06 Минус три

      
       — Ты не думаешь, что с Хворым что-то не так в последнее время? — спросил Деки.
       — В смысле? — уточнила Пантера.
       — Не в порядке?
       — А что, когда-то было? — она пожала плечом.
       Деки не стал отвечать, и вопрос перекочевал в разряд извечных.
       На уме у Деки был эпизод недельной давности, когда он случайно набрел на рыжего в заведении с броским названием "Toxicity" в недрах подземки.
       Может быть, и не в Хвором было дело, может, просто зима наступила — внезапно, в один день, будто переключили рубильник: Пантера опять вязала теплый свитер, заброшенный в прошлом году, Малыш F дочитывал детектив, сидя в туалете, Стефан где-то пропадал — опять поругался с домашними, Марка слушал аsid-jazz, завернувшись в одеяло, поскольку от него опять ушла жена. А на Деки навалилась сезонная тоска, было ему ни хорошо ни плохо, но лучше бы уж плохо, а то перспектива умереть пугала меньше, чем необходимость жить дальше. Ввиду мороза, воцарившегося на всем белом (буквально — белом) свете, Деки мерил горизонты подземки медленными шагами, не озадачиваясь направлением, и оказался в конце концов у вывески "Toxicity". Деки пожал плечами и решил зайти — этот бар был его персональным местом грусти вот уж сколько лет, и то, что его скитания закончились именно здесь, тянуло на закономерность. Войдя, Деки направился за любимый столик в дальнем углу. Сбросив на пол рюкзак, придвинул ногой стул, уселся, поднял глаза и напоролся взглядом на рыжего, сидящего напротив.
       — О! А ты что здесь делаешь? — Деки вздрогнул от неожиданности.
       Хворый молча показал ему сигарету, предъявил наполовину выпитую чашку кофе.
       — Кофе? — поморщился Деки. — В полдвенадцатого ночи?
       — У меня как раз утро, — возразил рыжий.
       — Понятно. Как насчет нажраться по-божески?
       — Думаю, я пас.
       Деки смерил приятеля пристальным взглядом и вспомнил, что некоторые вещи не мешают с алкоголем. Определенно, рыжий не сидел бы сейчас перед ним с этим вот холодным спокойствием в глазах, не будь у него в крови лишних реагентов.
       — У кого взял? — спросил Деки с долей ревности. — У Падлы? Не связывайся с ним, у него душа шакала, и брать реактивы у него чистое самоубийство. Если что-то понадобится, я всегда рядом.
       — У тебя не в ходу тяжеляк.
       — Это потому, что я забочусь о своих пациентах. У тебя ведь тоже тяжеляк был не в ходу? Что изменилось?
       — Время пришло, — пожал плечами рыжий.
       — Ну-ну, — процедил Деки.
       К столику подошла неотразимая Элиза, официантка. Некоторое время Деки был занят заигрыванием с ней — неотъемлемой частью его обычных блюзовых настроений, потом взял коньяку.
       Хворый наблюдал из-под полога ресниц с молчаливым, прохладным одобрением.
       Элиза принесла заказ, чувственно поцеловала Деки в щеку и удалилась, плавно и соблазнительно, в полумрак зала.
       — Время… а что время? Не лучше и не хуже других… — проговорил Деки, глядя ей вслед, внутренне не согласный с ее уходом. — Давай, выкладывай, что тебя гложет, герой.
       — Я не герой.
       — Мальчики и девочки, спасенные тобой, думают иначе…
       Деки доставал его время от времени, не то, чтобы со зла, просто не мог удержаться.
       — Девчонка с последнего маршрута сочла меня психом.
       Деки раздумчиво покачал головой, прикидывая утверждение на вес.
       — В этом есть доля правды. С учетом специфики я удивился бы больше, прими она тебя за нормального индивида. Но ты ведь вытащил ее?
       — Да, — бесцветно сказал Хворый.
       Он не видел смысла повествовать о синхронке, о том, как чуть не сорвался, и как с каждым разом тащит за край все сильнее. Другим не обязательно это знать. У его боевых товарищей у самих до черта подобных историй. Рыжий ради этого и пустил лед по вене, — чтобы обдумать все наедине с собой, не отвлекаясь на боль и отчаяние.
       — И в чем тогда суть сомнений? — продолжал настаивать Деки.
       "Хороший парень, — подумал Хворый с отрешенной, арктической нежностью. — Мотает нервы на ура, но в жестких ситуациях действительно рядом. Может быть, пришла пора ему ВСЕ рассказать? Но вот вопрос: как я буду глядеть ему в глаза, когда лед отпустит?"
       Рыжий аккуратно уложил окурок в пепельницу и прикончил его одним точным движением.
       — Да так, в целом. Боюсь, когда-нибудь система проиграет войну.
       Чтобы не молчать о своих проблемах слишком красноречиво, он выбрал альтернативную тему, стоившую ему в свое время много депрессивных ночей, но не угнетавшую так, как основная.
       Брови Деки подпрыгнули вверх:
       — Мне прямо-таки любопытно, как ты дошел до этих выводов!
       — Разве это не очевидно? Вытаскиваем отдельных граждан. Остальные же…
       Деки длинно фыркнул в рюмку, почти донесенную до губ, вернул ее на стол, чтобы обеими руками показать уровень хворовского кретинизма.
       — Рыжий, ВЫТАСКИВАЕМ! Вот основной аргумент. Ты не можешь подписаться за всех по определению!
       — Об этом и речь, — вздохнул Хворый, покачивая кофе в чашке. — Бессмысленную работу делаем. По большому счету.
       — Да не лезь ты в большие счета. Вспомни девчонку, обозвавшую тебя психом. Будь она мертва, тебе было бы легче?
       Рыжий вспомнил, уткнулся мордой в ладонь и принялся мучительно растирать виски. Сам того не подозревая, Деки выбрал п#здeцки плохой пример.
       — Не знаю, — выдохнул рыжий.
       Немногие истины Деки крепко усвоил об этой жизни, но одну выучил на зубок: сомнения — как отходнячный депресняк. Констатировать стоит, а вестись — нет.
       — Забей, — отрезал он убежденно и выпил за это. — В конце концов, всегда есть выход.
       Сквозь ледяную броню Хворого прошиб мучительный страх услышать от Деки то же самое, что твердили Хиде и доставший до печенок внутренний голос.
       — Какой? — спросил он чуть сбившимся голосом.
       — Послать все на хер, какой же еще? — невозмутимо улыбнулся Деки.
       Рыжий ощутил, как на смену льду приходит теплая волна. Далекий от чувств, не настроенный на тепло, он все равно ощутил ее.
       — Один проводник для города — не такая уж потеря, если подумать, — хороший коньяк забрал Деки, расслабил, и теперь парень был воплощенный оптимизм и человеколюбие. — Хотя не знаю, — внезапно свернул он с курса. — Насчет тебя не уверен.
       Хворый уставился на него с немым вопросом, готовый на иронию на всякий случай.
       — Ты ведь действительно лучший в этом сраном городе. Не потому, что Малыш F так говорит. Тут вообще дело не в словах. Но ты… всех нас немножечко сносит, а ты остаешься на месте, ты всегда такой… такой как есть. Не кивай мне тут с презрением, я видел.
       Хворый не слушал товарища и все равно кивал с презрением. Потом задумался, ушел взглядом в точку. В глаза нахлынула тьма.
       — Как он называется? — спросил рыжий.
       — Что? — Деки непонимающе моргнул.
       — Город. Как он называется?
       — Ты что, сам не знаешь?
       — Я никогда не спрашивал.
       По логике, на билете был пункт назначения тогда, давно, когда Хворый сюда приехал. Временами ему казалось, что он вот-вот вспомнит… Но эту нитку памяти срезало время годы и годы назад.
       — Ну а ты? — проговорил он, вытягивая сигарету из пачки на столе. — Ты же здесь родился?
       Деки попробовал сделать вид, что вопрос идиотский, но рыжий глядел на него в упор, намереваясь дождаться информации.
       — Ладно, — сдался Деки. — Традиция такая у проводников — про название не говорить. Плохая примета. И я даже думаю, в этом есть свой смысл.
       — Просвети.
       — Помнишь Рейдера? Панковатый вечно такой, под началом Ворона ходит? Он, вот как ты, приехал из какого-то Новоебенево и загремел в проводники. Он мне как-то рассказал историю в приливе откровения. Шагал однажды себе маршрутом, не парился, и вышел со Славного проспекта прямиком к родному новоебеневскому сельпо. Его так вштырило, он чуть не пошел искать свой дом и будить старушку-мать. Однако вовремя сообразил, что не стоит. Правильно сообразил, надо заметить. Уверен, народ регулярно так напарывается. С тобой ни разу не было?
       — Нет, — отрезал Хворый.
       — Хворый, а ты вообще откуда?
       Деки заметил железные нотки в голосе друга, не желавшего растаскивать поднятую тему, другое дело, что в его блаженном состоянии не с руки стало обращать внимание на детали.
       — Издалека. Такого места и на карте нет.
       — Кончай! Ты можешь мне довериться!
       — Я не хочу, — закончил полемику рыжий.
       Деки сбавил напор дружелюбия, бормотнув напоследок насчет того, что с лучшим другом можно и поприветливее.
       Рыжий курил, играя с дымом. Деки приканчивал бутылку, поглядывая в зал, на светлые овалы лиц за другими столиками, и эти лица, как на подбор, казались ему счастливыми, безмятежными. Здесь не было зла, не было грани. Лишь мягкая полутьма, приятная обстановка, негромкая музыка. При небольшом усилии можно было вообразить, что никогда не было никакой грани, и они просто живут, как могут, а Элиза сегодня что-то особенно благосклонна, поэтому определенно стоит замутить…
       Рыжий сделал последний глоток из чашки.
       — Подумываю валить. Ты со мной?
       — А что так? — расстроился Деки.
       — На часы посмотри.
       Деки бросил взгляд на часы над дверью, стилизованные под крышку люка.
       — Двадцать три двадцать семь, — озвучил он. — Детское время!
       — Дело не в том. Сколько, по-твоему, мы здесь зависаем?
       Деки оценил уровень жидкости в бутылке, прикинул, что шибко не медлил, ибо таков и был план.
       — Полчаса? — произнес он неуверенно, чувствуя где-то подвох.
       — Минус три минуты, — поморщился Хворый.
       — Гонишь! С чего ты взял?
       — Ты мне сам сказал про кофе в полдвенадцатого.
       — Да ладно… — начал было Деки и вспомнил, что да, сказал. — И что же… И дальше что?
       — Я ухожу.
       — Почему?
       — Боюсь, как бы ты не вошел сюда еще раз.
       Если бы Хворый не обронил это так обыденно, устало, равнодушно, Деки счел бы все за тонко поданный прикол.
       — Разыгрываешь? — спросил он на всякий случай.
       Рыжий отрицательно мотнул головой.
       — Сам не люблю эту хрень.
       Не сводя опасливого взгляда с двери, Деки подхватил рюкзак и побрел вслед за рыжим, оставив на столике пару крупных купюр.
       Выйдя из бара, они некоторое время шагали параллельным курсом.
       Было ясно, что у Хворого потемки на душе, и Деки нисколько на этот вопрос света не пролил… опять. Рыжий собирался сказать, но передумал, оставил при себе. Деки не раз уже за ним замечал. Следовало взяться за него покрепче, вытрясти причины и побороть следствия, но рыжий так грузанул своего доброго доктора, что Деки сам бы от помощи не отказался. Есть у рыжего такая фишка: иногда он говорит, и… бррр! 
       — Куда думаешь податься? — спросил Деки, физически не способный подолгу молчать.
       — В свою берлогу.
       — Хочешь компанию?
       — Нет.
       — Ну и ладно, — не обиделся Деки. — Тогда звони, номер знаешь.
       Рыжий взглянул на него — будто вынырнул на мгновение из черных глубин. Тяжелая ладонь легла на плечо Деки, чуть сжалась.
       — Конечно, док, — мягко произнес он, улыбнувшись. Улыбнувшись по-настоящему.
       Хворый пошел своей дорогой.
       Деки смотрел ему вслед, вспоминал эту его простую, чистую улыбку, и не мог понять, почему ж так паршиво на душе?
      
       Рыжий шагал вниз, рука скользила по перилам — выщербленное дерево зашлифовано до блеска сотнями прикосновений. На уровне плеча по серой мраморной облицовке струилась линия, процарапанная ключом, прерывалась, начиналась снова. Впереди арки из тьмы и света — по счету перегоревших осветителей. Последняя — темная.
       Хворый вышел на платформу станции подземки. Перроны по обе стороны были пусты. Он шагал вдоль желтой ограничительной полосы, поглядывая на лезвие рельса. Руки привычно, неосознанно перебирали мелочи в карманах. Нащупав зажигалку и пачку сигарет, он вытащил их на свет. Пачка оказалась пуста.
       — Ч-щерт… — рассеяно констатировал он, замедляя шаг. Вскинул глаза на часы над зевом тоннеля. До следующего поезда оставалось четыре убывающих минуты.
       Рыжий обшарил взглядом пустую платформу. Вдалеке, на противоположной стороне стояли двое. Он направился туда, нетерпеливо щелкая колесиком по кремню.
       Парень и девушка, заняты друг другом, руки трогательно сцеплены за самые кончики пальцев, ясные лица.
       — Приятель, закурить не найдется? — спросил Хворый, стараясь смягчить обычную свою хрипоту.
       Вопрос вторгся в реальность двух влюбленных, рыжий увидел по пунктам простройку ответной реакции. Продолжая фразу, адресованную девушке, парень достал сигареты — бело-синяя пачка со скругленными углами, космический дизайн — протянул на источник звука, и только потом, с большим запозданием перевел на рыжего взгляд. Хворый взял пачку, вытащил одну сигарету, подкурил, наблюдая, как улыбка выцветает в глазах незнакомого парнишки, как расширяются от страха зрачки, пока, скользя от детали к детали, собирают данные о пришельце. Рыжий заметил неначатое движение в сторону девушки — полшага вперед и влево, чтобы прикрыть ее плечом, как сам он прикрывал ведомых. На губах Хворого проступила ухмылка понимания. Приятной ее назвать было нельзя. Он протянул пачку обратно. Повисла заминка на четверть секунды, мелькнула тень брезгливой гримасы — парень не поднимал руки, чтобы забрать. Все происходило в рамках мгновения, но Хворый был создан, заточен, специально спроектирован замечать мимолетное. Он разжал пальцы, позволяя пачке упасть, и парню стало ясно, что незнакомец читает его мысли.
       Хворый затянулся, не спеша уходить. Рука медленно сжалась в кулак, вминая в ладонь зажигалку. Хотелось действовать, хотелось увидеть это брезгливое презрение в красных и синих тонах.
       Девушка дошагнула ближе к своему ненаглядному, тонкие пальцы вцепились в рукав, губы приоткрыты в немом "что происходит". Она глядела на рыжего, хлопая ресницами, видела десять признаков социопата, так насторожившие ее спутника, и вдруг взгляд ее поплыл, утратил четкость, белые зубы чуть заметно прикусили губу. Рыжему нетрудно было прочесть ее мысли. Она хотела его. Ее реакция была как удар под дых. Рыжий развернулся и покинул арену внимания. Услышал приглушенные голоса за спиной, обсуждающие его бегство.
       Подошел поезд. С последней затяжкой Хворый оглянулся назад, зацепил краем глаза светлый прямоугольник, лежащий на платформе у дальней стороны. Он не хотел смотреть, но это было сильнее.
       "Люди есть люди. Не больше и не меньше того…"
       Пустые вагоны. Ритмический паттерн сидений и поручней сквозь стекла повторялся в обе стороны, как зеркальный коридор. Тяга ускорения заставила податься по ходу движения, ступни ощущали удары колес на рельсовых сцепках. Лицо задевал горьковатый, прохладный сквозняк, перебрасывал по щеке тонкую прядь волос.
       — Милосердия, цезарь, милосердия!.. — беззвучно взмолился Хворый.
       Он ехал стоя, сунув руки в карманы, держаться не было нужды. Все разгоны, торможения и повороты этой ветки давно отпечатались в подкорке. Вой моторов и соленый присвист резонировали в пустой голове.
       Двадцать минут спустя он прибыл в свою часть Нижнего города. Ушел с платформы в переход. Весь дальнейший путь был — тоннели и коридоры. Некоторые из них в размер проспектов. Рыжий никогда не задавался вопросом, ради чего такая глобальность. Окружающее пространство плыло мимо размытым антуражем, едва задевая уставшие от яркого света глаза. Ломанные граффити Трэш-стрита, погнутая табличка с магистральной нумерацией, созвездие стекол под лопнувшим галогеновым прожектором, полоса наскальной стимпанковской живописи, пожелтевший кусок газеты — лица на снимках сквозь оттиск протектора. Звуки далекой жизни, подавленные навязчивой тишиной.
       Ярость графической жизни ослабела по пути к шахте грузового лифта, у самой решетки только сине-белые стены, желтые потеки влаги и один маленький, жалкий "fuck". Рыжий вдавил кнопку вызова и стал ждать, когда сверху спустится громыхающая западня.
       Он ехал вниз, считая уровни по просветам. Обычных кнопок в этом лифте не было, только три: черная "вверх", черная "вниз" и красная "стоп" — на промышленном пульте.
       Знакомый коридор, нервное жужжание люминесцентных трубок под потолком. Рыжий ускорил шаг. Одна из трубок мигала в припадочном ритме. Ничего, он привык. Третья дверь. Поворот ключа. 
       В темной прихожей Хворый прижался лопатками к дверной створке, и та мягко захлопнулась под его весом. Три минуты наедине с собой: дыхание, пульс, тяжесть одежды на плечах. Запустился привычный чек-аут перегрузок и повреждений. На излете действия льда картина будет неверна. Рыжий медленно привел себя в движение. Торопиться нет нужды, он уже дома. Рука нашла выключатель — да будет свет. Куртку на крючок. Ботинки и рюкзак — в угол. Он ушел в комнату, оставив лампочку в прихожей гореть. Три процента внимания на регистрацию привычных мелочей. Стол, кровать, книжная полка над кроватью, позорные обои, старое кресло. Все по местам.
       …Вода в душе шумела полчаса. Горячие струи гасили мысли. Брызги дробились, падая вниз. На пальцах — бороздки от влаги…
       …Запотевшее зеркало. Мокрые волосы вдоль щек. Зрачки…
       …Рыжий, присев на унитаз, вытирал волосы полотенцем. Рука двигалась сомнамбулически, на остатках моторных рефлексов.
       — Просто дети, — произнес он полушепотом. — Глупые, злые дети… один мечтает убить меня, другая — залезть мне в штаны… смешно. Два идиота не опрокинут твою картину мира, рыжий мудак. Ведь не опрокинут же?.. Забей. У меня в детстве была собачка с трубой на голове…
       Рыжий вернулся в комнату, нашел чистую одежду в стенной нише, надел. Он обещал себе праздник. Реактивы в рюкзаке у порога. Немного обычных приготовлений. Жгут. Контроль. Сведенные скулы. Разгон. Взлет.
       В состоянии неуязвимости рыжий соскребся с кресла, прошел по дому, погасил везде свет. Упал на кровать, спиной в облака.
       — Собачка… — произнес одними губами.
      
       …между рук струится дым, свивается в галактики, теряя плотность под действием энтропии, пропадает из поля зрения, остается повсюду и нигде.
       Хворый смотрит на свои запястья, лежащие на подлокотниках старого кресла. Между пальцев тлеет сигарета, разматывая невесомые сизые вуали слева направо. Говорят, время течет в ту же сторону. Зрелище затягивает. В теле нет ни единого напряжения, лишь сила тяжести, заставшая суставы, связки, позвонки вот так, как они есть сейчас, укутанные теплым, тяжелым мороком мышечной ткани, обернутые кожей, на которой растет больше волосков, чем этого ждешь. Рыжий кажется себе гигантом, обреченным на неподвижность, с тупой вегетативной тоской изучающим свой темный внутренний мир, поскольку лишен других развлечений. Солнце всходит слева и пропадает справа, но восприятие времени изменилось настолько, что каждый восход длится доли секунды, рыжий живет в вечных радиоактивных сумерках, проматывая на ускоренной перемотке тысячелетия. Человечества давно уже нет, от человечества не осталось ни байта, ни крупицы, ничего, что могло бы напомнить о прошлом хотя бы на молекулярном уровне. Есть мир без воды под оливковым солнцем в полнеба. Есть шелест песка, тонкие, суставчатые твари, живущие здесь, есть раскаленный ветер, способный испепелить рыжего в доли секунды, будь он человек. Но рыжий не человек, он — проекция, необъяснимый сбой пространства и времени. Он может видеть тонких существ, грациозно несущих ритуальные фонари, и суставчатые твари тоже видят его — он чувствует присутствие своего отражения в матово-желтых линзах насекомых глаз. Видят, но не верят, по праву считая галлюцинацией.
       Рыжий сидит в старом кресле посреди мировой пустыни, жадно вслушивается в этот особый звук, возникающий, когда на целой планете нечему больше звучать, кроме песка и ветра. Крохотные песчинки, приносимые горячим вихрем, пробивают метеоритные росчерки в голограмме тела.
       Тонкие твари не звучат. Но пахнут приятно, нагретым моторным маслом. Нет, не маслом — набором безымянных ферромонов, для которых нет аналогов, и мозг, сдавшись, предлагает условную замену на "моторное масло" на базе исчезающе малого сходства. Рыжий внезапно вспоминает тараканов, которым предсказано пережить все катастрофы грядущего. Может быть, это они… По большому счету рыжему нет никакого дела. Он хотел согреться и посидеть в тишине. Он получил то, что хотел. Он пытается думать о прошлом, связать себя с собой, но прошлого нет. Его боль в миллионах лет позади. И это отлично.
       Рыжий поднимает глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как над пустыней начинается оливковый рассвет.
      
       …он проснулся в желтом, ярком, липком, как расплав янтаря. Приподнял веки, и в зрачки обрушилась атака сверхновой. Рыжий поморщился, издал горлом скрипучий звук. Это комната. Он ее знает. Под потолком горит свет. Он же выключал?..
       Рыжий привел в движение тело. Мокрая футболка липла к животу и плечам. Гадость… Поднявшись, шатаясь под собственной тяжестью, ушел в ванную и долго пил из-под крана. Стащил футболку. Оставил путанным комом на полу. Прислушался. Вжал в стену ладонь — грохот поездов-монорельсов идет по перекрытиям, только так его можно засечь отсюда. Стена под ладонью была неподвижна. Значит, глубокая ночь, блокада. Поезда гоняют воздух по подземке, вызывая перепады давления. Ночью наступает штиль. Хворый бессильно чертыхнулся. Ушел обратно в комнату. Стащил с кровати одеяло, бросил на пол. Лег. Так прохладней…
      
       …он здесь ни разу не был. Примечательное дело для торчка со стажем, и все-таки именно здесь он не был ни разу. Рыжий находится в роще. Под босыми ногами мягкая зелень, повсюду вокруг белые столбы, уходящие вверх, под колышущийся, золотистый и зеленый полог. Не столбы, стволы. Это деревья. И какого черта белые? Березы, что ли? Забавно. Секунду рыжий ждет, что на него сейчас вынесет лубочного медведя в красной косынке с мухоморовыми пятнами. Ничего не происходит. В роще прохладно и пусто. "Ну и ладно тогда," — смиряется рыжий. Вокруг легкий шелест, насыщенный в высоких частотах хрупкими, хрустальными отзвуками. И птицы. Атональные звуки пересыпаются близко и далеко, выстраивая головокружительный 3D surround. "Неплохо," — думает Хворый, слегка прифигев. Звуки красивы. Они идеально точны. И в этом загвоздка. Имитация, во много раз превосходящая реальность. Трели сыпятся отовсюду, набирая насыщенность. Последовательности становятся все сложнее. Больше уже не птицы, агрессивные электронные сигналы. Перепады гармоний резонируют в грудной клетке, вторгаются в энцефалические ритмы, перенастраивая их, угрожая тотально подвесить систему. Рыжий понимает, что надо бежать. И не может бежать. Вокруг него красивая роща, не представляющая опасности. Тело не проснется, инстинкты сохранения не сработают в безмятежной среде.
       Что-то ломается в нем, приходит в разлад. Он не знает, что и где, один маленький сбой, но будут другие. Сейчас, в течении нескольких секунд. Рыжий взвешивает в уме перспективу перегореть, как лампочка, умереть во сне и еще пару недель вонять в реальном мире, пока его хватятся. Его ошарашивает мысль "а есть ли на мне трусы", он вспоминает, что да, есть, порядок. Можно, в принципе, умирать. Голова готова лопнуть, в животе клубится тошнота, какой он раньше знать не знал по интенсивности. Рыжий хватается рукой за ближайшее дерево. Его, как разрядом, бьет пронзительное ощущение пластиковой искусственности… и на этом внезапно отрыгивает в реальность.
      
       …кровь шла носом, стекала в гортань так, что страшно было захлебнуться. Хворый скатился с кровати, кинулся в ванную. Его вырвало собственной кровью. Под шум воды из крана пришел в себя понемногу. Позволил лишнему красному течь свободно, пока само не уймется. Теплые капли врезались в круговерть водяной воронки вокруг слива, как маленькие ядерные взрывы. Почти сразу выцветали, растворяясь в потоке, но все равно каждый раз это было красиво.
       — Твою мать… — выдохнул рыжий, когда испуг отпустил окончательно.
       Поворошил в памяти обрывки медицинских знаний, сконцентрированные в основном вокруг дозировок и обратного захвата дофамина. Кровь из носа… вроде бы ничего серьезного. Лопнул сосуд. Не фатально. Надо спросить у Деки.
       — Щщас!.. — прошипел рыжий в ответ на разумное в общем-то предложение.
       Почему нет?
       — Потому что этот мудила вытянет из тебя все, вывернет на изнанку и в каждый закоулок заглянет, — наглядно доказал рыжий. — Ты же видел, как он охотится — вопросы, пристальные взгляды. Считает, я что-то скрываю! Ну скрываю, и дальше?.. Наверное, не без причин…
       Деки заботится. Без него ты пошел бы вразнос годы назад.
       — Да заглохни ты, господи!.. Тут другое. Деки это не по зубам, ты прекрасно знаешь.
       Скажи ему. Иначе мы с тобой сдохнем.
       — Справлюсь, — огрызнулся рыжий.
       Никто ему не ответил. Рыжий хмыкнул:
       — Ну хоть с умным человеком поговорил.
       Все возвращалось на места. Порядок.
      
       Хворый готовит на кухне нехитрую жрачку. В крохотное пространство забит полноценный гарнитур с навесными шкафами, тумбами и разделочными столами. Странный китч. Достался от прежних хозяев. Хворый не стал ничего менять.
       Наблюдая за кипением, рыжий стоит, прислонившись плечом к дверному проему. После истории с кровью его немного знобит. Прошло несколько часов. Озноб не отпускает и не достает, вызывая лишь отстраненное недоумение: да сколько ее там вытекло?.. Рыжий надел свитер. Растянутая горловина норовит съехать с одного плеча. В широком обрамлении серо-зеленого выреза видны ключицы и склепка верхних ребер грудины. Рукава наползают на кисти до казанков. Приходится откидывать на запястье, прежде, чем что-нибудь взять. Чистые волосы расходятся от мыска на лбу двумя упругими овалами, кончики прядей изогнулись к ушам и не достают. Лишь когда он опускает голову, он чувствует, как челка расправляет невесомые крылья, касаясь щек. Тогда он загоняет ее обратно движением пятерни.
       Варево готово. Желание есть ушло. Рыжий выключает плиту, уходит в комнату. Потом как-нибудь.
       Забравшись с ногами на кровать, сунув под спину подушку, он достает блокнот с набросками, вытягивает из банки с карандашами один, подходящий — 2В. Точит резаком над пепельницей. На чистом листе рыжий рисует Пантеру с тетрадью на коленке, выхватывая рекурсию от того, что Пантера в блокноте и он сам в реальности сидят в одинаковых позах. Затем рисует вход в подземку с площади Энтузиастов.
       Когда-то рыжий читал про циклические программы мозга, из-за которых горит проводка в голове. Штуки, от которых не можешь отвязаться, как бы сам того ни хотел. Их можно снять либо снизив общую нагрузку до уровня коматоза, либо задрав порог напряжения настолько, что разница потенциалов размыкает цикл. Читал или слышал от кого-то… или выдумал сам — не важно. Это всегда срабатывало. Что до наркотиков — они все изначально были лекарствами.
       Его проблемы и заморочки уже не так космически далеки, как были во время трипа, но и не внутри него самого. Рыжий видит себя простым отрешенным взглядом. Он видит, что не все в его жизни так уж блестяще, но с этим можно справиться. С этим можно жить.
       Перекинув страницу, он начинает делать карикатурный портрет Малыша F, вспоминает, что Малыш ему должен по-крупному. Задумывается, как это можно применить. Особых идей нет. Рыжий сползает по подушке в горизонталь, кладет блокнот и карандаш на пол. Закрывает глаза. Ничего другого сейчас не нужно.
      
       …Хворый спал. Или больше, чем спал. Он чувствовал над собой всю тяжесть подземки: мертвый запах цементной пыли, тонкая сладость прогоревшей изоляции, груз холодного серо-синего света галогеновых прожекторов, немая мука несущих конструкций, старое железо, пахнущее теплом и кровью. Монотонный, ровный напор страха, идущий из глубин земной коры. Всем здешним жителям знаком этот страх, всем снятся кошмары — ничего особенного, можно привыкнуть.
       Про кошмары он понял быстро, еще когда только снял эту конуру за гроши, чтобы было место, где устроить свалку своего барахла. Он не любил здесь спать, а если приходилось, старался удержаться на грани полудремы — не падая на глубину, и все-таки  подзаряжая батарейки. Поначалу проваливался часто. И вскакивал потом, весь раздерганный, искусанный приснившимися тварями. Со временем навык пришел.
       Рыжий заползал в свою берлогу, когда чувствовал, что окончательно сдает. Отлеживался неделю-две. Обычно ему хватало. Об этом убежище знали Пантера и Деки. Пантера — в теории, а Деки даже побывал здесь однажды. От увиденного в восторг не пришел. Рыжий заманил его сюда не ради восторгов. Он хотел, чтобы Деки запомнил дорогу и точно знал, откуда забрать труп в случае чего. Мотивы свои Хворый вслух не озвучивал, но Деки умный парень, наверняка он сам догадался, что значится под сноской "в том случае, если".
       …Не то, чтобы он услышал шаги — физически это было невозможно. Хворый каким-то образом знал о них до того, как раздался негромкий стук в дверь. Осторожный — такой не разбудил бы нормально спящего человека. Хворый потянулся к реальности, несколько мгновений ощущал свое тело пустым и тяжелым, не способным отозваться на команды мозга. Потом нервная связь кое-как восстановилась. Он открыл глаза, чувствуя свинцовый, отходнячный осадок в голове. Отпускало по полной программе.
       В комнате ничего не изменилось. Горел свет под потолком. Было тихо.
       Хворый поднялся с кровати, поплелся к двери, натыкаясь на мебель. Повернул замок, потянул ручку на себя. За дверью стояла Пантера, сунув руки в карманы старой пестрой ветровки. Он уставился на нее, цепляясь за дверь. Пантера всегда держалась подальше от Нижнего города, недолюбливала монорельс, но все это как-то ускользнуло из памяти Хворого.
       — Что надо? — хрипло спросил он.
       — Привет, — небрежно обронила она. — Оденься, тебе нужно уходить.
       Хворый поглядел на себя. Обнаружил джинсы без ремня и рельефные дуги ребер. Пантера права, это придется чем-нибудь завесить…
       Он посторонился, впуская ее.
       — Может, успеем кофе выпить? — пробормотал он, медленно, мучительно пытаясь оттереть с глаз песочное ощущение.
       — Вряд ли.
       Он проморгался, поглядел на нее. Она не шутила. Это было очевидно даже для его тормозного рассудка и веяло жутковатым холодком.
       Хворому понадобилось десять минут, чтобы собраться, за вычетом постоянных зомбических зависаний.
       Они поднялись наверх, на станцию.
       — Постой, постой… — пробормотал Хворый. — Еще слишком рано, выходы закрыты…
       — Можно пройти по тоннелю. Двадцать минут. Там есть лазейка, — уверенно сказала Пантера.
       — По путям?!
       — Чего ты боишься, поезда не ходят.
       Хворый глянул вниз, на рельсу. Ему стало нехорошо.
       — А напряжение?
       — Отключено ночью.
       — Точно?
       Пантера спрыгнула вниз.
       — Кто из нас живет в подземке? — саркастично усмехнулась она.
       В тоннеле был свет. Зеленовато-желтый, технический. Они брели по шпалам, которые никто не отменял. Вдруг Хворый обнаружил дыру в полу. Довольно широкую, метра в полтора. За ней тоже был какой-то свет, часть вертикальной плоскости и ненормальная глубина. Хворый остановился на краю, подумал: "Почему все это не проваливается туда? Монорельсовые поезда и вся к ним трихомудия должны много весить…"
       — Ждешь поезда? — усмехнулась Пантера и перешла дыру по рельсе.
       Рыжий нахмурился. Встать на рельсу он не согласился бы и под дулом пистолета. Факт, что с Пантерой ничего не стряслось, только настораживал его. Он откачнулся назад для разгона, прыгнул, споткнулся о "причальную" сторону и грохнулся к ногам Пантеры, ободрав локоть. Она мимолетно качнула головой и пошла дальше.
       Вторая дыра была поменьше. В расстояние между шпал. Хворый перешагнул ее, чувствуя болезненное оледенение страха.
       — Привыкнешь, — небрежно обронила Пантера.
      
       …Открыв глаза у себя в комнате, увидев знакомую сетку трещин на потолке и полку над кроватью, Хворый вспоминает это ее обещание. Садится, выпутывается из свитера, хватается за локоть. Находит пальцами кривую борозду зажившего шрама.
       Внутри расползается противное, серое чувство.
       Он не помнит, сколько уже находится здесь. Реальность и дрим накатывают волнами, и он больше не может их различить.
       Улегшись на бок, загнав подушку под грудь, рыжий лежит с открытыми глазами, пока не приходит ощущение, что там, наверху, за сотнями стен и перекрытий наступил рассвет.