Изнанка сна. Разоблачение машины

Изнанка сна. Разоблачение машины
(В качестве антитезы к предыдущей главе)

1.
И тем не менее…
Если на одном полюсе человеческого восприятия восхищенное упоение разумом, то на другом мы найдем нечто совершенно другое, прямо противоположное… Разброс в высказываниях одних и тех же людей, гениев и светочей человечества, нередко выявляет взаимоисключающие утверждения… В пределах одной и той же личности это перепад эмоций от ликования (в какое-то время) до жалоб (в другое), случается, бесконечных, на разум, вплоть до стенаний и проклятий в адрес этой священной особы в виду её очевидной беспомощности…
Как ни ужасен и как ни велик человеческий гений, мы пом-ним о том бессилии изнеможения, о той исступленности разума, вплоть до помрачения рассудка, в которые то и дело впадали лучшие умы человечества перед неразрешимостью тех или иных поднятых ими проблем, сетуя на ничтожность и ограниченность этого самого разума.
Уже возведя памятник нашему идолу на все времена, Эммануил Кант тем не менее продолжал работать над возведённым им монументом в надежде выявить некие универсальные и всеобъемлющие категории, касающиеся разума, соединить метафизику с физикой, и мало помалу приходил в ужас от невыполнимости поставленных перед собой задач… Увы, и ему не дано было собрать и связать воедино между собою всех понятий и смыслов… Они разбредались, они разрастались и раздавливали самое автора… Собственно Кант столкнулся с понятием неисследимости разума… Понятием, вполне сформулированным ещё за две и даже три тысячи лет до него, – в Библии, но прилагаемым к Божественному разуму…
Что до нас, до нашего человеческого разума то, наверное, стоит говорить о превышающей наше разумение сложности его, вытекающей из того, что он есть часть именно высшего разума… Здесь, может быть, именно тот случай, когда по части не составить понятия о целом…
Либо, если мы сами по себе, то, конечно, в конце концов следует признать, что человек просто ещё не созрел для подобного рода исследований, нами ещё не созданы соответствующие технологии.
Но, скорее всего, исследование разума в границах и пределах самого разума, когда разум является в одно время и субъектом и объектом изучении, вещь вообще невозможная. В границах одной системы, по Курту Геделю, и математически невозможно установление истины. Она будет неполной или просто противоречивой.
Неразрешимые, как бы то ни было, антиномии… Антиномии, которые, как к ним ни подходи, могут быть объяснены, скорее всего, только с позиций признания высшего разума, коего мы есть изобретение или создание, – хотим мы соглашаться с таким положением или нет… Тогда далеко не от нас, но от наших взаимоотношений с этим разумом зависит собственное наше возрастание… И это возрастание, как я уже обозначил выше, прежде всего зависит от нравственной нашей составляющей, но не от технологий… Технологии (и само возрастание разума) могут явиться только как следствие выполнения условий нравственного нашего договора и согласия с высшим разумом…

2.
К концу жизни, как известно, Кант, этот главный исследователь человеческого разума, впал в слабоумие… Бог его знает отчего… Но, может, не случайно… Но в качестве некоего назидания и поставления на место, то есть действительное в сравнении с подразумеваемой нами высочайшей структурой разума в нескончаемой его иерархии… При всем том, что это был самый аккуратный, самый педантичный, самый пунктуальный и, может быть, самый гениальный немец, играющий в абстракции…
Эйнштейн, признанный, наверное, первым светилом в области научного знания, сохранял ясность ума до конца жизни, в отличие от Канта, но точно так же, как Кант, создав ещё в молодом возрасте специальную, а затем и общую теорию относи-тельности, которыми было потрясено сознание человечества, далее десятки лет тщетно бился над созданием теории единого поля с учётом отрывшейся квантовой реальности, не умея однако проскочить некую грань, незримую черту, за которой бы открылись новые горизонты… Двери оказались заперты… Как следствие собственной несостоятельности явилась мысль, утверждаемая Эйнштейном в письмах и статьях, о приоритете интуиции (которая, верно, оставила его), о верховенстве интуиции над опытным и рациональным знанием… Но это ведь, опять же, почти признание того, что есть нечто за гранью и следовательно выше человеческого и собственно разума…
Впрочем, подобного рода примерам несть числа…

3.
Собственно проявления гения в соотношении с общей массой человечества достаточны редки… Они даются лишь в той мере, в какой это позволяет в общем двигаться человеку по пути прогресса, хозяйственной и экономической самостоятельности. Но не в той, чтобы каждый человек мог собственную жизнь превратить или превращал в подобие интеллектуального рая (что до экономической независимости, без которой, конечно, гению трудно проявиться, то, тем не менее, она не обеспечивает талантливостью, она лишь способствует ей)… Иначе говоря, божественные проявления – исключение, нежели правило.
Но исключения эти тем не менее выступают как одно из правил. Гении являются во все времена.
По ним, по творчеству гениев, мы можем судить о некоторой общей интеллектуальной составляющей людей той или иной эпохи, выдвинувшей своего гения или плеяды их. Увы, простые люди не оставляют по себе индивидуальных памятников.
Мифотворчества мы сейчас не касаемся, поскольку оно, во-первых, плод коллективных усилий, во-вторых, усилий, при-надлежащих, в принципе, может, бесконечному по своей протяжённости времени, – мы покамест не знаем и не в состоянии уяснить для себя всей его протяжённости и глубины во времени, и в третьих, потому что мифотворчество, принадлежа доисторическому, замкнутому на самом себе циклу, вообще не нуждалось в проявлении интеллекта, как такового, но только лишь в приобщении себя к вечному и священному («Миф о вечном возвращении». Мирча Илиаде)…

4.
Возможность практического сравнения в разнице или в общности параметров человеческого интеллекта в исторической его перспективе и протяжённости является и предоставляется нам только с появлением письменности и только через проявления этого интеллекта в письменных и прежде всего философических творениях, в источниках, подчеркнём, дошедших до нас.
Мы не берём другие виды человеческой деятельности или творчества, которые, при всем при том, такие, как, скажем, овладение огнём, изобретение колеса или пороха, могли быть чистой случайностью, которые послужили развитию и продвижению человека, но сами не являлись плодом сознательных усилий человека.
При обращении к архитектурным артефактам или шедеврам искусства, боюсь, что мы отдадим дань эмоциям от их лицезрении, нежели анализу породившего их разума. И так далее…
Математические уравнения или физические формулы, вы-веденные человеком, которые могли бы нам сказать об уровне интеллекта их создателей, тем не менее, выказывают в большей степени самое себя, нежели что-то другое…
Философические произведения (таковы их свойства) представляют мышление и интеллект непосредственно в процессе его работы и самовыражения, в картине некоего самоизображения, в чистом, так сказать виде, и лучше всего подходят для тех целей, которые мы преследуем в настоящей главе нашего сочинения, а именно, в смысле оценки интеллектуальной составляющей нашего разума на заре его проявления и в последующем времени…

5.
И тут мы сталкиваемся со странными парадоксами.
Здесь я опираюсь на теорию Карла Ясперса об осевом времени (1.Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., «Республика», 1994).
Похоже, что библейские пророки, что самые первые из философов и мыслителей на земле, такие как Иезекииль, Платон, Лао-Цзы или Заратустра с их невероятно высоким уровнем интеллекта, явились на землю как Афина-Паллада из головы Зевса. Иначе говоря, ниоткуда и из ничего…
Нам известно, что они явились как бы вдруг, почти в одно время и сразу, как минимум в трёх пределах земли, объективно не связанных между собой. Ясперс определяет это время 8–2 веками до н.э., то есть отрезком времени биологически и исторически весьма кратким.
Творения их, слишком выдающиеся, на фоне ещё почти архаичной народной культуры, на фоне ещё относительно недавно сформировавшейся письменности, но уж, как минимум, бывшей уделом людей избранных, относительно узкого круга лиц, кажутся мало обусловленными этой самой культурой и самой письменностью.
Сам Ясперс называет явление пророков величайшей загадкой и тайной…
Заметим, если считать эти личности за критерий общего развития человека, то общее это развитие в наших глазах должно быть много выше, нежели как мы себе представляем.
В любом случае напрашивается следующий вывод. С позиций эволюции, для признания её объективности нам следует как минимум отодвинуть границы нашей истории (вместе со временем возникновения письменности) далеко назад и вглубь веков. Тогда более менее станет понятным и объяснимым явление платонов на нашей земле. А так не все сходится.
Либо объективно признать существование и крушение неких працивилизаций, наподобие Атлантиды, бывших вообще до нашей истории, то есть истории, связанной с нашей цивилизацией. Тогда мы лишь уцелевшие звенья в единой цепи уже давно сформировавшегося интеллекта. И нам лишь потребовалось время, чтобы реализовать этот интеллект, восстановить культуру в её уже существовавших некогда границах и формах… Так Европа, скажем, с одной стороны, обрушила античный мир, с другой, постепенно вобрала в себя и трансформировала её культуру…
В самом деле. На наличие працивилизаций указывает немало феноменов и фактов, обнаруженных и выявленных в последнее время как в материальных творениях древности, так и в творениях ментального плана, мифоэпического характера.
Точно так же, как интеллект отдельных гениев никак не укладывается в рамки эпох, соответствующих времени их творения, так точно технологии, использовавшиеся, скажем, при воз-ведении египетских пирамид никак не согласовываются с общеегипетской культурой того времени. Они слишком для неё совершенны и продвинуты в техническом и инженерном отношении. Так мифы догонов с их подетальным знанием строения звёздной системы (того же Сириуса) не сообразуются с родоплеменной общностью. Так грандиозные картины небесных битв в древнеиндийских эпосах «Махабхарате», «Рамаяне» и даже гимнической «Ригведе» с летающими аппаратами, не могут быть продуктом воображения своего времени. Индийские машины виманы это не просто поэтические метафоры, это не те античные солнечные колесницы, возникающие из простой аналогии повозки с лошадиной упряжкой, – за ними отчётливо проступают физические законы и реалии цивилизации, техно-логически несравнимой с нашей…
Либо, наконец, возвращаемся к нашей мысли, нам следует признать, что за интеллектуальными проявлениями нашего разума, стоит некий высший разум (в данном случае, не имеет значения, инопланетного, абсолютного или антропоморфного характера). Сами из себя явления столь высокого порядка не-объяснимы, то есть имманентное и спонтанное их происхождение абсурдно, во всяком случае представляется, что оно более и много невероятней, нежели отвергаемая наукой вероятность его обусловленности высшим разумом.

6.
Будучи актом самоуглублённого исследования личного на-чала в человеке в его соотношении с миром и космосом, которым определялись и выстраивались ментальные координаты человека в целой Вселенной и пути выхода из себя и за себя, к высшему и трансцендентному, осевое время как бы вдруг и сразу в готовом виде явило собой образцы спекулятивного мышления в первозданном (или первородном) блеске и в одно время в классической, ставшей таковою, форме.
Сам Ясперс относит осевое время прежде всего к феноменам духовных проявлений. Другое дело, что он не может найти адекватного объяснения им с позиций рациональной науки. Будем и мы исходить из этих положений.
Не станем здесь касаться отдельно того, что означает духовность. Заблудимся. Внутри каждого отдельного сознания есть априорное ощущение и понимание того, что есть такое духовное. Конечно, это далеко не установленное по своему смыслу и тем не менее более менее понятное и общепринятое определение невещественных, психических и ментальных процессов, протекающих в нашем сознании, не определяемых и не измеряемых приборами, подразумевающих устремлённость к прекрасному и высокому, в конечном счёте, к высшему и абсолютному.
Спекулятивное мышление есть метод познания и постижения отвлечённых сущностей. С помощью понятия, суждения, умозаключения. Это рациональные мыслительные блоки, силлогизмы, в которых следствие определяется причиной, целое частью его или наоборот, и так далее… Дух или течение духа только лишь представимо или, скорее, непредставимо в нашем сознании. Мыслительные процессы переводимы на общедоступный символический знаковый язык (упорядочивание, сцепление). Они запечатлеваемы в письме, на бумаге и в буквах, в нотных значках, в математических формулах. Они наглядны. Они представляют собой конструкции. Те вступают в соединения. Таким образом образуется движение. Соответственно, если есть движение, мы можем говорить о плотности, об энергии мыслительных процессов, и тому подобное… Иначе говоря, мы наблюдаем и способны установить в них наличие как логических, так даже и вполне физических законов и механизмов, обладающих прежде всего причинно-следственной связью, как в той же ньютоновской механике с её фундаментальным вторым законом…
Через мыслительные конструкции просвечивает и проступает конструкция самое мышления и – больше того – аппарата его. Мышление в чем-то уподобляется материальному процессу и материальному аппарату, запрятанному внутри нас. Двигаясь дальше по этой цепочке и расширяя её, мы можем вполне со-поставить этот виртуальный аппарат собственно с материальным механизмом, однажды созданным и оставленным так в своей первоначальной созданности и неизменности, то есть как механизм, который сам по себе не подлежит самоусовершенствованию. А если и подлежит, то только согласно заданному в нём алгоритму, то есть тому же механистическому принципу, в рамках, скажем, информационных технологий.
В пользу этого говорит ещё один, хотя, разумеется, и относительный, аргумент. Но в мире разума все относительно…
Сравнение творений древних мыслителей с творениями по-следующих веков и вплоть до наших дней, таят в себе весьма прозрачный намек на то, что мы не стали умнее. Собственно интеллект, выказываемый в древних творениях, – (и это, кстати говоря, общепринятое положение, не оспариваемое наукой), – никак и ни в чём не уступает интеллекту гениев нашего времени. Мы превосходим их в знаниях. Это понятно. Но не в разрезе интеллекта и мышления. Тем более не существует различий в принципах и механизмах самого мышления. Мы остаемся во всех смыслах на одном уровне. В самом деле, такое ощущение, что как если бы нам дан был однажды аппарат мышления, то так и остался на уровне этой данности. Это о многом может сказать…

7.
Разумеется, в промежутке двух–трёх тысяч лет у интеллекта не было времени, чтобы самоусовершенствоваться в рамках эволюции, – две-три тысячи лет по эволюционным меркам ничтожно мало. И тем не менее. Времени не было и на создание спекулятивного мышления, как мы указали выше… То есть время здесь ни при чем. Здесь и именно в этом случае, похоже, не эволюция правила бал.
Раз так, интеллект как бы вечен в своей неизменности. Как взялся словно бы из ниоткуда, как пребывал неизвестно где, так и пребудет в своей неизменности сколь угодно долго.
Мы знаем, апгрейд нашего разума с помощью ИИ, разного рода чипов и интерфейсов, не предусматривает, как бы то ни было, пусть и покамест, качественных метаморфоз в разуме, но имеет в виду лишь количественные характеристики, объёмы памяти и информации, быстродействие логических и счётных операций и т.д. Мы прибавим в памяти, в скорости операций, в остроте зрения, в слухе, и т.д. , но не в идеях.
Но тогда неизменность нашего интеллекта, статичный, так сказать, характер его параметров, отсутствие какого-нибудь возрастания, указывают на него как на нечто, не слишком завязанное на биологических системах, на эволюции… Этот интеллект, может быть, – и в силу своей неизменности, и для неизменности, – не имеет под собой ничего живого… Это мёртвое устроение. То есть в самом себе не имеющее сознания. Сознание над ним или вне его. Следовательно, это самозамкнутая система. Которая может быть подключена, а может и нет – к сознанию. Когда мы едем в автобусе, она пересчитывает столбы без нашего участия. Она может быть вообще отключена от сознания. Но будет продолжать выполнять свою работу. Разум отключится. Она – останется. И будет всегда считать. Считать годами, в столетиях и в самой вечности. Считать и производить работу. Переводить математические, физические, химические, а ныне и биологические силлогизмы (или формулы) с помощью чертежей и инструментов в изделия, такие же мёртвые, как и она сама. И загромождать этими мёртвыми овеществлёнными силлогизмами, наподобие египетских пирамид или небоскрёбов Нью-Йорка, землю. Покамест земля не провалится… Мёртвое – не значит недвижное. Механизмы мертвы, но они подвижны. Вечное – не значит, не подлежащее разрушению… И вода камень точит… Это значит, что это самовоспроизводящиеся системы. Это значит, что самосознание наше имеет дело с чистой воды автоматом. Как это возможно с технической или биотехнологической стороны, это покамест вопрос не нашего разумения… Впрочем…
Скажем, что это может быть чем-то вроде самопрорастающего в организме чипа со встроенным в него алгоритмом… Собственно, мы уже знаем, это – модель ДНК, это явление генома, с наследственным и самовоспроизводящимся механизмом, заключающим в себе чудовищной сложности программу развития всего живого, всех живых организмов на земле, в том числе и человека … И, пожалуй, что теперь мы уже можем сказать – программа эта включает себя и интеллект человека, не весь разум с его сознанием и одухотворением, но именно рассудочную, точнее, логическую его функцию и часть, которая, как нам представляется и как мы уже отчасти показали, есть собственно алгоритм и уже по этому одному автомат, – не суть важно, что это биологический автомат. С открытием ДНК и генома ясно уже, что и биологические системы есть системы информационные и к ним, также как и к информационным технологиям, приложимы не только биохимические, но и собственно математические механизмы их выражения, исследования, описания и анализа, ибо они лежат в самом основании, в самой структуре этих систем…
Но оставим исследование и изучение явления механизма генома собственно генетикам, биохимикам, физикам и математикам на том уровне и теми методами, которые свойственны им. Сами же вернёмся к осмыслению явления интеллекта в психологическом плане или ключе, который для нас собственно только и возможен… В плане осмысления мышления как оно происходит в нашем сознании и в тех и таких моментах, которые и как мы их способны обозначить и ухватить…

8.
На автоматический характер нашего интеллекта указывают многие вещи… Я остановлюсь лишь на одной, так сказать, странности…
Вообще эта тема (машинности и автоматизма, свойственных в целом человеческому организму) имеет также свою и значительную разработку и освещение в истории человеческой мысли. Но не стоит в неё погружаться, – можно не выбраться… Достаточно и того, чтобы её обозначить.
Может быть и вся моя данная работа явилась следствием преткновения на этом самом автоматизме нашего интеллекта и самого мышления.

Юнг убеждён, что образы бессознательного, являющиеся во сне, как бы предваряют творческую, в том числе и научную, деятельность человека и даже его открытия. Открытия и прямо могут явиться во сне, правда, в образе символов. Стоит лишь эти символы расшифровать… В качестве примера он приводит «графические» сны Анри Пуанкаре и немецкого химика Кекуле, ставшими для них прообразами их научных озарений. Показательна змея, приснившаяся Кекуле, с собственным хвостом во рту, подсказавшая ему зацикленную на самой себе структуру бензола.
Мария Луиза фон Франц, ученица и единомышленница Юнга, идет дальше. Она говорит о так называемой упорядоченности сновидческих образований, которые могут соответствовать осознанным мыслительным процессам, происходящим наяву.
Вот эта упорядоченность, скорее всего, и есть то, что я от-ношу к интеллектуальному автоматизму.
9.
Я годами контролировал свои сны и именно в их соотно-шении со своим творчеством, причём задолго до знакомства с теорией Юнга. И установил простую до банальности зависимость, которая вполне формулируется в народных пословицах и поговорках типа – утро вечера мудрёнее.
Сны в моем опыте, скажем так, концептуально разделяются всего лишь на две группы.
Волшебные или фантастические, как угодно, лично для себя я их называю метафизическими, в которых возможны любые пространственно-временные связи, перемещения и – превращения организмов и вещества. Они присущи всем типам людей, не-зависимо от их возраста и принадлежности той или иной эпохе и не связаны с индивидуальным и личным опытом. Они обозначают некое внеличное начало, связанное, скорее, с законами вещества, с принципами, работающими в пространственно-временном континууме, либо с трансцендентными и высшими силами и состояниями, если таковые есть вне нас и которых мы есть неотъемлемая, но ещё не вполне реализовавшая себя часть. Тематика и содержание этих снов безграничны и непредсказуемы.
Свойства их есть также принадлежность и второй группы снов, но эти сны завязаны на личном и, в том числе, и коллективном (архетипическом) опыте и социальных наличных связях.
Они могут быть ассоциированы с физиологическими от-правлениями организма, здоровьем или нездоровьем, собственно с личной жизнью каждого и доминантами этой личной жизни как они проявляются в быту, в семье, в любви, в общественных связях, как они есть в текущем или обозримом сознанием времени. Это сны более менее реалистические. Это сны Артемидора, но только в приметах и реалиях нашего, вообще – исторического времени.
Уже из этой второй группы снов я выделяю третью отдельную категорию. Я бы определил эти сны, как вытекающие из творческих состояний человека. Под творческими же состояниями я понимаю вообще проявления самозабвенной и напря-жённой вдохновенной работы сознания. Так что это не только лишь то, что есть вдохновение писателей или художников. Это и сосредоточенные погружения учёного в предмет своего исследования. Это и молитвенные аскетические бдения святых старцев, совершаемых в безмолвии. Это и мистические созерцания, наития и озарения гениев, безумцев и одержимцев всех времён и народов, состояния, поражающие человека в самых разных сферах его отдельно взятой, его сугубо и высоко профессиональной деятельности.
Это такие сны, о которых можно сказать, что они обусловлены прежде всего духовной работой сознания, в отличие от подавляющего своего большинства. И в зависимости от специфики этой работы в такой же степени единичны и неповторимы. Только композитора может преследовать в снах музыка с видением летающей аппликатуры фортепианных сочинений. Только физику, как доктору Паули, могут сниться ряды теорем. Только набожным людям являются в снах ангелы, которые разговаривают с ними…
Эти сны есть интерпретация, продолжение (а не наоборот) и выражение творческих состояний в иных измерениях континуума и феноменального бытия. Как они могли бы быть… Но как, увы, не бывают…

10.
Я уже приводил пример подобного рода сна из собственной коллекции. Эти сны исчезают с переходом в бодрствующее со-стояние. Не оттого, что они не могут быть атрибутом сознания. Не потому, что они иррациональны, но потому что они ирреальны. Они принадлежат иному времени и пространству, нежели наше сознание. И соответственно не могут протекать в нашем сознании. Если мы их и запоминаем, то запоминаем лишь в событийных, знаковых, в обозначающих их моментах, но не в отношении рационального их содержания, которое превосходит возможности и границы нашего разума, не вмещаясь в него. Лучшее, что нам остаётся – это обрывки…
Нам остаётся одно – сияние крыл от посетившего нас светоносного ангела… Обозначения (или фикции), но не смысл теорем… Волшебные тексты, которые за порогом сознания… Очарование музыки, но не мелодия её во всех её проявлениях, извивах и оттенках в виде готовых уже партитур… Пушкин только видел во сне стихи… Моцарт только внимал звукам целых симфоний, но не умел воспроизвести их… Как и Тартини не сумел воспроизвести, однажды услышанной им в сновидении мелодии, которая, как он полагал, была лучшей в его жизни, но он не смог записать её…

11.
И в то же время… Вот в чём и где противоречие:
Все примеры, в том числе и юнговские, имеющие место быть в легендах или в мемуарной литературе, об открытиях, якобы совершённых во сне, – это, мягко говоря, натяжка, может быть, даже чистой воды профанация. Открытия по наводке или подсказке из сна – да, конечно, это может быть, – но это не более чем плод случайных и зафиксированных сознанием ассоциаций между образами, явленными во сне, и чем-то подобным, подготавливаемым сознанием в реальности, эти ассоциации сплошь и рядом возникают и так, помимо сна, они из одного разряда… Они всегда могут подтолкнуть нас к чему-то, к той или иной идее… Но это не значит, что идея вырастает из образа сна… Она уже существует… Образ по ассоциации лишь подталкивает сознание к её проявлению… И в данном случае на месте образа может быть все, что угодно… Любой предмет или явление в континууме целой Вселенной… Сам образ ничего не решает…
Не будем специально здесь останавливаться на том, существует ли идея в трансцендентном или в бессознательном. Или, по Юнгу, и там, и здесь сразу, в качестве смысла и совпадающего с ним образа... Или по Платону, в порядке вечного самосуществующего и идеального смысла за пределами неба и земли. Или в теологическом плане – в качестве целеполагания… Это спор о курице и яйце. Спор не разрешён. Идея ли порождается мыслью и рациональным мышлением. Или наоборот: из идеи разворачивается мысль. И через нее становится собственно и вообще рациональное мышление, которое и приводит к пресуществлению идеи в открытии, то есть в возвращении идеи собственно к самое себе, но в наглядном проявленном виде. Это как жизнь и как смерть, как горчичное зерно, которое не даст всходов, если не умрёт.
Практика показывает одно. Что касается и именно творческих снов, то они прежде всего определяются работой дневного сознания. Сознание же характеризуется теми задачами, которые решает в данный момент человек. Теми целями, которые он преследует. Цели задают творческому сознанию необычайную интенсивность психической энергии и ускорение интеллектуального мышления, этим и отличается творческое сознание от любого другого. Жизнь нередко превращается в полуявь, в полусон. Случается – в навязчивые и бредовые состояния. Как следствие – череда и даже целые сонмы снов. Но сновидения в данном случае лишь обескураживают. Они лишь дразнят и манят. Как несбыточные и не сбывающиеся видения. Как некие абсолютные смыслы, которые вот-вот раскроются и которые и в самом деле будто бы раскрываются в снах, и ими будто бы разрешаются все наши сомнения и мучения… Но с появлением утра эти смыслы исчезают и оставляют нас. Они сжимаются, как шагреневая кожа Бальзака, до точки, а та исходит в пустоту. Смыслы оказываются фикциями. Тексты, целые сочинения, имеющие, да клянусь же, совершенно рациональные и логические смыслы, за которыми стоят чудные знания, свертываются, схлопываются или сбиваются и откатываются куда-то в тьму…

12.
А между тем и в то же время…
Постепенно я совершенно убедился в подоплёке моих рефлексий, как только перешёл с ночного режима работы на утренний…
Со смены режима и начались мои недоразумения…
Если ночью я писал кровью, мученически, на эмоциях и нервах, в судорогах, взвинчивая себя, то есть, за счёт значительных трат энергии, и тем не менее, нередко впустую, без всякого выхода, то тут, со сменой режима, случилась странная метаморфоза…
Ну, первое, что нужно сказать, так это то, что по утрам, я просто не мог, не бывал и не в состоянии был быть заведённым, взвинченным и дёрганным… Голова вообще была ясной. И сам я оставался спокойным… Господи! Да возможно ли при таких состояниях и вообще что-то сочинять?!.

Я сочинял… И да, текст, конечно, не отличался той экспрессией и эмоциональностью, которые случались в нём при ночной работе, но отличался строгостью и ясностью в изложении, которою компенсировалась эмоциональность…
Конечно, с вечера что-то там обдумывалось, и даже прежде, в течение дня, и даже перед сном… То есть да, я делал на ночь для себя определённые установки… Я это отмечал… Но не настолько же они могли срабатывать… То есть… Вот это – во-вторых…
Я садился с утра за стол…
И… Боже правый…
Текст как бы сам собою, ну как бы из ниоткуда всплывал…
Я бывал озадачен…
Это повторялось…
'Правда. Единственные и необходимые мне слова без вся-кого понуждения с моей стороны с утра возникали в моем сознании… Возникали и составлялись в согласованные и гармоничные фразы. Те в периоды. Периоды в главы… Перо бежало легко и вольно. Я работал почти без усилий.
Признаться, в конце концов, я был просто убит этой непонятной и странной в моих глазах переменой…

13.
Здесь важен именно психологический момент моего восприятия… Без этого могут быть непонятны и те печальные вы-воды, к которым я в итоге пришёл… Ибо, казалось, я должен был бы радоваться…
Я, конечно, почти сразу и тотчас установил эту связь между сном и работой. Между вечерней установкой на утреннюю работу, сном и почти гарантированным мне успехом моей работы…
И начал пользоваться… Я делал сознательные и намеренные установки…
Сны могли мне сниться или не сниться, но работа, тайная и незримая, там, внутри меня, шла…
Я садился за стол… И, нет, я не писал… Я все острее ощущал то положение, по которому я просто записывал… Да, это требовало определённых усилий, некоторого напряжения… Но это и близко не шло ни в какое сравнение с той мученической и вдохновенной работой, которой я занимался прежде… Я просто излагал то, что уже было как-то и каким-то образом и – будто не мною – подготовлено… По существу я оказывался простым переписчиком…

14.
Работа стала для меня какой-то рутинной… Мне стало как-то даже скучно… Я стал уставать от некоего её заведённого и заводного характера…
Пока в один день, наконец, я не понял и как то внутренне не убедился, что есть в ней нечто и даже совершенно механическое… Пока наконец я совершенно не понял, что это не я работаю… Что за меня кто-то во время сна или что-то изнутри меня само по себе трудится, перебирает слова, извлекает их на свет Божий, согласовывает между собой и сцепляет… Помимо меня. Без моего участия. И это происходит в то время, когда я сплю… Мой мозг (или что-то в мозгу, или даже кто-то) во сне помимо меня проделывает за меня всю работу. То есть она проделывалась автоматически и, следовательно, – автоматом…

15.
Казалось бы, ну так и что же с того…
А ничего… Я стал, чисто психологически, и тем не менее как бы ощущать в себе присутствие этого чего-то чуждого во мне, не моего… Это оказалось довольно неприятное чувство, но я не умел от него избавиться. Будто во мне и в самом деле кто-то там механический, неживой и мёртвый, ползал и шарился, мерзкий и отвратительный … Я назвал его для себя этаким интеллектуальным шибздиком… Позже я понял, что это – монстр. Позже я понял, что имею дело с механическим дьяволом. И дьявол этот – мой интеллект. Какой-нибудь взращённый в человеке и воспроизводящий сам себя в каждом новом поколении биоэлектронный чип. Он то и делает всю ту работу, которую я полагаю за свою… Делает её тихо и тайно, выдавая за мою работу…

16.
О, вот он, открывшийся мне в самом себе тихий ужас моего положения! Сам по себе я ничего не стою…
Я – ноль. Я просто такое ничтожество.
Все эти вечерние мои вдохновения, мой дар, все эти мои откровения – все это не более чем обман!.. Имитация творческой деятельности. Обман моего сознания, введённого в заблуждение моим бессознательным.
То есть все это нарочно и специально так вот устроено… Тонко и хитро…
Так, чтобы, будучи прикованным к галерам, я полагал себя за господина. Так, чтобы будучи червем, я полагал о себе, будто бы я всесилен. Так, чтобы, стоя за конвейером, я числил себя за вселенского инженера и демиурга… И получал удовольствие от работы отвёрточника или раба на галерах.
Дабы я делал её с вдохновением! И тем ублажал свою гордость…
О вот он предел интеллектуального изуверства и иезуитства, когда все подстроено так, чтобы тварь чувствовала себя Богом!
Господи, слышишь ли ты меня! Понять ли Тебе всю меру моей уязвлённости! Это был жестокий удар по самолюбию. Это был слом мировоззрения…
И это был бунт, или, нет, скорее, состояние, близкое к суициду машины!..

17.
Волшебные сны теперь представлялись мне не более чем намеренным искусительством, уловкой из того же разряда, долженствующей отвлечь моё сознание от автоматической и скрытной его работы. Сновидения представлялись теперь мне намеренным искажением порядка. В основе причудливого волшебства все та же задача – завуалировать истинное моё предназначение – автомата и раба автомата, робота…
Может быть, это все и смешно… Кому-то и для кого-то…
Может быть… И однако же, самое страшное из того, что я когда либо наблюдал в своей жизни – это смех идиотов…
Право же, нет ничего ужасней и страшнее идиотического смеха. Или истины, изрекаемой сумасшедшими…

18.
Вот, записал, и поймал себя на той мысли, что ещё неизвестно, кто здесь сумасшедший…
Словом, я вновь обратился к истории и свидетельствам со-временников… Не я же первый нашёл в себе автомата, не мне быть последним в ряду сумасшедших…
Нужно сказать, я долго искал… Не домыслов… Из тех, что подхватываются, причудливо интерпретируются и тиражируются в СМИ и в интернете в качестве совершенных во сне открытий, изобретений и прочего…
Повторюсь, собственно в сновидениях ничего не открывается, ничего из рационального… Но в то же самое время, в то время, как мы спим, наш мозг – без всякой сновидческой демонстрации, без каких либо намёков и указаний на совершаемую им работу, – совершает именно логические операции, производит упорядочивающие наши мысли работу, из океана хаотических и разбросанных фактов, явлений, событий, из сонмов языковых выражений и форм, из миллионов математических комбинаций, ведущих к искомой формуле, выуживает, процеживая через некое сито или перебирая их, единственные нужные нам соотношения и укладывает их – (сам по себе, помимо нас, как бы без нашего участия) – в единственно возможном и необходимом порядке или выдаёт в качестве некоего полученного им конечного результата… И этот по-рядок, эту гармонию, этот результат мы вдруг обнаруживаем утром, оказываясь за столом, как бы проявляя (осмысливая) ночную работу с помощью сознания (разумеется, при определённом его напряжении), но не умея осмыслить самого явления…

19.
В принципе, многие из выдающихся людей отмечали это явление. Меньше тех, кто им сознательно пользовался, подобно тому, как Томас Эдисон, знаменитый американский изобретатель. С вечера он, как и я к тому же пришёл, но только более обстоятельно, с вечера Эдисон составлял и якобы даже записывал перечень задач, которые бы разрешились при погружении в сон… И будто бы это помогало… Наверное… Не сомневаюсь… Но меня уже интересовало другое. Что думал по этому поводу сам Эдисон… Увы, Эдисон хранил молчание… Эдисон не дал комментариев… Эдисон не мог встать из могилы…
От характера же разного рода околонаучных «мемуаров» я испытывал уже одно раздражение. В этих баснях лишь указывалось на явление, но само оно не вскрывалось… Осмыслению мешали избитые истины в отношении снов, которые каждый раз не более чем повторялись и носили лишь назывной характер… Тут вмешательство мистических или сверхъестественных сил, там Божественных, но не больше того… Тем более чисто уведомительный характер носили работы сомнологов. Ни фазы сна, ни время, которому мы обязаны предаваться спячке, ни мелатонин, который мы вырабатываем во сне, ни эти, ни другие факты, сообщаемые нам наукой, ни о чём мне не говорили, да и не могли сказать… Как дерево ни назови, оно останется деревом… Как если бы шаблонами кто-то подпёр вход, ведущий в лабиринт сновидений и самого сна…
И все ж таки… И все же я обрёл себе единомышленника в лице того, от кого никак не ожидал бы помощи в столь эфемерном предприятии. Ибо это оказался человек сугубо ученый, больше того, человек, имеющий дело исключительно с точным и совершенным мышлением – математическим.
Речь об Анри Пуанкаре (1854 – 1912), французском математике и физике, мыслителе с мировым именем.

20.
С воззрениями Анри Пуанкаре, касающимися его творческого метода, я ознакомился, так получилось, уже после того, как изложил вышеприведённые суждения. Я уже полагая, что мне никак не опереться на чьё-то стороннее мнение. И дело не в том, чтобы придать авторитетность своему. Я полагал хоть как-то укрепиться в собственных убеждениях. Согласитесь, не лучшее чувство, как я уже сказал выше, выступать в роли одержимого и сумасшедшего…
В последний момент я выудил эту книгу из домашней, из своей же собственной библиотеки (2.Анри Пуанкаре. О науке. М., «Наука», 1990. См. собственно этюд «Математическое творчество», размещенный в этой книге, с которым Пуанкаре в качестве доклада выступил на заседании Парижского психологического общества в 1908 году). Она пылилась в шкафу, за-ставленная книгами первого ряда, – я уже совершенно забыл о её существовании, но что-то же меня потянуло и именно к ней… (Чую, как Юнг торжествует в гробу, – вот он, закон синхроничности… Впрочем, переворачивается и Ухтомский, – сработал закон доминанты, по которому факты, словно мотыльки, сами летят на свет сознания…)
Не без удивления, как некое дежавю, читал я сочинение Пуанкаре. То есть напомню и уточню, это эссе с размышлениями о том, как, каким образом автор пришёл к тем специфическим, осознанным им и в принципе характерным лишь для него методам творческой работы, дающей, по его мнению, наилучшие результаты.
Это, впрочем, уже понятно, приёмы, совпадающие один к одному с теми, которые изложены выше.
Единственная разница в том, что задания, которые я давал как бы пошагово ночному моему интеллекту, то есть каждый вечер на текст в объёме от страницы до нескольких страниц, – большего объёма я б не осилил, на большее у меня бы не достало энергии, – так вот, в отличие от меня, Пуанкаре сразу и во-обще делал установку на открытие, то есть на конечный результат, которого он добивался…

21.
Первое из открытий, зафиксированное им как открытие, явившееся следствием работы «ночного» сознания (то есть под-сознания), произошло именно после сна, утром. Сну предшествовали не совсем обычные обстоятельства, которые в силу своей необычности и заставили Пуанкаре обратить внимание на них и соответственно на работу подсознания как на работу тайного соучастника и может быть даже творца самого открытия.
Вследствие выпитой на ночь чашечки кофе и сопутствую-щей ей бессонницы, спровоцированной как чашечкой кофе, так и навязчивыми мыслями (вот она установка) о предстоящей с утра работе, которая никак не давалась, Анри впал в лихорадочное состояние, которое обычно характеризуется как полуявь, полусон… Пуанкаре окружили графические видения… С утра он «установил существование класса функций Фукса». На это у него ушло всего несколько часов… Ему показалось, что в самих видениях уже как-то было заключено открытие…
Так Пуанкаре стал фиксировать состояния, при которых ему приходили те или иные идеи в голову…
Постепенно Пуанкаре нашёл, что открытие (или путь к нему), идея (или решение её) при условии предварительной постановки задачи могут явиться (придти в голову, всплыть из подсознания) вообще когда угодно, не обязательно после сна, но и в течение неопределённого времени от начала установки, в любой час дня и года и в независимости от того, чем человек занят, работает или гуляет, находится ли в кругу друзей, пребывает ли в одиночестве, в расслабленности или даже когда размышляет о сторонних вещах…
То есть наш «ночной» интеллект ни на минуту не прекращает своей тайной и целенаправленной деятельности…
Что до сна, то во время отдыха (надо полагать, от себя добавляем) эта деятельность может быть просто более интенсивной и более сосредоточенной на самой себе, ибо не отвлекается на помехи, которые ей может чинить сознание… Мы спим – интеллект задействован… Мы бездельничаем – он работает. Поэтому Пуанкаре никогда долго не задерживается на решении какой-либо задачи, кажущейся неразрешимой… Он её просто откладывает, оставляя для подсознания… И тут же берётся за другую… Первая решается подсознанием… Как правило Пуанкаре ведёт сразу по нескольку задач… Открытие происходит вдруг и спонтанно… Но оно между тем и всегда есть следствие планомерной и неутомимой нескончаемой и в наших глазах ка-кой-то уже даже и немыслимой нами, какой-то адской работы того, что мы именуем подсознанием…
И даже Пуанкаре пугается…
Он математик, он лучше других знает, что значит установить эти самые Фуксовы функции. При корректном решении любой математической задачи, подсознание, в принципе, обязано образовать и перебрать в поисках единственной все возможные комбинации… Но это такое число, которое бы ужаснуло всякое воображение! – замечает, содрогаясь, Пуанкаре… Способен ли наш двойник на это? – задаётся он вопросом. И отвечает: признание этого представляется необходимым… За короткий промежуток времени подсознание, получается, может создать больше комбинаций, нежели сознательное существо за целую жизнь, – поражается Пуанкаре…
Таков он наш подпольный интеллектуальный монстр, по размышлению математика…
Он его прямо так и называет – механическим ситом, машиной и автоматом.
Поскольку интеллект машины – тайный и незримый для нас – много сильнее проявляющегося в нас, сознательного и человеческого, то Пуанкаре делает даже предположение, не есть ли эта машина нечто высшее по отношению к человеку… Ведь она способна не просто создавать и перебирать комбинации, но и отбирать самые совершенные из них, самые изящные и прежде всего полезные для человека и, наконец, сообщать о них человеку…
Многозначительное и зловещее замечание…

22.
Пуанкаре не даёт окончательных ответов. Он строит только гипотезы. Он задаётся только вопросами… Как человек он не может согласиться с приоритетом машины.
В конце концов, это наша воля воздействует на подсознательное, приводит он контраргумент. Разумеется, соглашаемся мы, – это мы и – прежде всего сами ставим задачи перед интеллектом, функционирующем для чего-то в подполье, так чтобы мы о нём ничего не знали…
Хотя открытие и подсказывается подсознанием, однако же только сознательный акт позволяет нам сформулировать его, то есть через ряд теорем, – продолжает учёный. Без сознательных усилий оно не может быть записанным, то есть проявиться как открытие.
Для Пуанкаре это проникновение бессознательного в область сознания представляется величайшей из тайн. Он пишет об этом с восторгом. Для Пуанкаре это данность, которую ещё предстоит разгадать. Пуанкаре не сомневается в ведущей роли сознания. Математические функции образуются в подсознании и вступают в сознание по закону равному для обоих интеллектов как нечто в высшей степени эстетическое, математически изящное и приятное для обоих, замечает автор.
Как учёного Пуанкаре интересует сам рабочий механизм автомата, сидящего внутри нас, а также механизм взаимодействия этого автомата с духом, с сознательным нашим Я. В то же время учёный как бы вообще проходит мимо самой странности подобного совмещения… Он её как будто бы и не замечает. Он вообще не ставит этот вопрос…
Для меня же есть загадка самое сосуществование автомата и духа в, казалось бы, нераздельном живом человеческом организме. Это невероятное и противоестественное сочетание живого и мёртвого, вызывающее во мне отторжение. Вот величайшее недоразумение, которое необходимо снять… То есть, если я хочу быть и оставаться человеком… Я понимаю, что это, может быть, только эмоции… Но я не умею и не могу с этим жить…

23.
Для меня – после прочтения философического этюда Пуанкаре, одного из величайших математиков, – автоматизм нашего бессознательного, по крайней мере, на уровне рефлексий и эмпирики, представляется вполне установленным и даже доказанным. Наука всегда двигалась от предположений. Дело науки доказать, так это или не так. Мы же, отталкиваясь от вещей, уже установленных в нашем сознании, можем, опережая науку, продвинуться ещё на шаг два в осмыслении найденных установлений.
Пуанкаре ставит знак равенства между математическими функциями и силлогизмами. Пуанкаре определяет решение математической задачи как образование отталкивающихся друг от друга силлогизмов, случается, с невероятно длинным рядом. То есть математика представляет собой область чистого рационального мышления. «Изучая процесс математической мысли, – говорит Пуанкаре, – мы вправе рассчитывать на проникновение в самую сущность человеческого ума». Прибавим от себя: в ту область его, которую мы называем интеллектуальной.
Между тем и наверное, отнюдь не случайно в сознании человечества происходит разделение чисто рационального (логического) и художественного мышлений. Казалось бы, между ними мало что может быть общего… Это понятно… Причинно-следственные связи да, могут быть полем деятельности для автомата. Но акаузальные связи, но алогическое, но абсурдное, но сплошь парадоксальное, но сугубо иррациональное творчество, такое, скажем, как у Кафки, не может быть привилегией авто-мата. Оно строится на совершенно иных принципах и основаниях, нежели механическая деятельность…
Ну да… Будто бы все так…
А между тем точно также в началах своей творческой деятельности, я, иррациональный художник, опытным путём усматриваю те же механизмы, которые видит в своих творениях и учёный, чьё творчество представляет собой совершеннейший и непогрешимый образец последовательного исчисления. То есть мы приходим к одним и тем же выводам в отношении механизма нашей работы в независимости от принятого разграничения двух указанных типов умственной деятельности. Я также нахожу, что и мои построения есть создания автоматические… У них одна основа. Отсюда сам собою напрашивается вывод о наличии в языковых конструкциях и в самом художественном мышлении тех же взаимосвязей, которыми обусловлены и математические структуры.
Следовательно… Мы можем распространить принципы механицизма и на все виды творческой деятельности.
О, тихий ужас!

24.
Это означает… Да, это означает, что все мы, в масштабах всего человечества, гении или бездари – все мы посредственности, все мы ремесленники, ибо мы все – автоматы. В художественном творчестве просто своя, иная (другая) логика, иного по-рядка и уровня, которою предусматривается и охватывается алогичность, представляющаяся не более чем частностью все той же неистребимой и абсолютной логики.
Я содрогаюсь…
Нет творчества на земле…
То, что мы принимаем за творчество, и самое творчество – есть бессознательное (без нашего участия), бездумное и механическое сцепление силлогизмов, не более того, произведённое интеллектуальным роботом-автоматом…
Система так устроена, что эти якобы «вдохновенные» творения (открытия, изобретения, произведения искусства) мы принимаем как за свои и больше того, как за Божественные творения. Отсюда наша непомерная гордость, наши притязания и амбиции, наше самовозвеличение, ничем и никак не обоснованное и не подкреплённое…
Мы живём в плену у иллюзий. Мы заложники собственного механицизма… Мы семя вселенского некоего обмана.
Нам нравится самообманываться. Нам приятно ублажать своё самолюбие. Мы рады тешить и нянчить свою исключи-тельность… Это для того, чтобы мы не сошли с установленной колеи… Чтобы мы вечно самообманывались…
25.
Мы полагаем себя за богов, но, как знать, не есть ли мы всего лишь обслуживающие наш интеллект операторы, не более чем поставляющие ему факты и закладывающие эти факты – в базу данных, в эту прорву памяти, в эту бездну самовозникающих комбинаций…
Как там у Беранже… Честь безумцу, который навеет / Человечеству сон золотой…
Человечество давно спит, и видит этот лживый и прекраснодушный сон о себе… Нам снится, будто бы мы всемогущи… Но это только иллюзия…
Но зачем? Для чего этот общечеловеческий и вселенский жуткий обман? Вопросы, которые невольно и сами собой напрашиваются…
Наверное, для того чтобы мы слушались, чтобы повиновались машине, и даже с рвением… Чтобы мы не мешали ей…
Но это ведь противоестественно и невозможно при существовании сознания…
Как знать, не исключено, что будучи частью машины, мы наделены сознанием только как мнимостью, в качестве некой функции, и эту функцию можно отключить…

26.
Представляется вполне даже здравым допущение Достоевского, по которому мы запущены на землю в качестве некой наглой пробы…
Или просто в порядке реализации некой программы, в которой нам отведена роль биотоплива…
Каждый из нас только частный и преходящий момент в самовоспроизводящейся системе, напоминающей глобальную и планетарную фабрику, в которой важен только общий продукт…
Нам остаётся только надеяться, что это не так…

27.
Как бы там ни было и что бы там ни было… Мы можем спорить до хрипоты относительно того, чем определяется наше сознание... И вряд ли к чему то придём…
Но, пожалуй, уже не подлежит спору тот факт, что при всех условиях, мыслимых и немыслимых, человек представляет из себя единство двух как бы разнородных начал, личностного сознания, с притязанием на неограниченную ничем свободу, и – рационального, биомеханистического, удерживающего его в пределах твари, стеснённой железным законом природы, законом земного наличного бытия, запрещающего превышающие эти законы свободу…
Человек двойствен по своей природе. И несёт на себе бремя этого ужасающего раздвоения и разделения своего Я.
В то время, как посыл к размышлениям определяется духом, как мы полагаем, целеполаганием, чем-то высшим в нас, не ведающем ограничений, сами размышления строятся на рациональной аппаратной механистической почве и основе в узком русле каузальной системы… Странное необъяснимое противоречие.
Верно, отсюда у Канта и Эйнштейна, как, впрочем, и у всех представителей рода человеческого, и есть то самое механистическое бессилие сложившегося механического аппарата нашего интеллекта, не могущего выйти за пределы самое себя…
Отсутствие нескольких, двух-трёх, а то и одного звеньев (фактов) в любой логической цепи внутренней нашей машины, не позволяют ей ни выстроить, ни завершить эту цепь, ни раз-решить поставленную нами и маячащую перед сознанием задачу. Сознание оказывается заложником у бессознательного, у машины. Мы впадаем в ступор, в безумие бессилия. Полет нашей мысли упирается в дурную бесконечность поиска все новых и новых фактов для интеллектуального автомата. Интуиция наша, скажем так, в большинстве случаев, это тот же самообман. Это нередко все та же иллюзия. Интуиция, если иметь в виду производство открытий, срабатывает лишь при достаточной загруженности автомата необходимыми для его безупречной работы (логики) данными. Только при этих условиях интеллект выдает результат, который нам представляется чудом. Нет данных и нет чуда.

28.
Чтобы найти в стоге сена иголку, мы, увы, нередко вынуждены перебирать этот стог по соломинке… Так в своё время выразился Никола Тесла о творческом методе Эдисона. Так в действительности работал Эдисон несмотря на все свои творческие сны. Чтобы найти материал для нити накаливания лампочки он перебрал не десяток, не сотню, шесть тысяч образцов разного рода материалов. Так, как правило, работает большинство учёных. Но разве нет и не может быть иных путей к этой иголке? Есть, конечно, но, верно, они не про нас…
Об этих путях мы говорили выше.

29.
Но и в самом деле есть ли эти пути в принципе?
Есть или нет, но все говорит за то, что человечество не нуждается в выборе. Оно его уже сделало.
Очевидно, что эти пути лежат в плоскости того момента разума, который мы называем духом.
Но это пути, которые требуют от человека громадных нравственных, волевых, эмоциональных, то есть духовных усилий, не сравнимых с повсеместной, по существу бухгалтерской деятельностью человека. И это не только финансы или коммерция, но это та же наука и даже искусство, ибо, как мы выяснили, труд поэта не слишком отличается от труда учёного или инженера, или программиста, что бы там ни было… Мы уже молчим и не говорим о конвейерном производстве продуктов потребления, в котором занята большая часть человечества… Или о сфере услуг…
Речь об ином и прямом духовном делании, которое, увы, мало доступно человеческому материалу… Это нужно при-знать… И я даже не останавливаюсь на этом отдельно… Это тема для отдельной же книги…

30.
Для нас страшны не те машины, которые мы ещё произведём и сделаем, нам следует бояться не роботов-автоматов, киборгов и андроидов, этих гипотетических убийц человека, для нас страшна машина, которая сидит внутри нас.
Машина, которая сидит изнутри нас, это она пересиливает наш дух.
Ибо это она приучает нас к бездумности. К безвольности. И, в конце концов, сведёт нас к тупости…
Ибо это она, по недоразумению или хитрости, составляет из себя предмет нашей неутихающей гордости – наш интеллект.
Но интеллект, он, как мы уже выяснили, работает без нас и за нас.
Это удобно. Что дух? Категория, которая будто бы ни к чему и не приложимая.
Меж тем как именно интеллект производит продукт, который нам не даёт умереть… Вот высшее благо в глазах человека. Это наш мозг создаёт пищу. И он же производит всякий продукт, создавая общество изобилия и потребления. Это не важно, что поставив поперёд духа интеллект, потихоньку с интеллектом мы превратимся в скотину.
Но мы уже сделали выбор.

31 .
И этот выбор неумолим, если судить по тенденциям…
В самом деле. ещё со времён античности философия относит интеллект к низшему и подсобному, так сказать, подразделению разума, называя его в разное время то как здравый смысл, то как рассудок и, наконец, выделяя его из разума как интеллект. Интеллект это рабочая лошадка разума. Под разумом же понимается то, что объединяет дух и интеллект и устремляет эту триаду к высшему и трансцендентному или божественному (смыслу).
Но уже Гегель строит свою феноменологию мирового духа, как выражающего себя исключительно в системе развивающихся логических категорий (3.Философский энциклопедический словарь. М., «Советская энциклопедия», статья «Дух»). То есть практически сводит разум к интеллекту. От этого сведения делается страшно… Гений интеллекта порождает интеллектуального монстра, который пожирает и разум, и дух…
Так всякая революция пожирает своих детей. Сук, на котором сидит человечество, подламывается.
Материализм вытравливает из нашего сознания вообще понятие духа. Разум выступает в нём просто как сознающий себя момент интеллекта, принимающего решения…
В гипертрофированном сознании позитивистов (пока в сознании, пока в качестве только одного из сценариев) происходит последний акт грядущей человеческой драмы – исторжение из себя всякого и любого метафизического и духовного начала, – метафизика и вообще философия, породившая науку, изымается из её оборота, превращается в чистую фикцию…
Человек делается исключительно вещью или движущимся механизмом…
Наконец, из открывающихся перед человеком аналогий между разумом как интеллектуальным аппаратом и физическими законами, как они открываются человеку в материальном мире, и в действительности строится отвлечённый от человека и взятый сам по себе искусственный интеллект, то есть интеллект как машина… Первые ЭВМ, суперкомпьютеры, Всемирная паутина…
Свершилось…
И теперь вольно или невольно так или иначе но начинается обратный отсчёт мировой истории и философии, которые отталкиваются не от духа (пневмы, воли, экзистенции), но от машины и чисто физических законов…
Происходит подмена разума интеллектом в глобальном масштабе. И ставится точка – на человеке. Человек предстаёт исключительно как машина и по представлению и делается таковой.
И в таком случае нам вечно ногтями рыть землю. И вечно искать в стоге сена иголку. И по происшествии отмеренных сроков отправляться на кладбищенскую свалку, как изломанным и износившимся машинам.

32.
В заключение, увы, во многом повторяясь, и однако же прибавлю следующее.
Да, машины умеют блестяще считать, поражая наше воображение своими нечеловеческими способностями, как бы даже унижая нас ими…
И, верно, человек нередко не нуждается вообще ни в каком счёте, ни даже во времени для подобного счета, он один обладает, как бы там ни было, даром интуиции и воображения, он один способен из себя имманентно испускать идеи и решать сложнейшие из задач, случается, мгновенно… Да это так…
Но ведь и без понимания того, как и за счёт чего это происходит в нем…
Единственное, так это то, что он отдаёт себе отчёт в этом своём состоянии, я бы сказал так, сумеречном, сознает, что внутри него протекают некие неведомые ему самому процессы…
Исходя из всего вышесказанного и в частности из последней мысли о том, что мы в принципе не понимаем, за счёт чего и в силу каких механизмов внутри нас мы мыслим, осознаем себя и производим идеи, мы можем и так сказать, что мы – тоже, как тот же ИИ, но только – более совершенные машины…
И вряд ли ошибёмся…
И вновь, из этого взгляда также со всей очевидностью вытекает тот взгляд на самое себя, как на то, что мы и сами есть нечто производное, чьё-то изобретение или, смягчим чуть формулировку, – творение…

33.
Мы также в какой-то части своей – мертвы… И эта часть, скорее всего, является не более чем вставленным в нас счётным и чужеродным для нас механическим неким устройством, которое, как та же машина, с помощью алгебраического кода, в системе того же двоичного исчисления логически выстраивает и сцепляет наши мысли, укладывает их в совершенную и, случается, даже необыкновенно сложную и замысловатейшую мозаику, но которая тем не менее никогда не выходит за рамки того пути, того узора, как бы ни была велика вариантность этих путей и узоров, которые предопределены логикой существующего внутри нас кода, числом возможных, пусть даже и близких к бесконечности, моделей означенных построений, как внутри нас, в качестве форм, так и соответственно – в самой материи как материале для этих форм.
В принципе, задача состоит в том, как это ни фантастически звучит, чтобы вообще отбросить коды, шифры, модели. И только это и одно и могло бы означать действительную и полную свободу творения.
Возвращаясь к несколько заблудившейся мысли, скажем так, – словом, мы не выходим за границы уже имеющегося в нас и вообще на земле, и даже в самой природе – знания, за пределы уже имеющихся в нас и в самой материи смыслов. Как правило мы только оперируем этим наличным знанием и уже готовыми, сформированными, в принципе, до нас, смыслами, и всего лишь, что располагая их каждый раз в неком ином, отличном, нежели прежде, порядке, так образуя будто бы новые смыслы и формы… Но на деле они есть лишь то, что в принципе уже существует, но только лишь не проявлено. Практически мы не создаем ничего нового по определению…
Поясню и дополню на другом примере это, может, и не со-всем вразумительно высказанное положение. Мы творим в основном по аналогии с вещами и явлениями, которые уже существуют в природе, занимаясь как бы воровством, как бы воруя у природы принципы и механизмы её творений, за счёт биологи-ческого шпионажа, путём имитации, посредством построения симулякров, – мы создаём механистический, не первородный, по определению – мёртвый мир…
И да, нам в построении этого мёртвого механистического мира, верно, со временем станет все доступно, все, что поддаётся счёту, что может быть творением механической части нашего разума, и даже имитация – но опять же, – мёртвого механического разума (интеллекта), но живой – нам не дастся…
Тот и такой разум, который способен творить без аналогий и без подсказок, наподобие того Разума, каким, согласно Библии, был создан наш мир, такой уютный и тёплый…
Когда земля была ещё безвидна, и только Дух Божий носился над водой…
Машина способна создать только машину... У ней нет права и привилегии на одухотворение…
У нас нет покамест ключей даже от собственного автомата, который мы носим под мозговою коркой…

34.
Как это ни парадоксально звучит, но обращение человека к искусственному интеллекту и наши упования на него замечательны, может быть, не столько сами по себе, не столько в плане колоссальных материальных дивидендов, которые умные машины уже приносят и ещё могут принести нам, неисчислимо, не столько в плане изменения самого облика мира и технологического апгрейда человека с их помощью, сколько в том, что подступы к созданию коррелята человеческого разума позволяют нам лишний раз убедиться в той неизмеримой высоте, на которую уже взошли мы, или на которую нас подняли… Не-смотря ни на что… Если иметь в виду всю систему, именуемую лестницей эволюции… Наши усилия позволяют нам ощутить ту пропасть, которую преодолели мы и которою ныне отделяется наш человеческий внутренний мир от нечеловеческого… Но и указывают в то же время – через немощь нашего сознания перед явлением собственного феномена – на ту бездну, которая пролегает между нами и тем, что есть в наших глазах или что может быть творцом этого сознания и нашего разума, на то безмерное покамест расстояние, которое нам нужно ещё пройти, чтобы сравняться в своих возможностях с подразумеваемым нами этим высшим началом…

Ещё раз… Осознание своей высоты состоит не в том, что вот мы на что замахнулись, на собственный разум, но в том, что замах этот дал нам понять, сколь велик, сколь сложен и непостижим сам механизм, сам феномен разума, который в то же время есть наша или которого мы есть неотъемлемая и неизбывная часть! – вот в этом последнем, вот в чём может быть предмет нашей гордости, в этом новом нашем осознании своей уникальности и неповторимости…
Только через эти исследования нам дано остро почувствовать и понять всю меру нашей высоты…
Но и в одно время осознать всю меру нашей интеллектуальной низости, нашей в сравнении с высшим началом примитивности…

35.
Но как бы там ни было, если мы и мы машины, то такие, которые обладают пониманием собственной же механистичности, пусть только и частичной… Абсолютная машина ничего не понимает. Она во всех смыслах мертва. Мы можем только условно говорить об её интеллекте и лишь в той её части, которая выражается счётом…
Если и может машина изменить мир, то лишь так и в той степени, как и в какой ей будут заданы параметры этих изменений самим человеком…
Но поскольку мы сами отчасти машины, то и изменения, увы, будут нести и, это уже видно, и фактически носят чисто прагматический и рациональный, то есть машинный характер…
От этого является какое-то чувство безысходности…

36.
Как мы привыкли к тысячам и тысячам разного рода изобретениям, облегчающим нам жизнь, и даже не замечаем их в быту, так мы привыкнем к «умным» машинам, начиная с гигантских технологических автоматических систем и кончая нанороботами, меняющими и организующими структуру материи на субатомном уровне в мире микрочастиц, этих кирпичах мироздания.
Но это ничего не изменит в нашем сознании. В нашем душевном и духовном мире.
Да, нам стоит преобразовывать мир. Но прежде преобразования мира – нам стоит задуматься о том, чтобы преобразовать себя…
Иначе говоря, машины – принципиально – ничего не изменят в нашем внутреннем мире, в плане духовности. Как были несчастливы мы, так останемся.
Сингулярность в этом указанном смысле – не есть (не будет означать) прорыв в истории человечества…
Сингулярность – это такие котурны, это протезы, это запчасти для человеческого организма… И продление жизни, и даже бессмертие, осуществись оно, при сингулярности будут означать лишь механическое и количественное прибавление в смысле здоровья и разного рода благ и услуг, получаемых или обретённых, завоёванных человеком с помощью машины… И только… При всем, при том…
Как в своё время огонь, как колесо, как пулемёт, как атомная бомба, как прочие изобретения, поражавшие в своё время воображение человека и ставившие крест на его существовании или, наоборот, обещавшие ему манну небесную, но далее уходившие на задворки человеческого сознания, так и эти, новые, последние сногсшибательные открытия и изобретения со временем просто войдут в наш быт, как нечто само собой разумеющееся и заурядное… Было бы грустно и неверно сказать: и на том дело кончится… Но, как во всяком случае мне представляется, не сингулярностью решатся проклятые человеческие вопросы… На смену одним придут другие, новые и неразрешимые… И они будут только лишь множиться…

Проблема нашего будущего, сдаётся, не в борьбе с машинами, но в избывании машинности в себе, в прояснении и в просветлении собственного сознания, на что нам указывают многие вещи и знамения… Иначе говоря, в одухотворении разума, которое, может, одно и выведет нас на некий иной и новый уровень сознания…
Да, это звучит неопределённо и расплывчато, но по другому покамест невозможно высказаться по этому поводу, – не выработано соответствующего понятийного аппарата, который был бы приложим к духовным «инстанциям»…
И уже от этого будет зависеть судьба наших изобретений и собственная наша судьба, во что мы употребим наши изобретения, во благо или во зло… И сами останемся ли мы только чьим-то творением, или обретём собственную самостоятельность и, значит, судьбу…