Вино с печалью пополам

Молодым лейтенантом по завершению альма-матер оказался в Одессе — не самое плохое местечко, особенно по сравнению с Кушкой или Зайсаном. Помню майский вечер неподалеку от Сычавки. Прошелся по берегу, всё тихо-спокойно. Граница на замке, а ключ в кармане, как говориться. В тот день мне надо было заглянуть на одну лодочную станцию. Там как раз был Михалыч, с которым мне очень хотелось познакомиться. Костерок, мангал с шашлыком, нехитрая снедь и мой 5 литровый бидончик с молдавским домашним вином. В тех местах с питьевой водой напряженка, а у нас на заставе она, понятное дело, имеется. Вот и менялись с приезжими отдыхающими из Молдавии баш на баш: они нам канистру вина, мы им канистру воды. Нет, конечно, и так просто всегда делились, но от встречной «поставки» не отказывались, неправильное это дел — отказываться, когда люди от всей души!

— Ну, давай попробуем, что ты там принес — начал Михалыч. — Завтра же День Победы! — Хотя погоди, переоденься, не гоже в форме. Вон у меня там чистый тельник и штаны найдутся.

Я без слов скинул сапоги, сложил форму, поверх положил зеленую фуражку. Прав настоящий дед погранвойск, не очень-то это правильно…

— Знаешь, я ведь пограничник, — сказал Михалыч. (Он явно сознательно не использовал слова «был» или «бывший». С такой постановкой вопроса я и поныне абсолютно искренне согласен).
— Срочную службу проходил на Кавказе. Весной 1940 года вернулся, женился сразу, а в мае 1941-го у нас родилась двойня. Мы тогда в Тузлах жили. 22-го июня с утра, как положено, явился на призывной пункт. Разбираешься, небось, что такое войска охраны тыла, мы ж тогда к НКВД относились, но с зелеными фуражками не расставались. Вот так с первого дня войны и до 1948 года.

Он включил магнитофон, старенький такой, еще катушечный и поставил Высоцкого, чему я был очень рад. Темнело, горел костер, аккуратно разливалось доброе молдавское вино, хрипел Владимир Семенович и продолжался наш неспешный разговор, который больше походил на монолог Михалыча.

Он рассказал, что пограничные полки часто бросали и на передовую, в качестве резерва, как самые обычные пехотные части. Вот только по огневой мощи пограничникам было ой как далеко до нормального стрелкового полка.  Вспомнил как попали в суровый переплет под Будапештом зимой 1945 года, когда немцы отчаянно пошли на прорыв. От полка чуть ли не треть тогда осталась в живых. Наконец пришла Победа, да вот никаких вестей о семье… И только в 1947 году его командир сообщил, что жена и дети погибли. Какой-то румын в 1943 году бросил гранату в сарай, где они тогда жили.

— Как в песне у меня тогда получилось, — ровным голосом говорил Михалыч. Демобилизовался, приехал домой, нашел я их могилу, и «… хотел я выпить за здоровье, а должен пить за упокой…», вдруг напел он.

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.

Он действительно хмелел. Да и канистра та существенно легче стала. Я просто не знал даже, что и сказать ему. Молчал и слушал. Михалыч, крепкий еще мужик, пусть ему уже и основательно было за 60, явно не хотел показать мне, что это ему там вдруг в глаз попало. Он поднялся, вновь заправил магнитофон и опять поставил новую катушку с Высоцким.

Мы еще выпили, закусили и тут под слова известной песни:

Я вам мозги не пудрю, уже не тот завод

В меня стрелял поутру из ружей целый взвод

За что мне эта злая, нелепая стезя

Не то, чтобы не знаю — рассказывать нельзя…

он вдруг махнул рукой и сказал, что эта песня тоже про него. Мне стало очень интересно.

— Мы своих стреляли. Понимаешь, пацан, что это такое? Ты знаешь про Приказ № 227? — это был уже почти крик.

Я знал о чем он. Этот приказ, прозванный «Ни шагу назад» оставался секретным в советские времена. Спасибо преподам альма-матер, хорошо нас учили.

— Мы тормознули тогда под Сталинградом с полроты наших во главе с лейтенантом. У него была «За БЗ» (медаль «За боевые заслуги», очень уважаемая в военной среде) еще за финскую. Они отступали без приказа. А нам дали команду… В общем, построили всех: раненных, грязных, оборванных, поставили его перед этим строем и расстреляли… Именем Советской власти… А солдат отправили в проходящие части.

— Потом было еще. По приговорам военных трибуналов. За трусость, дезертирство, мародерство, но это было совсем по-другому. А тот летёха был первым. Никогда его не забуду. Его недоуменный, но все-таки твердый взгляд за секунду до залпа…

Замолчал. Выпил еще и сказал:

— Я в него тогда не стрелял. Выстрелил мимо…

Утром я проснулся в лодке. Голова гудела. Канистра была пустой. Михалыч спал на своем топчане. По ряду причин мы с ним больше встретились.

Да вот рассказ его забыть очень сложно. Тем более в те времена нам такое о войне не рассказывали...