Клад в запретной земле

Мартун ворочался, никак не мог заснуть. А завтра рано вставать. "Нисан" ровно в семь утра выйдет в путь.
– Господи, дай мне удачи, господи! – бормотал Мартун в надежде выспаться и оторваться от тяжёлых тревожных мыслей…
Старый дом Мартунова отца нёс в себе дыхание нескольких поколений, живших в том доме. "Турки майла" – назывался этот околоток в самом сердце старого Еревана, осколочек  города, когда-то армянского, потом персидского, потом русского, ну, и советского… и всегда тут жили турки вперемешку с армянами, и никогда не ссорились, за них поссорились бы  их господа, но и они давно не ссорились… Наверное, не очень сильные были, ослабели…

Дома были толстостенные, с арочными окнами, сработанные на века... Тоже вопрос, кто строил, но когда-то это уже стало не столь важно. Жил тут ещё прадед Мартуна, вместе с согнанными, как и он, со своего сада, двора, дома. Кто согнал? И это стало уже не так важно… Кто согнал, давно на том свете жарится, уж в этом был дед уверен, просто, поминая виновника, не знал, куда смотреть: налево– на юг, или направо– на север, поэтому он смотрел вверх и мысленно чертыхался…

Дед был малословен, суров, внуков любил, но не баловал, нечем было баловать, разве в этих домах жили богатые? То, что Мартун закончил медицинский институт, было для околотка чудом. Внук всё собирался выехать оттуда, но держало детство, прекрасные соседи, тутовое дерево во дворе, мангал у прокопчённой стены… Да всё держало!
Но вот однажды небо разверзлось над всеми домочадцами: дед собрался помирать, так и объявил, чтоб не сомневались, а то всё кряхтел да скрипел, 90 лет не шутка, попробуй доживи…
Мартун пришёл с работы, как всегда, спросил, как дед, поел, и собрался во двор под единственное дерево, с нарды подмышкой. Но не успел, Мариам позвала, и глазами показывает, плохо дело, "позвал", говорит:
– Скоро помру, Гаяне джан, знаю, что говорю".
Но дело-то обернулось как раз совсем по-другому!
– Мартик, садись и слушай. Бумагу и карандаш возьми, и слушай. Слышал? Соседа внук на Нисане стал людей в Турцию возить, вот в нарды играешь, ни разу не спросил, по каким городам едет!
Свой "Нисан" сосед Хчо ставил у ворот, чтобы «прямо перед глазами».
– Как не спросил, ай пап, я один раз спросил, он всегда одинаково ездит.
– Ни разу не спросил, может ли свернуть на Карагышлаг.
– Не может, спрашивал, один раз спросил.
– И что сказал?
– Сказал – лишат лицензии.
– Мать их, – зашёлся в кашле дед,– а нельзя сойти, пешком пойти куда надо, а назад поедет - подберёт?
Мартун озадаченно посмотрел на деда. И словно в первый раз увидел, какой он старый и худой. Отец Мартуна давно умер, мать тоже, и жил Мартун с семьёй и дедом, тот никогда не докучал ничем, и вдруг его заинтересовал маршрут «Нисана»!
– А ты куда, туда надумал?
– Мне поздно, не доберусь,– мрачно признался дед. А вот тут,– огорошил он,– кое-что есть, так что собирайся в путь, пока я жив.
Дед дрожащей рукой нарисовал дом, потом двор, потом дорогу, потом его карандаш уткнулся в точку между домом и линией забора и дед посмотрел в окно.
– Тут отец всё и зарыл. Гюлизар, сестра моя, с матерью видели, и золотые монеты, Николаевские, и её украшения, и матери, со свадьбы…–  и умолк, то ли от многолетнего чувства потери, то ли наслаждаясь произведённым впечатлением.
У Мартуна и вправду отвисла челюсть. Он вытаращился на деда, проверил деду лоб, потом свой.
– Дед, а что же ты столько лет молчал? Скоро 100-летие геноцида отмечать будем…
– Не знаю, Мартик джан. Сосед, этот Хчо, разбередил мне душу своими поездками. Как ни спрошу, в Турцию, говорит, съездил, как ни гляну – живой возвратился… Сердце кровью обливается, от зависти, может, думаю – как же он с ними разговаривает? В наши глаза как они смотрят? Вот и подумал, нарисую тебе, может, откопаешь… деревню-то всю сожгли, никто там жить не будет…
– Дед, да они все когда родились и родили ещё! Не помнят ничего! Даже, может и знать не знают!
– Хотя кто знает, если опять позовут резать,ещё как прибегут... –  невесело подумал Мартун.

На следующий день Мартик в задумчивости зашёл в библиотеку Академии, заказал карту Турции и долго изучал её. Дал отксерить, и дед, блуждая карандашом по ксероксу, уверенно отметил свою деревню.
– Вот! А рядом – кладбище, потом дорога. Вот она!
– Глубоко закопал? – всё ещё не веря, спросил Мартун.
– Глубоко.
– Ты-то как помнишь? При советах родился.
– Мне отец рисовал, всё подробно объяснил… Там в землю глубоко дышло врыто, железное, скотину, говорит, привязывали… а рядом огромный валун, прямо у дороги, отец даже нарисовал… В 1895 отец родился, в 1918 сюда попал, в 25-ом я родился, в войну не взяли, хромой, сам знаешь,– прикрыв веки, перечислял дед основные вехи своего существования,– но хотели взять, правда, уже немец назад пошёл. Да я слишком хромал, вот отец вместо меня тоже пошёл. И ночью мне всё нарисовал, объяснил, в ухо шепнул, что может, Гитлер придёт, турков всё-таки прижмёт обратно, а нет, так этот всё равно подохнет… Слава Богу, в плен не попал, живым до Берлина дошёл, и в 49-ом нас не тронули. В нашей майле никого не взяли… может, никто не стучал …

Всех, кто с прадедом ступил за Аракс, разметало по всей стране, кого в Магадан ещё до войны, кто бесследно сгинул, а кто сам растворился в России, в Ереване мало остались, несколько семей из односельчан в Армавире осели, дед всегда жаловался на одиночество и тосковал по родным.
Мартун разглядывал листок, сверял с картой, ему показалось, что в ушах зазвенели золотые Николаевские монеты, и вдруг он спросил, совсем как милица какой-то:
– Откуда у вас золото?
– Кхе, золото не у всех было, да вот прадед твой оружием торговал, в Тифлисе у русских солдат покупал, тайно привозил, туда виноград, вино, а оттуда оружие, армяне постепенно стали понимать, что без оружия никуда. Гнчаки, говорит, или нет, дашнаки… Путаю я их…
– Дед, мне надо турецкий учить. Тут в университете доцент есть, у меня лечился, говорил, очень лёгкий язык, половину слов я понимал в словаре…
– Ты английский выучил, тебе не пригодился, всё равно армян лечишь, зачем турецкий учить, их не осталось у нас. Хотя… учи, Хчо говорит, ничего они не знают, втолковывать надо, язык знать. Собачий язык, но мудрый. Но там курды живут больше, отец рассказывал, турков мало.
– Всё равно поймут…

Прошло полгода, Мартун уже сносно объяснялся по-турецки, два раза проехался с Хчо туда, в эту ненавистную Турцию, мрачно оглядывая унылые, пустые, но совершенно одинаковые земли, что в Октемберяне, что там. Смешанные чувства. Глаза видят, что наша земля, родная, даже травинки одинаковые. Сердце тоже щемит, своя же… А голова знает, что уже турецкая земля, и верить отказывается…
В Игдыр их не пустили, сказали, опасно, тут много понаехавших из советских азербайджанцев, промчались, больше по Вану возили, всё аккуратно, по часам. С дороги село было видно, прав был прадед, казалось, рукой подать.
В третий раз на обратном случилось неожиданное. Со стороны придорожных кустов выскочило что-то огромное и налетело на машину, грохнуло, отскочило и бросилось обратно. «Нисан» вздрогнул и остановился. Хчо оглядел машину и чуть не заплакал. Верх помят, проломлен, а поодаль мечется бык на цепи с оторванным железным колом. Пассажиры растерянно оглядывались, надвигались сумерки, на дороге никого нет… Но такое случается только в кино. Налетели две машины, усмирили свободолюбивого быка, оттащили машину на обочину, и повезли всех, кто был в "Нисане"… как потом оказалось, прямо в Карахышлах. Мартун пытался что-то спросить, от волнения забыл все турецкие слова. Наконец, Хчо объяснил водителям, что у них есть страховка, что они законные, но местные жители были настроены очень благодушно:
– Эрмени? Пойдём, пока машину придут чинить. Сейчас ужинать будем.

Внутри дома проглядывала одна нищета. Рядом был хлев. Интересно, останься армяне здесь, жили бы так же?
Мартун спросил, большое ли село? Ответили, что они застроились рядом с бывшим армянским, там кладбище, не трогали, но некоторые камни использовали.
«Мы тоже использовали, от разрушенного храма» – подумал Мартун, вспомнив Гарни. Но тут были не дома, а какие-то времянки. Удивительно, как они зимой здесь живут.
– А можно пойти туда? Кладбище посмотрим, предков помянем… Ещё светло!
– Пошли, – переглянулись селяне. Вчетвером оделись потеплее, кладбище было небольшое, утопало в буйной зелени, надгробные камни полуобтёсанные, надписи везде сохранились… И вот он, рядом на дороге… тот самый огромный валун. Мартун присвистнул… Даже контуры забора кое-где остались…
– На кладбище всегда зелень хорошо растёт, – произнёс он.
Селяне переминаясь, ответили:
– Мы тут копали, может, поэтому. Все вокруг говорили, армяне золото спрятали под надгробными камнями… Поэтому так всё цветет, –  разоткровенничался старший, Фарад. – Ничего не нашли, врут все.
Мартун не спускал глаз с валуна. Там земля была каменистая, не вскопанная.
Ночь выдалась без луны, да она и не была нужна. Легли поздно, собаки зазвенели цепями и тоже улеглись. Мартун долго не мог заснуть.
Под утро Фарад с тревожным лицом откинул полог: Говоришь, ты дохтур? Дочке плохо!
Девочка пылала. Пересохшие губы, затуманенный взгляд… Слабо прошептала: Нене, где нене?
У Мартуна в рюкзачке всегда была аптечка – врач везде должен себя чувствовать врачом. Одноразовый шприц, кефзол, девочка тихо пискнула и застонала, –  Нене…

Ждали, сидя на траве, пока пригонят машину, Хчо позвонил, и, пока ждали, девочка пришла в себя, заулыбалась. Надо бы до вечера, ещё один укол сделать… Фарад не ушёл на пастбище, женщины поодаль развели костёр и готовили хашламу.
– Дохтур, мы братья, наши Боги тоже братья. Ты спас мою дочку, скоро у меня шестой ребёнок родится, твоим именем назову! Что оно означает?
Мартун растерянно посмотрел на сидящих вокруг… До сих пор он просто лечил. А тут спас? И кого? Турка! Нет, курда. Его деды резали наших дедов...
– Говори, говори! Имя хорошее, означает бой, боец! Савасчи! –  вдруг перевёл Хчо и засмеялся. – Пусть Савас назовут.
Но Мартик не слышал его. Он не хотел верить, что золото прадеда так и останется под валуном у дороги, а он, зная об этом, не сможет его выкопать.
Вокруг шелестела ковыль, вся земля и горы вдалеке были тоже нашим золотом…