Идол разума

Идол разума
(Неизбежные выводы)

Это уже общее место мировой истории…
С некоторых пор наше какое-то даже униженное ликование перед этим самым идолом человеческого разума!
Да и как нам не преклонить главы перед тем, чем, будто бы, все в нашем мире создано…
И, да, нас объединяет всеобщее восхищение перед явлением этого монстра, вплоть и именно до идолопоклонства, – есть такие особого рода секты, «сциентистские», в которых идолопоклонники разума даже сумасшедших объявляют за грешников и преступников в виду того, что у последних отсутствует этот самый разум…
Источник подобного рода преклонения заключается в признанной нами силе и мощи уже как бы даже нечеловеческой в наших глазах мысли, коей оперирует, «промышляет» и орудует наш разум.

А раз так, то мы и говорим себе: мы – Боги! И больше никто. И больше ничто… Мы – вершина земной и вообще вселенской эволюции материи…
Но про себя, но в метафизической глубине своей, но каждый раз мы сталкиваемся с неизъяснимыми противоречиями как в свойствах самого разума, так и во взглядах на него, порой, взаимоисключающих друг друга. Да, у нас все более доказательств, – они в плодах и в результатах человеческой деятельности, – кажущейся нам безграничности и мощи разума. Они прежде всего в технических и инженерных, в технологических его достижениях. С другой стороны, мы сталкиваемся с обескураживающей нас несостоятельностью и беспомощностью разума там, где речь выходит за пределы рационального знания. С одной стороны, «вершинность» его, проявляющаяся в нём некая явная и очевидная «божественная» составляющая, с другой, какая-то ужасающая ограниченность как в тех же «технических» моментах в некоторых из областей познания, так и в особенности и вообще в вопросах культуры, морали и этики, и как следствие поражающая нас бессмысленность его деяний, граничащая с безумием, с отсутствием всякого смысла… Как если бы разум вообще не способен к самооценке… К различению чёрного и белого… Как если бы это вообще есть ничто… То есть так скажем: есть нечто мёртвое и никак неодушевлённое с позиции любой живой системы, любого живого организма и существа, ибо и собака, если она не заражена бешенством и не истощена голодом, и свинья ведут себя куда как более предсказуемо, нежели сытые и не свихнувшиеся, облечённые интеллектом человеки…
Так что же он есть на деле, наш разум? Спор, который, может, никогда не закончится…
Вопрос этот – не праздный, вопрос глобального порядка. Ибо в плоскости его лежит ответ на то, кто мы: высшее ли звено эволюции, и тогда мы с некой неизбежностью и в принципе овладеем мощью всей и целой Вселенной, и с помощью этой мощи решим, наконец и в конце концов, все неразрешимые наши вопросы, какого угодно порядка; или мы есть творения Божьи и созданы Богом по образу и подобию Его, и тогда нам стоит прислушаться и пересмотреть все наши нынешние парадигмы и смыслы после фактического нашего отречения от христианства; либо, не исключён и такой вариант, что мы неизвестно кто, непонятно кем и когда и для чего, заброшены на эту землю, – может и в самом деле только лишь в качестве некой и весьма сомнительной наглой пробы, по Достоевскому, – и тогда неизвестно вообще, чего нам самим от себя ждать…
Своеобразный ответ на вопрос о разуме может заключаться в попытке создания человеком – искусственного интеллекта (ИИ). Ибо по существу это есть вызов Богу. Если мы способны создать разум, во всех отношениях равный человеческому, значит, мы со-равны Господу, и тогда равенством этим и на деле уничтожается и смысл в наличии Бога, и сам Господь, и его существование… Тогда исключается и некая третья сила… Мы делаемся по определению первыми…
Бегло взглянем же на то, способны ли мы на подобный акт? Действительно ли мы первые и последние…

Собственно мысль о человеческом разуме уходит в глубь веков. Но если и ставился вопрос о нем, то всегда в связке, в неразрывности его с абсолютным (античность) или антропоморфным Божественным разумом (авраамические религии).
Эммануил Кант (1724 -1804), двести лет назад, может быть, первым, во всяком случае в непредставимой до него полноте, поставил вопрос о разуме не только без подобной привязки, имея в виду, что разум принадлежит исключительно и только человеческому сознанию, но и, прежде всего, недвусмысленно и на весь мир заявил (сумел заявить), что без кардинального и всеобъемлющего исследования самого разума, его познавательных границ и его возможностей, не стоит говорить сколь-нибудь серьёзно и вообще о познании… Прежде познания – самопознание разума (1.И.Кант. Критика чистого разума. М., «Мысль, 1994, стр. 11).
Это оказался поворотный момент, с которого христианское мировоззрение и миросозерцание пошли вспять… Разум встал поперёд духа, поперёд личности, поперёд человека…
В одно время и сразу вслед за Кантом начинается тотальное умозрительное исследование феноменальных процессов, протекающих в разуме в их соотношении с бытием в понятиях мета-физики (Фихте, Гегель, Шопенгауэр, Бергсон, Ницше и так далее, и тому подобное)…
Через сто лет, в начале 20 века, в Европе и в России создаются первые институты мозга, которые начинают апеллировать к мышлению и нервной деятельности человека уже на уровне физики, точнее, физиологии, посягая на святая святых – носитель разума, мозг, в котором, по мнению учёных, заключены феноменальные наши начала… Так с божества было снято табу… Человек вторгся в святая святых – покровы разума… Начались игры с разумом…

Ещё через полвека (40–50 гг.) выдающийся американский учёный и философ Норберт Винер, «отец кибернетики», сформулировал первые положения теории информации (2.См.: Норберт Винер. Человек управляющий. СПб., 2001) и вместе с нею – искусственного интеллекта, как системы, в которой за счёт движения организованной материи (информации) преодолевается тепловая энтропия и следовательно, скажем так, – возникает движение, время и, в конечном счёте, самое жизнь… И, кстати, формулируем для себя, движением информации отодвигается неизбежность смерти, поскольку отодвигается энтропия. Поскольку речь идёт об искусственных системах, покамест назовём эту преодолеваемую смерть механической. Но гипотетически это указывало на фантастическую некую возможность переноса процессов из физики в живой разум с наделением его бессмертием. Если же конкретней, гений Норберта Винера заключался в идее, по которой прямая и обратная передача сигналов, накопление информации и управление ею может происходить аналогичным образом как в живых, так и в неживых динамичных (тех же автоматизированных) системах… Определённым образом – через эту идею – мёртвый и живой миры не то что бы уравнивались, но получали гипотетическую способность – живому быть более живым (через, скажем, интенсификацию интеллектуальной деятельности), неживому же – оживать, при условии наделения его потоками информации, и даже самообучаться… Фантастика!.. Разумеется, философия Норберта Винера родилась не в безвоздушном пространстве, она опиралась на догадки и положения множества учёных, начиная с античного мира и кончая его современниками. Упомяну Джона Локка с его «табула раса», разумом, как чистой доской, на которой можно писать информацию, и нашего русского физиолога Ивана Павлова с его фундаментальным учением о безусловных и условных рефлексах, по которым допускается обучение и самообучение живых организмов, а значит, в принципе, и не-живых систем…
Вычислительные устройства, существовавшие на тот момент ещё на зубчатых передачах и электромеханических реле, тем не менее лучше всего укладывались в столь невероятную концепцию для своего «оживления» и процесса «интеллектуа-лизации»… Выбор в принципе оказался верным…
И вот пройдя через ряд уровней и метаморфоз ( ламповые, предложенные самим Винером, на транзисторах и, наконец, на интегральных схемах, включающих в себя миллиарды полу-проводников) вычислительные устройства превратились в современные умные миникомпьютеры, кардинально изменившие наш мир и наше представление об этом мире…
В 1989 году умная машина уже «уселась» играть в шахматы с действующим чемпионом мира, Гарри Каспаровым. Она проиграла. Но не прошло и десятка лет, как в 97 году чемпион мира дважды проигрывает той же самой усовершенствованной ЭВМ. И обвиняет программу в мошенничестве.

В 21 веке, с миниатюризацией ЭВМ и развитием интернета ну просто невероятными непредсказуемыми темпами, искусственный разум уже по всем признакам коронуется как высочайшая особа, возводится в разряд субъекта и суверена (вещь в себе, а точнее, сама по себе) и отчуждается от человека в качестве отдельного идеального его «творения» и вместе – творца, демиурга новой реальности, в качестве нового нашего Бога…
Имеется в виду глобальный искусственный интеллект (ИИ). Теперь он мыслится как гигантское объединение электронных, а со временем и квантовых умов, которые, будучи объединены через всемирную паутину в один, – неизмеримо, в миллиарды, триллионы, в биллионы раз превзойдут наш с вами коллективный нус. И тем, повторюсь, решатся все наши проблемы.
Жутко представить эти биллионы…
И да, конечно, это великолепно. И, конечно, мысль не может и не должна стоять на месте… Наука должна делать своё дело. Что бы там ни было… И мы уповаем на неё…

И однако, как бы не ошеломляли нас достижения в разработке вычислительной техники, какими бы невероятными не казались нам умные машины, способные играть в шахматы, умеющие наводить снаряды на невидимые цели (высокоточное оружие), рассчитывать орбиты, по которым движутся спутники, и так далее, и тому подобное, мы помним, что они работают по заданным им программам, не умея отступить ни на шаг от них, если этот шаг также не просчитан заранее, не предписан им соответствующим математическим алгоритмом. Вспомним, что для самого человека подобного рода затверженная механическая деятельность по определению отвратительна…

Вопрос создания полноценного ИИ, то есть коррелята, иначе говоря, интеллекта, равного человеческому, но не имитатора и симулякра человеческого разума, который работает всего лишь по аналогии с последним, но сам по себе не способен мыслить и принимать решения, упирается в проблему сознания ИИ. Необходимо придать искусственному интеллекту свойства личности, которая сознает себя, которая позиционирует себя в этом мире, сравнивает себя с ним, вырабатывает суждения и принимает решения относительно своих действий… Только при этом условии машина в состоянии, так же, как и человек, выдавать идеи… То есть, не просчитывать их, в качестве при-бора, но кроить и выдавать и тем самым привносить в этот мир нечто, чего до нее не было в этом мире… Качественно менять этот мир… При всех прочих положениях, как ни сложна система, она остаётся и останется, пусть и сложнейшим, пусть и могущественным, и однако не более чем вспомогательным приспособлением для человека, наподобие любого другого и самого примитивного мёртвого инструмента или орудия… Как это ни оскорбительно для науки или для самой машины звучит… Инструмента, который, наступит час, просто войдёт в наш обиход, как карандаш или ручка, и только…
Но что значит создать коррелят человеческого разума?
Представим только одно из возможных условий…

Даже в пределах чисто рационального мышления наукой признается тот факт, что человек есть микрокосм. И в нём заключён образ целой Вселенной, модель целого мира, с размещённым и текущим в нём виртуальным пространством-временем, которое он беспрестанно в воображении своём осваивает, с одной стороны, с другой, ведет себя в нём (посредством мыслеобразов или мыслеформ), словно Бог, который везде, всегда и во всем, в прошлом, в будущем и в настоящем, – наше Я и наша мысль не знают в этом феноменальном мире ни границ, ни преград, ни препон, в принципе исключая для себя не-возможное… Даже если это изначально и «tabula rasa», «чистая доска», то доска, созданная, прямо скажем, божественным геометром и иллюзионистом!..
Такой вот и в самом деле Божественный тренинг!
Переходя из внутреннего во внешний и вещный мир, мы полагаем его уже за собственный, в котором, – нам это дано априори, – само собой и также нет ничего такого, чего бы мы, помыслив, так или иначе, в конце концов не сумели б создать и воплотить… Человеческая мысль, в принципе, означает для нас творение… И она и не может им не быть…
Но как, чтобы эту модель построить в машине? Каким об-разом её передать и оживить через мёртвую схему?
Где и в чем, как определить, что он такое есть, как поймать и изловить тот самый момент, который заключает в себе осознание нами собственного же сознания, этот могущественный, неисповедимый дискурс, этот щелчок, этот импульс, зажигающий в сумерках нашего внутреннего бытия свет… Да в самом деле, как его изловить, этот микрон, эту малость, эту, может, ничтожную и в одно время всемогущественную величину... С которой мы нечто и – представимы для самое себя. И без которой мы ничто, – даже если и есть мы … И с этим щелчком есть мир, и без него нет мира, ничего нет … И с ним – жизнь, и без него – смерть… при жизни…
Вот здесь, первая и последняя тайна человеческого бытия, точнее, нашего разума, ещё точнее, того, что за ним или над ним стоит… Что, скорее всего, не есть разум, то есть в общепринятом нами смысле, но нечто иное…
И все это бесконечно выше собственного нашего разумения… Это никак не по силам человеческому нашему разуму…
И чудится, что все может быть отвоёвано нами у природы, или даровано Богом, но не этот пункт…

В Самом деле.
Ни сам Норберт Винер, ни столп современнейших разработок систем искусственного интеллекта сэр Ричард Пенроуз, вы-дающийся английский математик, физик и теоретик ИИ, ни Рэймонд Курцвейл, знаменитый американский изобретатель в области распознавательных систем, этот «беспокойный гений», по выражению журнала Forbes, футуролог, потрясший мир сбывшимися уже предсказаниями в сфере информационных технологий, причём таких, которые на момент предсказаний казались даже учёному миру сущей фантастикой, футуролог, ставший провозвестником технологической сингулярности, то есть чудовищного прорыва в развитии мировой науки, который скоро уже грядёт, и вот объявивший, что он и уже грянул, так вот, даже Курцвейл, и никто, никто тем не менее не говорит о возможности создания ИИ как корреляте человеческого разума, ни в близком, ни в отдалённом будущем, но только о разуме, как аналоге и имитаторе человеческого разума, то есть кукле (3)…
----------
3.О проблемах, связанных с созданием искусственного интеллекта см. в кн.: Роджер Пенроуз. Тени разума. В поисках науки о сознании. М., 2011; также: Рэймонд Курцвейл. Ускорение технологического развития в ХХI веке. Выступление на Международном конгрессе «Глобальное будущее 2045» в рамках проекта «Россия 2045» от 22.06.12, - на сайте http://gf2045.ru/read/182/.
----------
 
(Кстати говоря, российский астрофизик А.Д. Панов и австралийский экономист Д. Снукс независимо друг от друга вывели так называемую кривую этой самой технологической сингулярности «Снукса-Панова», которая подчиняется математической закономерности. Кривая, мягко говоря, представляется следствием чисто умозрительной и весьма произвольной дедукции, которая для форсу выражается в математическом исчислении…)
То есть… Мы ещё бесконечно далеки от понимания того, что есть наш собственный разум, если брать его во всей его полноте и в неразрывной связи с самосознанием и личностью человека, подчёркиваю, а не только как некоторую функцию логического или математического исчисления… Для решения проблемы самосознания необходим совершенно иной, покамест даже невообразимый, непостижимый для состояния нашей мысли, качественно иной уровень знаний, говорят и утверждают учёные…

Но эту мысль можно ведь перевести и так: необходим иной и более высокий, качественно иной уровень самого разума. А следовательно, законным будет предположение не только о необходимости его, но и наличии такового высшего разума во Вселенной, во всяком случае более высокоорганизованного в сравнении с нашим, которым же, не исключено, как раз и создана система нашего собственного мышления…

Но отчего же именно так ставить вопрос, резонно заметят мне. Мы просто ещё не подошли в своей эволюции к тому со-стоянию разума, при котором возможно самопознание разума. Только и всего… Подойдём и освоим… Или вы отрицаете эволюцию? И тогда вообще о чём говорить с вами?
Нет, я не отрицаю эволюции, как может или могло показаться читателю, который обратился к настоящему сочинению и даже добрался до настоящих рассуждений. Но должен заметить, что и Дарвин при создании своего учения не был стопроцентно уверен в некой абсолютной достоверности доктрины эволюции. И Дарвин при этом оставался деистом, то есть со всеми вытекающими отсюда акцентами в его мировоззрении. То есть я не исключаю возможности положения, при котором и по Дарвину эволюция была задана высшим разумом. К тому же и сам Дарвин указывал на отсутствие в природе неких переходных форм и структур от одного вида живых образований к другому, которыми бы неопровержимо доказывалась бы его теория (4.Чарльз Дарвин. Происхождение видов путём естественного отбора. В 2-х книгах. «Терра», 2009). Эти формы и до сих пор не найдены. Всё, что «находилось» в качестве переходных форм, впоследствии оказывалось блефом. Все живые существа, судя по раскопкам, оказываются как бы сразу и сходу созданными, в таком виде, в каком они существуют десятки и сотни миллионов лет, начиная с муравьем, мух и стрекоз… Никаких половинок, промежуточных форм, симбиозов и так далее не найдено… Загадка… Что за странности… Где то, в чём может быть усмотрен сам момент эволюции? Но суть не в этом…
Я хочу сказать, что я только делаю допущения. И ставлю вопросы… Ибо и сама эволюция, как она есть в качестве учения, не есть нечто однажды и навсегда заданное или завершенное… Вот это уже факт… И в ней есть зияния… И провалы… И она претерпевает и весьма существенные изменения… Эволюция это уже не столько естественный отбор, по Дарвину, сколько цепь генных мутаций и преобразований не только линейного характера, – это чрезвычайно сложное взаимодействие самых разных факторов… Но и эти взаимодействия (синтетическая теория эволюции) практически не дают ответа на вопрос об изначальном происхождении видов. Ибо все виды живых организмов возникли вдруг и сразу как бы спонтанно в один так называемый Кембрийский геологический период. И это покамест с точки зрения науки никак не объяснимо. Кроме как явлением «универсального генома», явившегося на земле вследствие «вмешательства извне», то есть признанием гипотезы о действии «Intelligent design или «разумного замысла» 9 (5).
----------
5.Михаил Шерман. Эволюция не по Дарвину. Электронный ресурс. См. на сайте:
http://www.goldentime.ru/hrs_text_041.htm.
В своей безгранично интересной, в потрясающей по своим фактам статье Михаил Шерман приводит научные данные, которые неопровержимо свидетельствуют о недостаточности и даже ложности теории Дарвина. Развитие живых организмов, по Шерману, явилось вследствие внедрения на землю «универсального генома», одинакового, без исключения, для всех форм живых организмов, - разница в формах определяется включением или невключением (это уже отдельный вопрос) тех или иных программ в самом геноме, который один заключает в себе все наличные программы. Овладение механизмом «включения» может означать далеко идущие следствия, столь далеко, что нам лучше остановиться здесь… Ибо тогда, как представляется, мы и червя способны будем превратить в человекоподобное существо… Вопрос в том, даже если мы решимся на него, дозволено ли нам будет подобное «включение»… Ибо «разумный замысел» как раз то и не исключает и не отменяет некий контроль над разумом человека, о котором мы говорили и продолжаем ещё говорить. К этому прибавим: Михаил Шерман – атеист, профессор,глава лаборатории генетики в Медицинской Школе Бостонского Университета. Настоящая статья является авторской русскоязычной версией оригинальной статьи на английском «Universal Genome in the Origin of Metazoa», опубликованной в 2007 году в «Cell Cycle» – ведущем научном журнале по клеточной биологии и включена мировым сообществом экспертов в список самых важных статей года.
----------   
 
И потом… Для нас в разрезе наших интересов в любом случае эволюция, по Дарвину, по существу ничего не объясняет… Она лишь фиксирует плотское и историческое состояние и движение земли во времени в отношении оживления и усложнения материи до образования высших её форм… Но она молчит и ничего не говорит нам, по крайней мере внятного и вразумительного, ничего по существу – о движении духа и разума в человеке… Как втихаря молчит о том и наука…
Каким образом получилось так, что разум, собственно интеллект был как бы сразу задан человеку и в том виде, как он и ныне есть? Предтечи не найдено. Обезьяна не делается человеком. Знания наши во всем объеме и полноте их есть лишь определитель изначальной потенции интеллекта. Сам интеллект, насколько мы его знаем в его протяженности, не менялся. Сам разум как был, так и есть, так и остался, каким он и сразу был. Мозг наш, по мнению иных учёных, становится даже меньше… Разум не совершенствовался. Мы просто прибавляли в знании. И оттачивали через них интеллект в разрезе специализации его. И только. И это всё вполне согласуется с положениями Шермана.
Но и, но и вместе с тем мы хорошо знаем: вся история человека осуществлялась прежде всего через борьбу и в борьбе духа его, через устремления этого духа. Это же понятно. Этого же не нужно, наверное, разъяснять. Но дух начинался с ощущения Бога. И нет и не было духа без Бога. И так начинали все племена и народы. И уже только этим ощущением руководствовалась и целеполагалась мысль, как нечто подчинённое духу, как нечто обслуживающее дух, как нечто заботящееся, скажем, о том же топливе, то есть о пропитании плоти… Но дух же наш не есть мысль… И это тоже понятно… Но что это такое? О, здесь эволюция и наука скромно молчат, в тряпочку.
Словом, человек есть не только и не просто существо, которое как континуум образовалось имманентно посредством генома, данного свыше. Но и посредством общения с этим высшим. Вот, чего на мой взгляд, не достаёт теории «разумного замысла» для некой её завершённости в смысле объяснения феномена самого человека, но не вообще происхождения видов… Но это переход к прямому теизму, от которого теория ещё отделяет себя… То есть, по нашему разумению, механизм интеллекта и мысли, да, задан в геноме, но духа как такового, но личности в этом механизме нет… Они задаются общением с высшим…
Случайно ли мы говорим, что человек жив духом одним. Или вы полагаете, что вы живы пищей?.. Или одной мыслью? Как полагает наука, на знамени которой написано вот это декартово – я мыслю, следовательно я существую.
Именно Декарт, кстати говоря, отсек мысль от духа и оскопил мысль в духе. Он вычленил из науки всё таинственное, читай – духовное, и обескровил её тем самым, лишив наше познание в сердцевине своей кислорода и самой жизни. Лишь очевидное, утверждал Декарт в своём «Рассуждении о методе», может быть истинным. Это так просто и гениально… До глупости… Декарт прежде всего для себя формулировал свой метод… Увы, наука, а с нею и целое человечество двинулись вслед за Декартом, как стадо, взяв себе за истину – эту и на самом деле – очевидную – глупость… Увы, мир понял Декарта буквально… Наука лишилась полноты своего бытия… Она осталась без воздуха (читай, без духа), и творчество (или творение в недрах её) подменилось ремесленничеством… Это, повторяю, кстати… Так вот…
Всё, что связано непосредственно с человеком и его разумом, в принципе остаётся и поныне совершенной загадкой в разрезе эволюции и науки. Об этом речь ещё впереди. И как, объясните мне, усовершенствует эволюция нас в духе? За счёт каких инструментов? И когда? Или в разуме? Если он сразу сделался совершенным? Без эволюции? Да, компьютер обеспечит разуму неслыханное быстродействие в счёте и в прибавлении целых громад знания, но и только… Но разум наш так и останется тёмным в смысле самопознания своего, то есть он не прибавит в качестве. Об этом я говорил выше. И в этом же смысле можно говорить о странном, о диком, каком-то нелепом и даже невменяемом разрыве в самом нашем разуме, разрыве, определяемом как пропасть между могуществом в познании материи и вещества и бессилии перед явлением и феноменом собственного духа и разума… Совершенно какая-то алогичная вещь… Совершенное недоразумение… Случаен ли этот разрыв? Не указывает ли он и не говорит ли он нам о неком искусственно и намеренно созданном положении в самой структуре нашего разума? О неком наложенном на этот разум ограничении? Вот почему мы и заикаемся о неком высшем разуме, которым только и может быть наложено на нас подобное ограничение. Не сами же мы так ущемляем себя…

Ну право же…

Случайно ли, что обладая колоссальными знаниями вообще, мы, в частности, в той дисциплине, которая соотносится с нашим мышлением, уподобляемся, в принципе, обезьяне, не знающей во что употребить очки, – вопрос самоочевидный для человека, но не для обезьяны… Так мы обращаемся с нашим разумом, как обезьяна с очками… Как могут сосуществовать в одно время два как будто бы очевиднейших и взаимоисключающих положения, по одному из которых разум – всесилен (в технических, физических, технологических дисциплинах), по другому же (на примере собственного его обращения к самое же себе и самоизучения), он – беспомощен, и мы это покажем ниже…
В таком случае при определениях разума и подходах к нему нам следует, скорее, признавать за ним и иметь в виду его слабость, нежели его мощь и силу… А это и ещё один аргумент, пусть и относительный, в пользу наличия вышестоящего разума.

Всё это не голословные утверждения.
Достаточно вспомнить в связи с нашими рассуждениями ещё полвека назад бытовавшие в ходу методы лечения шизофрении и других психических отклонений у человека посредством лоботомии, то есть элементарной долбёжки черепной коробки долотом, точнее, ножом для колки льда с целью проникновения внутрь – к самым тонким и нежным сокровенным местам Вселенской материи для изуверских иссечений её…
Это ли не дикарские методы…
Я бы назвал подобного рода исследования методом тыка, но никак не разумной науки…
Что это, как не очевидная немощь, точнее сказать, безумие, вдруг поражающее наш разум!..
Или ещё один пример.
Методика исследований нервной деятельности, скажем, в том же Институте мозга человека РАН, по признанию директора этого института, Святослава Медведева (6.С.Медведев. «Мы не знаем о мозге чего-то принципиально важного...» Интервью С. Кузиной. «Комсомольская правда», №№ от 22 и 23 декабря 2008 года), и сейчас, в принципе, не выходит за рамки элементарного сканирования электромагнитных излучений мозга и простой процедуры описания их. Но это же работа для лаборанта или даже школьника… Причём здесь наука?
В самом деле. Чего-то не достаёт в сознании человека для – сверх подходов, и именно в деле освоения разума…
Правда…
Отчего именно разум не даётся человеку?
В других областях знания мы определено что достигли вы-дающихся, прямо скажем, феноменальных результатов. Но не здесь… Здесь достижения наши настолько мизерны и малы, что представляются нам какими-то даже унизительными для собственного нашего статуса…

Вольно или невольно… Так или иначе.
Но вновь и вновь возникает мысль о неком ограничении, наложенном на человека сверху в области знаний, касающейся устроения нашей личности… Приближаясь к неограниченному техническому совершенству в производстве машин самого разного направления и назначения, мощи и дальнодействия, будучи всесильными в инженерной и технической области знаний, мы в то же время пребываем на уровне животного и растительного мира, говорю это без всякого преувеличения, в том, что касается наших посяганий на собственный разум…
Загадка…
Чудится. Здесь та точка, тот оселок, то место, без понимания которого мы ничего не поймём в самое себе и в собственном мире и не будем знать, кто мы, куда мы идём и как нам двигаться…

Дав нам много, Господь (покамест мы произносим это с определённой долей условности), представляется, и в действительности ограничил нас в том, что касается пределов разума, и в особенности в той части, которая непосредственно могла бы быть приложимой к искусственному воспроизведению его (а значит и неизбежному усовершенствованию) и производству – оптом, в массовом порядке… Ибо это означало бы равенство с Ним, раз… И два: действительное и ничем не ограниченное всемогущество… Суть, конечно, не в том, что Господь ревнив… Но в том что мы не готовы к подобной ответственности… Мы можем ведь создать и некий по определению и по существу дьявольский разум…

Следовательно, это может быть сознательное ограничение (сверху), во-первых...
Дабы мы не испепелили собственным нашим разумом землю… Ибо разум (даже и в таком, как бы усечённом виде) сильнее атома и термояда… Те же реакции по управлению термоядерным синтезом, способные зажигать солнца, они ведь, прежде всего, сидят там, в нас, в области нашего сознания. Наличие подобного рода колоссальных энергий и температур (в десятки и в сотни миллионов градусов!), удерживаемых в ничтожно малом физическом фокусе или пространстве, вытекает не столько из свойств материи, сколько из свойств разума, – в природе их не существует (7).
------
7.Я имею в виду комплекс «Национальная зажигательная установка», возведённый в Калифорнии специалистами Ливерморской национальной лаборатории имени Лоуренса. В этой установке шарик смеси дейтерия и трития под чудовищным давлением в сто миллиардов атмосфер, созданным с помощью лазеров, разогревается до ста миллионов градусов, правда, только на доли секунды, и вспыхивает подобно миниатюрной звезде. См. об этом интервью, взятое корреспондентом «Комсомольской правды» Светланой Кузиной у академика РАН Олега Крохина в «КП» от 19.01.12.
------   

И следовательно, логически, не исключено, – это неизбежное умозаключение, вытекающее из наших рассуждений, – что возрастание и расширение границ нашего разума может лежать не в плоскости знаний и рациональной науки, но именно в плоскости этики, в области нашей морали и духа…

Все это наталкивает на ту мысль, что разум в некой абсолютной его полноте, включающей в том или в ином, пусть и непостижимом для нас, виде, категории этики, которая сама по себе может формулироваться как-то даже совершенно иначе, нежели в наших головах, словом, что абсолютный разум во всех отношениях прежде материи… До её создания…
Или, скажем так, всё это подводит нас хотя бы к тому положению, по которому вместе с Большим взрывом, если мы его признаем, явились и были заключены, положим и представим себе, на квантовом уровне, в незримом для нас мире, – нам не дано сказать где или в чем, это может быть та же самая тёмная энергия, о которой мы ведь совершенно ничего не знаем, что это такое, ибо она, по определению физиков, невидима и незрима, не фиксируется нашими приборами, но подразумевается лишь гипотетически в качестве некой силы, которой удерживаются галактики от разбегания, – что сразу с Большим взрывом явились в этом мире и разумные (и даже духовные) энергии… Что они в природе мира и Вселенной…
И мы этого ныне, во всяком случае, хотя бы отчасти, никак даже не можем не признать, если признаем движение информации в недрах материи, информации, которою пронизывается вся ткань Вселенной…

И если быть последовательным и последовательным до конца, то в границах и в свете нашей логики, как это ни фантастически и как ни чудовищно это может звучать, – а я даже уверен, что каждый здравомыслящий человек, вне сомнения, тотчас укажет мне на мои рассуждения, как на нелепости и на глупости, – тем не менее (я досказываю свою мысль), следует не только признать, но и акцентировать этот момент, а именно тот, что: – ещё до разума – дух и этика…

И следовательно, неизбежен вывод о наличии и существовании Бога, как личностного начала, – мёртвое и неживое не может заключать в себе категорий добра и зла, ибо мёртвое по определению не обладает сознанием для различения таких категорий…
Христос для нас есть центр, есть магнит, есть энергия этого начала и его смысл – самопроизводящий эту духовную энергию …

Во всяком случае, это положение, которое обязательно для эволюции собственно человека, положение, без которого не может быть сколь-нибудь долгой эволюции, – она попросту за-кроется, и закроется самим человеком, по причине его, указанной выше, «дьяволизации» разума, иначе говоря, бездуховной, отрицательной, разрушительной составляющей разума… Вывод, который сам собою напрашивается… И в наше время подобные утверждения самоочевидней, нежели на заре человеческой мысли, когда как бы очнувшись от вековой спячки, только явились философы и пророки, – я имею в виду осевое время, сформулированное Карлом Ясперсом, – явились и сразу же заявили эту мысль (ещё не подозревая о всей разрушительной мощи разума, но, верно, предчувствуя её в озверении, свойственном и тогда человеку)… С этой-то мысли, облагораживающей человека, и началось неслыханное ускорение истории…
То есть… Мы можем переформатировать нашу мысль (наши положения) и иным, следующим образом. Нет Христа (морали и духа) – нет человечества. Оно исчезнет с лица земли. Так или иначе. Считайте это парафразом Бердяевского «Если нет Бога, то нет и человека…» («Новое средневековье»).

Теперь я вновь вернусь к эволюции, но лишь для того, что-бы провести между теорией эволюции как материальной наукой и Библией как духовным деланием некую имеющуюся между ними своеобразную параллель… И сказать, что как палео-нтология по остаткам костей, изымаемых из недр земли, формирует живой и первоначальный облик земли, подбираясь таким образом к самым основаниям его, за которыми уже просматривается разумный замысел, так мы имеем возможность через Библию углубляться в духовные пласты человеческой эволюции и извлекать из тысячелетних ментальных образований свои артефакты. А через них уже совершать (и до сих пор) свои сокровенные открытия, подобные тем, что движут науку. И через эти открытия мы способны различать не только (для Библии самоочевидный) «разумный замысел», но и конструировать моменты взаимодействия с самое этим «замыслом», улавливать между ними смыслы сообщающегося характера, не-коего тайного и таинственного диалога на духовном уровне…
Как теория эволюции в наших глазах не есть нечто однажды и навсегда данное и законченное, так и Библия – есть становящееся и разворачивающееся во времени духовное образование, которое ещё претерпит свои изменения и откроется нам не только в дразнящем бутоне, но и в роскоши раскрытого цвета, в некой симфонии духа и света. Мы ещё далеко не всё знаем и понимаем в священнописании… И безусловно, что нас ещё ожидают новые откровения…

Когда я оперирую понятиями Библии, это не значит, что я буквально воспринимаю и буквально передаю эти понятия в их истинном полагании. Сокровенной глубины библейских дефиниций во всей их полноте никто не знает и не может знать. Я и здесь говорю предположительно… Лишь в той мере, в какой они мне кажутся и в какой я способен увидеть и различить библейские смыслы за смыслообразующим их началом и в тумане веков, протёкших над ними.
Но эти смыслы по существу своему ближе ко времени создания творения и разума, нежели всё современное, что у нас есть под руками, и уже по этому одному могут быть вернее и самых наинаучнейших наших знаний, – по их непосредственной связи с первоначалами, с тайным, священным и сакральным. Так и палеонтология в разрезе эволюции не случайно опускается в глубь материков… То есть, что я хочу сказать…
Для меня и Библия не есть просто и только священный текст.
Библия есть текст той же эволюции человека. Но в моменте её духа… И нет Библии, кроме как духа, говоря словами апостола Павла…

Однако нужно заметить, что сама эволюция есть только и всего лишь момент чего-то более долговременного, протяжённого и сбывающегося в вечности. Уже по одному этому она не может быть некой и совершенной определённостью и в полной мере детерминирована нами, – мы пребываем в серёдке момента и не способны видеть его со стороны, в некой завершённости и законченности, которая одна может расставить все точки над i…

Библия накладывает в этом смысле дополнительные ограничения на своё восприятие и изучение себя. Она есть предмет веры. И как таковой представляет из себя священный текст. Текст этот, в свою очередь, выступает как данность, которая не терпит и не признает сомнений и колебаний со стороны верующих… В глазах же атеистов подобного рода священнописание заранее обречено на некую несостоятельность и недостоверность.
Мы будто лишены критерия какой бы то ни было объективности.
И всё-таки существует угол зрения, при котором возможно и здесь обрести непредвзятое мнение.

Суть в том, что Библия не есть только священный текст. Это и миф. Это давно признается наукой. Но также признается и современным богословием.
И если мы не в состоянии воспринимать её с трепетом и благоговением как священный текст, и в этом значении подходить к ней как к объекту научного осмысления, познания и изучения, то нам никак не зазорно вглядеться в неё как в миф.
И здесь у нас больше возможностей. Наука давно и пристально изучает феномен народного мифотворчества, начиная с натурфилософии Фридриха Шеллинга (1775–1854), археологических разысканий Генриха Шлимана (1882–1890) и кончая фундаментальными трудами по истории и философии мифологии Алексея Фёдоровича Лосева (1893 – 1988). И здесь свои и значительные наработки. Хотя и нет единого мнения. Мы остановимся на следующей версии мифа, версии, связанной с именами Мирча Илиаде (8)и Карла Юнга (9). (8.Мирча Илиаде. Космос и история. М., «Прогресс», 1987.;9.Юнг Карл Густав, фон Франц М.-Л., Хендерсон Дж. Л., Якоби И., Яффе А. Человек и его символы. М., «Серебряные нити», 1997). 

Миф есть реальность, которая укоренена для нас в прабытии.
С другой стороны – самое прабытие для народов, его исповедующих, укоренено в небе (теория Мирча Илиаде). И для народов это небесное прабытие выступает как самая что ни на есть реальность, не требующая доказательств, но выступающая как данность. Она неколебима. Вечна и неизменна, всегда была и всегда будет. Она как раз и выражена в мифе. Собственно бытие есть повторение и воспроизведение мифа. То есть небесной реальности.
Ритуалы, связанные с древними мифами, у самых разных народов, разбросанным по всем континентам, – отправляются как бы по одним и тем же смыслосодержащим калькам. Кальки эти восходят к небесным неким образцам, прообразам или архетипам, по определению Илиаде, которые помещаются на небе. И уже по своему происхождению имеют словно единый некий – ( в самом деле, не на земле же, – народы и территории, на которых проживают эти народы, никак не сообщаются между собой) – центр или центры. В этом смысле самое мифы и культы являются как бы наглядной земной иллюстрацией платоновских идеей, словно это некие слепки со стационарных и вечных идеальных сущностей. Как и откуда мог взяться принцип, по которому архаичные мифы являются самым разным народам в столь шокирующем нас и поражающем наш ум духовном единообразии и единстве? Это единство и предполагает единый центр и некий единый корень самого смыслообразования мифов. Мы можем спорить до хрипоты, чем и какими обстоятельствами определяется этот принцип. Но ни к чему не придём. То есть имманентен или трансцендентен сей принцип. Поэтому нам про-сто следует зафиксировать своё внимание на том, как он проявляется в сознании самое мифологических (или прелогических) народов. Сознание же это однозначно. Земная жизнь есть лишь повторение и сколок с жизни небесной, которая даётся в мифе. То есть это пресуществление мифа, который от неба. Земное бытие не более чем маска жизни небесной. Оригинал там, на небе. Суть его в мифе. Миф есть сама реальность, укоренённая в небе. Миф безусловен и непреложен. Миф дан от века и вечен. Сохранение жизни есть следование ей в формах мифа и вечное возвращение к мифу. Жизнь архаичных народов в этом смысле течёт как бы в застывших формах, точнее, во времени она уподобляется круговращению.
Мы же во всем этом деле покамест выделяем лишь тот момент, по которому изначальное бытие мифов, как идей, укоренено в небе, пусть и во мнении только самое авторов мифов. И тем не менее вот пункт, который обозначает миф как трансцендентную, неизменную, существующую от века, пусть и условную, и однако же как саму реальность, пункт, который уводит и нас к небу.

Дело же, на мой взгляд, вот в чем. Дело в том, что и мы, признаем мы или не признаем эту реальность, но и мы следуем ей, но и сами мы во многом подчинены ей. И эта условность и для нас также реальна, как и для архаичных народов, только и то, что мы не сознаем её, что мы и ведать не ведаем о работе её механизма. Речь теперь об учении Карла Юнга. Так вот.
Карл Юнг (1875 – 1961), выдающийся швейцарский психиатр и мыслитель, в понятие архетипа вкладывал иной смысл. Он определял архетипы как определённые устойчивые психические состояния человека, образование и формирование которых относится ко времени создания мифов у архаичных народов. Эти состояния присутствуют в нашем подсознательном и во многом определяют наше поведение, хотя мы и не отдаём себе в этом отчёт. То есть эти наши состояния могут быть раскрыты только и именно в мифе и через миф, будучи пролонгированы к нему. К настоящему мы только повторим, что сам миф укоренён в инобытии, в идеях, которые пребывают на небе. Иначе говоря, хотим мы того или нет, в принципе, мы также и во многом руководствуемся ментальностью, которая для древних народов не то чтобы образуется, но и вообще, от века, от времени о;но пребывает в небе, и ниспосылается с неба. Такой и поныне она остаётся, но только ныне как бы незримо присутствуя в нас, наша человеческая ментальность, или, по Юнгу, психика. И там, внутри нас, проявляясь, скажем, в снах, она также остаётся абсолютно реальной для нас, хотим мы того или нет, то есть в сновидческих событиях. Только и всего, что ныне эта реальность как бы подспудно таится в нас, лишь иногда проявляясь, по большей же части будучи сокрытой. Ну опять же, хоть лбом расшибись о стену, но сны наши в сновидениях наших реальны для нас. Так точно же были реальны небесные начала для древних народов, в состоянии мы это или не в состоянии понять… Ибо отсюда один шаг до признания реальности самое этих небесных начал… Такова логика самой мысли, логика, от которой нам так-же никуда ведь не деться…

Моисей строит ковчег завета и скинию по меркам и мате-риалам, данным ему с неба, от Бога (вот он, только один из многих священных архетипов). В Исходе об этом целая и длиннющая глава, которая по сути дважды излагается, в качестве задания Бога и в качестве исполнения этого задания, со скрупулёзным описанием моментов и деталей постройки. Предполагал ли Моисей, что со временем вся земля станет одной скинией, по-кроется тысячами тысяч соборов и храмов…
Миф – есть проекция в будущее. И – проспект будущего. Или его план. План – это самое творение – до (его) бытия. Или, скажем так, бытие, возникающее в плане, в образе этого бытия. Без первоначального идеального образа, во всяком случае, в со-обществе человеков, нет и не бывает истории и бытия. Образ – вне и до бытия. Бытие – творится по образу. Образ на небе. И даётся небом…
Это, повторяю, только один пример. Их же тысячи.
В настоящем примере только лишь и то, что творение (план постройки) и бытие (самое строительство ковчега и скинии) прозрачны для нас в своём содержании и буквально сходятся в своих, ментальных (данных Богом) и (последующих) бытийных, как они описаны в Ветхом Завете, формах. В этом случае миф предстаёт перед нами в незавуалированной и неприкрытой (скажем, теми же метафорами) форме, предстаёт во всей своей наготе как акт, как наглядное свидетельство творения, во всей его неисповедимой и неизбывной сбывающейся устремлённости в будущее и его полагании в нем….
Чаще же в нашем сознании происходит несовпадение указанных форм, то есть в том смысле, что мы не в состоянии усмотреть сбывшегося бытия за самим небесным актом творения, как и в акте творения увидеть пролог и форму сбывающегося бытия.
И миф тогда, скажем, как то же глубинное явление космогонического или чисто эволюционного порядка (скитания Адама) в качестве творящего и созидающего это бытие и историю момента, от нас ускользает. Мы не различаем его. Миф для нас в этом случае остаётся только лишь мифом, только сказкой, неким лишь вымыслом.
То есть что здесь мною имеется в виду…
Миф – чуден. Наше сознание, претерпев ряд метаморфоз, сделалось рациональным. Миф в сознании творящих его народов – абсолютно реален, и сознание это нераздельно с реальностью. Поэтому же миф – буквален. Наше сознание отделяет себя от реальности. Буквальность мифа для нас есть иллюзия. Мы не способны всерьёз воспринимать её. И так далее, и тому подобное… Нас разделяют границы и барьеры в самом образе нашего и архаичного мышлений, между нами пропасть, которая всё увеличивается и расширяется. Мы не в состоянии перескочить её, и желания не имеем. Нас разделяет язык, наш и тот, архаичный, которого мы уже не чуем… Чуяние языка могло бы нас привести к подлинным, невыраженным ныне для нас в языке, может быть, даже к самоочевидным, но ныне тёмным смыслам. Нас разделяет символика, та, изначальная и живая, и наша, мёртвая, усохшая в своём цветении до математических формул и величин, сводящая все наши действия к измерению, а образы к цифрам.
Словом, за простым и незамысловатым с виду, как он дан во всяком случае в Бытии, изложением библейских событий мы не в состоянии увидеть и распознать всю глубину мифа и сам миф как архетип, как план, как проект будущего устроения человечества, – эта глубина, подразумеваемая тем же израильским народом и читаемая им в своё время, схватывается нами лишь в покровах её, мы лишь скользим взглядом по поверхности её, – поверхность же, случается, так незамысловата и проста, что наш изощрённый ум отвращается от неё… Здесь изъян не мифа, но – ума, который не в состоянии догнать всё более отступающую от нас глубину…
Так нам, как мы ни напрягаем свой ум, трудно вообразить себе райский сад, тем более насаженный в пределах земли. Как минимум мы воспринимаем его в переносном смысле. Отсюда же уже один шаг до фиксации ложности самого понятия рая в нашем сознании. Мы его принимаем за сказку и измышление. И, принимая его так, естественно, мы не в состоянии увидеть и следствий, вытекающих вообще-то говоря, из этих самых райских событий и соответствующих им, как они ощущаются нами в нашей отнюдь не небесной, но претворенной в бытие земной жизни. Так происходит разрыв между творением (архетипом и идеалом) и бытием (то есть нашей жизнью, как она есть). Мы не в состоянии усмотреть связи, тем более протянувшейся в веках, между тем и другим. Во всяком случае для нас она неочевидна. Обители наши никак не напоминают райские. И жизнь наша не уподоблена саду. И значит – не было Сада.
Был Сад – скажу я. Ибо – вся наша жизнь есть устремление к Саду, к обетованию, данному в райском Саде.
Связь – там, в глубине, в смысле события, но не – в форме его.
Вся наша жизнь, как она нам дана – есть некая целостность, в которой начала её представляются нам и финалом, олицетворяющим эти начала, иначе говоря, возвращением к тому, чем была наша жизнь до её бытия. Смерть и рождение в этой дилемме странным и каким-то пречудным образом сходятся. Так, чем далее мы от рождения, тем ближе к нему… Это непонятно. Что же, тогда мы скажем так, к тому мы все ближе, чего как бы и не было для нас, но что было ещё до, до самое рождения. И это уже непреложно… Так Сад, которого не было, который был до бытия, зачем-то мерещится не одному, но всему и целому человечеству – в финале его пути. Но этот же финал означает возвращение в начало его. Наша жизнь есть ничто без этого Сада. Без помышлений об этом Саде. Ничтожность её только и преодолевается Садом. Суть не в том, каков этот Сад по виду, каков он из себя и где может быть… Суть не в форме. Но в смысле самое Сада. Как целеполагания. Как смысла, которого нам не избыть. И смысл этот – как некое грядущее своё воплощение – этот смысл ведь для нас – реален… Смысл этот в принципе ведь – осуществим. Вот где и в чём – ответ на все наши недоумения по поводу нереальности допотопного Сада. Как минимум это реальность, которая ещё будет. И только попав в неё, мы, наконец, скажем: вот Сад, который всегда был и который теперь с нами… Сад, который всегда был и всегда есть… И только тогда мы навсегда и совсем поверим в непреложность и вечность идей как реалий… Но и тогда, может быть, так ничего и никогда не поймём… Пока не обретём вместе с Садом иную форму сознания…
Нам трудно представить также изгнание Адама из Сада. Не нужно его представлять. Ибо Сад это реальность, которая при-надлежит иному измерению бытия, – в наше время, во всяком случае, мы способны понять, что, по крайней мере, подобные измерения существуют, – физической наукой уже предполагается едва ли не до дюжины разного рода физических состояний континуума. Но мы можем только гадать о них, что они собою есть… Как мы не хотим, нам не представить жизни в ином неком пространстве-времени. Но в нас уже есть реальное ощущение возможности некой грядущей переформатированности параметров данного нам времени в отличие от того, как оно есть… И покамест и этого ощущения достаточно с нас …
Так точно же не просто представить нам древо познания добра и зла.
Меж тем как вся наша жизнь завязана на этом древе, стоявшем в райском саду. Вся эта жизнь есть плод от плода с этого древа. И плод этот – есть мысль о мировом зле как человеке, лишённом образа небесного и – идеального, имевшем его в себе и утратившем. И вся наша жизнь есть борьба за этот самый об-раз, который есть и начало и завершение её, как грезится нам в ещё предстоящем для нас финале…
Мы не в состоянии взять в соображение тот факт, что мысль эта – и поныне глубины непостижимой для нас – дана нам и проявлена для нас в мифе… Во времена, когда самая мысль подобной глубины кажется никак невозможной… Явление её в архаичные времена представляется непостижимым… Она вся – в видении небесного, и истекает, и выводится из этого видения… И пристальное исследование и сличение двух форм бытия вполне говорит нам о том, что и вся наша жизнь строится по этому архетипу небесному, по плану, данному в библейском образе, – она вся есть претворение этого плана и его же разгадка…
Библия есть и миф, и священный текст, который ещё следует декодировать и расшифровать… Не миф, – мы сами виноваты в некотором роде в том, что миф ускользает от нас
И мы могли бы так сказать: нам следует ещё декодировать и расшифровать миф, в наибольшей его полноте, в понятиях нашего времени, на уровне современной науки, пользуясь со-временным языком и уровнем знаний. И к этому прибавить: только тогда нам во всей полноте откроется вся глубина и грандиозность священнописания как проекта и плана Божьего и человеческого мироздания… Могли бы… Но погрешили бы против истины…

Ибо нами в некоем существе своём утрачена связь с перво-основами и пероначалами, как она была у древних народов. Мы отчуждены от представления (воображения нашего) как реальности. Наше ви;дение идеального в сознании нашем изъязвлено и атрофировано. Мы не видим того, что видели некогда люди в своём неразумии, безыскусности и простоте. Мы лишились зрения как волшебства. Зрения как преображения действительности в таинство, таинство, в котором самая суть вещей. Вещи для нас превратились в одну материю. В плоть, которою затми-лось таинство, и за которой мы не видим – ни Бога, ни семени, ни того, предстоящего нам и предмирного жизни начала, по сути своей идеального, разворачивающегося в нас, которому и обязано наше сознание своим существованием… В самом деле. Когда бы сие было не так, то никто б никогда ничего и не видел бы… И мы б не имели ни Бога, ни таинства, ни идеала, ни волшебства. Мы б оставались незрячей материей. Это действительный парадокс, при расширении нашего знания и нашего зрения, мы утрачиваем глубину его. Мы мним себе целый космос, он стоит в нашем воображении, – но мы не чуем дыхания жизни его, в нас нет постижения духа самого мироздания. Мы не разговариваем с космосом. Мы воспринимаем его только лишь как некую видимость. Как блеск и сияние звёзд. Для мифотворцев это были живые сущности. И люди сообщались с ними. И эти сущности отзывались в них, посредством того же мифа. Миф – прорыв в священное, по Илиаде.

Одно утешение. Реальность мифа нам ещё даётся в наших снах. И только дети наши ещё имеют чудное зрение. Жизнь для них – и вся есть одно и сплошное чудо. Чудо преображения. Чудо преображённой зрением природы. В нашей детскости наше спасение. В том смысле, что детскость есть удел жизни не-которых из индивидуумов, человеков то есть, – по всей их жизни. Детскость эта и порождает гениев. То есть людей, которые ещё умеют видеть. Зрением, ви;дением преображать природу. И извлекать из преображения незримое и невидимое. Идеальное. То, что в небе и от неба. Но и во всем, всегда и везде. Не для всех и не для всего. Но что для человека и человеку было дано и предназначено изначально.
То есть, как бы мы ни хотели, нам не перевести реальности мифа в наше сознание и значит в реальном смысле нам не восполнить картину библейского ви;дения как ви;дения небесного мироздания… Мышление наше, ставшее рациональным, накладывает на нас некое ограничение. Прибавляя в знании, мы теряем в чуде и в тайне. Прибавляя в мощи и в быстродействии интеллектуальной составляющей разума, мы делаемся ущербными в плане тайнозрения и ясновидения, в плане утраты личностных и духовных начал, как это не представляется странным.
Наша задача в снятии этих искусственных шор и ограничений, наложенных на нас нашим собственным разумом в той части его, которую мы именуем рассудком. В возвращении к живой, к не оскудевающей в духе полноте жизни…

Мы не способны ощущать реалий в их идеальном обетовании. Мы полагаем внеземное бытие, данное в мифе, за чистый вымысел. Мы вообще отрицаем буквальность мифа. Таким об-разом мы и в целом числим миф за вымысел, и в части отражения в мифе сугубо земных событий, в том, что касается истории и приключений его героев. Меж тем как Шлиман, поверив в достоверность мифа, ни много ни мало как открыл для цивилизации Трою…
Так, скажем, точно также восхождение Вифлеемской звезды при рождении Иисуса, хождение Христа по водам, рассечение моря Моисеем при бегстве израильтян из Египта, как эти, так и другие факты библейского повествования уже не исключают возможности вполне научного своего объяснения и тем самым как бы оправдания мифа, то есть в освещении сугубо земных аспектов, изложенных в Священнописании…
Не значит ли это, что тень, отбрасываемая этой реальностью, способна как-то проявить другую реальность – небесную… Ибо миф во всех своих основаниях и положениях буквален…
Просто это такая буквальность, которая прячется за мета-форы…
В самом деле никак кроме как метафорически и нельзя было в архаичные времена передать тех же явлений стихийного или космического порядков…

Последний вопрос, откуда сам миф… То есть как и посредством чего он являлся или сообщался народам, если и в действительности признавать внеземной и трансцендентный характер мифотворчества…
Так учёным сословием вопрос не ставится. Учёные уходят от подобной постановки вопроса, боясь обвинений в псевдонаучности. Тот же Мирча Илиаде, указывая на то, что священные архетипы являются как бы земной иллюстрацией платоновских идей (тот же миф о рае), оставляет открытым вопрос о признании самих платоновских идей…
В этом смысле, как мне представляется, всякое исследование мифотворчества – есть только описание и констатация священных или волшебных моментов, как они бытуют в сознании древних народов, но отнюдь не как сколь-нибудь вразумительное объяснение собственно их происхождения и явления в самом сознании…
Материалистическое объяснение, которое базируется на страхах архаичных племён, на суевериях, дикости, незнании за-конов природы и так далее и тому подобное (то есть ищет в них корни, в этом незнании и в этих суевериях), не вяжется с глубиной мифологических и собственно библейских прозрений и откровений… Как представляется, материализм – это та же, только навыворот дикость…

Мифотворчество есть тот же акт вообще человеческого творчества, но только самый древний его момент. Просто ныне мы именуем его иначе. Называем философией. Или богословием. Или литературой, и так далее. Но все это суть проявления одних и тех же состояний, в которых совершается общение с высшим. У теистов – с Богом, у философов – с абсолютом, у литераторов – с жизнью, как она есть, и которая и есть для них высшее (здесь приоритет за философом Бергсоном, который именно самое жизнь представлял в качестве высшей инстанции)… Но суть состояний одна и едина и по существу не меняется.
Другое дело, что состояния эти обусловлены разнящимися между собой – и даже принципиально – сознаниями, нашим и архаичным.
В нас слишком много сомнений и колебаний. Даже святые и те, может, чрезмерно озабочены дьяволом и его искушениями. И все мы, случается, до безобразия, обременены делами или же знанием, которое нас отвлекает и запутывает в лабиринтах бесконечных своих составляющих.
В нас слишком много разного рода тромбов, заслонок и фильтров, которыми забито сознание и которые блокируют и не пропускают сигналы, идущие как изнутри нас, так и поступающие к нам – из космоса и от мира. Наш дух пребывает в подобии анестезии. Наш дух по существу отключён. Мы разучились, мы не умеем и даже не понимаем, что должно общаться с идеальным и вышним миром и с высшими силами. Живые, мы будто в ходячих гробах – перемещаемся и, как в могилах, – молчим, соприкасаясь лишь с тем, что обращается в прах и в тление…
Сознание древних народов было открыто и будто тончайшей антенне уподоблено по сути своей, антенне, настроенной на природу, на землю и небо, на космос, на целый мир, на каждый звук или шорох, исходящий от этого внешнего мира. И это внешнее перетекало во внутреннее, – сознание наполнялось игрой трансцендентных сил и делалось их ареной.
Если не позвать зверя, не отзовётся он, и тогда не приручить зверя и не общаться с ним. Не вслушиваясь в мир, не принять его стенаний и звуков. А приняв, невозможно не почуять его таинственных сил. Почуяв же, не обратиться к ним. Обращение уже вызывает отклик. Отклик уже предполагает общение. Так начинается таинственный диалог, в котором завязывается и рождается бутон архаичной метафизики. Так рождается сократическая форма диалога (Михаил Бахтин), которой одной разворачивается, раскрывается и становится мир во всех таинственных его сопряжениях.

Благо, когда, одушевляя и открывая тайные силы, вы разговариваете с веткой, камнем, звездой, как бы сопрягаясь с ними, входя наитием в сокровенную суть вещей и получая от них сторицей… Но трижды и семи семижды, когда вы разговариваете с Богом (пророки в Библии), – вы и получаете Божеское… Что мыслите – то и имеете… К чему взываете – от того и получаете. Таков закон нашей природы, нашего духа, так действует и воз-растает он. Через порыв, через наитие, через устремление и общение всё с более высшим, через вызов этого высшего, – ибо уже не прибавить от низшего…
В отличие от нас, от нашего все оскудевающего в духе сознания, будто бы погруженного в мир, – но это не тот, это другой, это суетный и профанный мир, – на деле же все отграничивающего себя от мира и замыкающегося в себе и на себе, сознание архаичного человека в этом смысле, напротив, представляется как сознание всё расширяющееся и вбирающее в себя весь и целый вселенский континуум. В этом, как представляется мне, разница. Мы имеем дело с вторичным и неодушевлённым и следовательно и по существу – мёртвым знанием. Знание наших предков одушевлено и одухотворено. У лучших и наиболее тонких его представителей оно достигало таких духовных вершин, которые и поныне кажутся непревзойдёнными.
Здесь я уже имею в виду библейских пророков.

Попробуйте обратиться к ним и дать себе труд вчитаться в них. И вы почувствуете эту идущую от их сочинений как будто и впрямь нечеловеческую силу и глубину.
Исайя, Иов, Иеремия, Иезекииль, псалмы Давида…
Я говорю о них, потому что по ним можно представить и проследить как бы именно в чистом виде картину разбираемого нами явления.
Это безоговорочное свидетельство духовного состояния и верховенства космоса вплоть до признания его как реальности в сознании пророков. Разве не в этом все дело.
Не потому ли они и являют собой как бы сгустки духа, разлитого в мире. Это великое сосредоточение духа в себе. Это какой-то даже страшный в своей исповедальной наготе – и именно – вопль и воззвание к Богу – олицетворению вселенского духа, порыв, с которого и начинается диалог и в котором и которым и обретается дух.
Как и чем объяснить высоту и грандиозность этих творений, кроме как следствием непосредственного и прямого общения с Богом, кроме как порыва к Богу и вызова Бога через порыв этот с последующим стягиванием Духа Божьего в какой-то ужасной даже ( в смысле силы и красоты) концентрации его в себе… Нет и не может даже быть объяснения иного… Не алкая и не взывая к духу, не получить духа… Это, последнее утверждение, это, по крайней мере, бесспорно…

Если вы изо дня в день говорите с Богом, Бог становится реальностью.
Так мы, имея дело с мыслью, казалось бы сугубо виртуальным и отвлечённейшим понятием, тем не менее постепенно пришли к осознанию мысли как материальной силы… Нет, мысль – не есть сила материальная, но она управляет материей, и в этом смысле представляет собой реальность… Так мы приходим к понимаю того, что мысль даётся через дух и в духе. А это и значит, что дух – есть реальность. И в этом понимании – реальность есть и самый Бог, с котором даётся или котором обретается дух в нашем сознании, а с ним и сама – не просто, но – одухотворённая – мысль и – одухотворённый разум. Которых не можно – бояться…