Глава 2. Семья матери 2

     Дедушка Тимофей Никитич был деятельным и энергичным человеком, сдаваться на милость судьбы не хотел. Стал собирать мешок в дальнюю дорогу. Работая несколько лет в кооперации, не мог дед устоять от соблазна, чтобы не потратить часть заработка на подарки для любимой жены; особенно любил радовать Оксану красивыми тканями, которые тогда были в деревне в диковинку. Теперь вспомнил Тимофей об этих отрезах и чутьём понял – это единственные ценные вещи, представляющие интерес как товар при обмене на необходимые продукты. Все отрезы были бережно уложены в дорожный мешок. Ничего съестного в дорогу не было, и Оксана сварила ему две горсти маленькой, как фасоль, прошлогодней картошки, которая сохранилась в углу погреба под старым тряпьём. Ещё немного такой картошки оставила для детей.
     Тимофей ушёл поздней ночью, когда голодная деревня спала тревожным сном, и по опустевшим полям, занесённым снегом дорогам, взял знакомое направление – на Киев. Для здорового и сытого человека, мужчины в расцвете сил, 60 километров – не расстояние. Но легко ли было ему, обессиленному от длительного недоедания и наступившего за ним голода, преодолеть десятки километров? Да ещё исключительно в ночное время, потому что все голодающие районы были оцеплены кордонами НКВД, обойти которые можно было только под покровом ночи. Днём же, когда чуть пригревало зимнее солнце – отсыпался в копнах, оставшихся на полях.
     До Киева добирался почти десять дней. В городе нашёл сестру и у неё впервые за последние месяцы покушал более-менее нормальной еды. Потом вместе с сестрой бросились на рынок. Там обменяли ткани, когда-то подаренные Тимофеем Оксане, на мешок муки. Ткани в те годы были большим дефицитом, даже в Киеве появлялись в магазинах редко, доставались желающим тяжело, в очередях и давках. Нужно заметить, что население Киева в ту зиму жило хоть и не в изобилии, но не голодало. Работающие на предприятиях получали паёк, зарплату, торговали магазины, на рынках можно было приобрести всё, что угодно.
     Самым трудным для Тимофея оказался обратный путь, и было в нём только одно преимущество, не был пустым желудок. Но мешок был слишком тяжёл, а дед был совсем не богатырского сложения; заторопившись обратно, силы, конечно, не восстановил. И, хуже  всего, мешок привлекал внимание, и были опасения, что его могут просто отнять. Опять были длинные ночные переходы с короткими передышками в полной темноте. Поход по безмолвным полям, окраинам деревень, замёрзшим рекам, лесам – напрямик – спасать семью, детей. Когда уже миновал кордоны и попал в свой район, как-то утром, углядев за плечами деда мешок, на него напал мужик из соседней деревни. Схватил за грудки, повалил на землю и пытался задушить, выпучив от ужаса безумные, голодные глаза. Но мужик оказался слабее; Тимофей, хоть и скудно, но всё же подкармливался из дорожного мешка. Ударил он мужика случайно подвернувшейся палкой, оттолкнул от себя и, подхватив мешок, пустился наутёк…
     А тем временем Оксана и дети пухли от голода. Отдавая последние крохи детям, особенно младшим, девочкам, она сама совсем обессилела и свалилась с опухших ног. И воцарилась в нетопленной, холодной избе зловещая тишина. Только изредка всхлипывали дети, прося кушать, да Оксана протяжно выла: «Деточки мои, родненькие, покинул нас отец ваш, теперь всем нам конец пришёл!»
     И конец действительно был близок. Особенно сильно опухли от  голода Петя и моя мама. Бабушка собиралась уже их хоронить и приготовила маме «на смерть» любимое платьице.
     Тихий стук в окошко разбудил Оксану на рассвете. Почти ползком, на негнущихся ногах, она вывалилась в сени и отворила засов. Тимофей подхватил обессиленную жену на руки и приложил палец к губам: ни звука! Затем молча отнёс Оксану в избу и принялся разжигать печь. Насыпав дрожащими руками в воду горсть муки, размешал и, едва дав вскипеть, негустым киселём напоил жену, затем детей.
     Так продолжалось несколько дней, а затем Оксана пришла в себя и, хоть и не твёрдо, но встала на ноги. И тогда ночью, закрывшись в кладовой, она стаканами сосчитала муку и определила скудную норму ежегодного потребления для семьи до самой весны.
     Всю бесконечно длинную зиму они узнавали о смерти родных, близких, соседей. Особенно пострадала небогатая семья бабушки. Погибла вся семья её сводной сестры, которую Оксана нянчила ребёнком. Поумирали двоюродные братья и сёстры, их дети. А самое ужасное они узнали весной, когда в их закутке деревни у молодой женщины Анны милиция обнаружила в погребе голову собственной дочери. Одинокая женщина выжила благодаря тому, что всю зиму питалась трупом своей дочки. Анну поместили в психбольницу. Возвратившись после лечения, она доживала свои дни в мучительном, полубезумном одиночестве, в запущенной, покосившейся, грязной избе. И этот случай был не единственным в деревне: без войны, в мирное время людей превратили в зверей, поедающих себе подобных…
     Голодомор в той или иной мере отложил отпечаток на каждого из моих родных: отголосками тех лет стали многочисленные болезни, в том числе и психические, а также ранние смерти в обеих дедовских семьях.
     В пример можно привести самую лёгкую форму психического отклонения. Моя мама всю свою жизнь страдала манией – она в патологически огромных количествах приобретала ткани. Ей казалось, что если забить квартиру рулонами и отрезами всевозможных наименований и расцветок, превратив её в подобие склада, она будет на все времена застрахована и спасена от любых бед. Никакими убеждениями невозможно было изменить её психологическое состояние – настолько сильна была детская память о перенесённых страданиях и чуде спасения, пришедшем в виде кусков материи. На первый взгляд – малозначимый и даже смешной пример, но, если вдуматься, в нём мало смешного, а больше трагического…
     В сталинские времена запрещались любые разговоры на тему голодомора. Ни в одной исторической работе, ни в одном произведении советского периода не упоминалось об этом искусственно устроенном злодеянии против собственного народа. Тем более, никто не анализировал его последствия, никого не интересовали мысли, чувства или психическое состояние тех, кто уцелел и должен был продолжать жить…
     До сего дня нет внятного и честного анализа событий, приведших к таким огромным безвинным жертвам. Отчасти, по этой причине трагедия голодомора ныне активно используется в политических играх новых правителей Украины.
     В чьей безумной голове родилась подобная идея: отнять у крестьян всё, до последнего зёрнышка, до последней крошки? Было ли это директивой свыше и носило ли подобное распоряжение тот крайний характер, который был реализован на местах? Или всему виной местная самодеятельность и холуйство подчинённых перед вышестоящим начальством? И, наконец, в какие «закрома» шло конфискованное у крестьян продовольствие? Неужели в горохе или чечевице, выращенной на приусадебных участках украинских селян, крайне нуждался Запад? Или всё это увозилось в города для поддержания рабочего класса в развивающихся индустриальных центрах? Неужели была необходимость в таких жестоких и циничных мерах? Или можно найти более примитивное объяснение: те, кто проводил конфискацию, были лично заинтересованы в опустошении крестьянских подворий, ибо какую-то часть награбленного получали в виде поощрения за особое усердие? И, наконец, можно ли ту власть, при которой осуществилось подобное злодеяние, назвать Советской, народной, справедливой? А была ли у нас вообще когда-нибудь такая власть?
     Сегодня власть якобы демократическая. По сути, она такая же людоедская в отношении к своему народу, как и при Сталине, только прячется за иные слова и лжёт более изощрённо. «Демократы» заплевали советские времена, обливая грязью 70 лет жизни страны. Как будто не было колоссального напряжения народа, бескорыстного труда миллионов наших сограждан, живших в тот период, и не было, несмотря на тяжелейшие лишения, великих достижений, которыми небезосновательно гордились советские люди.   
     Идеологи новой власти очерняют советское прошлое, как будто «реформы» нынешнего режима отличаются от прежних – коллективизации и экспроприации, и привели к улучшению жизни в стране, принесли благоденствие народу. Что такое отобранные в 1992 году у населения вклады? Это те деньги, которые всю свою трудовую жизнь доверяли десятки миллионов советских вкладчиков, имевших небольшие зарплаты, Государственному Сбербанку, в надежде на безбедную старость и достойное погребение. В их числе – и мои родители, имеющие по 30-40 лет стажа, и я сама, проработавшая три десятка лет в условиях Севера, и многие-многие другие: родственники, сослуживцы, друзья, знакомые. Это была частная собственность каждого человека, безусловно имеющая трудовое происхождение. Это разве не та же экспроприация, что имела место в далёком советском прошлом? Разговоры «реформаторов» об инфляции, которая якобы «съела» эти вклады, и что они были ничем не обеспечены – не что иное, как прикрытие преступной аферы и не имеют ничего общего с реальностью. Потому что средства, которые наши трудящиеся несли в сбербанк, инвестировались в экономику страны: строительство предприятий, дорог, электростанций, коммуникаций, нефте-и газоразведку, добычу полезных ископаемых, прокладку нефте-и газопроводов и т. д. Куда это всё исчезло? Многое из того, что реально составляло конкуренцию западному производителю, «реформаторы» уже уничтожили в угоду западным «друзьям». Большинство же из перечисленного функционирует до сих пор, обогащая нуворишей – новых русских миллиардеров, получивших собственность на халяву. То, что работает – это и есть наши вклады, наши инвестиции, наша собственность, которую, не спросив собственников, насильственным, мошенническим путём, за бесценок или задаром (т. е. украв), присвоили другие, стоящие у власти или близко к ней. Присвоили воры, ничем не отличающиеся от тех грабителей, которые высыпали последний стакан зерна у труженика-крестьянина в далёком 1932-м году. И те, и другие цинично обрекли на гибель своих сограждан. Сколько людей погибло в 1930-е годы, точно никто не знает (приводимые историками и политиками цифры существенно различны), но вероятно – миллионы. «Демократы», кичащиеся своей «цивилизованностью» и близостью к «гуманному» Западу, к началу третьего тысячелетия уничтожили, наверное, сопоставимое количество наших сограждан, отняв у них не только сбережения, но одновременно лишив работы и пищи (поднятием цен на продукты питания на недосягаемую высоту).
     Минуло 17 лет с тех пор, как начались так называемые рыночные реформы под руководством Ельцина–Гайдара, давно проклятых в народе. Эффект от этих «реформ» опустошительный. Экономика страны развалена и отброшена на десятки лет назад, а по уровню жизни мы ещё не достигли (да и достигнем ли с нынешними зарплатами и пенсиями у большинства населения и уровнем цен) советского дореформенного. Предприятия, которые до «реформ» эффективно работали, либо закрыты и разграблены, либо находятся на последнем дыхании, сократив объёмы производства в разы, а люди, трудившиеся на них, вышвырнуты в никуда.
     Наши сограждане, построившие великую державу, не просто обобраны – созданы такие условия жизни, при которых молодые люди не могут и не хотят рожать детей, не видя никаких перспектив на будущее. Условия эти одновременно привели к резкому повышению смертности. Таким образом, происходит убыль населения, которую учёные всё чаще называют демографической катастрофой.
     В России за годы ельцинско-путинского правления население сократилось как минимум на 10–12 миллионов человек, в Украине за эти же годы цифры убыли сопоставимы с Россией при меньшем количестве её населения и составляют порядка 5–6 миллионов человек. Эти цифры приближённо соответствуют количеству погибших от голодомора, хотя имеют видимость «естественной убыли». Однако, в Советском Союзе, при всех недостатках прежней системы, этой убыли не было, а был, напротив, прирост населения, к примеру, в 1960-1970-ые годы в среднем за год на 1,06 процентов в СССР и на 0,7 – в Украине, что за 23 года составило: 55,4 миллионов человек в СССР, из них 7,2 миллиона – в Украине (данные переписи населения 1964 и 1987 годов) [53, 44].
     Можно сказать, что итог деятельности властей в начале 1930-х и в начале 1990-х годов одинаков – сокращение населения. Конечно, в конце века не было видимого массового голодомора, как в 1930-е. Способы очистки территории от населения усовершенствованы и, на первый взгляд, выглядят более гуманно, им придали более изощрённые формы и осуществляются они медленнее и незаметнее – десятилетиями. Но если приглядеться, становится очевидным: ничего не изменилось за 70 лет. Методы властей те же: запугать, обмануть, обокрасть, лишить пищи, заработка, возможности выжить, уничтожить. Повторю: я не вижу никакой разницы между насильственной коллективизацией, изъятием сельскохозяйственной продукции у крестьян и экспроприацией трудовых вкладов населения или мошенническим присвоением государственной (общенародной) собственности по непонятным признакам сомнительными личностями в начале 1990-х. И то, и другое – беззаконие и грабёж. Аналогия очевидна: отобрать результаты труда; с той лишь разницей, что «реформаторы» осуществили более массовый грабёж – всей страны, а экономические потери от их «реформ» в создавшейся ситуации невосполнимы.
     Кто-нибудь из бывших или нынешних правителей покаялся перед народом за свои страшные преступления, за свои бездумные многочисленные эксперименты: коллективизацию, национализацию, либерализацию, деноминацию, монетизацию, приватизацию и другие реформы, приводившие к уничтожению населения страны, выкосившие её генофонд, угробившие целые слои общества: будь то тружеников-крестьян в далёкие 1930-е годы, будь то рабочий класс высокотехнологичных советских предприятий или научные кадры НИИ в 1990-е годы того же столетия.
     Подлая, подлая, подлая власть, для которой народ всегда был мусором, материалом для экспериментов! И святой, многострадальный, сверхтерпеливый народ!
     Но, как это ни прискорбно, этот же народ (вернее, отдельные его представители) одновременно является и собственным палачом. Не сидит ли раб в большей или меньшей мере в каждом из нас? И не способствует ли этот раб преступным замыслам власть имущих? Наверное, голод 1932-1933-х годов на Украине и в других регионах – это не только осуществление планов преступных правителей. Как рассуждал мой земляк и сослуживец А.Л.Кокошко, семья которого тоже пережила голодомор: «Сталин и даже представители его ближайшего окружения не могли приехать лично в каждую область, район, деревню. Не могли зайти в каждый дом. Они только посылали директивы. А исполнялось всё на местах. Свои, местные холуи, выслуживаясь перед начальством, отнимали у своих сельчан, у детей – последнее, обрекая на неминуемую голодную гибель».
     Об этом как-то забывают сегодня вспоминать в Украине, утверждая, что голодомор – это исключительно дело рук Кремля. Забывают и о том, что коллективизацию и другие эксперименты над страной на заре Советской власти затеял и реализовал в таком виде, как они были осуществлены, грузин Джугашвили с помощью созданного им режима. Можно ли обвинять на этом основании в содеянном весь грузинский народ? Наверное, так же, как и всех  «москалей», без указания конкретных лиц. Я не думаю, что кавказец Джугашвили имел какое-то особое пристрастие к уничтожению исключительно украинских крестьян. Голодом в эти годы были охвачены юг России, Кубань, Казахстан и другие районы СССР, в которых тоже умерли миллионы людей. Но нигде страшная беда давно минувших лет не является поводом для откровенных политических спекуляций, для разжигания национальной ненависти, как это происходит ныне в Украине. Потерявшие всякую меру и чувство исторической объективности теперешние правители Украины, наверное, решили, что назначение виновных в событиях 70-летней давности, немедленно разрешит все нынешние проблемы и трудности «независимой» Украины.
     Историю невозможно изменить и жертвы не в силах воскресить, хотя и забывать их нельзя. Но не для того, чтобы вновь искать виноватых – они, в общем, известны и давно держат ответ перед Всевышним. Страшные события не должны являться поводом для разжигания ненависти к русскому, грузинскому, либо иному народу. Но они могут служить уроком для нынешних политиков: не допускать подобное никогда! Сегодняшние же вожди, как видно по их деяниям, никудышные ученики, не умеющие делать исторические выводы, не умеющие беречь свой народ…
     Пройдёт девять лет после описанных событий. Всего девять мирных лет, за которые люди не успеют даже опомниться от перенесённых потрясений. И нагрянет война, чужеземная оккупация, принеся новые жестокие испытания и невозвратимые потери…
     Из моей давней детской памяти возникают обрывки рассказов бабушки Оксаны о довоенных годах, о тех девяти годах, когда мои родные стремились обустроить свою жизнь, несмотря на скудные условия, в которые поставила их суровая действительность.
     Ещё в детстве я заметила, что бабушка Оксана в своих воспоминаниях все события собственной жизни привязывала к определённым вехам. Так описывали былые времена и другие её сверстники – поколение, родившееся в XIX веке. Существовали следующие вехи: «при царе», «при советах», «до голодовки», «после голодовки», «до войны», «в войну», «после войны». Это страшно, что в традиции нашего народа эпизоды личной жизни принято привязывать к периодам трагедий огромных человеческих масс. Как бы хотелось, чтобы люди в качестве точек отсчёта времени выбирали другие, радостные явления. Например, полёт Гагарина в Космос, который был поистине грандиозным событием ХХ века и, наверное, самым значительным для человечества. Впрочем, возможно, традиции вести счёт от больших бед существуют и в других странах…
     Закрываю глаза и погружаюсь в прошлое. Не прилагаю никаких усилий, и передо мной возникает лицо бабушки Оксаны, доброе и спокойное, слышу её приглушённый, печальный голос: «Ох, Томочка, деточка моя, долго же мы приходили в себя после этого страшного лиха»…
     В самом деле, долго отходила от пережитого кошмара подавленная голодом деревня. Сошёл снег, появилась долгожданная первая зелень, пробудившаяся природа неспешно возвращала селян к жизни. В огороды, на поля потянулись молодые и старые, словно козы ощипывая траву. Салат из одуванчиков, суп из крапивы и конского щавеля, лепёшки из лебеды – всё шло в пищу. Пришло время посевной, из районного центра под усиленной охраной привезли семена зерновых. Собрав последние силы, провели посевную, и появилась надежда на дальнейшую жизнь.
     После тяжёлой, изнурительной, голодной зимы люди долго болели, в том числе, мои родные. То, что не завершил голод, стремился наверстать его спутник – тиф, который новой бедой прошёлся по чудом спасшимся от голодной смерти семьям. Сначала тиф свалил Оксану. И вновь отправился Тимофей в Киев, оставив детей и больную жену на попечение сестры. Помимо продуктов удалось раздобыть необходимые лекарства. Не успела Оксана встать на ноги и хоть немного окрепнуть, начался возвратный тиф, который она едва одолела и очень трудно и долго приходила в себя.
     А потом тяжело заболела Катя, моя мама. Деревенская знахарка признала туберкулёз и приговорила, что долго эта красивая девочка не проживёт. Катю отправили жить на всё лето к бабке Василине, на пасеку, ближе к лесу. Опять ходил Тимофей в столицу, нужно было спасать любимую дочь, которая в свои неполные восемь лет, обликом всё больше походила на Оксану. Дедушкины усилия, продукты, лекарства, поспевающие ягоды – малина, земляника, ежевика, черника, созревающие фрукты и овощи, а также свежий мёд, возвратили начавшую было чахнуть девочку к жизни: осенью она смогла пойти в первый класс.
     В конце лета тяжёлое психическое расстройство сразило Тимофея. Как человек творчески одарённый, дедушка отличался повышенной эмоциональностью, ранимостью и сверхчувствительностью к житейским потрясениям, которые ранили его психику глубоко и необратимо. Почти год он вынужден был держаться морально и физически в страшном напряжении, жизнь близких была в его – единственных руках. Чтобы как-то привести в норму расшатавшиеся нервы, он всё больше и чаще курил, его ежесуточная норма папирос достигала двух-трёх пачек. Однажды среди ночи он, объятый непонятным ужасом, толкаемый неведомой силой, с диким криком ринулся из горницы на улицу через закрытое окно и весь изрезался разбившимся стеклом. Мне кажется, что такова была и его израненная, надрывная натура, вся пронизанная острыми осколками. Они отпускали его душу только тогда, когда он погружался в мир музыки, играя на любимых инструментах. Помню, когда он играл на гармошке, лицо его становилось одухотворённым и отрешённым от всего мира – он никого вокруг не видел, не замечал и не слышал, а гармошка в его руках как будто разговаривала.
     Нужно отметить, что дедушка Тимофей любил меня особой, необъяснимой, душевной любовью, большей, чем просто любовь дедушки к первой внучке. По словам бабушки, «он никого из собственных детей так нежно не любил», и когда мама оставила меня, полуторагодовалую, у родителей, не отходил от меня ни на шаг и буквально не выпускал из своих рук. Неужели тогда, в совсем маленьком ребёнке, дедушка увидел родственное ему существо?.. Сегодня я пережила тот возраст, в котором дедушка Тимофей ушёл из жизни. И когда долгими бессонными ночами передо мной встаёт прошлое моих родных, моё собственное, когда моя душа надрывается от осознания несовершенства и несправедливостей мироустройства, когда болью отзывается всё, что происходит вокруг, а болезненные переживания выбивают из под ног почву, я знаю, уверена, что всё это мне – от дедушки. И я благодарна Богу и Судьбе, что прожила в более милостивые времена, чем мои предки, не испытала голода, не видела войны и разрухи, а близких теряла только от естественной смерти; наверное, поэтому смогла сохранить стойкость и рассудок…
     После страшной ночи Оксана, давно замечавшая, что с мужем творится что-то странное, уговорила его в сопровождении брата Максима отправиться в Киев на консультацию к психиатру. Понадобилась не только консультация, но и курс лечения в стационаре. Хочу отметить, что Тимофей никогда не имел алкогольной зависимости: ни в семье Никиты, его отца, ни в собственной, вообще не принято было употреблять крепкие спиртные напитки. Дедушка был музыкальной душой всех деревенских праздников и, конечно, мог позволить себе во время них рюмку-другую, но никогда не напивался и не имел пристрастия к бесконтрольному приёму алкоголя или желания опохмелиться…
     На протяжении жизни Судьба не раз даровала моей маме Екатерине чудесное спасение от неминуемой смерти. Первое, о котором я уже писала, явилось в разгар голодовки, от неё больше всех пострадали бабушка Оксана и моя мама, которую уже покинуло сознание и, задержись дедушка на сутки – наверняка, не застать бы ему в живых любимую дочку.
     Второй случай, о котором я хочу вспомнить, произошёл в разгар зимы 1934 года, когда маме шёл девятый год, но была она не по возрасту маленькой и хрупкой. Возвращаясь домой из школы в сильный мороз, пробираясь через снежные сугробы, она совсем выбилась из сил и присела на снегу отдохнуть. И вдруг ей стало очень хорошо, тепло и уютно, никуда не захотелось идти; ничего вокруг не видя, она погрузилась в сладкий мир чудес и грёз…
     Деревенский мельник Близнюк, по каким-то надобностям ехавший на мельницу, заметил неестественный тёмный бугорок среди однообразной снежной равнины и решил, что какой-то ездок потерял впотьмах с воза мешок с углём или ещё более ценным грузом. Сойдя с повозки, он ткнул ногой припорошенный снегом «мешок» и, к большому удивлению, обнаружил маленькую девочку, чуть тёплую, но ещё живую. Спрятав находку под свой полушубок, он хлестнул лошадь и во всю прыть помчался к мельнице… Мама пришла в себя от того, что её тело растирали сильные руки, те же руки пытались напоить её чем-то горячим и вкусным…
     К учёбе мама была способнее своих братьев и сестры. Она отличалась большим усердием, её любили учителя, по всем предметам получала всегда самые высокие оценки. Кроме того, имела звонкий голос, хороший слух, пела в школьном хоре, танцевала в клубе в детском танцевальном кружке, занимала призовые места на районных олимпиадах.
     Но, к большому огорчению глубоко верующей Оксаны, её дочка стала убеждённой атеисткой, пионеркой, затем комсомолкой, пионервожатой в младших классах, секретарём комсомольской организации школы.
     Всё-таки, несмотря на болезни, нужду и житейские невзгоды, девять предвоенных лет были, пожалуй, самыми радостными в жизни Оксаны. Они с Тимофеем были молоды, вся семья выжила, все дети ещё были с ними, каждый по-своему радовал маленькими достижениями. Постепенно семья обзаводилась домашней птицей: утками, курами, приобрели поросёнка, а со временем появилась у них бурёнка – любимица и кормилица Лысуха.
     В трагическом для Украины 1932 году была достроена и запущена в эксплуатацию первая очередь ДнепроГЭСа [53]. Но убогие избы макиевских крестьян ещё почти три десятилетия не были освещены электрическим светом. Так что мои младшие сестрёнки и братья – внуки бабушки Натальи начинали освоение грамоты под свет керосиновых «каганцов».
     Жизнь в деревне во все времена оставалась изнурительной и тяжёлой. Мужчины и женщины с ранней весны до поздней осени трудились на колхозных полях. Работа эта была тяжкая, грязная, беспросветная. В 1930-е годы техника только начала появляться, но механизаторов не было, и она часто ломалась. Поэтому вместо тракторов часто пахали и бороновали на быках. А в начале 1930-х, когда не было ни быков, ни тракторов – сами впрягались в плуги или бороны. Ручной труд использовался повсеместно в посевную, прополочную, уборочную страду. Даже у молодых, здоровых девушек спина с трудом разгибалась после дневной каторжной прополки делянки сахарной свеклы, а ноги еле тащили измученное тело домой. И в жатву работа была не менее изматывающей: косили, сгребали, вязали валки, молотили, в основном, вручную. И даже мололи зерно для собственных нужд зачастую на ручных жерновах, которые мастерили местные умельцы, о чём я писала в предыдущей главе. Нужно сказать, что все сельхозработы проводились в любую погоду, в том числе, если возникала необходимость – в слякоть и дождь, когда поля и дороги превращались в труднопроходимое, вязкое болото, а скотина и люди буквально утопали в грязи.
     Не легче было на ферме – после многочасовой ручной дойки у доярок даже во сне болели руки и спина. И так изо дня в день, без отдыха. Коровий навоз, грязь, вонь, кровавые мозоли на руках, засаленные телогрейки, кирзовые сапоги – вот не полный перечень примет, сопутствующих крестьянскому труду.
     Труд этот ценился государством очень дёшево. За трудодни расплачивались, в основном, сельскохозяйственной продукцией (зерном, мукой, корнеплодами), привозили дрова и уголь для топки печей, а денег почти не платили. Поэтому самой настоящей проблемой было приобрести то, что продавалось только за деньги: одежду, обувь, домашнюю утварь, постельные принадлежности и т. п.
     Грандиозным событием было приобретение семьёй коровы. Для таких крупных покупок нужны были большие деньги. Чтобы собрать требующуюся сумму, необходимо было в течение длительного времени многократно совершать походы с тяжёлыми мешками пешком, либо попутным транспортом в города, чтобы продать там овощи, фрукты и прочую сельхозпродукцию. Мужчины и женщины надрывались, как скотина, таская тяжёлые поклажи. А после долгожданного приобретения бурёнки появлялась новая забота: вовремя подоить, покормить, отправить на выпас, ухаживать, оберегать от всяких болезней…
      Старший сын Тимофея и Оксаны Василий, окончив семилетку, трудился вначале на полевых работах, а когда в колхоз стали поступать трактора, его потянуло к технике, захотел стать трактористом. Младший Петя любил лошадей, начал работать на конюшне. Затемно вставал, спешно и скудно завтракал, торопился к лошадям. Сапоги у него были старые, отцовские, худые, и в мороз бабушка Оксана помогала ему обуваться, обвязывая ноги тряпками, чтобы было теплее.
     Уехать из колхоза для молодых было большой проблемой: на руки сельчанам паспорта не выдавались. Председатель сельсовета решал, кому давать документы для поступления в учебное заведение, а кому остаться в деревне.
     Выросли старшие дети Оксаны и Тимофея и начали один за другим покидать родительский дом. В 1940-м в армию призвали Василия. Весной 1941-го уехал из дома Петя, поступил в фабрично-заводское училище (ФЗУ) в районном центре. А вскоре и моя мама подалась в Киев, мечтала выучиться и танцевать в балете. В балетное училище, куда она направилась, приехав в столицу, конечно, шестнадцатилетнюю деревенскую девушку не взяли, объяснив, что для балета она сильно опоздала. И тогда мама подала заявление в педагогический техникум. Здесь, в Киеве её и застала война.

Литература
[44] Советский энциклопедический словарь. М.: 1989
[53] Энциклопедический словарь. М.: 1964

                Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/13/49