Порт

Юджин Дайгон      Порт.
Как только сканнер считал мои мезэнцефалосхемы, замигала красная лампочка, и двери впереди закрылись.
-Вам нельзя на этот рейс, -сообщил бесстрастный, слегка женский голос.
-Почему? – я ожидал неприятностей, но когда они произошли, это застало меня врасплох.
-Вам запрещено посещать территории категории «С» и выше.
-Но я житель территории «С», - возмутился я, - и я переехал на нее по эстетическим соображениям, из-за пейзажей, из территории «В».
-Вы признаны дестабилизирующим элементом! Вы будете разлагающе действовать на обитателей территории «С», и тем более территории «В». Вам требуется более упорядоченная среда. Рекомендовано проживание на территории с режимом «F». Допустимо посещение территорий категорий «Е», «G», «Н» и «N». Мера административного воздействия при асоциальности первой степени – один день на территории «Т» без сопровождающего регулирующего персонала.
Я еще не восстановил свое восприятие реальности после экспедиции и перевел все на аналогии прошлого – из «Скандинавии» меня переселили в «Советскую Эстонию», а моей собственной «Голландии» мне больше не увидеть. Зато можно наблюдать строго регламентированные отношения индустриальной территории «N», а при плохом поведении меня на один день переведут в «Северную Корею».
-В связи с чем принято такое решение? – я уже почти успокоился. Пострадать за свои взгляды в наше тщательно рассчитанное время – да я же стал диссидентом! Значит мною скоро заинтересуются все, кто любит сенсации. Пойдет множество слухов и они раскрутят мою работу.
-Ваши отпечатки пальцев найдены на рукописи, чтение которой запрещено, - все то же бесстрастие. Рукописи снова стали в ходу, так как все электронные носители информации тщательно отслеживались. Никакой крамолой на электронных устройствах баловаться было нельзя.
И тут я сообразил:
-Но ведь это МОЯ рукопись! Это я ее написал.
-Но ведь вы не будете отрицать, что на ней есть ваши отпечатки пальцев?.
Все разъяснилось. Запущена дисциплинарная акция против всех, кто интересовался моим отчетом об истоках современной системы. Они обменивались распечатками и даже рукописными копиями моей работы. Они признаны нестабильными элементами, сомневающимися в обоснованности Свода. Аналогичные меры – маркер-капканы на терминалы, вызывающими копию моего отчета. Но анархисты – гении, обитатели территории «А» аллегоризируют и зашифруют отчет, попутно воплотив его в кульурно-популярную форму. Моя работа станет известной. А-категорники займутся этим просто из шутки, чтобы показать, что они контролируют систему учета (как наиболее внутренне дисциплинированные), а не она их. Они же могут выбивать пропуск на территорию «А» для молодых девушек любого уровня, с которыми связываются по Сети – в качестве поощрения за соблюдение социальных норм. И даже для жительниц полностью асоциальных территорий окончания алфавита.
-Это моя рукопись. Естественно, на ней есть мои отпечатки, - говорил я уже для невидимых наблюдателей. Возможно, это всего лишь полужуликоватая акция устрашения. Потенциально не исключаемой ситуацией механической ошибки – чтобы у меня возник рефлекс утаивать свою работу от желающих ее изучить из-за страха понижения категории.
-Решение 3-7-8-К-G от 9-2… - загудел голос.
Мне казалось, что сама машина ощущает свое участие в этом обмане. Возможно, просто перегрелся синтезатор голоса. Перемещение осуществлялось после обнаружения несоответствия своему уровню регулирования. В моем случае я мог рассчитывать на «А». Понижали только больных со снижающимся самоконтролем и нарушителей Свода.

В сознании возникли призрачные картины. Словно я видел сны своего другого Я – того, которое живет, когда я сплю. Мое воображение вызывает его сны. А когда мне приходит в голову фантазия – это то, что ему снится. Есть у него своя жизнь? Или их несколько? Знают ли они обо мне? Удивляются ли тому, почему так долго спят и так редко появляются? Или они – одержимые наоборот – духи умерших, оживляющие мое сонное тело?
Если такой вернувшийся на землю дух делает что-то, что при его жизни было бы злом, умножающим Зло, то так он не сможет умножить его. Ведь он уже мертв.
Или они придумывают себе жизнь, заполняя память на большую часть моей (нашей?) жизни, когда их нет? Если они (эти духи) вселяются в меня часто, одни и те же, а не все время новые, они могут создать в моей жизни свою прерывистую жизнь. И даже просочиться в мое настоящее, бодрствующее Я.
Они могут даже работать на кого-нибудь – кого-то, кто знает о них. И даже, быть может, вырастил и воспитал их во мне. Они, все эти «другие Я».
Все это сложно. А что они умеют? Многое из того, о чем я не имею представления. И мне бы не хотелось знать о том, чем они занимаются. Их жизнь – мои сны, мои кошмары. Их сны порождаются мной – моей фантазией, моим воображением и всеми событиями моей жизни, которые искажаются их спящим разумом – имбецил превращается в обезьяну, а толстуха – в жабу. И оба этих чудовища танцуют вместе. И этот сон я вижу наяву, в своем воображении, где окружающее темнеет, так, что комната становится пещерой. Хотя я, настоящий Мною осознанный я, вижу этот танец на самом деле. Воображение или иллюзия, трансформация видимого? Или сон другого Я. Возможно, однократного, не имеющего ни прошлого, ни будущего – однодневного сознания, похожего на отпуск из Небытия. Пришел на землю, прожил ночь, увидел сон. Или одного из постоянных, кочующих из одного сонного тела в другое – но это уже не души живших на Земле людей. Это существа. Для которых тело человека – как одежда, которую они надевают, чтобы быть в нашем мире реальными. Если он есть, этот наш мир, то он – как поверхность воды, между одним и другим пространствами. Чуть глубже вниз – уже не наш, чуть выше вверх – уже не наш. А если волны? Брызги? Пена? Берег? Наш мир перестает существовать. Мир сознания человека, обычного разума. Так есть ли у нас реальность?
Мы живем в мире существ, которым удобнее всего быть на поверхности воды. Они даже склонны считать, что вся Вселенная – это поверхность воды. Все остальное – домыслы. Это их официальная точка зрения.
А Те Существа… Они хотят участвовать в жизни – быть видимыми, ощущать живое, чувствовать нашу реальность, производить впечатление, восхищать и ужасать тем, что они выходят за пределы, возможные для человека.
Их можно создать, если убить ребенка, из которого вырастет гений, а потом оживить мертвеца. Так, родившийся дух, забирая все (или большую часть) способностей ребенка, будет возвращаться в свое же собственное, продолжающее жить, тело, в котором основным станет дух-калека, дух-инвалид, возникающий в оживающем теле (новый дух, рассчитанный на родившегося младенца). Или часть, отколотая от прежнего духа (если он был достаточно велик), или дух, привнесенный в тело извне (из тех, кто нужен тем, кто способен устроить такое). Сам же отделившийся дух будет очень силен – ведь ему еще положено жить и много чего создать… Но все его силы уйдут туда, куда уходит стихия, загнанная в резервуар с плотно завинченной крышкой – в кран или поршень, взрыв… Если только стихии не удастся разрушить эту тюрьму. Возвращаясь в стихии, дух убитого гения сохраняет связь со своим искалеченным остатком, которому никогда не прожить ту жизнь, на которую он был способен – если бы его не убили в детстве. Потому что те, кто пожирает его гениальность, или находит ей другое применение часто сами были так же покалечены в детстве. Гениальность для них – сырье для множества других вещей. Редко кому позволяют остаться живым – слишком велико превосходство таких созданий над обычными. Их калечат, отрезая от них все, чем они превосходят других и стараются поддерживать в таком состоянии, неизменно отрезая все, что на них отрастает. Те, кому удалось реализовать свое превосходство, не допускают конкуренции. И находят применение всему, во что можно переделать гениальность, во что ее можно переварить. На этом выросла цивилизация – та, которая существует сейчас. В предыдущей цивилизации все было иначе – гениев не калечили в детстве и они наполняли реальность магией.
Но, все-таки, достаточно большой дух способен защитить себя и свой якорь – то, что осталось от возможного гения после всех ампутаций. И избрать для себя ту нишу в мироздании, этой хибаре представлений цивилизации о собственной части Вселенной, со всеми ее этажами, объясняющих все события, происходящие в этой цивилизации. Нишу, в которой калеке не так больно и где отделившейся, освободившейся от тисков его большей, но уже не реализуемой части было бы удобней его навещать, сообщая о том, что происходит во Вселенной и где все же удается реализоваться их общей части вселенского плана.
Окружающий физический мир стал ощутим – не виден, а скорее, осязаем сознанием – без разницы, перед глазами находились предметы, или за спиной, закрывало их что-то от взгляда или нет. Глаза вообще больше не играли роли. Можно было осмотреть любой предмет – собаку, ящик, машину – на улице, книгу или тарелку, настольную лампу, стул – в комнате, со всех сторон одновременно и даже ощупать сознанием. А также то, что было у них внутри и из чего они состояли, словно в структуре пространства, этом маленьком кусочке Вселенной, включался мощный микроскоп, не имеющий окуляра, а увеличивающий весь объект целиком (или приближающий к нему настолько близко, что можно было оказаться между атомов, из которых этот объект состоял). Сознание просто окутывало нужную вещь, концентрировалось на ней, или внутри нее. Или на нескольких этих вещах. Или на всех окружающих отдельных кусочках материи сразу – живых и неживых, движущихся и покоящихся. При этом можно было даже повлиять на них – сдвинуть с места, остановить, разбить или сломать, заставить волноваться или успокоиться. Чуть позже стал ощущаться воздух со всеми его потоками и земля со всеми песчинками и камушками, стены с каждым кирпичом, полы с досками и потолки с балками. Можно было вызвать ветерок. Или остановить течение воды в трубах. Но все это растворило расширившееся Я. Сознание идентифицировалось со всем, что попало в его охват, словно стало светом, но не рассеивающимся, а плотным, словно жидкость. Была ли граница? Или границей был горизонт? Скорее, актуализировались отдельные локусы окружающего, или отдельные предметы. Сознание становилось яснее на них и чуть затуманивалось на пустом пространстве. Невозможно было вспомнить прошлое – все то, что происходило до этого состояния. Предыстория Я казалась незначительной и малозначащей. Я исчезло. Осталось осознание окружающего, жизни и одушевленности каждой его части – даже камней на дороге, даже стекла в окне. Животные, растения, люди – все превратилось в горы и пропасти, галактики и галереи портретов и других картин, сохраняя при этом свою оболочку и строение – вплоть до последней клеточки организма. Некоторые оказались сияющими, как звезды. Над другими качались вырастающие из них мрачные тучи. Но это все возникло позже. Сначала все вещи и существа были просто четко видны со всех сторон и в обход того, что их скрывало – словно взгляд падал на них сверху и окружал их со всех сторон, разделяясь при этом между тем, что его привлекало. В комнату вошел иностранец.
-Zdravstvuyte, - сказал он. – Mne nugen zloy-prezloy volcshebnik/
-Vol-scheb-nik, - поправил я, - а такого volka, как schebnik, у нас нет и никогда не было.
Территория «G». Я уже второй месяц сижу здесь и унылые развалины индустриальных гигантов, брошенные жилые комплексы, похожие не то на оставленные перед цунами прибрежные норы-пещеры, не то на продезинфицированный муравейник, действуют на меня опустошающее-успокаивающе.
Меня заставили поймать по радио песню, которая вызвала у меня нужное состояние. Но то. Что я поймал ее – для Них почти везение. Я знаю, агенты продолжают за мной следить – нашел ведь меня этот гость, значит и Они знают, где я. Просто в здешнем запустении у них возникли известные трудности. Большинство из них – выходцы из комфортных территорий «С» и «D», кроме тех, кто входит в штурмовые команды – эти из зарегулированной почти до экстремального (ни шагу мимо!) автоматизма зоны «Т». И разумеется, ликвидаторы – в основном из трех последних разделов, где господствует полнейшая анархия. Ну, а руководство – первых двух категорий, крайне редко – прилежные бюрократы разряда «С». Преимущество их рода занятий – то, что они не ограничены в посещении территорий. И могут сравнить постиндустриализм с демократией, их – с авторитаризмом и тоталитаризмом, тех – с феодально-родовыми взаимоотношениями конца алфавита.
Говорят, что есть еще космические территории, кодирующиеся римскими и обычными цифрами, но они – для киборгов и полностью автоматических андроидов (там уже в ход идут параметры устойчивости к физическим факторам – температуре, давлению, гравитации) – Земные Орбиты, Луна, Астероиды, Марс, Спутники Гигантов. И сами крайне отличающиеся от нашего оптимума констант миры, но последние уже – для специально для них сконструированных роботов.
Тоько мы могли путешествовать во времени – меняя слои конгломерата реальностей. Мы не были землянами. Скорее, гуманоидами, или какими-то биороботами, созданными в одном из параллельных миров, «скафандрами» для представителей цивилизаций высших уровней мироздания. Как бы то ни было, мы сбежали из своего мира. Или нас привезли, чтобы те, кто создал нас, могли посещать Землю. Вероятно, мы являлись экспортным вариантом, земной версией, подогнанной к этому конгломерату реальностей. Им (и нам, бледным рисункам, намалеванным на поверхности Их идолов) позволили быть на Земле, в этом слое конгломерата, при одном условии – нам имплантировали электронную систему управления – процессоры, электроды в функциональных отделах мозга, атомные батареи и микросинтезаторы гормонов, превосходящие по продуктивности железы человека. Ведь мы могли еще многое, кроме путешествий во времени. На нас надели электронную узду и радиовозжи, нас посадили на психотропное сено. А Им нас представляли в сохранном виде, как чистый выглаженный костюм. Использование нас, как роботов стало платой, пошлиной за Их посещения Земли. Ведь Они были издалека, может быть, из другой Вселенной. Здесь Они являлись богами. А мы – рабами. Но чтобы наше рабство не портило здоровье и функции скафандра, земляне и их аналоги Их обязались обеспечить нам счастливую и довольную жизнь, не ограничивая нас, а позволяя развивать наши склонности и способности. А поскольку мы стали  идеальными и могущественными рабами, нас убеждали, что мы должны быть счастливы и довольны в своем унижении и рабстве – из нас старались выдоить всю прибыль, выжать до капли, калеча наши наиболее сильные стороны и таланты, чтобы мы жаждали реализовать себя, вызывали у нас чувство вины, воспитывали так, чтобы развить в нас пороки, заложниками которых мы станем. Мы были обречены на рабский ненавистный труд, а наградой нам становилась возможность быть самими собой. Земляне обманывали Их, дробя нас на успешный фасад-локомотив, тянущий за собой состав – служебный товарняк прикрытия разных контор или пассажиров привилегированных классов, и наше настоящее, не блещущее ничем, кроме удовлетворения от редкой реализации себя, прозябание. И в этом перегороженном доме мы жили в половине, выходящей на пустырь, а считались владельцами и той половины, что выходит на главную улицу – нас даже предъявляли, как владельцев и заставляли оплачивать все расходы по содержанию дома. Но мы не знали об этом, считая себя жалкими квартирантами.
У каждого из нас (к счастью, нас было не так уж много) имелся свой оператор (по-моему, это были те же агенты, работавшие посменно), свой воспитатель, следивший за всем, что мы делали, за нашими поступками, возможными нарушениями и свой врач (инженер, поддерживающий функциональный оптимум Их скафандра).
Мои проблемы возникли, когда я попытался разрушить перегородки своего дома и добиться того, что мне в этом спектакле не полагалось по роли – выйти на одно из первых мест в той области, где мне позволили работать. Для этого я использовал свою потенциальную гениальность, активировав это естественное состояние нашего сознания, подавляемое землянами (надзирателями – «дядюшками» и «тетушками») у большинства из нас, чтобы мы не составили им слишком сильную конкуренцию, не уничтожили аборигенов и не расшатывали снизу пирамиду власти. Тем не менее, мы все равно были подключены к Вселенскому Разуму – Их детищу, состоящему из Их тел-скафандров в миллиардах миров Вселенной, не все из которых сознавали, кем они являются. В каждой цивилизации, обитающей в своем конгломерате реальностей, они оставляли костюмы по местной моде – внешне идентичные аборигенам модули, обладающие собственным автономным и имитирующим местную форму сознанием, которое могли одушевлять, что выглядело, как «одержимость». Сами Создатели не были не злы, ни добры. Мы, слегка освещенные их сиянием, тоже могли создавать что-то новое. Чаще каждый из Создателей жил в своих телах рассеянно, в большей или меньшей части скафандров или «домов», рассеянных по Вселенной, концентрируясь в интересующем его месте интересующей его реальности (локусе нужного конгломерата). Будучи подобием Создателей, Их отсветами и составными элементами (как правило – одного, реже – нескольких), мы кое-что могли и сами, вызывая в себе повышение Их присутствия (концентрации). Например, перемещаться во времени. Или пространстве. Редко кому из нас позволялось все, на что он был способен – и то, как правило, в «фасадной» части существования. Управляемый контроль являлся условием, при котором земляне пошли на этот туристический обмен. Быть может, Создатели, вышедшие из земных культур, так же ограничивались в своих проявлениях в тех мирах, где их присутствие было признано Ими полезным. Не все Создатели пришли из непредсказуемо далеких миров, или из предыдущей жизни Вселенной, переступив через ее гибель и новое рождение. Часть из Них выросла уже в этой Вселенной, обладающей Этим временем и состоящей из структур конгломератов реальностей, складывающих эшелоны и уровни континиумов. Хотя, скорее, Создатели, появившиеся в этой, теперешней Вселенной, были только воплощением или адаптацией одного из Их или Их смеси в одном из миров в следствии особо высокой Их концентрации (присутствия, проявления), осознанной скафандром, в результате чего он становился якорем-воплощением одного (или нескольких) из Них в своем мире. После чего налаживался выпуск скафандров по его мерке и экспорт их в другие миры, заинтересовавшиеся его возможностями. И в этих мирах, согласившихся на присутствие «ходячих гостиниц пришельцев» или просто купивших себе «машины инопланетного производства», скафандры контролировались более или менее жестко – в соответствии с нравами и техническим уровнем мира-импортера. Обмен товаров (заключение соглашения, покупка – в разных мирах это могло выглядеть по-разному) происходил вне планет-импортеров или миров-турцентров – в космосе, на спутниках. При хорошо налаженном обмене (в случае одностороннего поступления – делегировании, все это гибко устраиваемое дело было заключалось в стыковке разных цивилизаций, рас и видов разумных существ) скафандры телепортировались на место назначения. Обмен мог происходить и между разными временными пластами одного конгломерата, или его параллельными ветвями, как в случае многих экспедиций. Тогда все сложности контроля со стороны аборигенов были менее выражены и обратимы – я ведь вернулся обратно. Наверное, когда-нибудь я так же вернусь в мой мир-изготовитель. Но это станет катастрофой для земной оболочки моего сознания. Я изменюсь настолько, что это можно будет сравнить со смертью и новым рождением. Агенты постоянно муссируют версию о шпионах, но она настолько же земная, а значит не соответствующая тому, что непостижимо для земного разума, в том числе и для моего, хотя я, как личность (или тот или иной ее кусок-трансформат) – всего лишь преобразователь земных смыслов, взгляд изнутри для Них, одновременно выступающий в качестве иностранного и толкового словаря, а также справочника и Их манипулятора. Весь я – их глаз, их ухо, их рука. В свою очередь Их земные партнеры вмонтировали в меня свои микрокамеры, микрофоны и моторно-волевые схемы, пытались выдрессировать меня в процессе своего воспитания, обучения и разыгрывания жизни нормального аборигена. Я подозреваю, что у Них есть свои кнопки и рычаги управления каждым существом Вселенной, но не каждое из этих существ может стать Ими, быть для Них облочкой может только Их скафандр. И не каждым аборигеном Они могут управлять, находясь где-то вне его, не уничтожая его жизнь. Это для Них (для части из Них) – крайность. Они  вообще склонны предоставлять аборигенам свободу действий. А для непосредственного проявления себя у Них есть мы.

«Смертъ, Смертъ, Смертъ, - печаталось на моем экране. – Смертъ… Смертъ… Смертъ. Смертъ? СМЕРТЪ.

Как правила, наше Я – человеческая оболочка личности, мало что ощущала и помнила из того, что происходило, когда скафандр заполнялся. Мы – просто мы – могли немногое, и то немногое жестко контролировалось, чтобы мы – просто мы – не могли призвать на помощь Нас – не просто нас, в решении своих земных проблем и сломать в себе робота. Имплантированные контуры отключались, наркотики и яды обезвреживались, излучения психотронного толка встречал защитный экран, от угроз защищала воля и можно было переиграть и переманипулировать кого угодно, да просто ВЗЯТЬ чужой разум или заменить его отростком своего (щупальцем) – в принципе, это было сделано, и не один раз, но таких бунтарей уничтожали. Или же они прорывались на вершины земных пирамид и сами начинали подавлять тех, кто остался внизу. Роль перегородки в нас была очень важна для землян – они постоянно ее укрепляли. Ведь другие наши Я являлись их собственностью. Так что, пройдя через всех нас, эта перегородка становилась Стеной. Никому не нужны были пришельцы во плоти, живые боги, способные ниспровергнуть пирамиды Земли. Вернее. В них иногда возникала нужда – тогда кому-то из нас позволяли быть Собой. А к нам – не просто нам – относились на Земле, как к реакторам, генераторам или «продукции» скафандров. Обманывая Их, убеждали, что проявляя себя в соответствии с заложенными в нас программами, реакциями скафандров на усвоенные команды, Они помогают нам – своим выходам в мир Земли, своим воплощениям. Земляне даже сами стали штамповать скафандры на генно-клоновом конвейере, но земные подделки отличались многочисленными дефектами – технология оставалась недоступной землянам, ведь даже те из нас. Кому позволили быть Собой, оставались землянами и не были Ими. Исключение составляли земные филиалы цивилизаций-производителей, но и те не обходились без сотрудничества с базовыми реальностями. Хотя мне сложно отделить их от планет или измерений, я ориентируюсь только в хронологических навигациях – уровнях, трассах, вариантах истории, петлях и парадоксах.
Контроль осуществляла санитарно-энергетическая служба. Они определяли, не является ли кто источником порчи, сглаза, террористом-телекинетиком, пирокиноманом, хулиганом-телепатом и прочие нарушения этого рода. Меня, как хронавта, они обследовали регулярно. Вот и сейчас притащились с рамками, индикаторами, измерителями волн и излучений, гадалкой, колдуном, парапсихологом и инспектором объединенного религиозного департамента. Меня взвешивали, измеряли, просчитывали мой гороскоп, определяли допустимый уровень кармы, степень паранормальности по двенадцати шкалам, раскидывали карты и тестировали на одержимость – опросником из шестисот шестидесяти шести пунктов и по реакции на различные культовые предметы, изображения и изречения.
Все это утомляло, но в хронорейсах (безостановочном путешествии по какой-то территории в ином времени – прошлом, как правило) и особенно в хроностазисе (длительном обитании в одном месте, с претерпеванием жизни в нем в течении месяцев, лет – это уж только в прошлом) помогало прятаться за маской могущественного мага. Имитирование своих реакций во время прохождения процедур этого обследования с его заключением давало ценный опыт для меня, как квалифицированного шарлатана. Много света из ничего.
«Нежные ублюдки» пели по радио:
«Ты знаешь, как мне тесно лежать в моем гробу.
Мне здесь очень холодно, я возьму тебя с собой».
Они очень популярны в этом секторе. Больше нигде не известны. Но здесь, у юных соционарок, имеют большой «успех». Кажется, так здесь это называется.
Так, вообще сектор – полупомойка, полуконвейер, полупритон. На заводах селекционные штаммы уровня средней дебильности за еду и наркотики собирают нехитрые узлы и детали делают, не требующие особых мозгов. Полуавторитарная анархия – мастер на заводе по совместительству участковый врач и полицейский, а также представитель администрации и руководитель криминального звена. Идеальная должность для ссыльных маргиналов из более свободных и интеллектуальных секторов. Законов почти нет – они же и устав, и повадки, и правила труда. Самоконтролирующаяся корпорация. Есть, где развернуться жаждущим власти сержанта – твои подопечные не уйдут от тебя, но и других у тебя не будет. Это как родня, живи как хочешь, никуда от них не денешься. Драки, разврат, скандалы и сплетни – и все в опьяняющем наркотическом тумане, заволакивающем остатки разума как раз настолько, чтобы он не отупел от рутины здешнего режима, нудного даже в дебошах, разборках и регулярных, но предсказуемых вывертах подопечных – вечных шестиклассников. Дважды кряду оставшихся на второй год.
Я вспомнил, как моя оболочка –земное сознание, взрослея, переходила с одного скафандра на другой, большего размера. Я вспомнил всех лилипутов, невысоких подростков, в телах которых я обитал, учась в школе и раньше – в детском саду. Теперь они носят на себе другие оболчки, и только когда те умирают на время сна, они вспоминают про свой возраст, свой настоящий возраст, и живут своей взрослой жизнью.
Время тикало справа и слева – два будильника. Может быть, их используют, как часовые механизмы бомб с замедленным действием – в войнах цехов.
Я стоял у открытого окна – ветер выдувал из моей головы память о других секторах и территориях, скафандрах, фасадах дворцов, составленных из нескольких домов, задворки которых были единственным входом и выходом, которые знали эти улицы спящих хибар, в одной из стен которых не было окон. Там проходила галерея дворца… Не было ничего – никаких других времен и территорий. Есть только территория «G». И моя мастерская, выпускающая детали для экскаваторов. Или шагающих платформ робокомплексов, осваивающих Марс и Ганимед. Я родился в этом лабиринте многоэтажных гетто – так почему-то обзывал жилые дома и офис-комплексы мой начальник – раздражительный любитель космических новостей. Вспоминая его у открытого окна и глядя в штормовое, полное тяжелых туч небо, я чувствовал себя на берегу.
И голоса строителей на пустыре казались мне криками докеров, а гул и скрежет башенного крана превращали его в портовый.
В небе появилось светлое, переливающееся восьмерками мебиусовых кругов, пятно – почти как полынья во льду, увиденная сонной рыбой. Затем марево промоины расступилось и вытолкнуло корабль – не диск, не тарелка, не бронированный крейсер, покрытый одной сплошной палубой с надстройками со всех сторон. Не походил корабль и на елочную игрушку, и на стеклянный многогранник. Но сразу – на все это вместе. Он низко завис над пустырем, увеличившись в размерах, которые, как и расстояние до него, не определялись. Он искривлял пространство вокруг и изображение всего земного вблизи него шло если не кругами, как на поверхности воды, то сферами, как на поверхности самой реальности. Невидимый коридор исказил все еще больше, упершись призрачной тугой трубой в мое открытое окно.
Мой рейс все-таки прибыл за мной.