Глава XV - Безоговорочное решение

       – Понимаешь, мама… Поездка вчетвером – это, конечно, прекрасно. И если она будет успешной, мы очень хорошо продвинемся, хоть наши приключения и в этом случае далеко ещё не окончатся. И точка в нескончаемых делах, волнениях, сомнениях всё равно не будет поставлена. А нам ведь надо в течение 2011 года любой ценой начать абсолютно новую жизнь. Всё это огромные вопросы, но есть малая проблема, или даже иначе – небольшое затруднение, которое тоже может нас убить в буквальном смысле слова.
       – Догадываюсь, Ванюша, о чём ты собираешься со мной говорить. Мы так устали, что упускаем из виду проблемы. А ведь билеты на поезд Петя уже купил. Не знаю только точно, на какое число… И в одном ли вагоне, и как насчёт купе…
       – А ты представляешь, что даже если мы с тобой будем ехать в разных купе… Вот проверили они, допустим, мои документы. Скрыть волнение я не смогу, но предположим, что он не доберётся пока до моих вещей, а только будет рассматривать мои документы дольше, чем любого другого. А потом он видит, что через два купе или даже в следующем вагоне едет гражданка с такой же фамилией. Как бы безупречно ты себя ни вела, он у тебя спросит насчёт меня. И что бы ты теперь ни ответила, ему может прийти мысль заняться моей персоной. Пусть всё это мало вероятно, но стоит только вообразить…
       – Да, я догадываюсь, о чём ты. Я ведь только что сказала.
       – Если и догадываешься, мамочка, то я не уверен, что ты представляешь, как именно могут развиваться события. Для нас это не что иное, как апокалипсис. Одно дело, когда ему захотелось заглянуть в мой багаж и он нашел там брусок золота. Этого, пожалуй, недостаточно, чтобы привести меня к инсульту, но достаточно, чтобы разрушить наши планы, убить морально… и так далее, и прочее, и прочее.
       – Ты, я вижу, Ванюша, сейчас и впрямь картины ада на земле начнёшь рисовать.
       – Что-то в этом роде. Представь себе, что обнаружив мой брусок, эти парни вернутся в купе, где уже встречали тебя.
       – И захотят рассмотреть мой багаж.
       – Вот именно!! Тогда уже инсульт покажется меньшей из бед. Я даже не говорю о том, что произойдёт, если доберутся до Инги или Альфреды. Но оставим эти запредельные варианты. Довольно и того, что они находят сокровище у меня и у тебя. Мало того, что это случай небывалый, но тут ведь необозримое поле для их разнообразных фантазий и для "пресечения" преступной деятельности. Думаю если бы они отловили восточного террориста или многократного патологического убийцу, то и тогда не было бы такой радости. Мать и сын, носители прекрасной фамилии, сын притом ещё и Иван Петрович, – тяжелейшие экономические преступники. С поезда, разумеется, снять, документы и золото отнять. Дальше куда-нибудь в следственный изолятор.
       – Ну что же, Ванюша, один шанс из ста, что в адское пекло попадем…
       – А может быть, что и побольше риск, чем ты говоришь. Этого нам не вычислить, хоть я и математик. Но возможно, что куда больше риск, чем одна сотая… А даже если один шанс из десяти тысяч… всё равно не стоило бы ехать ни в одном вагоне ни в одном поезде, что, пожалуй, даже ещё хуже.
       – Хорошо, давай выясним сперва, на когда он взял билеты… как вообще обстоят дела.
       Этот разговор был таким же тягостным, как и многие их беседы. Но самое неприятное заключалось в том, что мог быть как бы огромный откат назад. Подумать только: с таким трудом сдвинулись с мёртвой точки! Теперь делается очень большой шаг, и вдруг… Тут ведь всё, что угодно: и беспросветная тоска, и замедление движения, тогда как требуется как раз ускорение любой ценой. Это если не ехать. А если ехать…
       Снова была намечена встреча с Бродским и сразу весьма оперативно устроена. Из разговора выяснилось, что можно, скорее всего, дело поправить. Но усталость давила все сильнее, а отсутствие результатов только усугубляет усталость. Плохо это, когда вместо стремительного продвижения надо хлопотать о переделке, а точнее – о своём лишь билете. Да и неизвестно ещё, к чему хлопоты приведут. Но понятно, что пришли к выводу, который казался теперь очевидным. Пусть даже в какой-то момент Пётр Владимирович колебался, пусть даже Наталье Ильиничне иной раз казалось, что не так уж это опасно… хоть тут же она припоминала убийственные аргументы. Но дело уже не только в этом, а в том, что не может Ваня с такими страхами сесть в поезд. А если он будет бояться, как огня, ревизоров, то и вести себя должным образом не сможет. Тут же выплывали все соображении, и выводы были бесспорными. Поездка же без Ивана очень много теряет по самым разным причинам.
       Нет ничего хуже, чем разрушенные планы, которые выстраивались с большим трудом. Нашим героям, причём всем троим, начинало казаться, что важнейший шаг будет сделан неведомо когда. Между тем, начался уже 2011 год. Наталья Ильинична совсем недавно соглашалась с сыном, что в этом году все их великие планы должны завершиться. А потому эта поездка играла огромную роль, поистине колоссальную. И если она завершится очень быстро и успешно, то немедленно надо готовить новую. Хлопотать надо по всем направлениям, а промедление смерти подобно. Именно так! Как бы заезжен ни был этот оборот речи, но в нём состояла на сей раз правда жизни. Промедление может их убить.
       С этими мыслями взвинченный до предела Иван отправился менять билет. Снова очереди, подходы, разговоры. Ах, как тяжко всё это, тем более при такой усталости! Это после всего, что с ним творилось в последние месяцы… И всё-таки удача улыбнулась. Поездов из Харькова в Москву много, с учётом транзитных. Хоть и не столько, сколько их было в прежние времена. Не говоря о том, что зимой поездов меньше, чем летом. Но зато и желающих гораздо меньше.
       Как бы там ни было, а Иван вернулся с билетом на другой поезд, который шёл, слава Богу, в тот же день. Поездка в одиночестве тоже мало ему нравилась, но ничего не поделаешь. Предстояла быстрая и трудная подготовка к этому огромному шагу. Очень важно для них – ничего не забыть. Надо было и Варвару Фёдоровну навестить, и обдумать, как спокойно и легко покинуть квартиру… Необходимо позаботиться о сохранности столь близкого сердцу жилища, где прошла вся жизнь, во время отсутствия. Это, следует признать, особый и важный пункт, который тоже отнимает и деньги и силы. Ведь Наталья Ильинична с сыном помимо своей воли, даже порой не замечая этого, привлекали всё же внимание ближайших и дальних соседей. А потому требовалась и особая сигнализация на случай, если кто-нибудь захочет наведаться в их квартиру, и то, что Ваня называл иллюзией присутствия. Разбираться в том, что им мерещится, а что и впрямь привлекало взгляды разных досужих жильцов, – на это не было сил и времени. А потому было у них целых два мероприятия, чтобы трудно и не повадно было ограбить квартиру.
       В одной из комнат будет включена яркая лампа, но к сети её присоединят через особое приспособление, которое вечером зажигает этот светильник, а в половине двенадцатого, то есть когда хозяева якобы отходят ко сну, – гасит. Что же касается попыток проникнуть в квартиру, то, войдя, всякий обязан на специальном пульте очень быстро набрать секретный код. В противном случае долго будет звучать душераздирающий гудок, а хозяева сразу об этом узнают, так как зазвонит мобильный телефон Ивана Петровича. К чему это может привести и не заглянет ли столь знакомая милиция по такому поводу, – вопросы эти были слишком мучительны, и оставалось надеяться, что деньги (причём не малые, если вспомнить продажи с помощью Бродского) спрятаны надёжно. А Иван, услышав этот страшный звонок на своей "мобиле", постарается быстро вернуться из Москвы в Харьков. Всё это рассуждение матери и сына было довольно зыбким и не слишком внушало спокойствие. Но городить поверх этого всего ещё что-нибудь (скажем, пусть звучит не Иванов телефон, а Солошенко или Емельяненко) было бы безумием, а не принимать вовсе мер по защите – и того хуже. Уже отказавшись окончательно подключить кого-то и из харьковчан к защите квартиры, он все ещё припоминал надёжных людей из своих знакомых, вроде симпатяги Бориса Степановича, математика и автомобилиста, но пришёл к выводу, что это будет и глупо, и подозрительно, и даже опасно.
       Таким образом, давно миновало 25 декабря, то есть Рождество Христово, потом справили Новый год, и не дожидаясь 6 января, когда бывает один из двунадесятых праздников христианской церкви, именуемый Крещением господним, отправились в Москву. Надо заметить, что накануне Нового года и вплоть до старого Нового года, который многие справляют в ночь с 13 на 14  января и на Украине, и в России, и в Москве тем более, – повсюду царит большое оживление. Известно уже было, что и Аллочка, и Инга, и её мама, которая постоянно пребывает у нас в центре событий, – все поедут в одном вагоне. Бродский ехал с родной дочерью в одном купе, а Аллочка со своей будущей свекровью, то есть с Натальей Ильиничной. Иван же отправлялся в столицу России вообще не в этом поезде. Сделано было, казалось бы, всё, что в человеческих силах.
       Возвращаясь чуть назад, расскажем в двух словах, как интересно прошла встреча Нового года. В квартире, которую в недалеком будущем предстояло продать, справляли обычный Новый год Наталья Ильинична с сыном и Альфреда с родителями. Всю ночь, разумеется, не праздновали, но понятно, что отправились спать далеко за полночь. Так как весь этот праздник, включая и проводы года уходящего, отмечают обычно в кругу семьи или ближайших друзей, то это было как бы признание того, что вступление в брак Альфреды и Ивана – вопрос вполне решённый. Но приличия, разумеется, соблюдались. Были танцы, когда на пианино играла Наталья, вспоминая далёкие дни своей юности, но возможно было потанцевать под иной аккомпанемент, когда музыкантше хотелось самой покружиться в вальсе.
       Что же касается осведомленности о состоянии дел, то она была очень даже разная. Родители Альфреды и понятия не имели, какие творятся чудеса, но о предстоящей поездке дочери в Москву знали, и не было у них даже малейшего повода для опасений.  Осведомленность Альфреды была лучшая, чем у её родителей, но всё-таки меньшая, чем у её жениха, как когда-то выражались, и будущей свекрови. Понятно, всё, что происходило, так же, как и предстоящая в некотором роде фантастическая поездка, её немного пугало, но Ваня обещал, что накануне путешествия в Москву будет у них важнейший разговор. Залогом же успеха было безграничное доверие между Иваном Петровичем и его ближайшими людьми, то есть матерью и невестой, каковое  слово, в отличие от старомодного "жених", всегда будет прекрасным, даже если отказаться от многих устаревших правил.
       Конечно, более всего выдержки требовалось Ивану. Простое теперь иногда казалось особо сложным, тем более в области взаимоотношений.   А подчас он сам себе пояснял, кому что и на каком этапе можно говорить, И что непременно требуется сказать при определенных обстоятельствах. Но хуже всего, как это сплошь и рядом бывает, сказать лишнее. Не приведи Господи проболтаться, предположим, о том, что дальнейшую свою жизнь он по разным соображениям может представить только в Москве. Ведь цены на квартиры там выросли фантастически, а об источниках их с мамой денежных средств знали совсем не многие.
       Тем не менее, встреча Нового года всегда радостна. Мы же с вами, читатель, помним, что этот небольшой откат назад и рассказ о новогодней ночи понадобился лишь для того, чтобы показать, как трудно в преддверии особых и невероятных событий вести нормальную жизнь. И совмещать, как говорил в своих занятных передачах сын знаменитого учёного, очевидное с невероятным.
       День отправки в Москву прошёл точно, как было задумано. Каждый действительно знал именно то, что нужно знать к этому моменту. А сверх того, все, в той или иной мере посвященные в суть происходящего, понимали, что своим близким рассказывать что-либо интересное (а такового имелось с лихвой даже у тех, кто был лишь частично осведомлён) нельзя ни в коем случае. Так, например, Инга не имела права даже чуть-чуть проболтаться мужу. Просто подарок от матери в виде поездки в столицу России. А ведь Инга-то и сама знала не много. Всего-навсего то, каков груз в её сумке, а вовсе не масштаб всей операции, не говоря уже о чудесах в прошлом и в будущем.
       Любопытно ещё и то, что Альфреда и Инга понятия не имели о том, что везёт в сумке другая, но каждая знала, каким образом обеспечить в вагоне полную сохранность и абсолютную тайну от пассажиров, проводников, ревизоров.
       Если бы Иван мог представить, какие предстоят приключения, поездки, торговля и все прочее в этом роде, то кто знает – может быть, и не затевал бы раскопок. Но раскопки были теперь далёким прошлым. А он, не так давно твёрдо знавший, что страшнее чудовищных работ в темноте, с фонарём, который включался лишь время от времени, и под аккомпанемент собачьего лая, ничего не может быть, теперь, пожалуй, так не считал. И подтверждением того, как менял он взгляды на подстерегающие их с мамой со всех сторон опасности, могли служить приведенные чуть выше их беседы касательно новых ближайших планов.
       Результат всякого дела бывает хорош тогда, когда он знаменует финал всего предприятия или же хотя бы этапа. А этап – это продажа и очень надёжно спрятанные деньги, а вовсе не отправка четвёрки, из которой три человека особо близкие и любимые люди. Только сейчас Иван в полной мере почувствовал, как плохо им может оказаться без него. А то, что с ними опытный Бродский, знаток жизни и кровно заинтересованный человек, – такой важнейший факт, оказывается, мало что меняет. О здоровье Бродского тоже приходилось переживать, если крушение и болезнь этого человека означает крах всего дела. Но тут же простейшая мысль избавила Ваню от всяких сожалений. В самом деле, как же можно забыть хоть на минуту, что он сам принял такое решение, прийдя к нему с огромным трудом? Так какой же смысл, чёрт побери, сокрушаться о том, что он подготовил, неопровержимо обосновал и осуществил вместе с мамой и Петром Владимировичем?  Подобные соображения иногда помогают так же точно, как, например, расхожая формула: "я сделал всё, что мог, и пусть будет, что будет". Но в данном случае почему-то и это слабо утешало.
       Вопрос о том, что три женщины легко разместятся в квартире Екатерины Васильевны, тоже был простой, и необходимые звонки были уже сделаны. Самому же ему, когда он прибудет в столицу России, придётся поселиться в гостинице. А как же до неё добраться с адским грузом в руках? Об этом думать не хотелось, а надо было. Впрочем, все эти вопросы способен, вероятно, разрешить Бродский, и пусть он получит за это сколько пожелает. Тут же он позвонил  Петру Владимировичу в поезд и был несказанно рад, что есть варианты и даже известно, как скоро и без труда их осуществить.
       Мы пропустили многие сцены сборов, прощаний, проводов и поездок на вокзал, но таких сцен будет у нас ещё достаточно в дальнейшем. А сейчас надо более всего заботиться, чтобы верно описать переживания наших героев, что мы в значительной мере уже сделали. Осталось рассказать в нескольких словах, что предпринял Иван после ухода поезда и последних помахиваний рукой, оставшись один на перроне. Путь его лежал домой. Конечно, без тяжкой и бесценной поклажи двигаться легко, но и времени было не так уж много.
       Оказавшись довольно скоро в своей квартире, он присел на диван. Всё было подготовлено, чтобы снова покинуть родной дом, на сей раз надолго. Ваня очень порадовался, что без труда вошёл, нигде не ошибся и так и не услышал душераздирающего гудка. Тяжёлый брусок в багаже и всё, что требуется, включая деньги, документы и минимум вещей, – всё было уложено идеально.  Поставив у порога  свою поклажу, он быстро, но без лихорадки и суеты проделал всё, что требуется. Заперев дверь на оба замка, Иван Петрович спокойно спускался по знакомой с детства лестнице, вовсе не пытаясь прогнать тревожные мысли, которые обязаны сами улетучиться, если сосредоточиться на делах.

––– . –––

       Транзитный поезд, который шёл из глубинной России в Москву, пересекая "братскую" Украину, заранее уже не мог внушать радостных чувств и спокойствия человеку, который собирается добраться этим поездом из Харькова в Москву. Начать хоть с того, что посадка была не на чистой, широкой и красивой первой платформе огромного Южного вокзала, а на промежуточной, каковых здесь имеется множество. Билет у него был в один из немногих купейных вагонов этого состава. Он даже не разглядел сколько их. Трудно было решить сейчас вопрос: стоило ли покупать билет именно в такой вагон. Да и мало смысла было затевать теперь новые рассуждения и ломать над этим голову, так как изменить что-либо было абсолютно невозможно. Ему припомнилось, что, вообще говоря, между Украиной и Россией ездят инженеры, учёные, псевдоучёные, рабочие, земледельцы и разный прочий люд. Он вспоминал разнообразную пёструю публику, среди которой, как ему иной раз случалось подметить, встречались носители неопределенных фамилий типа Жданович или Исаев. Но Рабиновичей, Цифрановичей и Вайнштейнов среди этой публики не было. "А мой-то случай точно единственный на весь поезд, да хоть бы и на двадцать таких поездов."
       Сумка с седьмым по счёту бруском, на который он взирал чуть ли не с ненавистью, была на сей раз не  единственным его багажом или, как любили говорить когда-то, местом. Нет сомнений, что с точки зрения, допустим, авиаперевозчиков такой пассажир мог считаться вообще свободным от настоящего багажа. В другой сумке лежали рубаха, смена белья, носки и самая малость провизии. Так что даже объединив два этих места в одно, можно было считаться безбагажным пассажиром, коль скоро речь заходит об объеме и весе его упаковок.
       Но пока что приходилось иметь дело не с разнообразными правилами аэропортов, а всего-навсего с харьковским метро. И всё же от посторонних мыслей невозможно было избавиться. Тем не менее, путешествие начиналось, и начало не казалось сложным.
       Иван давно придумал, как войти в метро без малейших трудностей. Наблюдая за толпами харьковчан в разное время суток и вовсе не накануне этой исторической поездки, он пришёл к выводу, что пронести под мышкой небольшой свёрток совсем легко. Плечо у человека среднего роста, безусловно, заметно выше турникетов. Таким образом, свёрток, то есть обмотанный тряпкой слиток, покоящийся в надежно застегнутой прочнейшей матерчатой сумке, мог быть обмотан этой самой сумкой и пронесен совсем просто. Жетоны были куплены заранее и даже с избытком. Тут как тут оказались мысли о том, что если столь ничтожная операция, как вход в метро требует сообразительности и подготовки, то что же будет в поезде и каково будет общаться там со всяческими проверяющими.
       Но его гигантский психологический опыт последних нескольких месяцев жизни говорил о том, что как только препятствие преодолено, становиться легче, а всякие новые, даже гораздо худшие, препоны представляются уже не столь тяжёлыми.
       Так и случилось: в метро он вошёл без малейшей заминки и, сильно прибавив шагу, перешёл в конце концов на бег и успел на отходящий поезд. В принципе, это всё не требовалось, но ожидать нового поезда на пустынной станции, наблюдая, как прибывает немногочисленный в эти часы народ, было бы тягостно. На Южном вокзале, столь хорошо знакомом с детства, но теперь как бы мрачном и пугающем, был он очень скоро. Предстоящий путь лежал через тоннель, хоть можно было добраться и иным способом. Но пока что ещё большой запас времени, и следует поискать место внутри вокзала. Вспомнилось вдруг, что на Курском вокзале, который, пожалуй, побольше и кишмя кишит какой угодно публикой изо всех районов разорванного Советского Союза, легко бывает найти место, дожидаясь поезда.
       Впрочем, это, возможно, лишь казалось. А вот родной Южный вокзал мог попросить плату за "комфорт", но всё-таки, не входя в детали, скажем, что отдохнуть удалось. К поезду он направился, имея запас времени и радуясь тому, что при всех страхах всё идёт пока по плану и гладко. Даст Бог, и вагон окажется не таким уж враждебным и страшным, а там рукой подать до Москвы… Тут он спохватился: "Что же это я так расслабляюсь и чуть ли не пребываю во власти грёз? А проверки в пути?! Это ведь и есть вопрос всех вопросов… А я словно блаженствую…"
       Между тем, спокойное и ровное течение "операции" продолжалось, и в купе Иван Петрович оказался первым. "Где это слыхано, чтобы посадку в поезд считать операцией? Да, тяжеловато золотишко в прямом и переносном смысле." Теперь следовало терпеливо дожидаться попутчиков, которые, скорее всего, подсядут прямо здесь, в Харькове. Спустя некоторое время они явились. Просто удивительно, как при всём разнообразии пассажиров оказывались подчас схожими иные типажи. Он диву давался, сколь аналогичными оказались соседи, если сравнить с другой его поездкой. Была снова дамочка далеко за сорок и её провожающие, двое других – парень его примерно возраста и дядька лет пятидесяти – большой любитель, видимо, поговорить. Но вошли они, разумеется, не вместе. И помогая разместить вещи женщины под сидением напротив, Иван увидел, как входит паренёк, а далее и другой пассажир. Вещей у него было изрядно, верхние полки оказались загромождены матрацами, а его место как раз и было на верхней полке. Дальнейшие весьма простые события и разговоры показали, что всё пока складывается как нельзя лучше. Даже с трудом верилось, но все обстояло хорошо, если забыть о самом главном его отличии, то есть о том, что попутчикам и во сне привидеться не могло.
       Иван приподнял сидение, а вновь явившийся дядька размышлял пока, как быть с двумя своими тяжёлыми сумками. Была у него, как и у Ивана, сумочка, должно быть, с бутербродами и с бумагами, – помимо тяжких сумок.
       – Как бы нам теперь всё это попроще… – начал было симпатичный мужик.
       – А вы до конца едете? Похоже, что я угадал… – улыбнувшись, поинтересовался Иван.
       – До самого, что ни на есть конца. То бишь до Курского, всему русскому, да и какому угодно народу известного вокзала.
       – Вот и славно, – сказал Иван, принимая первую его сумку и ставя её так, что она прижала простую неброскую сумочку с золотишком.
       Далее поместилась после небольшого усилия и вторая сумка, затем сидение было опущено надолго и, пожалуй, до самого конца путешествия. Мужик оказался очень крепким, к тому же опытным пассажиром. А потому ночь на верхней полке мало его смущала. Оборудование выглядело, сносным, как и должно быть в купейном, пусть даже и обшарпанном, вагоне. Так что на верхней полке было ограждение, а потому дядька вытянувшись на матраце, очень был доволен.
       Спустя ещё некоторое время поезд тронулся. Отметим только, что чаепитие на сон грядущий Иван Петрович себе организовал. И через каких-то двадцать минут он лежал на новом месте, то есть над собственным бесценным грузом. Тёплая куртка его с документами и частью денег в очень прочно застёгнутых карманах висела на крючке, снять с которого, не потревожив владельца, было бы достаточно трудно. Авоська же с вещами лежала под подушкой.
       Здесь отметим, что эта поездка в Москву по своему расписанию и всяким иным особенностям была необычной, мало знакомой нашему герою, а потому как бы таящей дополнительные опасности. Выходило так, что он, безумно уставший от всех известных нам передряг, не только не мог в пути отдохнуть, но даже ещё больше уставал морально от неприятного мучительно ожидания и бессонницы. Конечно, могло случиться всё, что угодно, но две вещи были практически неотвратимы: проверка украинская, а затем и русская. Кто ревизор, а кто таможня – Иван совершенно не представлял. Но главной мыслью, которая его не отпускала и в полудрёме, было то, что устроить досмотр среди ночи ( или даже утром) в поезде совершенно невозможно.
       Поезд подолгу стоял неведомо почему, и порой казалось, что это делается специально, чтобы достигнуть границы, когда станет светать. Но и в полудрёме которая становилась как бы привычным состоянием, эта мысль была отброшена как абсурдная. Даже если ехать не через Белгород, а сперва вдоль границы Украины, а далее, минуя Сумы, каким-то образом добраться до Курска… Ивану даже мерещилось, что Курск можно обогнуть. Но важно, что всё это именно мерещилось, а вот мысль о неизбежных проверках была отчетливой, как наяву.
       Неотвратимое случилось. В этот момент он очень завидовал пассажирам, которые, хоть и вынуждены были проснуться, но не боялись проверок. Во-первых, проверок этих не бывает. А во-вторых – пусть даже и будут, так искать у них нечего, так как ни сказочных богатств никто не вёз, ни наркотиков, не говоря уже о взрывчатке или оружии. Ехали в Москву просто так: кто "до кумы", а кто по Красной площади погулять или в ГУМ сходить, или в музей. Всё одно и то же десятилетиями, будь то СССР или что-нибудь совсем иное.
       Мысль его работала лихорадочно, хоть, кажется, все варианты, даже и мало вероятные, он давно уже перебрал. "Хлопцы", как величала их когда-то одна харьковская проводница, всё-таки явились Именно потому, что в принципе не могли не появиться. "Если случится невероятное…"  Простое, много раз проделанное рассуждение проносилось за секунды, и даже непонятно – со словами или без таковых. Документы он подал последним, хоть ему это было сделать легче, чем любому из четвёрки. Сумка и куртка его были вполне на виду, и он как бы выпячивал их, подчёркивая, что всё его при нём и проверять нечего. "Нет, решительно никаких оснований не имеется, чтобы именно здесь, а не в другом купе, выяснять, что пассажиры провозят под сидением. Это же смехотворно – в одном всего лишь купе проверять. А если заниматься такой работой везде, то за неделю не проверят." Он даже не сообразил, что рассматривают уже его документы, так как продолжал думать об особенностях своего положения.
       – Что же это вы, Иван Петрович… – заговорил проверяющий, а Ивану казалось, что он споткнулся на слове "Вайнштейн", не имея как бы повода для столь вызывающей реплики. – По России-матушке соскучились?
       Вот тебе на! Это ведь ещё хуже, чем сказать "Иван Петрович Вайнштейн". Реплика была до такой степени неуместной, что дядька снова осёкся, а Иван, протягивая руку за документами, более всего заботился о том, чтобы быть спокойным и тактичным.
       – Друг у меня в Москве болеет, – отвечал он, особенно жалея, что нет на сей раз командировочного удостоверения.
       Даже когда проверяющие выходили (между прочим, по ходу проверки явился ещё один неведомо кто, но тоже явно должностное лицо), то и тогда не наступило душевное спокойствие. Он теперь заботился о том, чтобы не прошептать "слава тебе, Господи, пронесло".
       Поезд давно уже катил, а Ваня всё не смыкал глаз, размышляя, среди прочего, и о том, как бы выглядело всё в глазах проверяющих, если бы звали его не Иван, а как-нибудь попроще. Пусть хотя бы Эдуард или Валентин, или даже совсем убого… вроде Борис или Михаил. Глядеть в окно он не мог и более всего хотел теперь дождаться утра, чтобы сесть спокойно и прихлебывать чаёк с бутербродом, наблюдая, как мелькают припорошенные снегом холмики, впадины, деревья с давным-давно опавшей листвой, а то и посёлки и дымок над крышами. Как славно путешествовать и глядеть в окно, когда едешь по лёгкому делу или просто так, но главное – без золотой чушки!
       Снова предстояло нечто совершенно неизбежное, а именно: восход солнца и через час-полтора после восхода – русские проверяющие. Мы же с вами, друзья, уставши от разных должностных лиц, всё же вынуждены познакомиться с шустрой молоденькой проводницей. Именно она, двигаясь по коридору и постукивая в дверь каждого купе, не громко, но отчетливо напоминала: "Готовьтесь к проверочке, товарищи, не залеживайтесь!"
       Нельзя не припомнить, что накануне вечером её пожилая напарница раздала пассажирам бланки для заполнения, которые подавляющее большинство заполняло бестрепетной рукой, не считаясь с глупостью вопросов. Иван заметил, что особенно хороши были каракули молодого парня. Вопросник, разумеется, был на украинском языке, заполняли его, то есть давали глупые ответы на странные вопросы, исключительно по-русски, так как по-украински все с грехом пополам читали, но никто не умел писать. Те, что не очень понимали вопросы, городили, отвечая, что попало. Можно не сомневаться, что самые красивые, чистые и точные ответы дал Иван Петрович Вайнштейн. Теперь он мог порадоваться, узнав от кого-то, что без этой анкеты, заверенной в России, Украина своих граждан (при возвращении на родину) уже не впустит. Возникал только вопрос: куда же они денутся? С трудом Иван припомнил, что такую или иную такого рода анкету при первой поездке уже заполнял, но потом, сколько ни бился, не смог её заверить в России. Что же касается его давнишних поездок, то тогда подобного документа не существовало, должно быть, потому, что молодое украинское государство его ещё не успело изобрести.
       Спустя некоторое время он вспомнил, что  Россия при въезде в свои пределы эту карточку должна отобрать, а на обратном пути выдать свою русскую карточку. От всего этого не долго было и до сумасшествия, но в конце концов он кое-как всё расставил по местам, однако не пытался добиться особой ясности. Зато посетила его иная мысль. Если случится нечто невероятное, то можно ведь сказать, что впервые видит эту сумочку. Правда, тогда обесценится вся поездка, а с ней и вся жизнь покатится под откос. Впрочем, и эта мысль была не новая…
       Так как поезд и стоял временами и вообще не очень скоро двигался, то где-то в районе полудня решился Ваня позвонить Бродскому и, сам не веря своей удаче, дозвонился сразу. И Пётр Владимирович, хоть и не вполне отдохнувший, продолжал набирать очки, согласившись встречать, для чего сперва ещё немало требовалось разузнать. Он не рассказывал много, но сообщил только, что все доехали благополучно и пребывают в отдельной квартире. Квартира же Екатерины Васильевны, как и прежде, будет в распоряжении Ивана, о чём Бродский тоже позаботился.
       Мы, пожалуй, пропустим последнюю проверку, чтобы не перегружать повествование подобными сценами, хоть и без пояснений понятно, что обошлось без катастроф, а переживаний и страхов было достаточно. И это не могло не сказываться на самочувствии Ивана.
       Таким образом, открывалась как бы очередная полоса удач, а о том, что сулит короткая московская жизнь, как растет моральный и материальный долг Бродскому, как растут цены в Москве на квартиры, – обо всём этом он старался пока не думать. Хорошо уже то, что все благополучно добрались. Можно было надеяться, что удача не покинет его до самого возвращения в Харьков. А там видно будет…

––– . –––

       Бродский очень радовался, что пока деньги какие ни какие, а всё-таки капают, будущее же, причём не далёкое, а ближайшее, сулит несравненно больше. Под будущим он имел в виду полное завершение эпопеи, хоть знал об участии и состоянии здоровья Варвары Фёдоровны и многих других вещах. Жизнь вот-вот должна была предстать во всей своей красе, соединив слабость, ловкость, хитрость, многие надежды и даже желание выглядеть благородным. Бывает ведь так, что некто, справившись с одной задачей, хочет во что бы то ни стало закрепить успех, показывая работодателю, напарнику или своей семье, что силы его не иссякли. Его честность, точность, исполнительность всё растут и растут, а потому он ждёт не только похвал, но настоящего вознаграждения.
       Что же касается Ивана Вайнштейна, то видя старательность Бродского, он более всего будет думать о том, скольких людей обязан отблагодарить. И теперь он вспоминал о моральных и финансовых долгах на каждом шагу. Но это всё-таки не было так мучительно, как сомнения и страхи в пути.
       Когда поезд ещё не остановился, а продолжал катить, замедляя ход, Ваня в окно увидел Петра Владимировича. Казалось бы, услуга избыточная, так как дорога к Екатерине Васильевне хорошо известна. Но с другой-то стороны, эта встреча имела и плюсы и минусы. Добираться одному с грузом тяжело, а вместе с Бродским это несравненно легче. И вовсе не потому, что Пётр Владимирович охотно делает мелкие платежи. Это как раз и был минус положения, так как то и дело будет напоминать, как благородно ведёт себя этот человек, оказывая столько разных услуг и не получая пока то, на что вправе рассчитывать. Впрочем, всё это мы уже достаточно подробно пояснили.
       Вскоре события стали развиваться довольно быстро, давая Ивану и разные впечатления, и новые надежды, и новые опасения. Бродский же, очень увлекшись игрой, продолжал свою линию, оказывая услуги и совершая незначительные поступки, включая и платежи, которые в самом дорогом городе мира были не такие уж микроскопические.
       Без труда взяли такси и покатили в хорошо известную Ване квартиру, которая сулила долгожданный отдых без посторонних. А уж отдохнув, можно подумать и о дальнейших шагах. Когда прибыли, малость поплутав при этом без нужды, Пётр Владимирович решил подняться вместе с Иваном, попросивши таксиста подождать. Эта была даже в чём-то бестактная выходка, так как он на глазах у Вани продолжал шиковать, в конечном итоге за счёт своей бывшей семьи, хоть пока что, повторим, это выглядело красиво.
       Таксист охотно согласился, оценивши привычным и опытным взглядом обстановку, а также с учётом тех немногих реплик, которыми пассажиры обменивались в пути. Главное, что было очевидно, – это то, что подъезд не проходной. Короче говоря, этот парень, как многие другие московские люди, будучи довольно вежливыми, твёрдо знал, что ему нужно, и своего упускать не собирался. Всё это понимал и Бродский, большой знаток всяких подобных мелких ситуаций. А потому засиживаться у Ивана в гостях он не собирался. Самое интересное из всего, что сделал Бродский, было очень важно, выглядело вполне убедительно, солидно и должно было как бы внушать к нему благодарность, а то и особое уважение. Он вручил адрес другой квартиры на заранее заполненном аккуратном листике и тут же довольно ясные указания, как туда ехать. Покончив с этим, он попрощался, и они расстались, скрепив рукопожатием обоюдную готовность к дальнейшему сотрудничеству. Конечно, настроение у них было совершенно различное, но если что и объединяло их взгляд на теперешнее положение, то это понимание того, что дело их худо-бедно, а всё-таки движется.
       Мы же сейчас перенесёмся совсем ненадолго назад и именно в эту квартиру, адрес которой имел теперь Иван.
       Три женщины, каждая из которых была сейчас участницей нескончаемых приключений, оказались в трёхкомнатной, хоть и небольшой, квартире, хозяйкой которой оказалась весьма уже не молодая вдова – некая Марфа Сергеевна. Она очень хотела бы подзаработать деньжат, да только сил не имела. Её единственным богатством и даже, можно сказать, её счастьем была трехкомнатная квартира. Бродский (не входя в подробности о том, каким образом и где) нашёл с ней контакт и, понятно, пустил в ход все свои приёмы устроителя малых дел. Он, хоть и был знаток Москвы, но не до такой степени, чтобы знать окраины и забираться в неведомые дали.
       Приходится слышать, что столица России давненько уже шагнула за рубеж кольца диаметром шестьдесят километров. Конечно, это всё несколько умозрительно, так как кольца столь огромного, может быть, и не существует и никому неведомо, где кончается этот мегаполис и начинаются хозяйства, фермы, райцентры и Бог весть что ещё.
       Пётр Владимирович хорошо ориентировался внутри Садового кольца. Но ещё больше довелось ему узнать участок в пределах некоего треугольника, вершинами которого служили Белорусская, Баррикадная и Краснопресненская. Иной раз он даже радовался, что так легко дышится среди деревьев, кустов и газонов. Он вообще был любитель побродить по густой траве среди полевых цветов и всего прочего в этом роде… Правда, прогулки эти были в благословенную пору его жизни, задолго до появления Виталика, не говоря уже о Мише и Грише. Наведывался он когда-то и в зоопарк. Словом, любил эти места.
       Так что большинство упоминаемых нами квартир были именно там. Но трехкомнатная Марфы Сергеевны была хоть и внутри Садового Кольца, или точнее, на его границе, но в другом районе города.
       И вот что в квартире происходило задолго до того, как Ивану стало известно, где пребывают его мать, сестра и невеста. Впрочем, "задолго", как хорошо понимает читатель, в данном случае означает всего-навсего "часов за двадцать", то есть менее суток назад. Оказавшись наконец в этом не слишком симпатичном, но более или менее опрятном жилище, женщины прежде всего сняли с себя несколько очень красивых ценных цепочек, браслетов, медальонов, перстней. Даже прежде, чем нашли место для трёх слитков, которые привезли. Впрочем, об этом поговорим чуть позже.
       Надо сказать, что положение было в некотором роде и двусмысленное, и неопределённое, и загадочное. Наибольшей осведомлённостью обо всём, что происходит, казалось бы, должен обладать Иван. Но, как видим, и ему и проворному Бродскому не всё было известно. Решение прихватить несколько вещиц Наталья Ильинична приняла без ведома сына, что представляло, если задуматься, небывалый для них случай. Но эта мысль, тем не менее, оказалась очень здравой. В конце концов, обнаружение слитка у любой из них всё равно стало бы катастрофой. И очень трудно вообразить, что бы они тогда говорили, как бы они оправдывались и взаимодействовали. Положение было бы безвыходным, если заметили бы хоть один из слитков и стало бы хоть отчасти ясно, кто кому кем доводится. Конечно, Альфреда была формально посторонней, но всё равно тайное вполне могло стать явным. И тогда лишнее кольцо на пальце, ценность которого невозможно издали рассмотреть, или ожерелье на шее под закрытой одеждой, – всё это мало меняло дело.
       Не знал Иван ничего и о новых покупателях, которые якобы имелись уже у Бродского. Так что, даже будучи в отпуске, он всё равно находился в цейтноте. Много предстояло хлопот, и вся совокупность дел, включая покупку билетов в Харьков, продумывание всяких вопросов о том, как быстро и умно распределить и спрятать вырученные деньги, – всё это было не просто трудно, а представляло неопределённость и давящую тяжесть.
       Иван, не желая более сегодня путешествовать со своим слитком, очень тщательно спрятал его в шкафу, помня о том, как надёжны входные замки. Прибывши в Москву, он прежде всего позвонил бы Екатерине Васильевне, так как ещё из Харьков связывался с ней и получил полное согласие. Однако Бродский, как нам известно, инсценируя деятельность и свою надёжность, упредил все эти разумные действия. И можно снова сказать, что всё это было весьма полезно, но более всего самому Бродскому.
       Итак, Иван, отбросив страхи, налегке отправился туда, где пребывали мама, сестра и Альфреда. Предстояли многие разговоры и разнообразные дела. Но тут случилось нечто чрезвычайно интересное. Разыскав дом, он обрадовался, что не пришлось долго кувыркаться, и быстро оказался в нужном подъезде. Лифт не барахлил, и всё это нормальное продвижение очень поправило его настроение. В лифте вместе с ним оказалась колючая на вид старушка, но мало ли кто ездит туда-сюда. Старушка вышла на той же площадке, что и Иван. Вместе они подошли к двери, что очень насторожило обоих.
       Когда вошли, то тут же разыгралась сцена. Старушка немедленно заявила претензии.
       – Я ведь, кажется, просила чтобы без посторонних…
       – Да вы что, Марфа Сергеевна? Опомнитесь, голубушка. Во-первых, это мой сын. Во-вторых, Пётр Владимирович с лихвой вам заплатил за неделю, да к тому же по такой цене, что и для Москвы высоковато.
       Марфа Сергеевна бестолково топталась, не зная, что делать и что говорить. Но Наталья Ильинична, ещё раз убедившись, что вокруг нет ни одного предмета из привезенного ими, и твёрдо помня, где что лежит, сказала довольно приветливо:
       – Вы раз уж пришли, попейте чайку с нами. И не извольте переживать: таких квартирантов, как мы, ещё поискать надо.
       – А я ничего не имею против. Да так вот зашла поглядеть… Я ведь думала…
       Наталья Ильинична, расставляя чашки и блюдца, хорошо известные пожаловавшей в гости хозяюшке, спокойно говорила:
       – Пока мы тут живём, к нам могут гости приходить, но, само собой, без шума и каких-нибудь выходок.
       Скоро все оказались за столом. Хозяйка квартиры попила чайку и перекусила маленько не без аппетита, ещё что-то сказала, но извиняться и объясняться вроде бы не собиралась. Поскольку говорить особенно было не о чем, а постояльцы были явно безупречны, то скоро она стала прощаться, к великому удовольствию всех присутствующих.
       Когда дверь за ней закрылась, остались в квартире очень близкие и родные люди, но не так просто было наладить деловой, сердечный или ещё какой-либо разговор. Слишком уж сильно давили гигантские ценности, и хоть всё шло вроде бы неплохо, но разговор был как бы не совсем внятный. Причина же этого была вполне очевидной: разная осведомлённость о том, что творится на самом деле. Трудно было бы объяснить всё до конца Инге и Альфреде, да и нужды не было в этом. Но даже если вообразить невероятное, то есть представить, что всем всё известно, то и тогда очень непросто дочери и будущей невестке Натальи Ильиничны составить представление о грандиозной эпопее, включающей приключения длиной чуть ли не в столетие.
       Что же касается Вани, то он теперь старался не думать о прошлом: о Флавиане Васильевиче, о пробежавших десятилетиях, об аде раскопок, о нервотрёпке поездок. Даже о здоровье Варвары Фёдоровны не стоило сейчас думать. Теперь надо было заниматься делом. У него не было сил "проводить совещание" или давать инструкции. И он поневоле отдал инициативу маме, хоть мысль о состоянии её здоровья тоже точила его подспудно.
       – Я хочу вам сказать, дорогие мои, – говорила Наталья Ильинична, глядя если не пристально, то, во всяком случае очень сосредоточенно на дочь и на Альфреду, – что кто-нибудь из вас всегда должен быть в квартире. И не открывать никому, никогда и ни при каких обстоятельствах. Разве что милиция заявится. Но этого, будем надеяться, не случится.
       – Понимаешь, мама, – сказала как-то грустно Инга, – я бы хотела погулять по Москве… – Пусть не сейчас, а позже, когда вы с Ваней управитесь с делами.
       – Даст Бог, быстро управимся. Но пока что, я думаю, едва ли стоит вообще гулять. А раз так, то лучше всего быть вместе в квартире, когда мы с Ванюшей отсутствуем. Тем более, что и телевизор есть и места много, а уж о провизии позаботимся.
       Как ни старалась она всё устроить таким образом, чтобы поездка в Москву была дочери и будущей невестке не в тягость, это плохо удавалось. Да и быть иначе не могло, если учесть, что Инга и Альфреда и по возрасту очень отличались, и по характеру, и мало, в сущности, были знакомы. А кроме того, они обе были как бы несколько смущены загадкой подобной поездки. Отметим ещё и то, что поначалу каждая из них не знала твёрдо, что везёт другая, даже если они и догадывались. Ну а теперь, спрятав надёжно всю поклажу, включая и драгоценности, едва ли можно было скрыть от них огромный масштаб предстоящих продаж, хоть, как мы говорили, они не знали и даже понятия не имели ни об истории богатства, ни об его размерах, ни о тайне двора Варвары Фёдоровны. Трудно решить, было бы им веселее или же наоборот, если бы стало известно всё от начала до конца. Что же касается Альфреды, то ей особенно казалось обидно, пребывая в Москве вместе с Ваней, и жить порознь и не представлять даже, когда доведётся погулять вместе по столице России.
       Бродский больше не хотел осуществлять гигантские сделки у себя на квартире. Кроме того, трудно было устроить так, чтобы хоть одна продажа состоялась в пустой квартире. Не станем сейчас отвлекаться на то, чтобы объяснять этот отказ Бродского или описывать положение дел и взаимоотношения в его семье. Вопрос о том, как же всё-таки организовать первую продажу, предстояло решить немедленно. Но вдруг Ване показалось, что ещё важнее сказать Альфреде хоть несколько слов, чтобы она не обижалась и не утратила веру в счастливое будущее. Перед тем, как отправиться с мамой на прогулку, он оказался с Альфредой в одной из комнат, нежно поцеловал её и чуть ли не поклялся, что будут у них счастливые часы даже во время этого пребывания в Москве, не говоря уже о будущем.
       Кажется, среди этих нескончаемых хлопот и тревог, безотказными были только взаимопонимание матери и сына. А потому Наталья Ильинична сумела отвлечь на это время внимание дочери. И даже она пообещала Инге, так же, как Ваня Альфреде, счастливое будущее. После всего этого мать и сын отправились на прогулку.
       – Понимаешь, мама, любая из трёх квартир для продаж не годится. Ни милейшая Екатерина Васильевна, ни сварливая Марфа Степановна, ни наш великолепный деятель Пётр Владимирович, – никто не пожелает, чтобы в его квартиру прибыл некий покупатель с чемоданом денег… И чтобы он потом помнил адрес квартиры, где осуществлялась подобная операция. Вообще-то у Бродского мы уже этим занимались, но тем более он теперь едва ли захочет. В прошлый раз счастливо всё устроилось, то есть квартира была пустая, а теперь он точно не согласится.
       – Но и в отеле это трудно сделать, не говоря об опасностях, которые подстерегают нас или мерещатся на каждом шагу.
       – Более всего, мамочка, они именно мне мерещатся.
       – Ванюша, родной мой, мы ведь сколько раз договаривались с тобой… поменьше сложной психологии. А вот насчёт квартиры, где ты живёшь… Кстати, я думала за эти сутки не раз, почему бы нам не жить вчетвером. Но сейчас вижу, что квартира Екатерины Васильевны очень может пригодиться.
       – Дело в том… Как бы это сказать?.. Именно потому, что эта женщина так тактична, так скромна в притязаниях и безупречна, – именно поэтому я не хотел бы, чтобы кто-то, а тем более воротила-покупатель, запомнил её квартиру.
       – А что мешает в машине всё проделать? Ясно ведь, кажется, что этот спекулянт, или шут его знает кто, без машины не станет мотаться по городу с деньгами. Но и здесь, Ванюша, ты найдешь изъян…
       – Да, для зевак это будет выглядеть так, словно я, скромный жилец или родственник хозяйки, пожилой, бедной и честной женщины, на самом деле устроитель тёмных махинаций и сижу поэтому в машине целый час… Можно и отъехать, но…
       – Тогда придётся принять их дома, Бродского нашего и неведомого нам покупателя. В конце концов, ты не давал обязательства не принимать гостей.
       – Хорошо, пусть будет так.
       – Значит, сынок, позвони ему из дому, когда вернёшься и всё ещё раз продумаешь основательно. Конечно, лучше было бы, как тогда, отдать вместе два слитка, но я и без твоих пояснений и возражений понимаю, что возить такие грузы по Москве чрезвычайно тяжело. Пусть этот перекупщик, или назови его как хочешь, заберёт один слиток. А что касается безопасности и чтобы он не подумал чего-нибудь, то у тебя, Ваня, всегда наготове старая песня: это последнее, мол, что у меня есть, досталось от деда и надо теперь поделиться со многими. Самое интересное, что поделиться-то действительно мы обязаны очень даже со многими.
       При этих словах она улыбнулась, и они некоторое время молчали, но не более минуты.
       – Ты, кажется, не закончила мысль…
       – Да, и мысль эта вполне простая: как другому, который якобы есть на примете у Бродского, отдать вместо двух целых три слитка. Но об этом давай сейчас не думать.
       – Отпуск-то мой не бессрочный. Я, разумеется, и раньше понимал, что за один лишь этот отпуск осуществить две поездки в Москву никак не успею.
       – Это и не требуется. Поездки такие слишком тяжелые, но мы помним, что у нас ещё целый год. И за год мы можем очень многое сделать.
       – Видишь ли, тут есть некое соединение двух важных, или, лучше сказать, важнейших особенностей нашей жизни. Мы как бы уже решили, что в дальнейшем будем жить в столице России. Ну хоть потому, что здесь несравненно интереснее. Между тем, на сегодняшний день нас связывает с Харьковом неизмеримо больше, чем с Москвой. Я устал уже перечислять: наша с тобой изумительная, а главное, привычная и родная квартира; золото и драгоценности; моя работа; твои ученики; Инга… А Варвара Фёдоровна? А могилы близких людей. Я, быть может, перечислил не в той последовательности, но дело ведь не в этом. Каждый пункт сам по себе убийственный…
       – Да, такого важного и принципиального разговора у нас, кажется, ещё не было.
       – Были у нас, мама, и поважнее разговоры. Но дело ведь не в разговорах, а в решениях.
       – Мы не сможем принять решение, пока будем шарахаться.
       – Мы вообще вдвоём принимать решение не должны. И всё-таки давай теперь дойдём до самой сути. Но тут же выясняется, что мы не можем понять, что же важнейшее. И опять пойдём по кругу, то есть станем обсуждать то, что я только что перечислил…
       – Давай тогда вообще отбросим всё и оставим один единственный и простой вопрос: согласны ли мы с тобой жить в Москве, а в Харьков только приезжать? Скажем, три раза в год, причём налегке. Поездки ведь кажутся такими страшными из-за нашей необыкновенной поклажи.
       – Тогда не станем сейчас решать и такой вопрос, как судьба нашей харьковской квартиры.
       – Ну конечно же, не станем. Мы ведь только что… Ах, Ванюша!
       – Да, да, ты права. Но решим сию минуту вопрос всех вопросов.
       – То есть ты хочешь сказать следующее. Мы обсуждаем сейчас простейший вопрос: где мы с тобой, а стало быть, и Альфреда, будем жить, когда закончатся все эти необозримые дела, продажи, путешествия и всё остальное.
       – Совершенно верно! И нам лучше всего жить в Москве. И покупать две квартиры как можно скорее, пока цены на жильё в этом необыкновенном городе не сделались вообще безумными. Тогда и хранить гигантские суммы денег гораздо меньше придётся. И Бродский будет при деле и даже принесёт огромную пользу. Но сколько бы ни рассуждали, сколько бы мы ни обещали друг другу говорить о главнейшем, не думать ни о чём прочем… Не получается! Ты расстаёшься и с Ингой, и с нашей бесценной квартирой, и, не дай Бог, с тем, что пострадает при перевозках…
       – Я пока что ни с кем и ни с чем расставаться не собираюсь. Мы с тобой, Ваня, только что приняли решение лишь о том, где будем жить.
       – Хорошо, мы с тобой сию минуту решили… А Альфреда?
       – А ты помнишь, как однажды говорил мне, что она мечтает жить в Москве?
       – А учёба?
       – Это частность. И хоть везде якобы царит упадок, но убеждена, что в Москве легче выучиться на архитектора, чем в нашем с тобой горячо любимом, но унылом сегодня городе Харькове.
       – Стало быть, нами, мамочка, принято безоговорочное решение: будем жить в Москве и гостить раза три в году в Харькове.
       – Совершенно справедливо! – улыбнулась она.– Как ты иной раз выражаешься, оптимальное решение.