Горькая полынь Ч3 гл13

Глава тринадцатая
Арауновы чада

– Мы можем поговорить об этом с Раймондо, – чуть оправившись от потрясения, сказала Ассанта. – Такие вопросы в его сфере влияния, и я думаю, он не откажет тебе.
Она проследила взглядом, как Эртемиза, с трудом поднявшись из кресла, подошла к перилам балкона. Вся в черном, понурая. Наверное, подумалось маркизе, долго ей еще суждено носить траур, будто какая-то напасть движется за нею, по пути отбирая все самое дорогое в ее жизни.
– А если запротестует церковь? – не оглядываясь, слабым голосом спросила художница.
– Оставь это ему, дорогая. Однажды им с его высочеством удалось даже благополучно разрешить вопрос с захоронением актера на кладбище, уж очень он нравился герцогам. Фоссомброни, конечно, не актер… хотя… как сказать… И дьявол был когда-то ангелом… Но отдай это на откуп моему супругу. Да, к слову. Знаешь, если у тебя нет на примете кормилицы, я могу предложить тебе кое-кого. Я хорошо ее знаю, она сестра одного из слуг мужа и как раз недавно родила.
Эртемиза кивнула:
– Да. Пожалуй, да. На примете у меня нет никого…
– Обожди минутку.
Ассанта поднялась, вошла в свою комнату и, взяв с туалетного столика маленький колокольчик, серебристо им прозвонила. Не прошло и минуты, как в комнату заглянула смешливая служаночка, сделала в меру умений серьезное лицо и присела в реверансе.
– Позови сюда Жермано.
Вернувшись к подруге и кутаясь в меховую шубку, маркиза присела возле нее на балконную тумбу. Эртемиза бесцельно пощипывала и разминала в пальцах веточки пожухшего от холодов бересклета в мраморном вазоне. В кожу рук ее намертво въелась краска, но Мизе было уже настолько все равно, что она не скрывала ее несмываемые следы под перчатками и лишь изредка грела кисти в меховой муфте.
– Значит, он служил у художника…
Эртемиза кивнула:
– Как выясняется, последние года полтора. У Массимо Грассины и его престарелой матери, доньи Теофилы. Я даже немного знала этого художника. Кто бы мог предположить…
Проведенное в обществе пятнадцатилетней Эртемизы время не кануло напрасно для ее слуги: рассказывая ему о хитростях живописи, когда они тихомолком пробирались в мастерскую в отсутствие отца и отцовских подмастерьев, девушка не нарочно, просто между делом, выучила его растирать в порошок красящие вещества, узнавать нужные пропорции масла для смешивания красок, готовить составы для проклейки и грунтовки холстов и прочим ремесленным премудростям, которые когда-то и ей поведал дядя Аурелио. Нисколько не умея рисовать, Сандро меж тем запомнил все технические приемы, что знала она, и когда Грассина нанял его для ведения хозяйственных дел, однажды, от скуки, прибравшись у него в студии, навел ему прекрасный бордовый колер, чистота и насыщенность которого поразили не особенно одаренного хозяина. С тех пор, если слуга оказывался под рукой, Массимо всегда обращался к его помощи, в чем «немой» охотно шел ему навстречу, тоскуя по беззаботным денькам под крылышком семейки Ломи-Бианчи и таким незамысловатым образом позволяя себе окунуться в милые воспоминания, от которых ныло в груди. Изредка художник ставил красивого статного слугу в качестве натурщика вместе с другими моделями для своих картин и всегда удивлялся его умению выдержать сеанс без малейшего ропота, замерев, словно горгулья, в любой неудобной позе. Но только не понимал Массимо той ревнивой придирчивости, с которой Анджело по обыкновению разглядывал результат, ведь говорить парень не мог, а показывать на пальцах, каково его мнение, – не хотел. Узнав о том, кем был их безгласный ангел-Линуччо на самом деле, вызванные в участок мать и сын Грассина сами едва не потеряли дар речи. Как признался друг Гоффредо, пристав да Виенна, он и сам ни за что не подумал бы на того ладного молодого человека, которого и прежде не раз встречал в кондитерской тетушки Фонзоне – слуга всегда покупал у нее что-нибудь по заказу сладкоежки доньи Теофилы. Видел он Линуччо и накануне Рождества, обратил на него мимолетное внимание, когда взгляд слуги, скользнув по нему самому, как-то странно и немного дольше, чем это приличествует прохожему, задержался на канторе. Какова же была растерянность Никколо, когда ранним утром 25 декабря он увидел этого красавца с окровавленной грудью и легкой улыбкой на устах в тюремном морге, а ему сказали, что перед ним – тот самый Шепчущий палач…
Для Эртемизы это известие было сродни воздушному поцелую, отправленному ей Сандро уже из небытия, ведь прошлой ночью он не успел рассказать о художнике и своей деятельности у него в доме так же, как унес с собой в могилу и сведения, где спрятан старинный кельтский меч – полицейским не удалось отыскать следов орудия ритуальных убийств: на встречу с Тацци он явился с двумя шпагами, желая разрешить эту засевшую больной занозой вражду в поединке, а на встречу с Господом – безоружным.
Если бы дуэль состоялась, у Аугусто не было бы ни малейшего шанса…
– Да, все-таки Хавьер Вальдес был прав, – вздохнула Ассанта. – Он ошибался только в отношении целей твоей служанки, но в общем опыт его не подвел… Жаль, что вы, скорее всего, больше не увидитесь. Или не жаль? Ведь вы с ди Бернарди обвенчаетесь этим летом?
– А что с ним? – без особого интереса спросила Миза, и подавно пропустив мимо ушей вопрос о свадьбе.
– Он оставил дипломатическую службу, родственники, насколько это дошло до нас, отыскали ему в Испании подходящую партию – девочку из богатой семьи. И он остается на родине, – маркиза хохотнула и интимно понизила голос. – Поговаривают, невеста моложе него почти на четверть века, ей то ли четырнадцать, то ли пятнадцать…
– Мадонна, да она младше нашей Фиоренцы!
– При испанском дворе это не редкость, можно даже сказать, что она почти перестарок. Тем более, когда брак настолько выгоден. Если помнишь, меня саму хотели выдать за Раймондо в шестнадцать, впрочем, и ему тогда было всего двадцать, а не под сорок. О, а вот и Жермано.
К ним на балкон вышел невысокий, чуть полноватый молодой человек с глазами томной коровы.
– Синьора! Звали?
– Да, Жермано, я хотела спросить у тебя, как поживает Милена.
– Благодарю вас, насколько я знаю – не жалуется.
– А достаточно ли у нее молока?
Слуга если и удивился, то не выдал эмоций ни единым мускулом лица или взглядом:
– Наверное, синьора. Во всяком случае, худым Карлито не назовешь…
– Как?! – вырвалось у Эртемизы.
Хозяйка и слуга воззрились на нее.
– Карлито, – объяснила Ассанта, – племянника Жермано назвали Карло.
Миза прикрыла глаза и удрученно рассмеялась:
– Видимо, это судьба…

Беседа с Раймондо вышла короткой. Настроенный на рабочий лад, собранный, маркиз в своем кабинете не казался таким «душкой» и дамским угодником, как в салоне жены, но на Эртемизу по-прежнему смотрел с уважением и теплым сочувствием. Она опустила глаза и пробормотала себе под нос:
– Мне неловко докучать вам, Раймондо, но право же, сердце мое подсказывает, что хотя бы так можно исполнить последнее и главное желание Амбретты. Я не была к ней внимательна, как она того заслуживала при жизни, так пусть хоть после смерти она воссоединится с тем, кого все время ждала столь терпеливо и верно. И он… я сужу по его последним словам – Алиссандро хотел бы того же, знай он, что Амбра умрет почти одновременно с ним…
– Эртемиза, – мягко сказал Антинори, – вам не нужно оправдываться за свое волеизъявление, я понимаю вас лучше, чем вы думаете. И не вижу никаких препятствий для этого. Мертвых не приговаривают, у них уже свой прокурор и адвокат… в едином лице…
Миза вскинула на него недоверчивый взгляд, но Раймондо ободряюще кивнул, подтверждая сказанное. Ассанта молчала.
– Лишь одна просьба, – добавил он, провожая их обеих к двери, – не слишком афишировать эти похороны. В глазах общества он должен быть закопан неизвестно где в общей безымянной могиле, как поступают со всеми убитыми или казненными бродягами и преступниками.
– Я поняла вас, – кивнула художница. – Чтобы избежать разорения могилы.
Супруги переглянулись:
– Да нет, – уклончиво ответил маркиз, с трудом сдерживая непонятную улыбку и по очереди целуя им руки. – Не совсем.
Когда женщины вышли, Эртемиза шепотом спросила подругу:
– Что имел в виду Раймондо?
– Я не знаю, – Ассанта сделала невинное лицо.

Претендовать на внука синьора Контадино не собиралась. Она и на похороны поехала лишь после долгих уговоров детей, уж очень расстраивал ее выбор дочери, а теперь она напрямую винила Алиссандро в смерти Амбретты и не хотела даже слышать об их новорожденном сыне, не говоря о том, чтобы его увидеть. «Этот бастард убил мою дочь, вашу сестру! Не смейте и заикаться при мне ни о разбойнике, ни о его ублюдке!» – холодно высказала она Эрнесте и дала подзатыльник дерзкому Оттавио, готовому спорить с нею. Юноша взорвался, отбил от бессилия кулаки о стену и сбежал, но к сборам во Флоренцию возвратился.
В ожидании их приезда из Анкиано и Карло Бианчи – из Пизы, готовясь к похоронам, ди Бернарди и Эртемиза наняли кормилицу для Сандрино: ею и стала подсказанная Ассантой Милена. Когда Миза договорилась с Антинори, всеми остальными вопросами занялся уже Гоффредо. Донья Беатриче не могла без слез смотреть на художницу и ее падчерицу, по очереди укачивавших беспокойного мальчика, покуда в доме не появилась спасительница-Милена, но и наевшись до отвала, маленький Алиссандро плакал, пока его не брали на руки Эртемиза или Фиоренца.
Весть о поимке и гибели знаменитого головореза облетела всю Флоренцию за пару дней. История эта попала даже в печатные издания города, а слухи бродили самые невероятные. В Ареццо его всерьез считали призраком мести, восставшим из могилы, в иных городах Тосканы поговаривали, будто это какой-то вельможа, обвиненный в политических преступлениях и сбежавший из-под стражи, а на родине Алиссандро, в Урбино и его родном Фоссомброне, никто не верил в то, что это был их земляк, сынок не так давно прирезанного в драке Руджеро да Фоссомброни и его жены, забитой тетушки Клары. Там были уверены, что это какой-то оборотень, принимавший в повседневности обличие задиры-Сандро, а в периоды полнолуния – зверя-убийцы.
– Там нотариус, – вполголоса сказал Гоффредо, тихонько входя в спальню к задремавшей с младенцем на руках Эртемизе, – он хотел бы поговорить с тобой, но сначала у меня самого есть к тебе небольшой вопрос…
Она всхлипнула и, зябко поправив шаль, провела ладонью по заспанному лицу. Музыкант заглянул через ее плечо в безмятежное лицо посапывавшего мальчика.
– Дело в твоем трауре, Миза, – сказал он, наклоняясь к ее уху. – Поскольку он закончится только летом, и… Одним словом, я хотел бы, чтобы Алиссандро получил фамилию Бернарди уже сейчас. Если, конечно, ты не против.
Эртемиза качнула бровями:
– Ты в самом деле твердо так решил?
– Конечно, твердо. А ты против?
– Нет, просто я даже не рассчитывала на это. Я думала дать ему фамилию Ломи, когда будут оформлены все нужные бумаги. Если не секрет – почему ты захотел сделать так?
Шеффре засмеялся, давая волю заскучавшим чертикам в глазах, и потер пальцем кончик носа:
– Меня уже принимали за его отца, так стоит ли нарушать устоявшуюся традицию?
– Ну что ж, так тому и быть. Пусть Сандрино станет Бернарди прежде меня, – усмехнулась и Миза. – Присмотришь за ним, пока я поговорю с синьором Кавалли?
Он кивнул и, признавшись, что уже давно забыл, как это делается, немного неуверенно принял у нее маленький сверток.

Еще одним откровением для Эртемизы и Шеффре стало то, что рассказал о молочном брате Карло Бианчи. Когда они проводили умерших в последний путь, а семейство Контадино – назад в Винчи и собрались в доме синьоры Мариано, время удушающих слез сменилось воспоминаниями о былом.
– Как думаешь, Карлито, зачем он все это делал? – не удержалась Миза, придвигаясь поближе к камину: от тяжелого недосыпа ей теперь все время было зябко. – Ты ведь знал его гораздо лучше и дольше, чем я…
Молодой ученый неопределенно повел плечами:
– Дольше – да, но вот лучше ли?.. – задумчиво сказал он, глядя на нее ничуть не померкшими с юношеских лет голубыми глазами. – Мне кажется, он все это время казнил себя за то, что не смог тогда предугадать и остановить подонка…
– Но он-то в чем был виноват? Я сама не хотела его вмешивать и велела Абре не говорить ему ничего, что происходит из-за этих «старцев» в нашем доме. Он ведь бешеный… был.
– Это… видишь ли, сестрица, это сложно объяснить для женщины. Вот синьор Бернарди меня поймет, – он кивнул музыканту, а тот вздохнул. – Джанкарло тоже поймет. Это что-то такое… глубинное, впитанное с молоком матери, мужское. Без этого никак. Распоряжаться своей жизнью и отвечать за тех, кого по собственной воле впустил в нее. Он же, сама помнишь, часто любил говорить: «Meglio vivere un giorno da leone, che cento anni da pecora»1. Вы с Аброй над ним подшучивали, а он ведь это всерьез.
______________________________________
1 «Лучше жить один день львом, чем сто лет овцой» (итал. поговорка).

– Погоди-ка, – в голове Эртемизы промелькнуло одно недавнее воспоминание – из той страшной ночи в сочельник. – Насчет льва… Прошу прощения, я на минуту.
Она поднялась и вышла в свою мастерскую, где быстро отыскала книгу Макиавелли. Увидев ее, Карло удивился:
– Как только этот бред попал к тебе?
– Я и сама не знаю. Случайно, полагаю…
Тут вмешался Гоффредо:
– А в каком возрасте вы ее читали, синьор Бианчи? – с интересом спросил он.
– Не помню! Я не потянул ее дальше пяти первых страниц, – хохотнув, признался Карлито. – Ужасный бред. А вы прочли, Гоффредо?
– Я – да, и тем более теперь мне непонятно, для чего вы делали пометки в тексте.
– Э-э-э… Я? Я не делал там пометок.
Эртемиза раскрыла перед ним одну из почерканных угольным карандашом страниц. Увидев каракули, Карло начал смеяться, удивляя всех пригорюнившихся домочадцев.
– Дай-ка сюда! – полистав книгу, Бианчи еле-еле успокоился: – О господи, нашелся государь! Вот откуда у него взялась вся эта дурь в голове…
– У кого?
– У Алиссандро!
Фиоренца тут же схватила книгу и вцепилась в нее, как коршун в цыпленка, а Эртемиза поняла, что сейчас начнет медленно сходить с ума:
– Карло, он же всегда жаловался на свою неграмотность!
– Да он и был… – Карло безнадежно махнул рукой. – Полуграмотным он был. Выучил я его читать на свою голову еще в детстве, по Библии. Сандро вызубрил ее от корки до корки лучше всякого богослова, а писать он не умел. Только каракулями, как вон там: что слышу, то и карябаю, да еще и шиворот-навыворот. Перед дворней стеснялся, боялся, что если другие слуги узнают – засмеют, будут «ученым» дразнить. Государь! Стянул у меня эту книжку, наверное, и тоже заездил до дыр. Сильно ли поумнеешь от такой литературы? Государь! Ох, прости меня, боже, что над покойником смеюсь! Но повеселил братишка на прощание. Хорошо, что мать уже не узнает обо всех его «государственных делах»… Ох, Сандро, Сандро…
Не сдержался, ткнулся носом в сгиб локтя и мелко затрясся от плача. Шеффре и Джанкарло в смятении отвернулись, а Эртемиза судорожно сглотнула, но слез больше не было.
Когда весь дом уснул, она, в который по счету раз перевернувшись в постели, поняла, что провалиться в спасительный омут грез ей не суждено. Миза оделась потеплее и, прихватив с собой лампаду, спустилась в нетопленую студию. В этом году зима выдалась настолько суровой, что даже могильщики ругались, когда уже вырытую могилу им пришлось расширять для двух гробов, долбя лопатами промерзшую землю.
Постояв перед ненавистным уже холстом, где замерли в бессмысленных позах три фигуры, которые не то боролись, не то собирались заняться каким-то вычурным видом любовных утех, Эртемиза вдруг ясно вспомнила тот момент, когда, впервые приехав с Пьерантонио во Флоренцию, стала разбирать свои вещи, и из какого-то свертка – теперь это так и стояло перед глазами – вывалилась та самая книга. Она тогда разрыдалась и, бросив всё в отчаянии, поручила заниматься этим Абре. А ведь этот сверток уже в самый последний момент сунула ей в руки… ну конечно! Мачеха! Роберта! Эртемиза вскочила:
– Аб… – крикнула было она по старой привычке и тут же захлебнулась, зашептала: – Господи, ты же говорила мне, ты ведь говорила мне тогда, куда девала эту пачку… Абра, помоги, прошу тебя!
– Оставьте вы ее, душенька! Она заслужила свой покой! – грустно посоветовала сидящая на подоконнике рогатая горгулья. – Мачехин сверток Абра положила в сокровенной комнатке старого дома на набережной, под лестницей, где кладовка. Там потом все заставили досками и прочим хламом. Он и поныне там.
– Спасибо тебе, альраун! – вскочила Эртемиза.
«Страхолюд» не скрыл удовольствия, весь так и напыжился, гордый ее искренней благодарностью:
– Да чего уж там! Мы своих не бросаем!
Эртемиза разбудила бедного Джанкарло и выпалила в его удивленные глаза приказ взять сию минуту лошадь, съездить в их старый дом и, заплатив нынешнему хозяину денег за беспокойство, любым способом уговорить его отдать сверток из кладовой. Юный слуга встряхнулся, но спорить не стал (Эртемиза невольно представила себе, как изворчался бы сейчас на его месте Алиссандро) и, взяв из ее рук набитый кошелек, поехал выполнять распоряжение, а вернулся спустя час, когда хозяйку уже трясло от тревоги.
– Мона Миза, можно  я не буду повторять того, что мне велел передать вам тот синьор? – взмолился парень, собирая брови домиком и отдавая ей большой холщовый пакет, покрытый пылью и кое-как отчищенный от паутины.
Прижав к груди свое сокровище, Миза вернулась в мастерскую. Она уже знала, что найдет в этом свертке.
Все ее наброски, которые когда-то выгребла из тайника и спрятала от глаз дознавателей обозленная Роберта, теперь легли перед нею. Совсем еще юные, живые Абра и Сандро – смеются, дурачатся, окруженные альраунами, обнимаются, стоя или сидя перед нею. Алиссандро, наигрывающий им на китарроне, а вот он, совсем еще мальчишка, на ее смешных, полных ошибок набросках из амбара. И ее любимая – слуга с кошкой на коленях, в профиль, увлеченный игрой с когтистой лапой лениво огрызающегося зверя. «Вот ты такая же, как мона Миза! – корил его Сандро, поддразнивая хозяйку. – Хвостом лупишь, а с коленей не слезаешь! Эй, да что я такого сказал, мона Миза?! Ладно, я молчу, молчу!»
Закусив губу добела, Эртемиза прикрепила обтрепавшуюся от времени и переездов бумагу вокруг мольберта, и теперь любимые лица друзей смотрели на нее в перевес гнусным рожам ненавистных альраунов, что повылезали из стен. Молча схватила бутылку с лаком и, плеснув прямо на холст, разогнала вязкую прозрачную жидкость по всему полотну. Алиссандро хитро улыбался, готовый сию секунду подмигнуть. Абра с простодушным кокетством пожимала плечом.
«Чего в ней не хватает по сравнению с той, первой?»
«Может быть… отчаяния?..»
Несколько стремительных, жестикулятивных мазков по уже готовому изображению.
Удивленный взгляд мальчишки-слуги на их самом первом, оплаченном ею тремя кваттрино, наброске, а в темных глазах – вопрос: «Что я здесь делаю?!»
Дальше, дальше – уже по памяти, без натурщиков, без подсказок отца, на волне своей боли, торопливо, как будто дышит в спину вся свора Аннуина из сказки Фиоренцы. Allegro! Allegro! И лишь пока танцуешь – живешь. Лишь пока танцуешь ты возле своего мольберта отчаянную гальярду, предводитель Дикой охоты не выпустит стрелу из арбалета ни в тебя, ни в кого-то из тех, кого ты любишь. Presto! Presto!
Заходясь в агонии, с какой уходил из этого мира Сандро. Сжимаясь в агонии, с которой давала Абра жизнь своему сыну. Пытаясь вырваться из агонии, нахлынувшей с кинжальной болью в боку, вырваться и догнать проклятую фелуку... И ничего больше не видеть, не слышать и не чувствовать, кроме всеохватывающей агонии творения. Ты есть начало, ты же есть и финал всего!
Presto!
Она открыла глаза. Кисть выскользнула из перемазанных краской пальцев. Изо рта шел пар, но Миза не ощущала ничего. Ни-че-го.
Над нею высились три фигуры.
Некрасивая, грузная женщина средних лет в золотистом платье и с ее браслетом на руке. В холодной, продуманной ярости наваливается она сбоку от жертвы, мечом кромсая его шею.
Роберта.
Молодая, темноволосая, в одежде служанки и в косынке, сосредоточенно, а вовсе не так весело, как на Мизиных набросках, где они баловались с Сандро, перехватывает руки умерщвляемого врага. Она-то знает, что если сейчас они дадут слабину, мученическая смерть ждет и ее, и хозяйку.
Амбретта.
Страшный, заросший бородой, с закатившимися глазами, брызжущий кровью из рассеченной шеи. Ненавистный. «Даже пес не пошевелит против тебя языком своим!» – крикнула коварная Юдифь Олоферну, когда заманивала его в ловушку.
Аугусто Тацци.
И как подкошенная, без сил, Эртемиза повалилась под мольберт, прямо на пол.
– Больше тебя не побеспокоят ни они, ни он, – объявляясь в ее тягучем темном сне, освещенный сбоку единственной, но яркой лампадой, пообещал мессер да Караваджо и указал сначала на химер, а после – на ее браслет. – Ни я.
Эртемиза с готовностью сняла со своей руки дар Охотницы и протянула его мертвому художнику.
– Нет, – ответил Меризи, избегая прикосновения, – пусть теперь он остается у тебя. Когда-нибудь ты сама передашь его тому, кого изберешь. Если будет такое желание. А теперь спи, моя хорошая!
Увидев ее поутру лежащей на полу в выстуженной мастерской, Шеффре перенес Мизу в спальню и закутал одеялом, а когда она приоткрыла мутные глаза, поцеловал в блеснувший первой серебристой паутинкой висок:
– Спи, спи!
Она проспала двое суток и проснулась лишь от голода. Узнав о том, что хозяйка встала и позавтракала, в столовую вбежали Джанкарло и Беттино. «Синьора! Мона Миза! Вы должны это увидеть!» – наперебой загомонили парни.
Запряженная повозка быстро доставила их на кладбище, и Эртемиза не узнала могилы своих покойных слуг. Посреди ледяной зимы та стояла, заваленная горой свежих цветов. Джанкарло покосился на хозяйку, Беттино схватился за голову со словами «Святый и правый, теперь их стало еще больше!», Миза медленно прикрыла рот ладонью.
– Это то, что имел в виду твой муж, не советуя афишировать место захоронения? – спросила она Ассанту через несколько дней, когда они на карете маркизов Антинори свернули к погосту и еще издалека разглядели захоронение, затерянное в пламенном море осыпающихся на морозе лепестков.
– Ну а чего ты ожидала в отношении того, кто столько лет держал за яйца всех тосканских извращенцев? – в своей беззастенчивой манере откликнулась монастырская подруга юности.

Окончание следует...


Рецензии
Привет, Ормона!

Роман удался на славу. Таким трудом можно гордиться! Жаль, что обитатели Прозы ру влюблены в маленькие миниатюры, которые владеют рейтингом. Но кто забредет на твою страницу, не пожалеет об этом.

Реальной Артемизии очень понравился бы такой счастливый финал. Жаль, что Шеффре выдуманный персонаж, из него получился муж мечты, который с готовностью принял в семью сына служанки и убийцы, влюбленного в его жену. Он заботливый, чуткий. Что еще надо? В его объятиях забудутся несчастья юности.

Алиссандро получил на могилу цветы от благодарных жертв тосканских говнюков. Ему удалось прожить свою короткую жизнь львом, а не овцой.

Страхолюды тоже могут быть полезны. Помогли таки отыскать Эртемизы спрятанные Робертой наброски, за которые ей защемили бы на суде не только пальцы. И Джентилески снова пережила мгновения юности.

Ну а кельтский меч должна обрести Дженнаро. То есть Фиоренца. У нее какая-то удивительная связь с кельтскими сказителями.

Рассмотрела твои рисунки на Арте. Шеффре - кельт с итальянским именем. Алиссандро душка! Кучерявый красавчик! А Эртемиза саму себя такой стройной никогда не изображала на автопортретах. Видимо, запал в душу совет отца всегда добавлять полноты своим персонажам.

Нина Алешагина   14.01.2022 19:51     Заявить о нарушении
Привет, Нина! Спасибо большое за добрые слова моей писанине.

>Жаль, что обитатели Прозы ру влюблены в маленькие миниатюры, которые владеют рейтингом.

Ну вот поэтому я сюда почти и не захожу и надолго забиваю на Прозу.ру. Последнее время вот только из-за тебя стала иногда заглядывать, а так обычно тут как на Ивановском кладбище.)))) Я не люблю миники. Ни писать, ни читать. Мне в произведении важно привязаться к персонажам и начать им сопереживать. В мини этого просто не успеваешь сделать. Ну а к чему мне вся эта КРТКСТЬ ССТР ТЛНТ, когда ни уму, ни сердцу, да и вообще малые формы еще уметь надо писать, чего не скажешь о подавляющем большинстве местных обитателей. Так что Проза.ру, увы, не мой размерчик...

Бродяга Нат   21.01.2022 19:12   Заявить о нарушении
Привет, Ормона!

На Прозе больше любителей, а ты уже профессиональный литератор. Так что я понимаю твою скуку. "Горькая полынь" встречается на других ресурсах, в электронных библиотеках. Есть и другие романы. Это уже не самиздат, верно? Я еще не утолила свое любопытство. Надо быть узнать, кто та эффектная дама, в честь которой ты взяла псевдоним на Арте. И ее муж, похожий на Авилова. А Бродяга Нат - это волк...

Нина Алешагина   21.01.2022 20:16   Заявить о нарушении
Ормона? Это одна из главных персонажей из цикла про Оритан. Там замутка, связанная со всеми этими бытующими криптоисториями о древних цивилизациях (собственно, Оритан как раз и есть такая цивилизация, погибшая много тысяч лет назад, осколки которой возродились в нынешней - ну, якобы, якобы). Смысл существования людей Оритана сводился к тому, что они, помня события жизней в прошлых своих воплощениях, достигали высшей стадии развития духа (у них это называлось "куарт", то есть душа + личность, не путать с "куар", т.к. когда я писала эту историю, еще и интернета-то толком не было, не то что штрих-кодов и куаров). Но в результате глобального катаклизма многие жители Оритана погибли до отведенного им срока. В результате потрясения личности некоторых были расколоты. Кое у кого они воплотились затем в разных людях, символизируя аспекты личности предшественника. Так, например, волк Нат (Натаути, Бродяга Нат) обозначал душу Ала, а Сетен (Тессетен) - его сердечный аспект. А вот попутчица Ала "раскололась" надвое. Танрэй (Танэ-Ра) стала аспектом Жизни Ала ("виэталиа" на языке ори), а Ормона (Ориамоэна) — аспектом Смерти ("моэрториито"). Короче, Ормона — это смертушко))))

Бродяга Нат   22.01.2022 12:14   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.