей идее, столь тесно связанной с этой вроде бы микроскопической деталью?.." Здесь он, прежде, чем продолжить свои мысли и составление программы действий, испытал тяжёлое потрясение. Суть его состояла в том, что такого, сколько ни вспоминай, отродясь не бывало…
       Конечно, можно сказать, что всё когда-то с нами случается в первый раз. Впервые в жизни у старика бывает инсульт. Впервые человек может оказаться на грани нищеты. Может кто-нибудь вдруг сообразить, что крыша в его избе вот-вот рухнет, а он и не замечал… Да мало ли что ещё?.. Но всё же такого рода провал, да ещё к тому же у человека, который даже вообразить не мог, что в расцвете сил вдруг (именно вдруг!) такое может случиться… Что же происходит? Ведь покинув благополучно милицию, он твёрдо знал, что не позднее завтрашнего утра позвонит Петру Владимировичу, чтобы сообщить то, что связано с двумя мерзавцами. А далее предложит как можно скорее приехать в Харьков, чтобы затем вместе с мамой, которая завтра должна быть дома, чего бы это ни стоило, обсудить новую поездку в Москву не менее, чем с тремя слитками. Конечно, Наталья Ильинична и её бывший муж могут испытать многие трудности и преграды разного рода, пытаясь провезти в Москву три слитка. Но важно-то совершенно иное: более полутора суток пролетело, а все силы без остатка он отдаёт работе. Другая же, чуть ли не ставшая для него проклятьем, сторона его теперешней жизни словно куда-то провалилась часов на сорок. Невозможно такое представить, но факт есть факт.
       "Дело ведь не в том, что я в течение чуть ли не сорока часов не позвонил Бродскому. Нет, вовсе не в том! Важно то, что я непостижимым образом забыл позвонить. Но и это не всё: ведь разговоры с мамой за эти примерно сорок часов были по её инициативе… Господи, а как же мы говорили и о чём? И здесь, похоже, провал, хоть я, постаравшись, и смог бы вспомнить. Если выяснится, что совместить работу с "золотой лихорадкой" невозможно, то мне крышка… И в поворотах моих мыслей, и в ближайших планах, и во всём, что творится, я чувствую, что невозможно… А что невозможно? Рвать себя на части – вот что! Именно в этом дело! И твердить без конца нельзя, что всякое промедление смерти подобно. Ну, а что до этой самой занозы, то в чём же она? Да всего лишь в том, что Бродский должен знать данные этих мерзавцев, чтобы в Москве каким-то образом управиться с ними… Да, но и это есть бред чистейшей воды! Нет, Ваня, если так пойдёт дальше, то ты не выдержишь! А Альфреда?!"
       Возвращаясь в своё рабочее помещение, он чувствовал, что походка его не твёрдая. Хорошо, что продвижение в работе было колоссальное. А потому можно было не только собраться с мыслями, но взять лист бумаги и записать всю совокупность проблем. А поможет ли это? Наконец-то, малость успокоившись, Иван Петрович осознал ряд простых вещей, а ход его умозаключений стал приобретать привычные очертания. "Что-то ведь должно быть в теперешнем моём положении важнее всего остального?.." Но выяснялось, что и таких пунктов, важнейших из важных, вовсе не один. "Хорошо, что запас прочности по части работы велик. А раз так, то воспользуемся теперь этим вот чистым листом бумаги." Надо было переписать кратчайшим образом все проблемы, что сшибаясь в мозгу, лишают сил и верной ориентации. "И потом уже, – принял он решение, – можно точно установить, что сделать чуть позже, что немедленно, а что сию секунду. Вот так!"
       Тем не менее, на бумаге появился не список проблем, а список имён, а точнее – действующих лиц нескончаемой истории. Конечно, и такой список мог оказаться излишне длинным и сумбурным. Он припоминал то работников милиции, то проводников и ревизоров в поезде, то благороднейшего Ивана Васильевича Емельяненко, то покупателя золотых слитков в Москве. Люди самые разные: и те, что видишься с ними каждый день, и такие, каких больше в жизни не повстречаешь. Но список всё же появился, и в нём осталась небольшая группа людей, довольно разных по интеллектуальному уровню, характеру и отношению, которое они имеют к прошедшим или к предстоящим событиям. Имелись и краткие приписки, причём каждая строка влекла за собой какие-то умозаключения. Неожиданно, пожалуй, и для него самого Ивану открылся целый ряд бесспорных выводов.
       Эти умозаключения мы приведём, но трудно гарантировать, что какие-то из выводов Ивана не будут нами пропущены, хоть большинство из них носило теперь практический характер. И главное – открывался путь к достижению конкретных целей, какой бы причудливой ни казалась ему вновь и вновь вся совокупность обстоятельств.
       Например, стало ясно, что посвятить Ивана Васильевича в подлинную суть происходящих событий было бы грубой ошибкой. Работу же надо продолжать на протяжении ещё около недели, а затем взять отпуск. Ну а уж когда наступит черёд прощания с родным городом, необходимо сделать очень красивый подарок этому благородному человеку и оформить всё с большим тактом. Тогда же, конечно, легче будет и объяснить всё, что произошло. И пусть станет ясно, что сокровища Ивана Вайнштейна и его матери не бросают на их облик даже малейшую тень. И Ивану Васильевичу не придётся сокрушаться, что он так убедительно опровергал, а точнее отбросил как безумную и не относящуюся к делу саму мысль о сокровищах.
       Далее требовалось сделать некоторые умозаключения по поводу того, каких ещё выходок можно ожидать от Жоржа и Сержа, даже если вообразить, что в ближайшее время они будут на свободе и смогут беспрепятственно бродить по Харькову. Можно было сделать вывод, который представлялся бесспорным: искать встречи с Иваном Вайнштейном и его матерью они не станут. Вытекало это хотя бы из того, что новый привод в милицию если сулил им отправку в Россию, то не в Москву, а гораздо дальше на восток. Не могли они не заметить и того, что Иван успел рассмотреть кое-что из протоколов и теперь знает о них больше, чем прежде. То, что ему известны стали их имена, отчества и фамилии, – об этом им не трудно было догадаться. Но могли же они предположить что-нибудь и поинтереснее из того, что он раньше не знал, но успел рассмотреть. Нет, опасности они пока что не представляли. А если, вернувшись в столицу России, начнут дёргать беднягу Виталика, то об этом сейчас не стоит слишком уж беспокоиться, но в принципе меры принять в дальнейшем не сложно.
       Идём дальше. Даже если Саша Солошенко вздумает отдельно оценивать новую услугу, то должен сегодня же отправиться за Натальей Ильиничной. Позвонить же маме он решил немедленно, что и осуществил тут же, не покидая своего рабочего места. Решение не шарахаться, а рассматривать всех участников событий и всё, что с ними связано, очень методично, – такое решение едва ли можно было осуществить. Но всё-таки дело продвигалось. Оказывается, многих результатов легко достигнуть не только не выходя из служебного помещения, но даже не поднимаясь со стула. Обозначив в списке участников событий Наталью Ильиничну буквами НИВ без точек, он задумался о том, что поездка мамы в Москву тоже стоит на повестке дня и имеет не малое значение. Но перво-наперво она должна войти в собственную квартиру.
       Потом во весь свой исполинский рост встала тема "Бродский". Иван давно уже приучил себя отбрасывать мысль о том, что его не родной отец фигура не того масштаба, как давно умерший его подлинный отец Пётр Флавианович Добродеев. Сколько ни старался Иван не отвлекаться, но всё равно что-то припоминалось, а главнейшие мысли переплетались с второстепенными и даже с воспоминаниями. Чтобы было как можно меньше нераспутанных узлов, надо было искать сугубо практические шаги, а нет ведь более практического вопроса, чем реализация слитков. Так как звонок к Бродскому, вероятно, состоится сегодня, надо было твёрдо знать, о чём с ним говорить. И тут же Ивана осенила превосходная мысль: Бродский совершенно необходим в Харькове в ближайшее время. Потому что кто же, как не он, сумеет сдать здесь один брусок и несколько драгоценностей. Деньги, само собой, хранить гораздо легче, чем золото и ценности иного рода, которых тоже было предостаточно в виде украшений с сапфирами, аметистами, изумрудами. Вопрос же о том, оставить вырученные деньги в Харькове или переправить в Москву, решать сию минуту Иван отказался, потому что этот пункт его рассуждений был очень трудным и от него было рукой подать до великой идеи покупки жилья в Москве.
       Неожиданно в списке появился сослуживец Борис Степанович, учёный-математик и завзятый автомобилист. Машина потребуется непременно, так как добраться до Варвары Фёдоровны без автомобиля можно, но это отнимет слишком много сил, а что касается транспортировки всего, что намечено, то это большой и опасный труд. Понадобится же это в ближайшее время, но поди знай точно когда именно…
       Список продолжал расти, а потому Иван решил включить ещё не более трёх фигур.
       Когда он вписывал Варвару Фёдоровну, ему померещилось, что рука его слегка дрожит, а почерк как бы лишается твёрдости и единообразия. Как же можно было позабыть, что состояние здоровья её – это такая проблема, что одна перетянет все прочие. Мысли же о смертях и могилах были до того тяжелы и неуместны, что настроение его и бодрость духа снова пошли на убыль… Конечно, позвонить Варваре лучше всего попросить маму, но она ведь сама ещё далеко не дома. Вдруг показалось, что планы на бумаге мало приближают к цели, но список людей с краткими пометками, которые к тому же служат точками опоры для памяти, должен быть закончен.
       Оставалось два имени, и после этого список не может быть удлинён ни на один пункт, что бы ему ни вспомнилось и что бы ни померещилось.
       Итак, Альфреда. Вопрос о том, захочет ли она переехать в Москву, расставшись с родителями, казался далёким от ближайших практических действий, даже каким-то заоблачным. Зато возникла, причём не сию минуту, идея попросить её исполнить роль одной из перевозчиц. Но тогда придётся слишком много рассказывать. А ведь предстоят ещё и другие бесконечные разговоры и переговоры, не говоря о том, что и круг посвященных при этом неумолимо расширяется.
       Наконец Инга. И она могла бы стать перевозчицей бруска, но оградить её, свою родную сестру, от любопытства мужа тоже не так просто. Что же касается Бродского, то соображения о том, что дальнейшая помощь Инге, его родной дочери, в какой-то степени тоже оплата его многотрудных действий, – это всё к делу сейчас вроде бы мало относится. Хотя кто знает, как ещё повернутся разные тонкости взаимоотношений.
       Много было больших и малых особенностей в их теперешнем положении, равно как и в прежних опасных и тяжёлых делах. При этом иногда какое-нибудь случайное обстоятельство, которое вроде бы не так уж существенно, могло сослужить немалую службу. Таким обстоятельством на сей раз оказалось отсутствие отбывшего по делам Ивана Васильевича, который сообщил кому следует, что сегодня уже не появится. А раз так, то что ни говори, а легче провести два собеседования. Первое – с Сашей Солошенко по телефону, а второе – с Борисом по поводу машины. Разумеется, машина потребуется не сегодня, но договориться заранее очень полезно. Стоит ли при этом объяснять, что в не столь уж далёком будущем услуги эти, прошлые и предстоящие, будут как-то оплачены или вознаграждены, – это тоже трудно было сразу решить.
       И всё-таки, покидая в четыре часа служебное помещение, он испытывал некоторое удовлетворение. Конечно, подлинную радость, освобождение от страхов, отдохновение от трудов более всего может дать какой-то реальный результат, пусть даже не очень большой. Но что можно считать реальным результатом – это не так просто установить. Стало быть, план, отдельные пункты которого кажутся нормальными, тоже результат.
       При подходе к дому вспомнилось ему, как совсем недавно приходилось обозревать окрестности и каким неприятным, трудным и в некотором роде бесперспективным занятием была эта опостылевшая забота. Одно дело, когда работа направлена к цели, пусть и трудно достижимой, а совсем иное ¬ когда думаешь о том, не выслеживает ли тебя какая-то крыса, и при этом тратишь силы на то, чтобы не столкнуться и не уронить себя в случае стычки. Да ещё и всё время опасаешься, что они исчезнут, а когда и где объявятся – неизвестно. Так что отсутствие опасности, которая недавно очень мешала, – это тоже достижение.
       С легким сердцем, сам удивляясь тому, как изменчиво настроение, спустился он в гастроном за продуктами, не забыв и маленькую бутылку водки, чтобы отпраздновать возвращение мамы в компании, скорее всего, с Сашей Солошенко.
       Когда в восьмом часу раздался звонок в дверь, трудно было не вздрогнуть. Понятно, что Наталья Ильинична могла открыть и своими ключами, но так уж вышло. Возможно, что позвонил Александр, но вошла первой именно она. Обнявши маму, которой явно пошли на пользу три-четыре дня пребывания в новой обстановке и прогулки на свежем воздухе, он повернулся к другу детства. Рукопожатие было вполне сердечным, а затевать разговор о деньгах явно не стоило. В конце концов, ведь мог зажиточный Сергей Анатольевич и бесплатно оказать услугу племяннику. А Иван, кажется, при приезде в "усадьбу" с лихвой Саше заплатил.
       Ужин был готов, и после недолгих подготовительных операций все трое сидели за столом, не загромождённым излишне, но сервированным Иваном довольно красиво.
       – С благополучным прибытием, Наталья Ильинична, – сказал Саша.
       – А тебе, Сашенька, огромное спасибо. Будешь у Сергея Анатольевича – кланяйся от меня и ещё раз передай мои благодарности.
       Пока ужинали и мило беседовали, Иван никак не мог избавиться от мысли, что ему долго ещё придётся заботиться о том, чтобы в беседах с разными людьми не сказать чего-то лишнего, не позабыть о чём-нибудь или даже не задеть самолюбие.
       Прощался Саша с хозяевами часа через полтора, а мать и сын, приветливо и искренне улыбаясь, не могли не думать о новых трудах, новых проблемах, беседах друг с другом и головоломках. Теперь Иван особенно ясно понимал, что всякий раз, когда кто-то помогает (за деньги или по дружбе), то непременно хоть что-нибудь узнаёт. А Саша к превеликому сожалению (надо же!) не лишён сообразительности.
       Вот тут-то Саша напоследок и сделал лучший свой подарок:
       – Не хотел говорить, но так и быть. Я почти наверняка скоро женюсь на киевлянке. И дальше путь наш лежит в Канаду.

––– . –––

       Откладывать до утра собеседование не стали, и в ходе этих новых разговоров, которым не видно было конца и края, становилось особенно очевидным то, что и раньше едва ли вызывало сомнение. Приезд Бродского необходим, и не только лишь для того, чтобы переправить брусок и драгоценности, но и для более масштабных задач. Во-первых, ничто не мешало ему устроить в Харькове пару продаж: брусок и несколько вещиц. Фамилия его распространённая, а с Вайнштейнами, если не предпринимать глубоких исследований, он не пересекается. С точки же зрения скупщиков, пожалуй, все выглядит нормально: еврейчик, состарившись и имея мизерную пенсию, сдаёт прежде неприкосновенное прикрытие своей семьи, внуков… и тому подобное. Подчас всё это казалось неубедительным, но тем не менее…
       Была и более масштабная задача: организовать большую и небывалую до сих пор отправку драгметалла и многих изумительных украшений, о которых мать и сын, хоть никогда и не забывали, но не очень верно чувствовали их эстетическую и коммерческую ценность. В сущности, особой и чрезвычайной новизны в беседах этих не ощущалось, хотя, если разобраться, то начинался новый этап. Даже лексика несколько менялась, но оставались неизменными тактичность и спокойствие. Любовь же друг к другу оставалась главной движущей силой, а подлинное счастье для обоих, кажется, состояло теперь в завершении всей истории. И не хотелось думать о том, как далёк этот финал. Все телефонные звонки были отложены до утра: хоть вечером легче спокойно говорить, чем рано утром, но спохватились, что уже слишком поздно.
       Хорошо, что под рукой был список людей и неотложных дел. Бывает иногда, что составленный накануне список или план кажется вдруг не таким уж ясным, а иные пункты не столь экстренными, но на этот раз было не так. Всё казалось слишком уж всерьёз, и список отражал первоочередность дел и их огромную важность, даже если номера в списке не соответствовали этой важности. А пометки рядом с именами служили большим подспорьем. Вот почему первый звонок был не к Бродскому, пребывающему, как всегда, в самом центре событий, а к Варваре Фёдоровне. И даже если бы Ваня высказал мнение, что лучше всего сразу же связаться с Бродским, который спешит на работу и находится в круговерти домашних и служебных дел, помимо дел фантастических и "золотой лихорадки", то и тогда первый звонок был бы всё равно к Варваре Фёдоровне. С этого началось утро.
       Сидя рядом с матерью, Ваня отчетливо слышал весь разговор, так как слова на другом конце провода звучали довольно громко.
       – Здравствуй, Варвара! Это Наташа говорит…
       – Как хорошо, что ты позвонила, родимая. А у меня всё попрежнему. Я жду-не дождусь, когда Ванюша приедет. Да и главное наше дело не забываю, и даже что к чему… ну и прочее…
       Трудно иногда безошибочно понять и догадаться, что имеет в виду очень пожилой человек, даже когда слова его разумны и ведётся речь о важном деле. Но при такой спешке, помня об остальных делах, не стоило заниматься психологическими тонкостями и входить в вопросы совести и морали: дескать, радуемся, что ты жива-здорова совсем не потому, что ты нам сейчас нужна позарез.
       – Ваня обязательно приедет, непременно, – сказала поспешно Наталья Ильинична, сразу поняв, что сравнительно бодрый тон Варвары Фёдоровны не вполне соответствует её подлинному самочувствию. – Мало того, поможет тебе и по хозяйству и материально. А уж когда управимся со всеми нашими большим делами, то мы никого не забудем, а уж о тебе, Варюша, в первую очередь позаботимся. И ты ведь понимаешь, что это говорится не для красного словца, а очень искренне… и взаправду.
       – Конечно, Наташенька… я ведь тебе и Ване как никому другому верю… Ну и дети, конечно, хоть они далеко от Харькова. Ах, как бы я хотела, чтобы у меня висела на стене фотография: ты с Петенькой и с Ванюшей…
       – А у тебя должна быть наша с Петей фотография, и даже не одна, я уж и сама не припомню… Но вот чтобы все втроём – нет, Варя, этого не могло быть… Ну хорошо, я прощаюсь и буду каждый день звонить. Жди Ваню в ближайшие дни…
       – А ты дай ему трубку, если он дома.
       – Пожалуйста! Вот он рядом, хоть и на работу уже собрался.
Ваня чуть-чуть растерялся и не мог сразу припомнить, как ему лучше всего обращаться: тётя Варя или Варвара Фёдоровна. Подумав не более десяти секунд, он выбрал первый вариант.
       – Здравствуйте, тётя Варя! Я непременно буду через несколько дней, даже недели не пройдёт, как увидимся. А всё что мама говорила, это очень правильно, и я подтверждаю. Потом пройдёт ещё немного времени, и у нас у всех совсем новая жизнь начнётся.
       – Дай-то Бог! Но ты, Ваня, слишком-уж не торопись, а то ведь работа и всякие хлопоты… Ну хорошо, ты иди трудись, Ванюша, а я всегда дома, и жду тебя на этой неделе или даже через три-четыре дня… Ну, словом, как получится… Так ведь?
       – Именно так! Непременно буду и обо всём поговорим. До свидания! До скорой встречи…
       – До свидания, родной! Жду тебя.
       Следующий разговор предстоял с Бродским, непременно надо было успеть до его ухода на работу. Похоже было на то, что ему теперь самое время пойти на пенсию, потому что дела предстояли огромные. Но он, видимо, увольняться не собирался до тех пор, пока не будет по-настоящему прикрыт. Ясно было, что разговор этот сию минуту не может оказаться долгим, а потому должен иметь продолжение вечером. А днём, находясь на службе, лучше всего было поразмышлять обо всём. Идея отпуска за свой счёт тоже не отбрасывалась. И трудно было решить, что именно делать в ближайшее время и надо ли прямо сейчас хлопотать об отпуске за свой счёт, который частенько именовался "отпуск без содержания".
       Беседа, как и ожидалось, свелась к тому, что вечером состоится новая и куда более обстоятельная. Трубку подняла Анна Сергеевна, что было очень не кстати. Если бы заговорила сразу Наталья Ильинична, то получалась тогда несколько неловкая ситуация. Казалось бы, что особенного, когда звонит первая жена, тем более далеко не первой молодости? И всё-таки многие женщины этого не любят. Вообще-то разговор с пасынком тоже не нравится иным жёнам, но в данном случае не очень ясно, пасынок ли он или, что тоже не исключалось для теперешней семьи Бродского, родной сын. Как бы там ни было, разговор состоялся, так как не мог же он вдруг оборваться без видимой причины.
       – Здравствуйте, Пётр Владимирович. Мы здесь с мамой понимаем, что вы торопитесь, но вопрос у нас очень важный. То есть не вопрос к вам, а то что мы хотели бы обсудить и предложить вам. Я, пожалуй, передам трубку маме, и с ней вы скорее договоритесь. Своё же сообщение о том, что Жорж и Серж нам больше не опасны, делаю сам. Прощаюсь до вечера, а вы ещё с мамой минутку побеседуйте.
       Все три участника разговора за последние недели так научились понимать друг друга, что не делали ошибок. Похоже было на то, что Пётр Владимирович принял в этот момент некие меры, чтобы не нервировать своих близких и в то же время не затягивать излишне разговор. Должно быть, как представлялось Ивану, Бродский с улыбкой прошёл в другую комнату. Голос его зазвучал в трубке громче, так что в разговоре как бы участвовали все трое, поскольку Ваня хорошо слышал каждое слово. Беседа действительно была короткой.
       – Здравствуй, Наташа. Я слушаю внимательно и даже догадываюсь, о чём пойдёт речь.
       – Ну раз догадываешься, Петя, то мне остаётся только высказать простую мысль. Если твои отлучки… нет, иначе… невыходы на работу вызывают недовольство, то невелика печаль будет, если и вовсе этой работы лишишься.
       – Хорошо, – весело, спокойно и с большим юмором ответил Бродский, – так что я иду сейчас трудиться, а заодно…
       – Правильно, будет время спокойно обдумать многие вопросы. Например, о чём потолкуем вечером, стоит ли цепляться за эту работу, когда есть дела поинтереснее и так далее. Позвоним мы часов в восемь или чуть попозже, а уж потом видно будет, сколько времени потратим, но надеюсь, что не такой уж долгой будет беседа. А пока что размышляй, времени-то на службе вдоволь.
       – Хорошо, всё очень разумно. Спасибо за звонок! Дождёмся вечера.
       – До свидания.
       – До свидания, Наташа.
       На этом разговор закончился. Выходя из квартиры и сердечно прощаясь с мамой на сей раз без всяких напутствий и пожеланий, Иван думал о том, что список из восьми человек не так уж длинен. Его сейчас ждёт ударный труд, а с Ингой и Альфредой мама поговорит сама. Смысл этих разговоров должен состоять в том, что предстоят большие и интересные перемены в жизни… Да, именно перемены… Ну а уж о том, чтобы это было сказано спокойно, легко и так, чтобы не испугать их, – об этом мама позаботится. И намекнёт обеим, что сперва надо решиться на некий шаг, совершенно не опасный, а даже вносящий разнообразие в жизнь. Здесь он подумал, что вот-вот понесёт его по волнам фантазии, а надо-то думать о делах и не отвлекаться. Вообще лучше всего настроиться на работу. Тем не менее, список как бы стоял у него перед глазами.
       Что касается Ивана Васильевича, то никаких собеседований и вовсе не требуется. Отпуск это, конечно же, серьёзный вопрос. Отпустить столь ценного работника на месяц, даже за свой счёт, – это в данном случае, именно в данном, как-то неправильно, хотя вообще-то научным работникам в теперешней жизни даже предлагают частенько погулять за свой счёт. Но сейчас как бы очень не подходящий момент… А с другой стороны, он ведь отлично продвинулся, а Иван Васильевич очень даже в курсе, как идут дела у того или иного и какова обстановка в целом… Что же касается имевшей место и продолжающейся огромной лжи, то эту морально-этическую проблему давно он серьёзно обдумал и пришёл к выводу, что всё в порядке.
       Борису Степановичу звонить не требуется, так как с ним уже предварительно всё обсудили. Мысли о предстоящих подарках разным людям у него то и дело появлялись и создавали некий психологический дискомфорт, путаясь с ближайшими, сиюминутными, перспективными и какими угодно проблемами. Всякие подарки надо ведь вручать непременно с объяснениями и в подходящий момент… А когда ещё наступят эти моменты? Хоть бери и заводи секретаря-советчика. Но несравненно хуже было бы, окажись он совсем один в джунглях проблем. Вдруг представилась картина весьма интересная, но без всяких зрительных образов. Некто, пребывая в подлинных джунглях или в пустыне, встречает человека, который сам требует помощи, а уж помочь точно не сможет. Но выясняется, что и такая встреча всё-таки большая психологическая поддержка…
       Смешно и наивно искать опору в классической литературе, тем более в совсем старых романах, где полно романтики, ужасов и небылиц. Произведения эти вообще поражают безумием, а приключения бывают такими замечательными, что кажутся жалкими и смешными. Мысли Ивана Вайнштейна обратились теперь к чудесам, описанным в книгах, которые он прочитал в детстве и в отроческие годы. Вот, например, всемирно известный герой Даниеля Дефо Робинзон Крузо после весьма разнообразных событий своей юности на 28-ом, кажется, году жизни оказался на необитаемом острове, где провёл чуть ли не тридцать лет. Но даже если всего лишь четверть века, то это весьма интересно, хоть и не слишком поучительно. И это ещё не всё…
       Увлекшись столь странной темой, понимая всю бессмыслицу этих раздумий, но не делая при этом ошибок на пересадках и переходах, Ваня продолжал припоминать чудеса, описанные великим романистом, причём одна фраза вспомнилась чуть ли не дословно. Вернувшись после своих небывалых приключений, Робинзон женился в Англии, когда ему было далеко за пятьдесят. "И от этого брака у меня было трое детей – два сына и одна дочь". Юмор, который скорее походил на язвительную насмешку над великим сочинителем, был тут как тут: "Так отчего же и мне не подождать ещё четверть века, пока всё  устроится? Между прочим, после всех чудес искатель приключений прошёл через многие труднейшие коммерческие и предпринимательские операции, на что понадобились долгие годы, а потом… снова отправился путешествовать".
       Как же это было? И когда?.. Ну конечно, что-то в таком роде: отправился "на корабле в Ост-Индию в качестве купца, имеющего собственный товар. Это случилось в 1694 году".
       И наконец Иван припомнил ещё один литературно-исторический курьёз. Оказывается, другой не менее известный и великий сочинитель Джонатан Свифт создал в ту же эпоху несравненно более безумную книгу "Путешествия Гулливера" в качестве… пародии на всемирно ныне известный великий роман Даниеля Дефо.
       "Однако всё, что творится со мной, это ведь точно смахивает на безумную фантазию, но я-то с ума не сошёл, в чём легко будет лишний раз убедиться, поговоривши сегодня вечером, как мы наметили, с Бродским."
       Весь путь на работу он думал то об одном то о другом, причём размах рассуждений и воспоминаний просто колоссальный. И конец всему этому был положен его спокойным и приветливым кивком вахтёрше-пенсионерке. Вот уж воистину возвращение из заоблачных высей на землю.
       Когда Иван, будучи в служебном помещении, встал из-за стола, чтобы в течение минуты-другой размяться, и подошел к окну, то сеточка дождя, мрачные контуры зданий и угрюмый серый небосвод, заставили его вспомнить другие картины из не столь уж далекого прошлого, хоть казалось, что прошла вечность. В начале июня, как-то в разгар раскопок, довелось ему из этого же окна, наблюдать совсем другой городской пейзаж, хоть все сооружения, включая электрические столбы, стояли тогда точно так же, как и теперь.
       Засидевшись тогда на работе допоздна, чтобы компенсировать потери времени, он перед уходом подошёл к тому же окну и вдохнул полной грудью свежий воздух. Уже стемнело, и взгляд его обозревал видимую часть небосвода. Серп Луны прекрасно был виден среди не слишком густой кроны деревьев, покрытых первой чудесной листвой. А дальние здания, которые он вообще-то прежде мало замечал, рисовались теперь в виде тёмных силуэтов, светящихся отдельными огоньками окон. Вечер тогда был безветренный, а деревья, стоявшие совершенно недвижимо и в безмолвии, очень настраивали на философский лад.
       Невероятно, но и сейчас, глядя на всю эту мрачную осеннюю картину, Иван думал о том же, что и в тот почему-то запомнившийся летний вечер. А именно: как много предстоит хлопот, забот и печалей… Но, быть может, ждут и большие радости?
       Постояв ещё минуту, он быстро отошёл от окна, а вскоре и вышел из комнаты, справедливо полагая, что лирический настрой мало поможет в его необозримых и многотрудных делах. И когда ещё наступит безмятежное счастье? И наступит ли? "Господи! Да я ведь минуту назад думал об этом. Нет, созерцания пейзажей в эти дни не идут мне на пользу."

––– . –––

       Наталья Ильинична встретила сына, как всегда спокойно и с улыбкой, но трудно привыкнуть к тому, что у них постоянно есть какая-то задача. При этом, даже решив задачу, понимаешь, что сделал лишь шаг, преодолена одна ступенька в начале такой высокой лестницы, что трудно понять, есть ли в принципе её конец, то есть последняя цель, к которой мы стремимся. Если хочешь успокоиться хотя бы на время и почувствовать продвижение, то для этого существует один единственный способ: продажа бруска. А их остаётся ещё… страшно вымолвить, целых восемнадцать штук.
       Они пообедали, была вымыта посуда, на кухне царила всё та же стерильная чистота, а потому наступило как бы некое затишье. Так как они были готовы к беседе заранее, то оставалось теперь просто ждать восьми.
       – Зря, Ваня, мы ему сказали "в восемь или около того", надо было назначить время точно: восемь, или без четверти восемь или, может быть попозже, но точно.
       – А вдруг не дозвонились бы, и снова кто-нибудь другой снял бы трубку, кто угодно, включая и неполноценного Виталика…
       – Между прочим, надо не забыть напомнить, что хоть Жорж и Серж нам более не опасны, но что касается Виталика…
       – Да, это правда. Тут ведь дело не в Виталике, а в общей нервозности. Так что безопасность этого юноши для нас так же важна, как и для Петра Владимировича. И я ведь чуть не забыл об очень интересном сообщении, которое собирался сделать.
       – Всё насчёт тех же…
       – Именно. Мне даже трудно припомнить, сообщил ли я Бродскому имена, отчества и фамилии…
       – Думаю, что нет. Во всяком случае, очень хорошо, что мы сейчас об этом вспомнили.
       – Но как же я мог вот прямо сию минуту не сразу об этом вспомнить?
       – Ванюша, я ведь сколько раз тебя просила не казнить себя и даже самому себе не жаловаться на снижение памяти… Я ещё раз заявляю, что не много найдётся людей, которые, пройдя через "раскопки", как ты это называешь, не сломались бы. А ты только закалился, что видно хотя бы из того, как ценят тебя на службе…
       – Ах, мамочка. "Ценят на службе" – это теперь не более, чем штамп. Нет, иначе: на самом деле у нас теперь почти не осталось таких, кого можно не ценить. Остальных уволили или сами они ушли…
       – Но и те, что остались, не ведают, каково это рыть землю впотьмах в адской трущобе и слышать собачий лай… Хорошо, хорошо, Ванюша, я вижу тебе тяжело об этом вспоминать. Но ты пока что запиши данные Жоржа и Сержа. Как бы ни были они скудны, это очень важно сообщить.
       – Да, пожалуй… Вообще не вредно составить кротчайший конспект…
       Часы показывали без пяти восемь, когда Ваня закончил писать все немногочисленные пункты, которые необходимы. Всё было готово для супер-беседы. И именно в это время… раздался звонок. Да, такая вот неожиданность, которая не могла не ударить по нервам. Но размышлять, брать или не брать трубку, едва ли стоило. К превеликому счастью, на проводе был Бродский.
       Беседу Пётр Владимирович начал с жалоб на скверное самочувствие и плохое состояние здоровья в целом, но зато не забыл сообщить, что меры по сохранению секретности разговора и вообще по сокрытию каких угодно тайн от домашних, – такие меры приняты. В словах его была какая-то двойственность, что, вообще говоря, вполне в духе его обычных разговоров. Тут могли соединиться самые разные причины: и действительная слабость на подходе к 63-летию, и простуда, которая плохо вязалась с энергичными и даже в чём-то слишком уж опасными действиями, и, конечно же, желание набить себе цену. У Натальи Ильиничны даже появилась мысль утешить его, обратившись ласково и назвав Петрушей. Но это было бы как-то неловко, и не только перед сыном, но и перед самим Бродским. И даже показалось ей, что и перед самой собой, хоть в былые времена случалось, вероятно, и так обращаться к нему. А мысль о таком обращении тут же напомнила ей другие времена, её великую любовь и великую трагедию.
       – Понимаешь, Петя?.. Если не можется, то ты отдохни, три-четыре дня. А вообще-то мы ждём твоего приезда, который очень нужен нам всем. Это не пустая фраза, а именно в данном случае, как никогда, соответствует действительности. Есть целый ряд таких... как бы это сказать?.. подготовительных операций. Знаешь, бывают вещи, что по телефону, как ни старайся, всё-таки сложно говорить. Даже в нашем случае, когда мы все понимаем, что упрекнуть нам себя не в чем… короче говоря, мы скромные люди и абсолютно чисты перед законом.
       Конечно, в этих последних словах мало было правды, потому, что никто не знал и даже отдалённо не представлял, что глаголит закон по поводу столь необычного случая. Разумеется, с точки зрения высокой справедливости, они кругом правы, но едва ли найдётся адвокат, будь то Россия или Украина, который мог бы их прикрыть, сославшись на закон.
       Разумеется, эти мысли никто сейчас даже не собирался высказывать потому, что это увело бы далеко от их главных трудностей, которые были большими, даже пугающими. И останутся такими же неразрешимыми после того, как будет продан кому-нибудь этот чёртов кусок золота. Тем более было чему удивляться, когда вдруг в тоне Петра Владимировича появилась некоторая бодрость, независимо от его самочувствия, состояния дел и всего прочего.
       – Ну допустим, что я смогу дня через четыре быть в Харькове, или на день-другой позднее. Но вы же знаете, что молниеносно ничего не сделаешь. Положение-то на службе совсем не прочное, а расстаться с этой службой – это значит никогда уже не работать…
       – Вот что, давайте сейчас все втроём перво-наперво обсудим то, что бесспорно. Просто Ваня сообщит тебе две-три мысли, так как я вижу, что ему очень даже есть что сказать.
       – Конечно, я слушаю.
       – Здравствуйте, Пётр Владимирович!
       – Рад слышать твой голос, Иван… – отвечал Бродский, удержавшись без труда от того, чтобы прибавить отчество, но заминка всё-таки имела место.
       Они оба всё время чувствовали, что особой сердечности отношений между ними никогда уже не будет после столь долгой разлуки, догадок, чуть ли не откровений. Но важное практическое сотрудничество иной раз перетянет любые тягостные мысли, обиды и всё что угодно. Главное – движение вперёд, пусть даже цели не вполне совпадают. То есть конечные цели, а на отдельных участках пути очень даже было легко находить точки соприкосновения. Одному нужно избавиться от сокровищ и перебраться в Москву, а другому избавиться от тесноты прежде всего. А деньги возвышаются надо всем, и источник единственный. Телефонный разговор в принципе не лучший способ общения, особенно по нынешним временам. Что же касается Skype'а, то у Ивана он был, а насчёт Бродского ему было неведомо. И даже если есть у него, то сразу этот простой и прекрасный способ общения не наладится.
       – Давайте сперва о том, что бесспорно и хорошо известно. Жорж – это на самом деле Георгий Михайлович Фетисов. Вы можете записать?
       – Могу. Это не сложно, но мгновенно и это не сделаешь.
       – Хорошо, я подожду, – спокойно сказал Ваня, рассматривая свой короткий список.
       – Я положу трубку на несколько секунд, – сказал Бродский спокойно, но чувствовалось, что он хочет всё сделать побыстрее.
       – Да, конечно, и не торопитесь… спешить-то особенно некуда, – говорил Иван, не зная точно, слышит ли его Бродский. И далее, отложив в сторону телефон, продолжал, обращаясь теперь уже к маме, – хотя, если вникнуть, то никогда в жизни не было у нас такой спешки.
       – Не отвлекайся, Ванюша. Возьми трубку. А я только ещё раз могу заметить, что юмор ты не растерял. И это залог успеха…
       – Ты думаешь? Ладно, об этом после, а пока я продолжаю беседу с Петром Владимировичем.
       Иван уже привык, что всё вроде бы идёт нормально и даже везёт ему то и дело чуть-чуть, хоть проку от везения мало. Поэтому он не удивился и не обрадовался, услышав голос Бродского:
       – Итак, я готов.
       – Первый парень, который Жорж, это на самом деле Георгий Михайлович Фетисов… запишите, если у вас всё готово.
       – Я кладу снова трубку и пишу. Это не сложно… и я уже записал.
       – Чудесно! Второй – Сергей Павлович Шепетько.
       – Это тот, что Серж? Понятно. Повтори ещё раз на всякий случай.
       – Пожалуйста. Сергей Павлович Шепетько.
       – Всё, записал. Я, правда, не так уж ясно понимаю… Хотя, впрочем… это действительно может быть в случае чего полезно.
       –  Я не досказал. Расстался я с ними в милиции. Подробности пропускаю, но скажу только, что шли мы в эту милицию долго, так как драка у нас возникла недалеко от нашего дома, а потом, к счастью… или к несчастью… появились целых три милиционера. И после долгих объяснений, установления моей личности, моей профессии и т.д… Нет, это невозможно пересказать, да и нет нужды. Словом, я покинул отделение на улице Ромена Роллана, а этих двоих оставили.
       – А там что… до сих пор милиция? Просто удивительно! Улица эта мне чудесно знакома. Если с огромной площади, о которой сегодня, как и давным-давно, все знают, но неведомо, как её теперь называть… Да, так если оттуда пойдешь через правый проезд Госпрома, то как раз по этой самой улице и попадёшь на Павловский базар…
       Болтливость Бродского свидетельствовала о том, что он поневоле как бы уклонялся от новых трудных вопросов. Интересно, что и Ваня испытывал похожее чувство. При всей экстренности хотелось отодвинуть острые вопросы, хоть все знали, что это невозможно.
       – Я про базар ничего не знаю.
       – Был там, Ваня, базар, – заметила Наталья Ильинична, – хоть это к делу вовсе не относится.
       – Да, – продолжал Пётр Владимирович, – но я удивляюсь, что там до сих пор…
       – Есть там милиция Дзержинского района, но я не хочу топить дело в подробностях, как вы понимаете. После изрядной нервотрёпки я доказал, что я программист, полезный работник… даже и то, что я благородный человек. А их пока что там оставили… Но если они снова объявятся в Москве, то вы сразу же звоните в милицию и сообщите то, что я сказал… Пусть тогда наведут справки в Харькове…
       – Да кто же из Москвы станет звонить в Харьков? Я, конечно, запишу сейчас важнейшее. А когда это было?
       – Совсем недавно. Ну пусть неделю назад, или даже меньше…
       – Понимаю. А вдруг по их указанию ко мне заявятся?
       – Я, может быть, не знаю законов России, так же, как и законов Украины… Вообще-то, хоть ваши опасения понятны, но прийти к вам в квартиру и что-то искать?..
       – А зачем же мне хоть какие-то приключения?
       – Подождите… Я ведь сказал "если объявятся в Москве". И это не совсем то, что я хотел пояснить. Короче говоря, если с их стороны снова возникнет агрессия, то это зверье… пусть это будет где угодно… снова заведёт песню про Ивана Вайнштейна, которому они помогали что-то искать. Но всё это к вашей квартире слишком уж мало имеет отношения.
       – Ну предположим, хоть на самом деле очень даже есть чего бояться… Мы ещё что-то хотели обсудить.
       – Вот именно… сейчас, пару секунд… – чуть-чуть замялся Ваня, глядя на мать с немым как бы вопросом.
       Так как она успела давно уже просмотреть кратчайшие заметки сына, сделанные ещё до начала разговора, то кивнула одобряюще и давая понять, что с её точки зрения всё идёт правильно. Излишняя "конспирация" не помешает, и можно продолжать в том же духе.
       – Больше всего мы с мамой хотели бы, чтобы вам, Пётр Владимирович, жилось спокойнее и даже, если можно так сказать, немного вольготнее. Ясно, что купить квартиру в Москве вашей семье, да и кому угодно, за редчайшими исключениями, не по карману. И нам с мамой, разумеется, молниеносно перебраться из Харькова нечего и думать. Но снять квартиру для своих близких вы сможете.
       – В любом случае надо сперва поправиться…
       – Вы ведь слышали шуточку, что нелеченый грипп проходит за три дня, а леченый – за неделю. Конечно, я понимаю, что простуда, насморк и так далее… Даже припоминаю, что… впрочем, могу и ошибаться… что Наполеон Бонапарт проиграл в Бородино величайшее сражение всей той эпохи как раз из-за насморка.
       – Серьёзно?
       – Говорят и такое.
       Здесь Наталья Ильинична снова взяла трубку. И так как все подустали, то минут через пять, или даже меньше, разговор закончился. Причём именно на том, что Бродский сделает всё, что возможно. Независимо от того, кто это сказал, было ясно, что он сумеет поправиться ради таких, хоть и туманных, но весьма заманчивых перспектив.
       Прошло ещё какое-то время. А затем последовало чаепитие и обсуждение всяческих вариантов. Заканчивалась беседа довольно интересно.
       – Я уверена, Ваня, что он появится. Мало того, он здесь продаст брусок и несколько драгоценностей, причём сам разберётся, как это сделать легко и безопасно. И даже будет нервничать меньше, чем мы с тобой. А мы пока что вообще не выбились из графика. Тебе ведь надо снова раздобыть машину, съездить раза два к Варваре, а то и целых три, потому что с двумя слитками ездить опасно, а с тремя – подлинное безумие. И подогнать ещё лучше работу, хоть ты, похоже, и сейчас на высоте. А уж уходя в отпуск, будешь очень хорошо выглядеть…
       – Знаешь, мама, я постоянно припоминаю разные присказки, басни Крылова, мудрые поговорки, которыми безмерно богат русский язык. Вот и теперь, представь себе, мы беседуем, а у меня то и дело мелькают эти самые присказки… или даже афоризмы. Я тебе только две такие мысли выскажу из тех, что всем известны и часто слышны даже в повседневных разговорах самых разных людей.
       – Надеюсь, что всё это не очень мрачно?
       – Пожалуйста. Первое: а воз и ныне там.
       – А второе?
       – От добра добра не ищут.
       – Но я хочу тебе возразить, сынок, и тоже кратко. Во-первых, воз заметно подвинулся, а через неделю будет у нас совсем новое положение. Уверена, Ваня, что будет скачок.
       – А во-вторых?
       – Добра-то особого не было у нас, даже если считать, что большая часть харьковского народа живёт и прежде жила, ещё до начала нашей эпопеи, хуже нас.
       – Ах, мамочка, скажу тогда напоследок ещё одну присказку: твоими бы устами да мёд пить.
       – Это, конечно, красиво, но применяется в чуть иных случаях. А когда речь идёт о "медовых речах", то имеют в виду совсем уж другие вещи. Я искренне верю, что всё очень скоро устроится.
       – Какая ты мудрая, мама! Я до тебя, ей-богу, не дотягиваю.
       – Спасибо, Ванюша, за комплимент. Но всё здание нашего будущего и очень близкого счастья зиждется на тебе. И я в тебе как ни в ком уверена.
       – Спасибо и тебе на добром слове. И спокойной ночи.