Путевые заметки

Я видел рыжую девочку каждый день. Она стояла в углу, избегая людского потока, устремленного к эскалатору. Она ничего никогда не делала. Ни с кем не встречалась, не слушала музыку и тыкала пальцами телефон. Наверняка школьница. Сложный пубертат. «Молчалива и грустна» как Светлана Жуковского. Только если романтическая героиня вызывала интерес или трепет, то рыжая девочка – тревогу. Может быть, она пишет робкие стишки на скучных уроках. Вряд ли она любит алгебру или ОБЖ. И мне вдруг стало страшно. А что если кто-то смеется над ней, над ее молчаливостью и грустью. Но проходит пара секунд, и я забываю о ней до завтрашнего утра, когда вновь спущусь в людскую клоаку метро.

В нос ударяет едкий запах. Даже не в нос, в мозг, пробирая словно ударом тока все укромные уголки нервной системы. Запах перекрикивал и блокировал все происходящее вокруг, заполоняя организм противоестественным потоком. Впереди шла полноватая женщина в куртке, а за ней шлейф вульгарных духов. Что движет этой бабой утром, когда она брызгает на себя эту дрянь? Она что думает таким образом привлечь самца? Или распугать прохожих? Чтобы они не мешали ее воинственному продвижению вперед по переходу. Но наверняка она не думает ничего. Просто механически нажимает на пульверизатор, потому что так принято. Потому что все так делают. И покупает, небось, это пахабство в интернет магазине, предварительно перенюхав все, что можно, в магазине реальном. Но я что-то увлекся. Возможно, она и вовсе не глупа и не безобразна душевно. Может быть, у нее просто хронический гайморит. Или травма головного мозга с детства. Или любовник нос расквасил когда-то, а она во время не вылечила…

Я вижу поезд. Длинный и тяжелый. Он вальяжно проезжает мимо. Грохочет, не стесняясь, пронося плотные вагоны. Этот грохот отражается в моей груди глухим звуком. Ух. Вагоны едут не по рельсам, а по мне. Я потер грудь и вздохнул. Странное ощущение. Гулкое и тяжелое. А ведь и правда – рельсы прогибались под весом поезда. Интересно. А что везут эти вагоны? Возможно, могильные плиты? Они ведь весят немало… Хотя, надо оставить этот юношеский кладбищенский романтизм. Кому нужно столько могил? В вагонах какие-нибудь скучные заводские полуфабрикаты для изготовления чего-то не менее скучного, но нужного, как например, пластиковые сиденья для унитазов. Скажем, розового цвета. Я улыбнулся себе. Не все потеряно, раз я еще шучу сам над собой.

И снова она. Рыжая девочка. Стоит и смотрит на людей, ожидая чего-то. Одета в неприметную черную куртку, джинсы. Думает, бедняжка, скрыться. Не выйдет. Куда ты спрячешься с такими волосами? Я вновь прошел мимо.

Голуби клевали рассыпанное просо. Не оттого что голодны, я знал это точно. Я чувствовал их сытость, она даже вызывала  у меня тошноту. Эти жирные твари не испытывали голода. Люди исправно поставляли им пищу, выбрасывая ежедневно тонны чего-то недоеденного. Желтые яркие точки зерен делали асфальт неопрятным. И кто догадывается кормить голубей именно просом? Не гречкой, она бы лучше бы сливалась с уличным пейзажем, не вызывая у меня чувства эстетического гнева. Не ячменем, который дешевле. Именно этим противным желтым просом. Будь оно не ладно. Птицы стукали клювами по асфальту, потому что так было нужно. Также как той бабе нужно поливать себя разведенной китайской вонью каждое утро.
В небольшом дворике покоился сугроб. Он явно ждал конца. Погода стояла теплая, хотя март и апрель еще грозились морозами. По краям он был черен из-за газонного грунта. Я любил смотреть на него в сумерках, на его стойкую гибель. Хотя, если наступят морозы, он еще покажет… Наверняка в его недрах, если покопаться не пугаясь собачьих испражнений, можно найти еще белый спрессованный снег. Мне захотелось вдруг стать ребенком лет трех, вооруженным пластиковой лопаткой, полным исследовательского энтузиазма. Проверить – так ли это. Есть ли в этом грязном, городском сугробе девственная белизна зимы? Но для меня это так и останется тайной. Не пойду я взрослый, солидный мужик проводить раскопки в  дворовом гуано.

Я неожиданно для себя оказался в западне. Опоздал немного и относительно свободный переход заполонили люди. Много людей. Они ритмично двигались, перебирая ногами, вперед к узкому эскалатору. На пятки кто-то сзади методично наступал. Я наступал тоже тому, кто вперед. Точнее той. Это была женщина, в шубке. Норка, наверное. Даже не дотрагиваясь до меха, я понимал, какой он мягкий. Я случайно коснулся женщины тылом кисти. Это вполне простительно в такой давке. Как эротично чувственно… Я взглянул на хозяйку. На ней не было головного убора, темные волосы собраны в модный нынче бублик. Из мягкости меха торчала шея, изящная, женственная. Но мысль бежала дальше. Ведь тебе холодно, дурочка. Как ты на улицу выйдешь, без шапки и шарфа? Там наверху минус десять с ветром и без снега. Все красуешься? Вид создаешь? А вечером идешь с подругами лопать суши?

Какие странные дома порой рождает мегаполис. Они как нарывы на лице у подростка. Уродливые, но старательно замазанные толстым слоем чего-то косметического. От чего становятся еще страшнее. И в плане прогноза течения воспалительного процесса не благоприятнее. Наш город болен. Больны люди, раз не замечают этого. Выложили тротуары плиткой, надеясь придать европейский лоск улицам. Но гниль-то осталась. И вот она уже и валяется по углам, отвалившаяся и искорёженная. Наши улицы – это многовековые трясины. Вспомнил вдруг Рябушкина. Меня не привлекал историзм его картин, яркость красок или лиц. А вот уличную грязь никто, с моей точки зрения, не описывал лучше. Беспробудную, безнадежную грязь. Даже спустя пятьсот лет никакие технологии не сделают наши улицы чище. Я встал, опираясь на сломанную тротуарную плитку. Я подумал, что у меня там, под ногами, внизу? Слой песка или раствора, асфальт, грязь, брусчатка, снова грязь, куски арматуры, труба, провода, как клубки змей, проволока, метро со всей своей технической сложностью, а еще ниже – вода. Вода чистая, ровная и темная.