От тоски по Родине умирают. Куба

     В начале шестидесятых годов прошлого века, когда на Кубу хлынул поток советских специалистов для работы в различных отраслях её народного хозяйства, переводчиков с русского на испанский язык не хватало. Организованные в Советском Союзе и на Кубе краткосрочные курсы по подготовке таких переводчиков не справлялись с этой задачей, и выпускали переводчиков, которые потом уже в процессе своей практической работы осваивали язык, и становились хорошими, настоящими переводчиками. Наша группа работала в самой отдалённой провинции Кубы, называемой Ориенто, и недостаток в переводчиках испытывала особенно остро.  Руководство Ольгинского института гидравлических ресурсов, в котором мы работали, приняло на работу, в качестве переводчика, старого русского эмигранта, ещё первой волны эмиграции из России после гражданской войны, Николая, который много лет прожил на Кубе, имел жену кубинку и троих уже взрослых детей. Все кубинцы звали его Николасом. Это был уже пожилой, лет семидесяти пяти человек, с большой шевелюрой седых волос и парализованной левой рукой. За долгие годы он русский язык почти забыл, и при разговоре путал наиболее употребительные русские слова с испанскими словами. Но ему было легче, чем другим молодым переводчикам – они должны были изучать русский язык, а он должен был его вспоминать.
     Николас был общительным человеком, и относился к нам, как к своим землякам. Мы, естественно, интересовались его прошлым, о котором он не любил вспоминать, но из скупых его ответов мы узнали, что он после эмиграции из России исколесил много стран и окончательно осел на Кубе. В Советском Союзе у него остались отец, мать, три брата и две сестры. Жили они где-то в Белоруссии, и он связи с ними никогда не поддерживал.
     Мы часто получали из Советского Союза письма, которые доставлялись нам через Советское Посольство один раз в неделю. Кто-то из советских специалистов предложил Николасу написать письмо на Родину, и отправить его с нашей почтой. Николас после долгих колебаний согласился. На конверте он написал старый адрес родителей, фамилию и имена братьев и сестер.
    Через месяц, а может быть, и большее время, пришло из Советского Союза на имя Николаса письмо. Когда мы вручили ему это письмо, его радости, смешанной с удивлением, не было конца. Он сел за свой маленький столик в углу нашей большой комнаты, вскрыл конверт и стал читать. Мы с любопытством за ним наблюдали. По мере чтения письма, лицо его менялось, здоровая рука тряслась всё больше и, наконец, из глаз покатились по его стариковским щекам слёзы, которые падали на письмо, написанное на двух листочках из ученической тетради химическим карандашом, и превращались в тёмные печальные расплывчатые пятна. Прочитав письмо, Николас долго сидел в задумчивости, вероятно, вспоминая своё далёкое прошлое от нахлынувших в его душу ностальгических чувств. Потом подошёл к нам, поблагодарил нас и, чтобы избежать неприятных для него вопросов, подал нам письмо и попросил его всем вслух прочитать. Читал письмо я. Привожу по памяти его содержание:   «Здравствуй дорогой брат Николай! Пишет тебе самая младшая твоя сестра Мария. Получили мы твоё письмо, такое неожиданное, но радостное для нас. Мы давно все считали тебя погибшим и ставили свечки в церкви о твоем упокоении, а ты оказался жив и здоров, и к нашей большой радости, прислал нам письмо. Сообщаю тебе, что родители наши умерли ещё в тридцатые годы. Хутор наш сгорел во время войны с фашистами, братья Алексей и Иван погибли – первый на фронте под Сталинградом, а второй в партизанском отряде. Брат Василий остался жив и живёт сейчас со своей семьёй в Пинске. Он приезжал в село, где я живу со своей семьёй, и мы вместе с ним много раз перечитывали твоё письмо, и говорили о тебе. Сестра Евдокия живёт со своей семьёй в одном со мною селе, вышла второй раз замуж, так как её первый муж Василий тоже погиб в партизанском отряде, и воспитывает своих детей от первого и второго браков. Вот только у Екатерины жизнь так и не сложилась. После известного тебе случая, живёт она одна, стала верующей и замкнутой. Твоё письмо я читала обеим сёстрам. Они слушали, вспоминали прошлое и плакали вместе со мной. О других наших родственниках писать не буду, так как в большинстве их нет уже в живых. Наши дети тебя не знают, да и ты их тоже не знаешь. Как бы нам всем хотелось встретиться с тобой наш дорогой, брат Николай! Посидеть, поговорить, вспомнить о нашей далёкой молодости, съездить на то место, где когда-то был наш хутор, и на могилки наших родителей. Если сможешь, приезжай! Мы тебя любим и ждём! А что случилось раньше, давно уже забыто. Что было, как говорят, быльём заросло. Ещё раз от всех нас тебе и твоей семье большие приветы. Пиши, а если сможешь, приезжай – очень будем рады! Твоя сестра Мария»
     Нам многое стало ясно из этого письма, и мы не стали задавать Николасу никаких вопросов. Мы только догадывались, что он чем-то когда-то очень провинился перед своей семьёй, что послужило причиной такого долгого молчания, и нежелания искать связи со своими родными.
     После этого случая Николас, как-то сразу, замкнулся в себя, стал малоразговорчивым, раздражительным и печальным. Мы чувствовали, что в его душе происходят большие волнения и переживания. Жил он на окраине города в небольшом примитивном крестьянском домике. Два его сына жили со своими семьями отдельно – один в городе Баямо, а другой где-то под Гаваной. С отцом связь поддерживали редко, и  материально ему не помогали. Только дочь Маргарита со своей многочисленной семьёй жила в Ольгине, и чем могла, помогала родителям. Жена Николаса постоянно болела. При таком положении Николас, естественно, не мог поехать в Советский Союз. Он даже не написал ответного письма, хотя об этом мы ему ни один раз напоминали. Неодолимая тоска по Родине и родным съедала его на наших глазах, но мы не могли ему ничем помочь. Вскоре он уволился из института, а через два месяца умер. Мы были на его похоронах, как частичка его далёкой Родины, и проводили его в последний путь. Он навсегда остался лежать далеко от своей первоначальной Родины в земле Кубы, ставшей ему второй Родиной.