Десятый класс. Борисов

Вставка к стр. 275 повести «Грозой оторванный листок» - Незаметно промелькнуло лето.

Незаметно  промелькнуло лето.  Пора  в  школу,  но  это  совсем  не  огорчает.  Юра  полон  желания  одноклассников  увидеть,  услышать  новости.  Да  и  учёбе  рад – соскучился.
   А  в  классе  перемены:  исчезли  Лыцарь,  Свинаренко;  зато  новенькие  появились – фронтовик  Борисов  Павел  и  татарин  из  Долинки  Саша  Садыков.  Павел,  приземистый  крепыш  в  гимнастерке,  живет  в  Михайловке  выше  Юры,  так  что  до  дома  Баранниковых  им  по  пути.  Но  близости  не  возникло:  уж  очень  Борисов  зрелый, да  и  грубый  какой-то,  колючий.  Не  нравились  его  едкая  насмешливость,  болтливость,  армейская  настырность,  шумливость.  Но  с   ним  интересно:  он  полон  циничных  рассказов  о  встречах  на  дорогах  войны  с  девчонками.  Для  Юры  это  так  завлекательно.  До  самой  Степной  улицы  живописует  Павел  смачные  свои  приключения.  На  всю  жизнь  запомнились.
   -  Как-то  послали  нас  с  приятелем  в  другую  часть, -  рассказывает  Павел. -  Запрягли  мы  лошадей  в  трофейную  коляску  и  пылим  себе  потихонечку.  Глядим:  молодая  деваха  голосует:  “Ребята,  подвезите, -  просит. -  Моя  часть  неподалёку  тут.  Устала  пёхом-то.” – “Садись, -  говорю, -  жалко,  что  ли.”   А  сам  Серёге  мигаю:  будет,  мол,  пожива.  Едем,  балагурим,  а  сами  зыркаем  по  сторонам,  нет  ли  пустующего  именьица.  Ну  и  свернули  с  дороги  к  заброшенному  дому  деревянному.  Девка  догадалась,  давай  упрашивать:  “Да  вы  что,  ребята?..  Я  же  своя,  русская…”   А  нам  что?  Своя – так  и  давай.  Не  чужие,  чай, -  грубовато  хохотнул  Павел.  Его  жгучие  глаза  плотоядно  поблёскивают угольками. -  Затащили  её  на  второй  этаж – у  немцев  там  спальня  всегда – и  отодрали  по  очереди  за  милую  душу.  А  что?  Мы  жизнью  рискуем,  так  неужели  порадоваться  нельзя?  У  девки  ничего  ж  не  убудет.  Даже  прибудет,  глядишь, - он  снова  захохотал.  Чувствовалось,  он  хотел  как-то  оправдать  в  глазах  товарища  неблаговидное  поведение  своё.   
   В  другой  раз   о  немках  разговор  зашел.  “У…  многих  я  там  перепортил, -бахвалится  Павел. -  Да  они  и  сами  на  хер  лезли.” – “А  как  же  ты  просил-то  у  них?” -  удивляется  Юра,  не  представляя,  как  бы   он  без  знания  языка мог  это  делать.
   -  За  год  балакать  научился  немного. -  И  он  стал  знакомить  попутчика  с  разными  интимными  обращениями  к  немецким  женщинам. -  Да  и  руками   можно  хорошо  “разобъяснить”, -  засмеялся. -  С  немками  просто:  они  ведь  тоже  соскучились  по  мужикам.  Скажешь  ей  ласковое  слово,  банку  тушонки  дашь – голодная  же,  и  готово.
   -  А  раз, -  продолжил  он,  помолчав  немного, -  захватили  мы  городишко  небольшой.   И  сразу  в  подвалы  подались,  насчёт  вина  разведать.  В  одном,  глядим,  бочек  невпроворот!  Ну,  и  понеслось…  И  вдруг  на  бабку  с  внучкой  наткнулись – среди  бочек  прятались.  Вот  это “закуска”!  Бабка  лепечет:  меня,  мол,  меня  возьмите,  а  девочку  не  троньте – маленькая  ещё.  Какой  тут  по  пьянке  разговор,  когда  у  девки  уже  титьки  бугрятся.  Поставили  раком  обеих – и  за  милую  душу…  Одни – пьют,  другие – ебут.               
   Рассказ  Павла  будоражил  воображение  и  в  то  же  время  чем-то  неприятен.  “Как  они  старуху-то  не побрезговали?.. -  подумал  Юра  с  неприязнью.   
   В  эту  минуту  на  михайловском  спуске  появилась  колонна  немцев.  Они  здесь  дорогу  мостили  камнем.  Зазвучала  строевая  песня.  Как  слаженно,  ритмично  поют.  Ребята  даже  остановились,  слушают  с  интересом. У  наших  такое   не услышишь.  И  Юра  вдруг  подумал:  “Может,  среди  них  сын  той   старухи шагает  мимо  Павла?”   И  тут  из  колонны  послышался  выкрик,  обращённый  явно  к  ним:  “Ви  шпет  ист  эс? -  крайний  немец  тыкал  при  этом  в  небо,  потом  в  запястье  руки. -  Ур,  ур”, -  говорил  он  для  убедительности.    Знакомое  “ур”  и  красноречивые  жесты  не  оставили  сомнений:  время  спрашивает.  Юра  начал было  мыкать:  “Цайт  ист…м…м…”  А   Павел,  взглянув  на  свои  трофейные, не  задумываясь,  небрежно  этак,  ответил  немцу:  “Цванциг  минутен  фор  цвай.”  -  “Гут,  гут! -  одобрительно  отозвался  удивлённый  пленник. -  Данке  шейн!  Данке  зеер!”               
   Юра  даже  загордился  рядом  с  Павлом:  вот-де  какие  мы,  русские  школьники.  И  в  то  же  время  завидки  берут:  и  запас  слов  вроде  бы  неплохой,  а  простую  фразу  сказать – ну  никак!   Разве  бы  догадался,  что  надо говорить: “двадцать  минут  перед  двумя  часами”?  Обязательно  бы  на  русский  манер  вывернул:  без  двадцати  минут  два,  мол.  Разговорному  в  школе  не  учат,  одни  переводы  да  грамматика.  А  Павел  свободно  общается  с  Бертой  Карловной,  на  удивление  всему  классу.  Да  и  по  другим  предметам  идёт  впереди.  Он  явно  выделяется  из  школьной  братии,  и  только  дурашливость  ровняет  его  с  ребятами.  А  вот  учителя  относятся  к  нему  как  к  взрослому:  по  сравнению  с  остальными  он,  конечно  же,  выглядит  мужчиной.
  Учится  Павел  жадно,  основательно.  Его  короткие  и  толстые  пальцы  крестьянского  парня  постоянно  что-то  записывают  на  уроках.  Старенький  пузатый  портфель  под  стать  хозяину:  в  нём  всегда  есть  всё  необходимое,  уложенное  самым аккуратным  образом.  Отвечает  у доски  всегда  уверенно,  громко.  Даже  и  не  подумаешь,  что  пропустил  за  войну  два  школьных  года.  А  ведь  на  нём,  как  рассказывал,  ещё  и  хозяйство  тётки,  у  которой  живёт.  В  хозяйственных  делах  он  такой  же  упорный,  так  что  времени  на  учёбу  совсем  мало  остаётся.  “А  куда  денешься? -  как-то  поделился  с  Юрой. -  До  ночи  сижу  за  уроками.
   Мать  его  умерла,  когда  на  фронте  был.  И  он  так  трогательно  хранит  память  о  ней.
   -  Хочу  вот  заказать  Ерёмину  её  портрет.  Как  думаешь,  справится?      
   -  Я  видел  у  него  портреты  родных:  может,  и  не  классно,  но  похоже, -  ответил  Юра,  не  желая  чернить  тёзку.  К  тому  же  понял,  что  Павел  надеется  на  бесплатную  работу – по  дружбе.  А  дарёному  коню  в  зубы  не  смотрят.      
   Как  же  разозлён  был,  когда  Юрка  заломил  с  него  400  рублей!
   -  Вот  гад!  Ну,  жмот! -  жаловался  он  возмущённо,  когда Ерёмин  выполнил  его  заказ. -  Я  думал,  он  по-товарищески…  Вместе  же  учимся.  Вот  сволочь!  Вот  куркуль!               
   Павел,  как  заметил  Юра,  тоже  по-крестьянски  скуповат.  Вот  и  нашла  коса  на  камень. Даже  усмехнулся  в  душе.  Но  всё  же  Павел  вызывает  больше  сочувствия:  обеспеченный  Ерёмин  захотел и  ещё копеечку  выдрать  у  небогатого  товарища.  Вон  в  какой  линялой  одежде  армейской   тот  ходит.
   Сочувствие  Павлу  так  и  не  сблизило  попутчиков – из разных  миров  они.  Мешало  и  соперничество:  Юру  задевает,  что  Павел  всегда  лучшие  оценки  получает.  И  не  всегда  заслуженно,  как  ему  кажется,  учителя  выделяют  взрослого  ученика.   Контрольную  они  сдали  первыми,  но  математичка  Пашке  пять  поставила,  а  Юре – только  четыре.  Стал  доказывать,  а  Верочка  ещё  и  упрекнула,  что  некрасиво  ведёт  себя  по  отношению  к  товарищу.  Юра  и  сам  это  почувствовал,  стушевался.  Всё  равно  обидно:  правильно  же у  него,  а  придралась  к  пустяшной  помарке – подумаешь…   Но  выпрашивать  оценки  у  ребят  не  принято,  пришлось  проглотить  обиду.  Только  и  прошептал:  “Борисову  так  пять.  Любимчик.”  И  отошёл  скорее.
А  вот  со  вторым  новичком,  Сашей  Садыковым,  сразу  дружеские  отношения  сложились,  хотя  только  в  классе  и  видятся.  Довольно крупный,  широкоплечий,  с  круглым  скуластым  лицом,  слегка  тронутым  прыщами,  он  производил впечатление  грубоватого  увальня  из  морячков.  Его  любимый  брат  служил  на  флоте,  и,  подражая  ему,  а  может,  из  нужды,  Саша  щеголял  в  матросских  широченных  клёшах  без  прорехи,  морской  блузе  с  широким  откидным  воротником,  из-под  которой  выглядывала  тельняшка.  На  класс  это  произвело  завораживающее  впечатление,  и  ребята  сразу  приняли  внушительного  парня.  А  Юру,  который  и  сам  носил  в  детстве  матросский  костюмчик,  покорило  другое:  несмотря  на  молчаливость  и  внешнюю серьёзность,  Садыков  излучал  такое  добродушие,  наивную доверчивость,  что  невольно  располагал  к  себе.
   Их  сближению  способствовало  и  то  обстоятельство,  что  Саша  перескочил  каким-то  чудом   в  десятый  класс  прямо  из  восьмого.  Гуманитарные  предметы  куда  ни  шло,  а  вот  физика,  математика – камень  преткновения  для  него.  И  за  помощью  он  обращался  не  к  зазнайке  Борисову,  а  к  Юре.  Это  ужасно  льстило.  Вот  бы  Дёмина  Мария  Петровна  посмотрела,  что  дала  ему  “хвалёная  Осакаровка.” Отстав  на  целых  два  месяца,  догнал  и  перегнал  многих  товарищей, а  теперь  и  другим  помочь  может. 
   Так  и  сдружился  с  Сашей.  И вскоре  знал  о  приятеле  всё.  В  Долинке  у  него  обожаемая  матушка  и  любимая  девушка.  Так  расписал её  красоту  и  прочие  достоинства – ну,  прямо-таки  идеал.  Юре  неведомы такие  чувства,  поэтому  встретил  восторги  приятеля  с  недоверием:  “А  не  боишься,  что  загуляет  без  тебя  такая  красавица?” -  “Да  ты  что?.. -  обиделся  Саша  за  подружку. -  Если  бы  знал  её,  не говорил  бы  так”, -  сказал  уже  спокойнее. Ах,  наивная  молодость.  Какие  горькие  разочарования  готовила   ему  Судьба.  Но  эта  Сашина  доверчивость  подкупала.  Таким  надёжным   он  казался,  преданным  другом.
   Открылся  он  и в  имени  своём:  вовсе  и  не  Саша он,  а  Ракош  по-татарски.  Юра  тоже  рассказал ему  о  себе  многое.  Разве  можно  не  открыться  такому  откровенному  товарищу.
      Чуть  позже  появилось  и  ещё  два  новичка – казах  Джуспаев  и  однорукий  Алексей  Кирсанов.  Казаха  сразу  “Джусом”  прозвали.  Паренёк  он  свойский,  но без затей.  Сел  на  заднюю  парту, на  место  Свинаренко,  и  его  не  видно и  не  слышно.  А  вот  Алексей  запомнился.  Да  и  как  не  запомнить  увечного – детская  шалость  в  военные  годы  руки  лишила.  Так жалко его.  Стройный,  красивое  лицо  с  тонкими  чертами,  и  такое  вот  несчастье.  Он  тоже  михайловский,  поэтому  невольно  сблизились,  и  Алексей  доверительно  открылся  приятелю: 
   -  Хочу  с  соседской  девушкой  познакомиться,  а  подойти  боюсь:  ну  как  я  такой  вот… -  печалится  он,  шевеля  своей  культёй. -  Так  обидно,  понимаешь.      
   -  А  ты  не  бойся, -  пытается  Юра  ободрить  приятеля. -  Девушки  бывают  очень  добрые,  жалостливые.               
   -  А  мне жалость  ещё  хуже, -  с  болезненной  гримасой  говорит Алексей  и  отворачивается.               
   Юра  всей  душой  сочувствует  Лёше  и  пытается  отвлечь  его  от  печального  разговора.  Может  быть,  эта  вот  деликатность  или  другие  качества,  но  многие  ребята  тянутся  к  Юре.  Даже  городские  делятся  порой  своими  тайнами,  уверенные  в  доброжелательном  его  отношении.  Не  случайно  же  Гайваронский  именно  его пригласил  на  выпускной.  Сейчас  он  учится  с  Юрой  в  одном  классе,  но  дружба  так  и  не  сложилась:  он  живёт  в  городе,  а  в  классе  у  Юры  не   нашлось  ничего  общего  с  этим  замкнутым,  мрачноватым  парнем.