Глава XIV - Огромное продвижение

       Бродский и впрямь появился, излечившись за целую неделю от действительного или мнимого недомогания. Случалось, перед тем, как прибыть в Харьков (именно в эти последние месяцы), посещали его совсем безумные мысли. А на сей раз открывалась особо широкая перспектива, так что даже становилось страшно, поскольку масштаб деяний был слишком уж велик.
       Простая мысль, что брусок золота стоит 250 тысяч долларов, вызывала у него самые разные эмоции и перепады настроений. То он вдруг забывал, что его часть слишком уж мала, чтобы изменить жизнь и вздохнуть спокойно. А сообразив это, тут же вспоминал совершенно иное. Без него-то Наталье и Ване не управиться, а брусков ещё целых восемнадцать. Да и обещанные три процента не вредно поднять до четырёх. Сразу же приходила мысль, что разница в один процент колоссальна и его идея, следовательно, безумна. А потому может похоронить и их достижения, и всю эту небывалую операцию, а с ней заодно и всю оставшуюся жизнь. Так что три процента от любой цены при любой сделке, где он участвует, – это потолок. Мелькали ещё мысли об украшениях, а вернее, о драгоценностях… Но как их сдавать? Вроде бы он всё хорошо чувствует и понимает, а разобраться не то чтобы до конца, а хоть сколько-нибудь – очень трудно и даже совершенно невозможно. А цены?..
       Если бы Петру Владимировичу случилось вдруг догадаться, до какой степени сходны его раздумья иной раз с мыслями Ивана, то он бы очень удивился, вплоть до некоего недоумения. Действительно, тяжело вообразить положения столь разные, но до такой степени похожие. Не говоря о том, что и люди они совершенно разные. Но Бродскому эти мысли, слава Богу, не мешали, так как на данном этапе в голову не приходили. А вообще-то, конечно, на всяких отрезках небывалой для него эпопеи посещали его раздумья и такого рода.
       Перспектива была с одной стороны заманчива и грандиозна. С другой же – не шла ни в какое сравнение с делами мазуриков-олигархов, чьи имена у всех давным-давно уже на слуху, а кое у кого вызывают жгучую ненависть. О том, с каким нетерпением дожидается его бывшая семья этого приезда для продажи первого бруска из оставшихся восемнадцати, он мог без труда догадаться. Но всю сумму опасений Ивана он представить не мог. В частности, не подозревал, что в квартире теперь снова хранятся целых пять бесценных слитков. Так что сдача в Харькове одного из них и плюс к этому нескольких прекрасных и чарующих взор вещиц, намеченных сыном и матерью к немедленной продаже, – всё это вовсе не означало, что страхи рассеются. Мало того: что ещё плели оставшиеся в милиции Жорж и Серж, – это очень трудно было вообразить. Кончено, прошло уже много времени, но могла всё-таки милиция вдруг именно в этот, самый неподходящий, момент наведаться. А потому ближайшие харьковские продажи, ожидавшиеся с таким смелыми и прекрасными надеждами, на самом деле ничего не меняли. Отвезти в Москву затем ещё целых четыре бруска – вот была поистине великая задача, которая, в свою очередь, далеко ещё не означала, что забрезжил пресловутый свет в конце тоннеля.
       Но Бродский, к счастью, не размышлял, повторим, обо всём масштабе операции и подобных вещах, не говоря уже об усталости Натальи и её сына, для которых единственной моральной поддержкой и опорой была, как не раз упоминалось, их бесконечная преданность друг другу.
       Наталья Ильинична должна была, встретившись и беседую с Бродским, с одной стороны – сохранять спокойствие, не выказывая даже малейших признаков паники, а с другой – убедить его, что все ближайшие дела требуют колоссальной экстренности. Неразрешимым был и ещё один вопрос. Поехать с Бродским, чтобы незаметно присутствовать при продаже, Иван не мог более всего из-за отсутствия времени. А если бы Наталья поехала сама, то это было бы слишком явным недоверием, так как выступить в роли носильщицы, попеременно сменяющей, якобы для разгрузки, Петра Владимировича, – это совсем нелепо. Правда, поразмыслив чуть позже, она поняла, что поездка вдвоём всё-таки очень естественна и разумна, но это было после разговора, который у них протекал следующим образом.
       – Понимаешь, Петя, – говорила она при встрече, которая в день приезда состоялась между ними в городе, – поехать с тобой в любой из скупочных пунктов… хоть не в те, конечно, где мы уже кое-что сдали, у Вани буквально нет возможности. Именно нет возможности ни при каких обстоятельствах! Мы тебе целиком доверяем…
       Тут она совсем растерялась, но вовремя сообразила, что завести речь о квитанции слишком будет неприлично, да и вообще дело бы утонуло в разных оговорках, неловкостях и туманных репликах. Поэтому она так и не нашлась, что говорить дальше, и они продолжали сидеть на лавочке, а вот-вот должен начаться тяжёлый дождь с ветром. Бродский даже подумал, что во времена его детства в это время бывали в Харькове снегопады и морозы. Они встали, двигаясь неведомо куда, но скорее всего –  в кафе, хоть пировать, так ничего и не решивши, тоже было бы странно.
       Когда же они всё-таки оказались за столиком в кафе, Наталья продолжила, стараясь как-нибудь загладить неловкость, даже если ничего особенного вроде бы не произошло.
       – Я вижу, что ты в хорошей форме, как говорится. Да, вполне "в спортивной форме", честное слово, и без труда управишься и с грузом и с деньгами…
       – Но не настолько хороша эта, как ты говоришь, форма, чтобы за одну поездку управиться. Надо сперва найти подходящий пункт, разузнать всё осторожно и быстро, а уж завтра утром, даст Бог, получится… – заметил Бродский, удививши Наталью.
       Они ещё некоторое время сидели в кафе, стараясь чтобы разговор принял, как сплошь и рядом говорят, конструктивный характер. Мы же выскажем здесь одну мысль по поводу нами только что приведенных слов, не свойственных Петру Владимировичу. Очень интересно, что Наталья Ильинична и, тем более, находящийся иной раз на грани срыва Иван поневоле вслух или про себя говорили иногда "даст Бог, всё устроится", "ну, с Богом"… И даже Наталья Ильинична, прощаясь с сыном по утрам, с трудом удерживалась от того, чтобы перекрестить его. Это по разным причинам выглядело бы в высшей степени странно и едва ли облегчило бы общее положение и сумятицу в мыслях и делах.
       Беседа, между тем, возобновилась.
       – А что касается ближайшей поездки в Москву, – говорила она спокойно, но очень невесело, – то с деньгами и со слитками ехать совсем тяжело.
       – Что правда, то правда. Я уж не говорю о том, что и хранить деньги невесть сколько времени… это ведь тоже…
       – Ну хорошо, пусть останутся… Самое главное – это первый шаг, то есть завтрашняя продажа.
       – Первый-то шаг, как ты хорошо помнишь, Наташенька, сделан давненько…
       – Ах, Петя! Если бы ты мог вообразить, как давно… Нет, теперь уж точно не время для воспоминаний.
       – Так что завтра, в 9 утра непременно я зайду и без перезвонов и разных уточнений. А сегодняшний-то день тоже полон трудов.
       – Насчёт тары ты не беспокойся.
       – Есть у меня в отеле своя тара великолепная. Это очень даже хорошо: с сумкой зашёл в подъезд, с ней же вышел…
       – А кстати, как ты так быстро поселился?
       – А потому что деньги. Да и вообще деньги – ключ ко всему! Вот только если они не вернутся с лихвой…
       Тут Наталья Ильинична подумала, что в беседах с Ваней они много эту тему изучали, вполне признавали великую силу денег, но насчёт того, что "ключ ко всему" – нет, этого мнения они не разделяли. Ну да ладно, сейчас-то точно не до философии.
       – Да, тогда худо будет. Но едва ли стоит нам всё время трепетать. Не волнуйся, всё получится.
       Финал же этой беседы необыкновенно порадовал её, потому что бывший муж, а ныне партнёр и чуть ли не друг, прощаясь до завтра, неожиданно подумал, что в их положении непременно надо теперь сделать такой шаг, чтобы сотрудничество не прервалось.
       – Будем надеяться, – отвечал он. – А квитанцию я непременно раздобуду, пусть уж всё будет и по закону и по совести!
       – До завтра, Петя! Жду тебя в девять.
       И с тем они расстались, а Пётр Владимирович отправился на поиски в сторону вокзала, только теперь задумавшись, что старания-то могут и не увенчаться успехом.
       Путь его лежал всё в том же направлении, то есть надо было спуститься по широкой лестнице, на не очень симпатичный перекрёсток, где то и дело дребезжал или стоял трамвай. Будучи коренным харьковчанином, большая часть жизни которого прошла в центральной части города, он, как и многие, не до конца уяснил некоторые понятия. Ну скажем, что такое Университетская горка? И сегодня, тем более, многое было окутано туманом, особенно размещение органов власти в городе, как она устроена и где её центр. Что теперь творится в легендарном Госпроме, в бывшем здании обкома КПСС, то есть там, где Сумская проходит мимо наибольшей в мире площади, название которой теперь никто не знает? А возможно, те, кто не покидал город, знают?
       Впрочем, место в гостинице раздобыл он именно на этой просторной площади. Но и здесь не всё обстояло благополучно, так как номер был хоть и сносный, но на троих, а потому оставить там что-нибудь было равно самоубийству. И мы ведь знаем: могло случиться так, что он оказался бы обременён гигантскими ценностями…
       Много всяких соображений заходило ему в голову, когда он вертелся по улицам родного города, с которым, как видно, так и не суждено ему порвать окончательно. А пока что путь его лежал вдоль улицы Свердлова, сменившей давненько уже скверное и очень идеологическое название на "Полтавскый шлях". Но спустившись на перекрёсток с дребезжащими и пугающими своим видом трамваями, он вдруг отчётливо сообразил, что не совсем ясно, куда же должен привести его этот шлях. О том, что "шлях" по-украински означает "путь", он, конечно, знал, но многие особенности этой улицы, знатоком которой он себя считал, его удивляли. Украинским языком владел он очень плохо, но это как раз менее всего сулило ему трудности. А вот составить хоть какой-то план действий в условиях непогоды, тем более ближе к вечеру, когда сумерки вот-вот должны начать сгущаться, – это было очень трудно. Но и вернуться в гостиницу без всякого результата и тем перечеркнуть весь день, в течение которого он собирался столько разузнать и столько сделать, – с такими итогами дня он смириться не мог.
       К счастью, Бродский ещё раньше припомнил, что в одном из разговоров с Наташей он догадался, что Иван сдавал в районе Южного вокзала отпиленную часть бруска. Он, как никто, знал Южный вокзал и окрестности, так как, будучи москвичом, очень часто ездил в Харьков поездом по службе. Да и по другим делам вертелся там – больше всего, конечно, в прежние годы. И хоть жизнь изменилась колоссально, но ни один переулок ведь не исчез и не подвинулся. Не изменился и говор этой огромной массы харьковского народа, хоть выросло уже совсем новое поколение. Невероятно, но Бродский помнил, что из слов Натальи каким-то образом становилось ясно, где именно в районе вокзала избавился Ваня от куска золота весом в 760 граммов, отдавши его слишком уж ниже истинной цены. И вот теперь Бродский хоть как-то мог сообразить, куда ему держать путь. Трамвай, который еле полз, непогода и тоска – всё это не помешало разыскать тот самый пункт. Поистине сказочное везение, если забыть о том, до какой степени крошечный шаг это был в нескончаемой цепи странных событий. Но факт был неоспорим: он лицезрел того самого молодого приёмщика, с которым имел дело довольно давно уже Иван Вайнштейн.
       Теперь надо было как-то подъехать с расспросами, и притом без свидетелей и спокойно. И такой случай скоро представился, а Бродский тем временем успел сообразить, что между ним и Ваней Вайнштейном совершенно нельзя перебросить какой-то мост с помощью наблюдений, то есть понять, что они не чужие. Мало того, Ваня ведь сдавал вообще без документов.
       Дождавшись, когда можно обратиться без свидетелей, Пётр Владимирович сумел всё-таки "подъехать" наилучшим образом.
       – Извините, ради Бога. Я бы хотел с вами посоветоваться по одному интересному вопросу.
       Молодой парень, привыкший при своей работе видеть самых разных сдатчиков и сопровождающих, а сверх того наблюдающий каждый день кого угодно в привокзальной толчее, не очень удивился.
       – Поговорить-то можно. Но мы ведь впервые видим друг друга.
       – Так, может, и к лучшему. Вы ведь не всю ночь тут сидите…
       – Да уж мало радости просидеть тут всю ночь, – улыбнулся довольно весело симатичный и разбитной парень.
       – Ну вот закроетесь, а потом сядем где-нибудь на лавочке и поговорим минут десять… не больше – обещаю вам. Кто знает, может быть, и вам будет интересно?
       – Хорошо, подождите малость, но не больше четверти часа. Много чего я тут повидал, но знаете… ваша просьба… такого вроде не припомню.
       Молодой мужик и в самом деле даже раньше, чем через пятнадцать минут, освободился, а так как был в приёмном пункте один, то запер на все замки и поставил, кажется, на сигнализацию. Вскоре нашлось и место в здании вокзала, где их не слышали, после чего интереснейшая беседа действительно состоялась.
       – Видите ли, большая часть моей жизни прошла в Харькове, но уже очень долго я живу в Москве. До сих пор работаю, а работа дышит на ладан. Есть у меня родня довольно бедная и там и тут…
       Мужик оказался не только разбитным и знающим жизнь, несмотря на молодость, но и довольно интересным.
       – Любопытное вступление, – вежливо и тактично сказал он с приятной улыбкой.
       – Да, конечно… А вот дальше ещё интереснее. У меня, кроме старых фотографий, мебели, ну и прочего имущества, что есть у всякого, имеется одна ценная вещь, даже невероятно ценная.
       – Это у вас как бы завязка романа, – снова улыбнулся этот парень, а Бродский снова подивился уму и образованности. Он даже почувствовал превосходство собеседника.
       – Да, но тут, понимаете, не до романов… а хотелось бы устроить жизнь своих близких.
       – Я вас слушаю внимательно, даже если за десять минут не управимся.
       – Ну, так я тогда прямо к делу. Единственное, что у меня есть, это доставшийся ещё от деда слиток золота весом четыре с половиной килограмма.
       – Не может быть!!
       – Но это именно так, – уверил собеседника Бродский, к которому вернулось спокойствие, так как он ясно видел, что ни в чём не проболтался, никак не засветился и вполне неуязвим.
       – Предположим. Но я, приёмщик и знаток, немало уже повидавший, такого никогда не видел. Конечно, есть в мире такие люди, у которых в тысячу раз, а то и в пять тысяч раз богатств побольше, чем ваш брусок. Но они в скупку не ходят. Они как бы на других планетах…
       Бродскому, хоть мысли его сделались вдруг тревожны и даже в чём-то гнетущими, всё-таки вспомнилось, как они с Иваном не так давно в Москве продали деляге покрупнее, чем его теперешний собеседник, чуть ли не вдвое большую ценность.
       – Это всё, что вы мне объясняете… это, конечно, плохо, но вот что-то мне говорит…
       – Что со мной можно сторговаться?
       – Вот именно!
       – А знаете ли вы, что одному мне быстро с такой болванкой и с такими большими деньгами не управиться… тем более – быстро. А потому если бы я и занялся таким делом, то нужны компаньоны… а все ведь алчные. Ну и много всего прочего. Не говоря о том, что и качество проверять надо.
       – Я думаю, что качество высочайшее.
       – А цены вы знаете?
       – Да их все примерно знают…
       – Вы меня вконец заинтриговали. Давайте сделаем так. Я за три дня, а то и за пять, что смогу – соберу. А вы каждый день наведывайтесь, подтверждая тем самым свою решимость.
       – Но пять дней мне трудно ждать.
       – Можем и раньше управиться. А могу я вам и другой пункт подыскать.
       – Нет уж. Я тогда совсем дураком буду выглядеть, если стану везде соваться и о своей жизни истории рассказывать. Давайте уж с вами. А я и не знал, что в Харькове много таких пунктов.
       – Предостаточно. На Кацарской я знаю… тут неподалёку, на Пушкинской. Да можно и по телефону разузнать. Но более всего там скупка драгоценностей, и есть даже очень хорошие знатоки, когда дело касается особого перстня с камнем или серёг.
       Это была в некотором роде удача, и тут же Бродский подумал, что можно покамест сбыть штуки три, а то и пять вещиц.
       – Спасибо вам. Я прощаюсь и буду каждый день заходить, а уж вы постарайтесь управиться…
       – Всего хорошего. Считайте, что договорились, но только лишь по поводу того, что я начинаю действовать и со всей энергией. Но если вы хотя бы один день не появитесь, то я считаю, что вы передумали или заболели. И стало быть, вся эта небывалая сделка, ещё не начавшись, тут же и прикроется.
       – Непременно буду каждый день. Прощаюсь с вами до завтра.
       – До свидания! И желаю вам спокойствия. Завтра увидимся.

––– . –––

       Теперь снова возвращаться, чтобы пересказать эту невероятную беседу Наталье, было бы слишком утомительно. Раз уж договорились завтра в девять, то пусть так и будет. А в отеле можно что-нибудь изобрести. Этим "чем-нибудь" может стать… ну хоть бы продажа драгоценностей в свободные дни. И особенно важно не продешевить. Пусть потребуются какие угодно поездки, и пусть их будет сколько угодно, но это несравненно лучше, чем томиться четыре дня или даже целых пять… "И неизвестно ещё – чего ждать. Надо что-то делать обязательно, потому что с пустыми руками вернуться в Москву – смерти подобно".
       И вот – без одной минуты девять! И наступает важный момент, то есть Петр Владимирович протянул руку к звонку. Как хотелось бы ему, встретившись с Натальей, торжественно объявить, что сегодня он должен завершить операцию, а деньги, как договорились, оставить, свои же три процента он бы взял… Да, совсем другой был бы разговор. И обсуждали бы, как немедленно довезти брусок. Увы, дело обстояло иначе. И все же итог вчерашнего дня был не совсем нулевой.
       – Здравствуй, Наташенька!
       – Здравствуй, Петя… Похоже, что вчерашний день… Как бы это сказать?..
       – Ты права, но лишь отчасти. Я и не надеялся, что сразу получу огромные деньги. Нет, сейчас объясню, чтобы нам с тобой не запутаться. Я мало надеялся вчера, что назначена будет сделка на сегодня. Но он не позже, чем через четыре дня, будет иметь нужную сумму.
       – Пусть хоть так, – ответила Наталья, не в силах скрывать разочарование.
       Бродский же, обдумавший в отеле ситуацию и сознавая, что просто ждать три-четыре дня убийственно для психики, стал высказывать мысли, которые пришли ему в голову по дороге от вокзала в отель, ночью и сейчас, пока он ехал из отеля.
       – Тут, как бы это сказать?.. Психология и всякие переживания…
       – Чего-чего, а переживаний – с лихвой. Но мы дееспособны, а потому надо хоть что-то делать. А то ведь если на годы растянется…
       – Вот это я как раз и хочу сказать. И знаешь, что я подумал? У нас, конечно, много дел, если, как вы с Ваней хотите, устроить вскоре поездку с четырьмя оставшимися в квартире брусками… ну ты же понимаешь… Я имею в виду – после продажи всё-таки одного в Харькове. Но успех всякого дела – это ведь деньги. Так займёмся драгоценностями. И я много чего узнал...
       На самом деле он только твёрдо знал о двух скупочных пунктах, и имел зыбкие соображения о ценах. Тем не менее, он с воодушевлением продолжал говорить о своей идее и даже дошёл до такой интересной реплики:
       – А ведь драгоценности бывают такие, что из-за них… забыл, не могу вспомнить, что на этот счёт в классической литературе пишут.
       Наталья Ильинична, взглянув на бывшего мужа, подумала почему-то, что стоит лишь ему заговорить на какую-то тему чуть поинтереснее, чем административные и житейские дела, как лексика его снижается. Отсюда было рукой поддать до разных воспоминаний об их жизни и расставании. Но это же совершеннейшая нелепость – так отвлекаться… И всё же в голове её мгновенно появились те словосочетания, которые Бродский, если бы смог припомнить, непременно бы привёл в защиту своих соображений.
       – Да, что и говорить, – улыбнулась она. – Алмаз раджи, гранатовый браслет, брильянтовые подвески…
       – Ах, Наталья… легко с тобой говорить. Ты ведь всегда была умницей! А только что сейчас нам делать? Вот вопрос!
       – Тяжело ждать, но если я правильно поняла, то продав пока что хоть какую-нибудь из вещиц, можно немного успокоиться, чтобы легче было дождаться дальнейших огромных продаж. Это ведь ты начал пояснять?
       – Конечно! Вы-то с Ваней больше всего хотите сдвинуться с мёртвой точки.
       Да, это были поистине великие мечты о маленьком хотя бы результате.
       – А скажи, Петя, много ли шансов, что через четыре дня он примет? Я думаю, процентов восемьдесят. Даже мне представляется, что если что-то из вещиц продать, то и за брусок этот парень больше даст.
       – Ты думаешь, я ему же понесу драгоценности?! Да я ведь ему сказал, что отдаю последнее, чтобы не голодать!
       – Нет, Петя, я так не думаю. Ты хорошо всё пояснил.
       – Тогда, выходит, снова психология?
       – Пусть даже так. От настроения ведь очень многое зависит. А где, ты говоришь, пункты?
       – Один на Кацарской, а другой на Пушкинской… но не там, где вы с Ваней года-то побывали.
       – Да, конечно… не там сдавай. Там ведь страшные приёмщики, просто крысы.
       Наталья Ильинична извлекла из стола изящное колье. А затем цепочку. Подумав не долго, на цепочке и остановились. Они любовались висевшим на ней диском. Ближе к ободу, почти по краям двух взаимно перпендикулярных чудесных диаметров вставлены были четыре миниатюрных камня: на одном диаметре голубые, а на другом – розовые.
       – А вдруг это простые стекла?
       Наталья хотела было пояснить, что дед, мол, и отец Петра Флавиановича простыми стекляшками не увлекались, потому что какие же это сокровища? Но не стала упоминать имени Добродеева, а сказала только, что не те люди сберегли этот клад, которые стекляшками забавляются.
       – Так что не переживай, Петя. На вот, возьми, спрячь надёжно. И огромной тебе удачи. А после возьмешь ещё что-нибудь, да только не продешеви, как тогда мы с Ванюшей. Жду, Петя, твоего возвращения. От этих продаж очень зависит наше будущее.
       – До скорого свидания, Наташенька!
       Когда он вышел, Наталья Ильинична подумала, что провожая бывшего мужа, лучше было бы назвать его Петруша или хотя бы Петенька. Но, как мы уже упоминали, в силу особых причин не могла она произнести этих ласкательных имён, даже испытывая неловкость. Именно избегая ещё большой неловкости, она теперь всегда обращалась к нему единственно возможным образом.
       Итак, дверь за Бродским закрылась. Теперь снова предстояло томительное ожидание. "Господи! Помоги нам сдвинуться с мёртвой точки!"
       Возвращаться в отель, чтобы лучше рассмотреть цепочку и особый диск, на который возлагались теперь главные надежды, – это было бы безумием. Других мест, где можно было бы сразу и вещь рассмотреть, и отдохнуть, и кофейку маленько хлебнуть, спокойно и с большим удовольствием, – таких мест не было, да и не могло быть в Харькове. Он даже сообразил зачем-то, что и в Москве у него на данном этапе жизни такого чудесного места не имеется. Но размышлять сейчас ни о своей дальнейшей судьбе, ни об общих, так сказать, итогах этой своей поездки не было возможности. Он только знал, что прекрасная вещь лежит у него в глубоком и надежно застегнутом внутреннем кармане. И ни о чём другом думать сейчас он не мог, да и не слишком хотелось. А единственное опасение было совсем простое, то есть опасность казалась совсем простой, и мысль эта была, как говорят, незатейливая: как бы не оказаться, достигнув искомой точки, перед запертой дверью.
       Ещё издали он заметил, что в скупку вошла женщина, должно быть, тоже намереваясь что-то продать. "Хорошо, что открыто! Но мне ведь важно, чтобы бабка эта не слишком долго торчала и торговалась. Ну да ладно, сейчас поглядим." Когда он зашёл, то действительно застал в помещении всего лишь двоих, хоть обстановка комнаты свидетельствовала, что иной раз здесь присутствует и побольше народу.
       Присевши на диванчик с удобной и приятной спинкой, Пётр Владимирович испытал большое облегчение, но расслабляться нельзя было ни в коем случае. И вскоре его сосредоточенность, стремление пока что мысленно подготовиться к разговору и готовность ждать этой беседы, которая неведомо что сулила, – всё это, вместе взятое, было вознаграждено. Старушка, покидая скупку, обещала подумать, а Бродский всё-таки опасался, что она, зацепившись за какое-нибудь слово, опять станет болтать. Но приёмщик был не из тех, кто согласен слушать старушечью болтовню. Так что ей ничего не оставалось, как сказать, что она, скорее всего, завтра вернётся, и уйти, что-то едва слышно бормоча. А взор приёмщика уже был обращён на Бродского.
       – Здравствуйте, – сказал зачем-то Пётр Владимирович и подошёл.
       – Здравствуйте, садитесь поближе, если у вас дело ко мне. Слушаю вас.
       Человек этот был попроще того приятного приёмщика, с которым пришлось вчера иметь столь необычную беседу, а Бродский как бы заранее испытывал, помимо недоверия, ещё и усталость.
       – Видите ли, у меня, как и у многих теперь, тяжёлые обстоятельства. Не буду вас утомлять, как ушедшая гражданка, а скажу только, что есть у меня две вещи, с которыми мне тяжело расставаться. Работа-то моя на ладан дышит… вот взгляните, пожалуйста, а я уж постараюсь больше не говорить о том, что к делу не относится…
       Хоть этот тип был весьма далёк от сентиментов и болтовни, но элементарную вежливость соблюдал.
       – Я вас понимаю. Покажите цепочку. А то ведь пока она у вас в руках, я не смогу разглядеть.
       С этими словами он придвинул очень чистую и большую пластинку, к тому же гладкую, но не блестящую. Потом он чуть-чуть поправил светильник, не пуская пока в ход иных приборов, применяемых часовщиками и ювелирами, чтобы рассмотреть что-то поподробнее. Пётр Владимирович испытал даже облегчение, выпустив вещь из рук, так как захват, или попытка подменить, или ещё какая-то грубая атака были абсолютно невозможны.
       Далее всё-таки пошло в ход увеличительное стекло. Приёмщик рассматривал вещь, а у Бродского не оставалось сомнений, что и цепь, и тем более изделие с камнями оценены по достоинству. "То есть не в смысле самой цены, – думал он, – а именно… как же это говорится… эстетики, что ли?.. И подлинности… Ну ладно, сейчас не до терминов."
       Приёмщик глянул на диск через это самое стекло, очень, должно быть, привычное для него. Последние сомнения по поводу оценки искусной работы, давности вещи и прочих её достоинств исчезли у обоих. Покупатель имел огромный опыт, а для продающего, то есть для нашего с вами, читатель, давнего уже знакомого, это было окончательным подтверждением бесспорного факта. Но в словах специалиста по купле-продаже ценностей не было, разумеется, и тени восторга.
       – Вот в чём дело. Вещь эта почти наверняка не подделка, но вы же не оставите её. Вы, я вижу, хотите побыстрее покончить с делом. А торговаться всё-таки будете… Но тогда и я должен знать, с кем имею дело. Потому что в наши дни чего только не творится.
       – Я согласен, но хотелось бы…
       – Узнать цену?
       – Да, конечно. И я ведь сказал вам, что сегодня же привезу другую вещь.
       – Посмотрим, когда привезёте, и на другую.
       – Понятно. Мне просто казалось, что если…
       – Вы хотите сказать, что если этот приёмный пункт вам понравится?..
       – Да, что-то в этом роде.
       – Если бы у вас было штук десять разных предметов, тогда можно было бы и на эту тему поговорить. А так все очень просто: вы принесли, я рассмотрел, предложил цену и… вы говорите в свою очередь, сколько хотите.
       – Ну хорошо, а какая цена? Ведь тут одного золота… А всё остальное? Я ведь вижу, хоть и не специалист.
       – И всё-таки сколько? Назовите, если хотите, сперва вы.
       – Пятьдесят тысяч гривен, – произнёс Бродский и тут же сам испугался.
       Но именно в этот момент ему вспомнилось, как сильно продешевили Наталья и Ваня, и это придало ему силы.
       – Сорок пять тысяч гривен – последнее моё слово. Тем более, что вы хотите немедленно.
       – Мне ничего не остаётся, как согласиться.
       – Тогда попрошу паспорт, как мы с вами только что уже говорили…
       – Да, да, пожалуйста.
       И через тридцать пять или чуть больше минут Пётр Владимирович Бродский покидал скупку. В одном надёжном кармане лежали 45 тысяч гривен, паспорт, квитанция или что-то в этом роде, но со штампом, который почти всегда имеет магическую силу и, случается, вводит иных в заблуждение. Булавки, чтобы надёжно закрыть карман, конечно же, нашлись. Припомнив, что всю эту сделку приёмщик занёс в особую книгу, Бродский уже не хотел ни о чём размышлять и сомневаться. Но всё-таки он вдруг вернулся в приёмный пункт и сказал:
       – Так я часа через три-четыре… ну, может, чуть попозже привезу другую вещь.
       – Договорились, Пётр Владимирович, – сказал этот невозмутимый человек, едва заметно улыбнувшись. – Вся процедура та же. Очень вам повезло, что деньги есть. Но может ведь случится, что за это время ещё кто-нибудь заглянет.
       – Ну тогда я пошёл и потороплюсь.
       – До свидания.
       Вот тут-то он и вспомнил, что обещал непременно, что бы ни случилось, ежедневно появляться на вокзале. Сразу же, взглянув на часы, он отвёл себе двадцать минут на весь этот путь. Усталость, моральная и физическая, осложненная спешкой, делала его положение едва ли не критическим. Весь опыт жизни говорил о том, что куда ни ткнёшься, приходится ждать или, что ещё хуже, сталкиваешься с неожиданными обстоятельствами.
       Ничто не наводит такое уныние, как ожидание городского транспорта. Пётр Владимирович прикидывал разные пути к вокзалу, хватался за карман, думал о том, как после всего этого добраться к Наталье, отдохнуть, всё рассказать, попить чайку… Но лёгкость, уверенность и спокойствие не приходили, а все возможные варианты громоздились, не выстраиваясь в хороший план действий. Вдруг, остановившись, он оглянулся и увидел, что удалился уже довольно далеко от скупочного пункта, который покинул минут восемь или десять назад. У него даже мелькнула мысль, что сегодня не так просто будет снова найти эту точку.
       А когда ж он там всё-таки был? И хоть сегодня он как нельзя чаще поглядывал на часы, но всё равно стал запутываться. При подобных обстоятельствах для пожилого человека очень важно ощущать, что при всех трудностях и при необходимости быстро ходить, навёрстывать потери времени у светофоров, – при всех этих нагрузках сердце у него не болит и с дыханием проблем нет.
       Ему пришла в голову простая, хорошая и даже в некотором роде спасительная мысль. "В конце концов, – думал Бродский, – даже если приёмщик который хочет, чёрт бы его побрал, видеть меня каждый день, не окажется сейчас на месте, то у меня ведь остаётся ещё весь вечер. В конце концов, и такси можно взять, хоть разъезжать на такси, не имея хоть какого-то результата… А сорок пять тысяч – чем не результат?"
       Он сам не заметил, как оказался у приёмного пункта. И ещё на подходе увидел того, кто так ему нужен. "Ну слава Богу, – обрадовался Бродский, поднимая руку, когда этот приёмщик-оригинал поднял голову. – Быстро я управился". Он подошёл, несмотря на то, что уже как бы вполне отметился, и сказал:
       – Всё остаётся в силе.
       – Великолепно, – последовал ответ. – Жду вас и завтра, а тем временем делаю всё, что в состоянии.
       Выйдя на привокзальную площадь, он стал обдумывать простейший вопрос, который знал великолепно, но после многих разнообразных перемещений тоже ухитрился забыть. Украинского гражданства за долгие годы жизни в Москве он вроде бы не лишился. Несмотря на то, что Украина двойного гражданства вообще-то не признаёт. Далее стал думать, что проезд в метро это крошечный вопрос по сравнению с пересечением границы, безвизовыми правилами и прочими законами, которые весьма туманны. Как бы там ни было, все эти мысли так переплелись и запутались, что Бродский оказался в метро вовсе не бесплатно и даже оплатил следующий вход в метро. Чтобы не спотыкаться, ничего не потерять и любой ценой быстро встретиться с Натальей, надо было плюнуть на мелочи, как бы досадны и обидны ни были все его промахи.
       Далее ему более или менее везло. Прошло заметно меньше часа после того, как он покинул вокзал, и вот он, измученный разговорами, перемещениями и колебаниями, оказался перед дверью столь знакомой квартиры. Теперь ему пришла в голову важная, хоть и не новая, совсем простая мысль: в создавшемся положении надо теперь особенно щадить друг друга, помогать, прощать промахи. Дело ведь не только в том, что у них есть общая дочь, хоть это, безусловно, важнейшее обстоятельство. Но, помимо этого, их интересы настолько переплелись, что каждый кровно заинтересован в здоровье и спокойствии другого.
       Наталья, в глазок рассмотревши бывшего мужа, молниеносно открыла, даже не сообразив, нужны ли какие-нибудь слова. И тут же пошёл у них разговор, который был коротким и сумбурным, но закончился весьма обнадёживающей репликой Петра Владимировича.
       – Спешу тебя обрадовать, Наташенька. Даже если я и продешевил малость, то не думаю, что можно было продать лучше, будь то в Москве или где угодно. Сорок пять тысяч гривен.
       Эти слова были произнесены им тут же у порога, впрочем, при закрытой уже входной двери. Наталья Ильинична, угадав его желание, вскоре принесла чай и бутерброды. Теперь следовало заняться чудесным колье. Но и принесенные в квартиру 45000 гривен не были ещё конечным итого операции "цепочка-брильянты". Поэтому приняли решение, которое касалось лишь последовательности операций. Выходят вместе после 15-минутного отдыха, Наталья Ильинична пойдёт тут же менять гривны на валюту. Вместе делали разные прикидки то на бумаге, то калькулятором. Ясно, что ничто не могло помешать осуществить обмен. А потому Бродский сегодня вечером или завтра утром снова должен появиться. И она теперь же после этих немудрящих, но и не совсем элементарных расчётов, твёрдо обещала ему те самые 3 процента. После всех округлений (как правило, в пользу Бродского) была наконец проставлена последняя точка в этой его операции с драгоценностями. Как только увидятся, тут же Пётр Владимирович получит 170 долларов. Таким образом, вышло даже несколько больше 3-х процентов и так же верно, как если бы деньги лежали уже в кармане. Даже лучше, что они пока не у него и не надо заботиться об их сохранности.

––– . –––

       Итак, вышли, кажется, на новый этап. Когда дело или целая намеченная программа не может сдвинуться с мёртвой точки, то первый шаг очень важен, именно первый удачный шаг. Настоящий результат, пусть даже с изъяном, но всё-таки ощутимый, приносит и спокойствие и уверенность. Однако история многострадальных сокровищ, затянувшаяся на целых девяносто лет, была совершенно особенная, а потому на разных её отрезках было много и первых шагов, и решающих, и даже невероятных счастливых случайностей. При всём при том события последних нескольких месяцев показывали, что трудностям не будет конца. Вообще-то уйти из игры и поставить крест на прекрасных мечтах – в какие-то моменты это кажется лучшим выходом. Но такое, увы, не всегда возможно, сколько бы мы ни припоминали случаев из литературы, истории или из жизни, будь то редкое стечение обстоятельств или самая что ни на есть обыденность.
       Конечно, можно совершить и вполне безумный шаг: собрать все слитки (с большой предусмотрительностью, чтобы соседи не заметили), рассовать по мешкам да и вывезти на свалку. Но такого рода поступок – это не что иное, как прямая дорожка в дурдом. Даже если учесть, что первые их продажи неплохо поправили положение. Мало того, ведь и до самой первой операции ( то есть мучительной сдачи прекрасного перстня с камнем) жили ведь, как минимум, не хуже других, а то и заметно выше среднего харьковского уровня. Одним словом, все эти раздумья лишний раз показали Наталье Ильиничне то, что и раньше было более чем очевидно: мучительным продажам не видно конца, но они неотвратимы.
       Разумеется, соображения Бродского носили иной характер, когда он отправлялся с необыкновенным колье всё в том же кармане. Мало зная об особенностях камней, составляющих этот предмет роскоши, он тем не менее некоторые свои мысли имел. Было очевидно, что камни не фальшивые, что огранка прекрасна… К заметным минусам следовало отнести тот факт, что ожерелье коротковато. Камни были двух типов и чередовались на сверхпрочной нити. Одним словом, некоторые особенности он успел рассмотреть, принимая эту необыкновенную вещь. Но всё вместе мало ему говорило о предполагаемой цене. Что касается прочности, надёжности и устройства замка, то у него не было ни смелости ни возможности прикоснуться.
       Вот так примерно обстояли дела, когда Пётр Владимирович двигался в очередной раз к тому же приёмному пункту, хорошо восстановив в памяти подходы к нему и составивши мысленно кратчайший путь. Он был почему-то уверен, что застанет приёмщика на месте, так как было ещё не поздно. Слегка распогодилось, что очень повысило его настроение.
       И Наталья Ильинична, и Ваня, который об итогах каждого дня и о планах на следующий узнавал после работы за ужином, и, конечно же, уставший от жизни деловар Пётр Бродский – все чувствовали, что эта продажа колье своего роды важный рубеж. Вот только цена… Да, здесь была загадка, и не было времени и сил её разрешать. Так что из намеченного диапазона скромных цен выйти не мечтали, а волшебные видения никого не посещали. Оставалось надеяться, что в дальнейших московских операциях всё более или менее станет на свои места, да и то поди знай ещё. А сейчас непременно избавиться от завораживающего взор колье, потом продать ещё, что удастся, в другом пункте. И наконец сдать брусок! От этой малой программы, казалось зависит вся дальнейшая судьба, да и вся жизнь без остатка. И уж кому-кому, а Петру Владимировичу именно так представлялось положение.
       Ни в коем случае не приходилось рассчитывать на быстрый результат. Хоть приёмщик был очень деловой, а сверх того решительный и категоричный, но много загадок таило колье. Пропустим теперь всякие подробности и психологические тонкости, а скажем только, что приход именно в этот пункт с "последней вещью", которая выручит якобы из беды многострадальную семью, был по разным причинам неотвратим. Ожидание на сей раз оказалось более томительным, а финал этого важного прихода с редкой вещью получился совсем уж неожиданным.
       – Вы, Пётр Владимирович, приходите завтра в это же время, а я ради такой интересной вещицы позову друга одного, который и будет у нас экспертом.
       – Неужели так трудно оценить?
       – Вы ведь на бросовую цену не согласитесь. Правда, и мечтать о таких деньгах, которые вас сделают богачом, тоже нет смысла. Видно, что камни не фальшивые, но чем чёрт не шутит?..
       Бродский малость растерялся, но уходя, старался насколько возможно, не испортить дело. А потому, прощаясь, пробормотал не очень уверенно, но белее или менее к месту:
       – Да, пожалуй, вы правы. Ум хорошо, а два лучше.
       – Можно и так сказать. Завтра в это же время жду вас, но не опаздывайте. Время-то терять никто не хочет.
       – Договорились, буду обязательно.
       Все рассуждения его, когда он решал, куда же теперь направить стопы, сводились к тому, что без конца курсировать с ценной вещью чрезвычайно утомительно. Но одна лишь мысль, что можно отправиться с колье в кармане в отель, – мысль о такой ночёвке приводила его в ужас.
       Мы же с вами, пропустив новые его разговоры с Натальей и все многочисленные перемещения, страхи и надежды, скажем только что на всякий случай он разузнал, где находится ещё один скупочный пункт.
       В назначенное время тройка (то есть приёмщик, друг-эксперт и Бродский) собралась. Петру Владимировичу, Наталье Ильиничне и Ване так и не суждено было узнать примерную хотя бы стоимость этого колье. Пожалуй, не станем воспроизводить торговлю, а только отметим, что приёмщик очень не хотел бы упустить такую вещь. Но и переплачивать, безусловно, был не намерен. Знал ли он истинную цену вещи – пусть и это остаётся тайной. У Бродского же в кармане оказалось всего лишь 95 тысяч гривен. Тяжёлые мысли о том, что он страшно продешевил, Пётр Владимирович постарался немедленно прогнать. Остаётся гадать, сколько наши герои (то есть мать и сын, изнемогающие под гнётом богатства) в конце концов потеряют, расставаясь с различными чудо-вещами. Что же касается слитков, то потери здесь можно было хотя бы оценить и прийти к выводу, что они не столь уж убийственны.
       Да, будь это всё при других обстоятельствах, то можно было бы поговорить с романтической стороне приключений. А пока что романтики не было и близко, а спешки и нервотрёпки – с лихвой.
       Но вернёмся к планам Бродского: все наличные деньги занести Наташе, далее как в прошлый раз, потом в отель, а утром снова за работу. "Если придётся ещё раз за этот приезд продать драгоценность, – думал он как-то вяло и тоскливо, – то буду упорнее торговаться. Правда, колье, кажется мне, одна из лучших вещей в "коллекции". А сколько их всего? Когда ещё выяснится?"
       Это действительно узнать было сложно, но зато и не требовалось. Гораздо важнее было не терять теперь времени попусту, потому что на сей раз справедливым казался, как никогда, избитый штамп "время – деньги". И сумма за колье не казалась обескураживающее маленькой, и усилия – не такими уж гигантскими. Важно было оставшимся временем распорядиться, как говорят обыватели, в том числе и Бродский, грамотно.
       А потому решили избавиться от двух очаровательных вещей. Первая – цепь для часов с брелоком. Вторая же представляла некую открывающуюся плоскую коробочку с ушком для цепи. Вещи стоило рассмотреть внимательно, если бы было время для мечтаний, грёз и раздумий о давнишних временах. Цепочка с брелоком – это, кажется, более всего могло напомнить старую, давно ушедшую жизнь. Обе эти вещи могли бы составить некий комплект: на цепочке эта самая очаровательная плоская золотая коробочка, а в ней, предположим, бесценная фотография. Немного фантазии, и тут же можно вообразить купеческую жизнь, непременным атрибутом которой всегда были золотые часы с крышкой в карманчике и цепочка при них, закреплённая на поясе. Отметим попутно, что часов среди многочисленных весьма ценных и поражающих изяществом предметов не было вовсе. Должно быть, Флавиан Васильевич девяносто лет назад очень верно сообразил, что механизмам в зарытом кладе не место. В самом деле, как ни прекрасны ваши особые часы, но не работающий механизм сведёт на нет любую эстетику и какое угодно ювелирное мастерство.
       Второй приёмный пункт, местонахождение которого было точно установлено Бродским, действовал на Пушкинской, причём спутать его с тем, где разыгрались столь памятные Ване и Наталье Ильиничне события, было абсолютно немыслимо.  Вообще-то ничего страшного не произошло бы, загляни Бродский даже и в тот самый недоброй памяти пункт. У него ведь и фамилия другая, да и вообще – совершенно иной человек. Но слишком уж не хотелось Наталье Ильиничне хотя бы косвенно соприкоснуться со злыми и лукавыми дядьками, что там сидят. Не зря ведь она, хоть ей менее всего присущи были сварливый тон и брань, не постеснялась, как мы помним, в беседе с Бродским назвать их крысами.
       Пётр Владимирович очень был рад тому, что с приёмщиком на Кацарской едва ли уже когда-нибудь в жизни увидится. Мало того, Харьков, родной город, чрезвычайно утомил его за несколько дней. А воображение уже рисует ему грандиозную поездку в Москву вчетвером или даже впятером. Ну а пока он всё ещё в Харькове и при всей усталости твёрдо знает свои планы на самое ближайшее время.
       Когда он прибыл за первой из указанных вещей, то есть за цепью с брелоком, то застал Наталью Ильиничну в хорошем расположении духа, что очень его порадовало.
       – Знаешь, Наташа, мне всё кажется, что вот-вот мы выйдем на… как же это говорится?
       – На широкую столбовую дорогу, Петя. Что-то в этом духе ты хотел сказать?
       – Да, пожалуй… А тебе не кажется?
       – Отчего же? Дело движется, хоть и со скрипом. Вот только незадача: брусков-то всё ещё восемнадцать, а местоположение их мало внушает радости.
       – Не так уж это и страшно. Не зря ведь говорится: лиха беда начало…
       – Ах, Петя, мы ведь на днях говорили о далёком-далёком начале этих приключений. Но в чём-то ты прав. Дай Бог нам с грузом до Москвы добраться…
       – Знаешь, я вот думаю, что послезавтра избавимся от бруска и будет у нас счастливый день. Жаль только, что когда с ним говорил, казалось, что всё учёл, а теперь помню, что о цене не условились. Убей меня, не припомню, как мы об этом говорили.
       – Но не может же цена быть смехотворной. Качество металла высочайшее. Давай наметим цену не ниже 47-ми долларов за грамм.
       – А если он меньше даст? Ты ведь знаешь, как тяжело получать меньше, чем ожидаешь.
       – Да, и здесь ты прав. Меньше получить ужасно, если подумать о том, какие ждут расходы. И ещё хуже расторгнуть сделку, а точнее говоря – вовсе не заключить её…
       – И везти в Москву пять брусков вместо четырёх – это тоже мука, потому что один человек не может взять больше одного слитка по самым разным соображениям.
       Конечно, невозможно описать все сцены подходов к ещё одному совершенно иному скупщику, даже если разговоры и торговля в чём-нибудь интереснее предыдущих. Опыт Бродского рос, а терпение и надежды его бывшей жены были очень велики. И вот он с блеском, хоть и не без новых мучений, избавился от цепочки с брелоком и от очаровательной коробочки с ушком. Опираясь на эти новые достижения, можно уже было не сомневаться, что брусок удастся продать. И это будет именно то "великое деяние", которое окажется чуть ли не настоящим поворотом в их судьбах, потому что избавиться от одного бруска в Харькове – давненько уже это превратилось в навязчивое и болезненное желание. Чтобы не таскать тяжесть на большие расстояния, решено было заказать такси. Но выйти с бруском в сумке вдвоём и демонстративно сесть у подъезда в такси показалось вдруг опасным. Стало мерещиться, что такая посадка в машину вдруг с бывшим мужем в очередной раз насторожит соседей, которые были уже не раз свидетелями манёвров Ивана на другой машине. Пришлось идти на новые риски, и уже трудно было разобраться и отделить риск от осторожности и разумных решений. Таким образом, хоть вызов такси в Харькове – вещь не сложная, тем более для такого умельца, как Бродский, но решили отказаться.
       Наталья Ильинична вышла непринуждённо с сумкой, привязанной довольно умело к руке, после чего бывшие супруги встретились, но, разумеется, не у подъезда. Они готовы уже были спуститься вниз пешком, но как раз здесь и подвернулось такси. Наталья Ильинична сразу же очень обрадовалась, но появившаяся уже давненько привычка бояться делала своё чёрное дело, а потому короткая поездка не была слишком уж радостной.
       Надо ещё отметить, что с этим премудрым приёмщиком-интеллектуалом Пётр Владимирович созвонился заранее. И потому было у них решено, что в назначенное время пункт вроде бы будет закрыт, а уж постучать и потом войти, чтобы при запертых дверях осуществить "сделку века" – это казалось более или менее естественным. Было оговорено и то, что зайдут вдвоём. Это как бы уравнивало безопасность. Приёмщику, понятно, нечего было опасаться, а бывшие супруги оказывали друг другу довольно большую моральную поддержку. Получили от скупщика по 46,5 доллара за грамм великолепного золота. Сумму в 209250 приёмщик округлил до 209 тысяч Приём этот (округлять не в пользу клиента) был уже знаком им обоим. Компенсацией за эти потерянные якобы 250 долларов стали некие услуги и отменное поведение "славного парня", каковым, не исключено, и был молодой человек.
       Начнем хоть с того, что была возможность спокойно пересчитать на выбор любую из пачек. Вызвал мужик и такси, но оплачивать не стал. Деньги были тщательнейшим образом спрятаны в несколько карманов, включая и хорошо известный нам надёжный карман Бродского.
       Далее они снова благополучно оказались в такси, а прибыв к дому, вышли чуть поодаль и поднялись, разумеется, не вместе. Наталья Ильинична ещё на дальних подступах достала кошелёк с расхожими деньгами и пошла за небольшими покупками в гастроном. Она готова был дать ему ключ, но он, угадав её мысль, отказался. Всё с той же сумкой зашла она в гастроном, и через четверть часа они были в квартире без потерь и в довольно хорошем настроении.
       На этом многотрудные операции пожилого человека в Харькове не закончились. Были далее и довольно тяжёлые дела иного рода. Требовалось, помимо прочего, сперва сочинить версии для звонков в Москву, а уж потом звонить. Да и звонки радостными не назовёшь, потому что и дозвонишься не мгновенно, и говорить довольно мучительно, припоминая что сообщать работодателям, а что своим близким.
       Тем временем взял отпуск и Ваня, но к превеликому сожалению, не для того, чтобы отдохнуть. Правда, два сравнительно свободных дня ему выпали, хоть считать это отдыхом было трудно. Едва ли все великие путешественники с большим трудом снаряжали свои экспедиции, чем наши герои устраивали трудную важнейшую поезду в Москву. Бродский, со свойственной ему сноровкой доставший всем билеты, ехал налегке. При нём будет лишь скромная сумма денег, а именно: три процента от всех пяти продаж, округленные, безусловно, каждый раз в его пользу. Да ещё бесценные запонки, которые он не побоялся вдеть в манжеты чистой рубахи, купленной им специально. Ему даже чудилось подчас, что запонки – его собственность. Но как только заходила в голову эта безумная мысль, он тут же прогонял её.
       Компания путешественников прекрасно нам знакома: помимо Петра Владимировича ехали Альфреда, Инга, Наталья Ильинична и Иван.
       Это в самом деле было огромное продвижение, а потому не хотелось снова и снова раздумывать о том, что они всё ещё в начале пути, трудного и не вполне ясно куда ведущего. Но грузом таких переживаний были отягощены более всех мать и сын. Для остальных же в поездке было больше романтики, но всё же и некая опасность, хоть и не убийственная, так как каждый имел свою версию. Трагедия, причём огромная, разыгралась бы в том случае, когда объяснения пришлось бы давать каждому из путешественников. Но скажем заранее, что всё обошлось. Разве что у Натальи Ильиничны прибавилось седых волос, а Ваня прошёл сквозь новые потрясения. Но не станем забегать далеко вперёд.
       Итак, предстояла грандиозная поездка. А труды Бродского в Харькове на данном этапе (но вовсе не его поездки в некогда любимый город) были завершены. Основное дело, исполненное более всего именно им, увенчалось удачей. А потому была надежда на новые успехи. И когда вернутся в Харьков, можно будет с большим оптимизмом глядеть в будущее. Людям свойственно радоваться при достижении любого промежуточного результата, каким бы тяжким ни казался дальнейший путь. И Наталья Ильинична, так же, как и её сын, в этом смысле едва ли представляли исключение.
       Позже, находясь одна в квартире, она припоминала многие обстоятельства, связанные с продажами брусков. Продано их было всего 3 штуки. Причём становилось ясно, что при всех кувырках и потрясениях цена оказалась весьма выгодной. Главная из состоявшихся продаж, то есть двойная в Москве, казалась фантастической. Последняя же (опять при участии Бродского!) была тоже интересной и прошла легко. Как ни странно, но объяснить это можно тем, что интеллигентный приёмщик хотел выглядеть в глазах Бродского не только образованным, но и благородным человеком. Таким образом, каждая из двух удачных сделок имела какие-то причины, пусть даже необычные. Часто теперь припоминался совсем недавний разговор, когда цена в 47 долларов за грамм представлялась вполне нормальной. Не имея экономических знаний и слабо понимая хитросплетения московской жизни, Наталья Ильинична, тем не менее, чувствовала, что продавать будет всё труднее, квартиры в Москве не подешевеют, а времени у них по разным соображениям совсем мало.