Забыть Лилс Уилсон. Глава 2

Мама заставляет меня сесть за стол и наблюдать за тем, как она расставляет на столе посуду для обеда. Заставляет наблюдать, как лаконично она и Чарли раскладывают еду по тарелкам.
Запах жаркого ударяет в нос, и я понимаю, что действительно голодна. В больнице меня кормили лишь кашей.
Я сижу на высоком стуле, оперев подбородок на правую руку. Голова покалывает. В последний раз, когда я ощупывала левую часть своей головы, там была ужасная гематома.
Папа садится напротив. Улыбается. Мама поворачивает голову в мою сторону, словно проверяя все ли в порядке. Улыбается. Чарли поднимает голову, от наполненного соком стакана, и тоже улыбается. Снисходительные улыбки – отстой. Я не могу этого вытерпеть. Поднимаюсь со своего места и ухожу. Никто и слова мне не говорит.

Бреду через гостиную к лестнице, слушая тихий шепот, доносящийся из кухни, и свое шарканье ног. Дедушка каждый раз говорил, что люди шаркающие ногами – люди, уставшие от жизни. Сам он так никогда не ходил, это я точно помню.
Складываю руки на груди, придерживая правой рукой больную руку. Медленно, шаг за шагом, поднимаюсь по лестнице. И лишь на её середине я замечаю фотографии.
Их, наверное, здесь сотни. Они висят вдоль всей левой стены, поднимаясь, вместе со мной с первого этажа на второй.
Я закрываю рот рукой, чтобы не застонать от боли.
Это унизительно. Стоять перед этими фотографиями, смотреть на свою улыбку, чувствовать отклик смеха в своей голове, но совершенно этого не помнить.
Глаза бегают по каждой рамке, пытаясь вобрать в себя как можно больше забытой информации. Вот Чарли смеется. Фотография родителей на фоне океана. Я обнимаю брата за плечи на одной фотографии, а на другой он толкает меня в воду, и я падаю. Мы с Чарли едим мороженое. Фотография, где меня с двух сторон обнимают Адам и Ханна. Мы смеемся. Я присматриваюсь и замечаю маленькие желтые колпаки на наших головах. Я всматриваюсь в наши лица и отмечаю, как сильно мы выросли. Это не те лица, которые сохранились в моей памяти. Лица на фотографии выглядят намного взрослее. Вот мы с мамой на заднем сидении нашей машины, и половина фотографии закрыта пальцем. Мы с папой показываем языки, пока Чарли режет пиццу. Бабушка с дедушкой обнимают Чарли. Моя фотография с дедушкой, где мы делаем удивленные лица.
Я не могу сдержать улыбки, когда смотрю на нее. Но тут же на смену радости воспоминаний, вихрем врывает грусть. Я даже не помню, как он умер.
Я почти поднимаюсь на второй этаж, когда замечаю фотографию из бабушкиного кафе. Я с бейджиком и подносом напитков, смеюсь, обнимая свободной рукой, какого-то парня за плечи. Присматриваюсь ближе и не могу сдержать интереса. Почти прикасаюсь носом к рамке. Это что Патрик? Патрик Блубэри? Его черные волосы в полнейшем беспорядке. Он вытирает стакан, и явно не ожидал того, что я начну его обнимать. Он так искренне смеется, что его глаза превращаются в узкие щели, и из-за этого уже улыбаюсь я.
Я закрываю глаза и прислоняюсь лбом к фотографии. Что произошло?
В 10 лет, когда Патрик вылез на дерево в городском парке, я полезла за ним. Мы долго спорили, кто будет спускаться первым, пока его отец не поднялся к нам и не снял его. Мой же папа просто наблюдал за нами снизу. И когда я спустилась, он сказал мне: «Молодец, ты его сделала!»
Позже я скормила ему плитку молочной шоколадки, которая упала на пол. Мы сидели в школьном автобусе, и когда Патрик взял плитку, я не могла сдержать смех. В средней школе мы не очень часто общались, но этого хватало, чтобы знать, что он мой друг.
Делаю глубокий вздох, прежде чем оторвать голову от фотографии и подняться на второй этаж в свою комнату.
Дверь моей комнаты приветствует меня табличкой «Осторожно! Опасная зона!» Мне это не кажется смешным, мне кажется это глупым, ужасно глупым. И ужасно грустным. Я снимаю ее и бросаю на пол возле двери. Стук отталкивается от стен и спускается вниз по лестнице. Мама кричит мне с кухни:

— Все в порядке?

Это надоедает. За последние несколько часов она спросила в порядке ли я двадцать три раза. А когда она забирала меня из больницы, она всю дорогу не сводила с меня глаз. Как она только уследила за дорогой?

— В полном! — кричу я в ответ. И вхожу в комнату, громко хлопнув дверью, давая понять, что разговор окончен.

Чувствую себя незваной гостьей в своей комнате. Первое что бросается в глаза – яркий цвет стен. Салатовый, ядовито зеленый. Все четыре стены. Замираю затаив дыхание, не смея пройти вглубь. Меня удивляет то, как сильно я могла изменить свою комнату. Меня удивляют вещи, которые стоят совсем не там, где они стояли в моей комнате три года назад. Все что осталось от моей прежней комнаты это стены.
Я еще не прошла по ковру до середины комнаты, а мне уже противно: он напоминает шкуру убитого животного. Односпальная кровать, стоящая возле окна, сейчас превратилась в двуспальную, стоящую параллельно входной двери. Французское окно с большим подоконником позволяет солнцу отбрасывать блики лучей на нежно голубое одеяло поверх кровати. Всю левую стену занимает стол, книжные полки и телевизор, а стену возле двери занимает шкаф-купе. Лампа на прикроватном столике разбита. Некоторые из осколков лежат подле кровати. Но что удивляет меня больше всего это стена над рабочим столом: многочисленные рисунки, вырезки из журналов, листы и фотографии прикреплены к ней. Совершенно разные если смотреть на них по отдельности, но вместе, они кажутся такими схожими и такими одинаковыми, прекрасно гармонирующими. Кое-где висят фотографии пейзажей, я понятия не имею, где они сделаны. На некоторых красуется счастливое лицо Адама или Ханны. Мое лицо. Мы втроем корчим рожицы в фотокабинке. Мои руки держат Адама за капюшон его куртки. И что-то иное – профиль незнакомого парня, его руки, его ботинки, идущие в такт вместе с моими. Жаль, что ни на одной из фотографий нет его лица.
Я осматриваю фотографии, чувствуя какую-то боль в области груди. То ли от ненастоящих воспоминаний, заложенных у меня в голове, то ли из-за того, что Адам и Ханна до сих пор не связались со мной, а сейчас они необходимы мне как никогда ранее.

Проходят пару часов, которые, благополучно превратившись в пару дней, не несут мне ничего нового. Я лежу в кровати в своей комнате и бесконечно долго смотрю различные шоу по телевизору. Мама приносила мне еду в комнату уже девять раз. Моя скромная обитель осталась нетронутой. Я ничего не убирала, даже осколки. Зайдя первый раз в мою комнату, и обнаружив меня в кровати, а разбитый светильник все еще не полу, мама ничего не сказала. Тяжелый вздох не в счет. Это ее обычная реакция. Мама приносит мне еду в комнату, и, уходя каждый раз, останавливается у порога.

— Может, спустишься? Чарли смотрит мультики внизу, он был бы рад увидеть тебя. Да и папа скоро придет с дежурства.

Я качаю головой, не отрывая взгляд от телевизора: Эшли Мунверт должна закончить декорировать этот дом. Мама каждый раз тяжело вздыхает и уходит, мягко прикрыв за собой дверь.
Я не виню ее. Наоборот, поддерживаю ее. Просто она этого не понимает. Как и я.


Единственный раз, когда я выхожу из своей засады – в ванную. Я выхожу, чтобы сходить в туалет, но увидев свои сальные волосы и почувствовав пропитанную потом одежду, наполняю ванную горячей водой.

Снимаю с себя всю одежду, готовясь войти в ванную. Подхожу ближе к зеркалу. Осматриваю свое тело, которое кажется мне отвратительным. Болезненные синяки под глазами. Моя грудь была меньше, мои растяжки на животе были меньше. Мои руки не были такими худыми. Мои скулы не выделялись так на худом лице. Огромная гематома на левой стороне головы уже стала сходить, и уменьшаться в размерах. Но все равно еще напоминает фиолетовое желе, которое тянется от виска до затылка. Возможно, она даже похожа на медузу. Левая сторона тела покрыта синяками. Бедро, плечо, бок. Некоторые из них маленькие, но все равно яркие. Некоторые, как на плече и бедре, покрывают всю поверхность кожи. Хорошенько меня стряхнуло. Здоровой рукой аккуратно провожу рукой по темно-фиолетовым синякам. Это кажется нереальным. Напоминаю себе обработать их кремом, после того, как приму ванную.
Мои волосы длиннее, чем были ранее. Теперь они немного выше поясницы. И это вызывает во мне злость. Я не могу узнать себя в зеркале. Единственное, что не изменилось мои глаза. Карие. Сколько себя помню, я всегда ненавидела их. Меня раздражало, что они такие обычные. Что они не зеленые с россыпью серых точек. Или хотя бы не голубые. В них нет ничего особенного. Они карие. Они обычные. И это делало автоматически меня обычной. Странно, что именно сейчас они мне кажутся единственной знакомой частью. Осматриваю тело девушки в зеркале ванной, а в глазах стоят слезы. Я выгляжу совершенно чужой.
Подхожу еще ближе и, закрыв один глаз, провожу указательным пальцем по отражению контура тела. По плечам, по талии, по бедру.
Меня охватывает ужас, словно я касаюсь незнакомца, чужого тела. Меня охватывает страх, что если я не смогу привыкнуть ко всему? Моя жизнь кажется мне какой-то нереальной. Словно это жуткий сон, и я вот-вот проснусь.

— Пожалуйста, пусть я проснусь, — взмаливаюсь я шепотом, вступая в ванную.



Я играю в игру, правил которой не знаю.



Меня выводит из раздумий стук в дверь.

— Да?

Келси Митчелл проносится ураганом по моей комнате и бросается мне на шею. Я чуть не падаю со стула, на котором сижу.

— Келси? — удивленно спрашиваю, когда она отодвигается от меня.

— Конечно, дорогая, это я.

Я не успеваю рассмотреть ее лицо, как она снова обнимает меня, вдавливая своим хрупким телом в спинку кресла.
Она обхватывает меня своими тоненькими пальчиками, выкрашенными ярко красным. Келси обнимает, заставляя почувствовать себя добычей. Запах ее духов бьёт мне в нос, и я морщусь.
От ее волос идет характерный запах лака. Она наверняка использовала целую бутылку, чтобы придать своим волосам идеальную форму. Мне приходится задержать дыхание, чтобы не задохнуться, во время «пытки».
Она отлипает от меня и, садится на мою кровать, внимательно рассматривая меня. Я скрещиваю руки на груди, закрывая на футболке пятно от соуса.

— Как ты? — спрашивает Келси, и ее голос звучит почти искренне. Почти.

— Все в порядке. Я плохо помню, что произошло, но в основном все в норме.

Мне жаль. Действительно жаль, что пришла она, а не Ханна с Адамом. Просто ума не приложу, почему они до сих пор не связались со мной?

— Мне жаль, что это произошло, — говорит она, бегло оглядывая комнату.
Нет, не смотри, пожалуйста. Нет, не задерживай свой взгляд на стене над столом.
Наступает молчание, а я все еще не знаю, почему она здесь. Ее взгляд останавливается в середине комнаты на мне, сидящей поджав под себя ноги в кресле.

— Твоя мама сказала, что ты будешь ходить к терапевту.

Зачем она тебе это сказала?

— Я должна буду ходить к ней раз в неделю.

Заткнись, Лилс.

— Она поможет тебе?

— А мне нужна помощь? — спрашиваю я, стараясь, чтобы горькота не звучала в моем голосе так резко.

— Она поможет тебе вспомнить?

— Я надеюсь на это.

Я злюсь, но ничего не говорю ей. Лишь сильнее сжимаю в своих руках покрой пижамных штанов. Кажется, Келси все устраивает, но меня нет.

— Я очень удивлена, что ты здесь. Мы ведь раньше не особо дружили.

— Да, но после того как ты вступила в группу поддержки.. — начинает она.

— Стой что? Что? Группа поддержки? Ты сказала группа поддержки?

Начинаю выкручивать свои пальцы.

Группа поддержки.

— Это было два года назад.

Да, точно. Пффф.. Те два года, что я не помню.
Я тяжело вздыхаю, стараясь сопоставить все события в своей голове.
Начнем с самого ближнего.

— Что случилось на этой вечеринке?
Испуг проскальзывает в ее глазах, но тут же сменяется грустью и жалостью.
Только не нужно меня жалеть.

— Ты не хотела туда идти, по словам Финна.

— Какого Финна? — в моем голосе проскальзывает страх.

— Финна Томпсона, — легко выдыхает она, не замечая, какую дыру, проделывают ее слова во мне.

Финн Томпсон?!

— Финн. Финн Томпсон, — повторяю я, пробуя его имя на вкус. — Ладно, и что?

Она смотрит на меня, и я буквально слышу барабанную дробь на заднем плане, прежде чем она говорит.

— Финн твой парень.

Финн мой парень. Мой парень. Па-ре-нь.

У меня есть парень. И у меня есть амнезия.

Набираю больше воздуха в легкие. Сколько там максимальное количество воздуха в легких четыре – пять литров?

— Ладно, но что случилось на той вечеринке? — повторяю я свою мантру.

— Ты не хотела туда идти. Но все-таки пришла. Я не пересекалась с тобой, знаю историю только со слов Финна. Тебе стало скучно, и ты ушла домой. Не знаю, что было, Финн предложил тебя отвезти. Но ты сказала, что не пила ничего и, что все будет в порядке.

— Я водила машину, — говорю я больше для себя, чем для нее.

— Да, — соглашается Келси.

— Я была хорошим водителем?

— Я бы так не сказала..

— Что это значит?

Не знаю, готова ли я услышать ее ответ.

— Ты часто проезжала на красный. Не пристегивалась ремнем безопасности и шутила над всякими автомобильными авариями.

— То есть ты думаешь, что я легко могла бы поехать на красный, даже если кто-то и переходил дорогу?

— Да. Вполне. В смысле, ты спешила домой. Вполне такое возможно.

— Я.. — прочищаю горло, прежде чем спросить. — Я часто напивалась?

Чувствую подкатывающий к горлу ком. От самой мысли о том, что я могла напиться до такого состояния, которое только могу себе вообразить, становится плохо.

— Не то, чтобы это было каждый раз, но пару раз такое случалось.

Пару раз.
Пару раз.

Слова пульсируют у меня в голове. Я отчаянно пытаюсь вспомнить эти «пару раз», которые медленно поедают мою гордость и принципы, оставляя после себя кровавый след, который тащится по моему воображению.

Даже не однажды, а пару раз. Пару раз.

— Пару раз? — мой голос дрожит.

— Это.. ну ты знаешь, как это бывает..

— Нет, в этом то и дело, что я не знаю.

Келси тяжело вздыхает, перебрасывает светлые волосы за спину, сосредотачивает на мне свои голубые глаза, и удобнее устраивается на кровати.

— Мы на вечеринке. Кто-то дает тебе стакан пива, а потом подливают туда ром, водку. И вот ты уже не можешь остановиться.

Я качаю головой, вздыхая.
Нет, я не знаю. Разве такое могло происходить со мной? Разве я мечтала о таких приключениях на вечеринках в подростковом возрасте?
Мой мир рушится у меня на глаза. Я воображаю себе все эти ситуации. Меня пьяную в дребезг. Меня хлещущую ром.
Комок слез подкатывает к горлу.

— Неужели я была такой? — шепчу я.

— Дорогая, перестань, — говорит Келси нежно, но ее глаза бегают по моей комнате.

Меня передергивает. Дорогая. Дорогая.

Какая я тебе дорогая?



Келси уходит, оставляя после себя ноющую дыру в моей груди, комок слез и уродливые вещи из прошлого. Она не престаёт говорить о том как ей жаль и о том, что она не может дождаться того момента как я приду в школу. Звук ее голоса заставляет головную боль вернуться.
Ближе к вечеру я спускаюсь в гостиную, накинув поверх пижамы белый халат с синими цветами.
Ситкомы становятся моей отдушиной. Когда пап приходит с работы и находит меня в гостиной, он, не здороваясь, плюхается возле меня.

— Как на счет поцелуя лучшему папе?

Отец подставляет мне свою гладко выбритую щеку.
Я обнимаю его и целую. И мы садимся смотреть телевизор вместе. Я думаю, что возможно еще не все для меня потеряно.




За ужином мама на удивление в приподнятом настроении. Она не задает вопросов о моем самочувствии, не подносит мне новую информацию, которой мой мозг, без сомнений, не сможет синхронизировать, и всего этого достаточно, чтобы она стала обычной матерью. У меня такой раньше никогда не было.
Чарли рассказывает, как прошел его день. Я невольно улыбаюсь, слушая его историю. Мама спрашивает у отца, про планы на выходные. Папа в свою очередь поддерживает ее планы на счет устриц в новом ресторане. Я прячу свое лицо за чашкой зеленого чая, но никто у меня ничего и не спрашивает.
Мама время от времени бросает взгляды на то, как я размазываю несъеденную еду по тарелке. Не уверена, видит ли она как трясется моя левая рука, но все равно прячу ее на коленях.
Солнце пробивается сквозь незакрытые жалюзи, освещая комнату вечерним светом.
После ужина я остаюсь сидеть на свое месте, в то время как Чарли поднимается к себе, а папа уходит в гостиную для просмотра новостей.
Мама знает, зачем я сижу здесь. Конечно, знает. Я не выбираю момент, а просто спрашиваю у нее в лоб, когда она поворачивается убрать оставшиеся тарелки со стола.

— Мы будем говорить о дедушке?

— Нет, — отвечает она. Ее голос не строгий, что странно, он бесцветный.

— Почему нет?

— Потому что, Лилиан. Ни ты, ни я к этому не готовы.

— А с кем мне поговорить? Кто ответит мне на все мои вопросы?

Мама молча продолжает складывать тарелки, убирать продукты в холодильник. Она точно не собирается вести со мной беседы о прошлом.
Жмурясь, прикрываю рукой лицо и вспоминаю то, о чем должна была спросить еще раньше.

— Мам, где мой телефон?

Она загружает посуду в мойку и, не оборачиваясь, говорит:

— Посмотри в прихожей в моей сумке. Не помню, куда положила его.

Столик в прихожей заполнен парами ключей и портмоне. Ваза с желтыми цветами дополняет картину. Я впервые со времени своего перебивания дома чувствую грусть за то, что причиняю такую мороку родителям.
Расстёгиваю замок на маминой кожаной сумке и не удивлюсь идеальному порядку. Роюсь в поисках своего телефона. Какой-то телефон в оранжевом чехле. Это мой?
Кладу его в карман своих пижамных брюк и не спеша плетусь в свою комнату.
Поднимаясь по лестнице, бросаю беглый взгляд на стену с фотографиями, но на этот раз решаю не останавливаться и не погружаться в забытые воспоминания.
Разблокировываю телефон, лежа на своей кровати. Меня удивляет то, что нет ни пароля, ни графического ключа. Всего лишь обычная экранная заставка, где нужно провести пальцем.
Картинка горного пейзажа приветствует меня. Недолго думая, захожу в сообщения. Ни одной цепочки или смс. Либо я никому не писала, либо они все удалены. Первое просто невозможно. Даже три года назад у меня была огромная цепочка, состоявшая более чем из тысячи сообщений между мной, Адамом и Ханной. Но сейчас папка полностью пуста.
Пересматриваю свои контакты. Я не знаю и половины высвечивающихся имен. На некоторых есть фотографии, но они не сильно мне помогают, я не узнаю этих лиц. На номерах Адама и Ханны нет никакой информации. Я специально пролистываю еще раз, чтобы найти номер Келси. Ее фотография сделана в школьной столовой, и она сидит, перекинув ногу на ногу и сложив руки на груди. Келси улыбается, и эта улыбка почти кажется настоящей. Контакт Финна приветствует меня его фотографией в спортивной форме снятой в одном из школьных коридорах. Я почти отбрасываю телефон в сторону, но любопытство берет верх, я пролистываю контакты, чтобы найти номер Патрика. И нахожу. Его лицо в солнцезащитных очках с поднятыми бровями смотрит на меня. На его, слишком полных как для парня, губах красуется дурацкая ухмылка. И я смеюсь, на самом деле смеюсь с того, как его брови выглядывают из-за очков.


Мама отпускает меня на улицу. Я «рада». Что ж, я действительно рада, что она не думает, что я настолько глупа, что брошусь под первую попавшуюся машину на перекрестке.
Чувствую себя первооткрывателем, следуя интуиции по улицам, где прошла вся моя жизнь. Некоторые дома, наверное, как и их жители, никогда не изменятся. Миссис Боуен со своим мужем махают мне руками в знак приветствия, сидя на пороге своего дома, и я не скрывая удивления и облегчения, поднимаю руку для ответного жеста.
Подходя к зданию, чувствую капельку страха и предвкушение. Адреналин буквально пожирает меня изнутри, заставляя мой живот болеть. Капелька страха превращается в море, а море в океан. И к тому времени, когда девушка за стойкой просит меня подождать мастера на диванчике, я чувствую, что меня вот-вот вырвет. Но, когда я сажусь в кресло парикмахерской, и мои волосы начинают расчесывать, я действительно думаю, что мне все равно. Я не помню своего прошлого. Возможно, раньше мне и было бы жаль их отрезать, но сейчас безразличие растекается по венам вместо крови. А я сделаю, что угодно, чтобы избавиться от этой «крови». Женщина лет пятидесяти спрашивает у меня трижды, не жалко ли мне их отрезать. На что я трижды отвечаю: «нет».

— Просто хочу перемен, — объясняю, встречаясь взглядом с ней в зеркале.
Она сочувственно улыбается, а я в свою очередь чувствую себя жалко. Я почти готова ударить ее по рукам, расчесывающие мои волосы, из-за ее сочувствия.

Когда я выхожу из парикмахерской, я радуюсь своему поступку. Мимо меня бегут люди. Кто-то на работу, кто на свидание/деловую встречу/домой. Все проходят мимо меня. Мимо той меня, которая остановилась посредине тротуара и стоит, закрыв глаза и подняв голову к осеннему солнцу. Никто не замечает, что я изменилась, что я стала другой. Новой. Обновленной.
Дохожу до автобусной остановки, и моя голова начинает раскалываться. Я вспоминаю. Вспоминаю их взгляды. Взгляды завистливых девушек в туалете. Мои волосы были длинными и густыми, и я буквально видела, как зависть горела в их глазах. Даже в глазах старшеклассниц. Каштановые волосы почти доходили по поясницы, и я не могла нарадоваться, что отрастила их.
Но все что чувствую сейчас – облегчение. Облегчение от того, что теперь все будет по-другому. Но как по-другому?



Я встаю за двадцать минут до будильника. Заставляю себя сползти с кровати и пойти в ванную. Уже без любопытства и удивления смотрю на себя. Гематома уже прошла, но вот синяки на бедре и плече и не думают покидать меня. Бегло осматриваю себя в зеркале, снова напоминая себе, как я сейчас выгляжу. Это действительно жалко.
Я подхожу к комоду и открываю все ящики подряд, пока не нахожу ящик с нижним бельем. Нахожу белые шёлковые трусики и подходящий к ним бюстгальтер. Роюсь в ящике, чтобы посмотреть на остальную часть одежды, и это странно. Я знаю, что белье на мне мое, что другие бюстгальтеры, носки тоже мои. Но чувствую себя так, будто одеваюсь кем-то другим. Будто бы я на съемках какого-то фильма.

— Только бы не порнография.

Влезаю в шкаф, и не удивлюсь беспорядку. Но решаю ничего не предпринимать сейчас, поэтому вытягиваю оттуда пару светлых джинс и рубашку голубого цвета.
Нахожу на столе часы и одеваю их на запястье левой руки. Пытаюсь застегнуть, но удается не так легко. Рука покалывает и плечо ноет. Когда все готово, то чувствую себя с часами на руке более официально, что ли. Мужественно. Взрослее.
 
—Успокойся, — говорю я себе. — Это всего лишь часы.

И я даже не помню, откуда они у меня. Брызгаю парфюмом, опять же найденным на комоде, сначала на запястье — действительно пахнет вкусно — а потом и на шею.
Перед тем как спуститься вниз, смотрю на себя в зеркало. Поднимаю руку, чтобы удостовериться, что стоящая напротив меня девушка настоящая.
Спокойно, это всего лишь новый день.
Ободряюще улыбаюсь себе, но улыбка превращается в гримасу.

От Ханны и от Адама за все это время не было никаких вестей. Я не собираюсь навязываться первая, поэтому.. Поэтому чувствую себя одинокой. Я как будто расплачиваюсь сама с собой за что-то.

Перед первым уроком я стою возле своего шкафчика, пытаясь найти учебник по тригонометрии. Мне пришлось пойти к секретарю, чтобы узнать свой код от шкафчика. Это было унизительно. Ее добрые глаза, смотрящие на меня поверх очков, когда она искала папку с моим именем? Или то, что она дважды сказала мне, как ей жаль, что все так случилось? Но мне почему-то казалось, что все, о чем она думала было: « Сама она и виновата! Вечно эти подростки напиваются! Может теперь это научит ее чему-нибудь!»
Гул в коридоре затихает, и я с удивлением поднимаю голову, чтобы посмотреть что происходит.
Келси Митчелл происходит.
Пожалуйста, только не..
И она подлетает ко мне, бросаясь мне на шею. Шиплю из-за того, что она прижимает мой больной левый локоть к моим ребрам. Я обнимаю ее правой рукой за плечи, но объятие получается каким-то ненастоящим. Запах ее духов бьёт мне в нос, и я морщусь.
Когда она отходит от меня и быстрым взглядом осматривает с ног до головы, я замечаю, что все присутствующие в коридоре наблюдают за моей реакцией. И прежде чем я успеваю подумать, что делаю, посылаю группе подростков стоящих возле класса извиняющуюся улыбку.
Когда Келси хмурится, и ее брови подскакивают вверх, она начинает восклицать.

— О, Боже мой! Твои волосы! Что случилось? Твои волосы как так получилось?

Она тянется ко мне и пропускает мои короткие пряди через пальцы. Я замираю на месте, не в силах избавится от неприятного ощущения ее прикосновения.
Парень, стоящий через несколько шкафчиков от моего, оборачивается на нас, чтобы посмотреть что происходит. И в этот момент мне хочется провалиться сквозь землю.
Я помню те времена, когда мы с Адамом и Ханной всегда подшучивали над ней. Ну как подшучивали, мы просто перешептывались, обсуждая ее поведение или что-то такое. Но никому из нас даже в голову не могло прийти подружиться с ней. И вот она я.

Та-Да-Да-Дам!

— Привет, Келси, — здороваюсь я, когда она немного успокаивается.

Провожу рукой по волосам, которые теперь лишь немного чиркают по плечам. Закладываю пряди за уши, чтобы как-то скрыть смущение от ее реакции.

— Не могу поверить, что ты это сделала! Я, конечно, знала, что авария плохо влияет.. Но ты обрезала свои волосы.

Достаю учебники из шкафчика и перекладываю их в левую руку, что тут же отдается невыносимой болью в плече. Стараясь сохранить нормальное выражение лица, сжимаю зубы и придерживаю учебники правой рукой.
Келси накручивает прядь своих светлых блестящих волосы на палец, и мне хочется ударить её по голове. Ударить. Ударить. И чтобы её кровь забрызгала этот нелепый синий пол.
Я избавляюсь от своих насильственных мыслей, когда замечаю за спиной Келси Ханну. Она выглядит точно так же как и на фотографиях. Светлые волосы собраны в низкий хвост. Синяя толстовка и серая юбка, подчеркивают то, что она так и не изменила свой стиль одежды. Она идет, шаркая ногами по полу, и когда поднимает взгляд, замечает меня. Я улыбаюсь и машу ей рукой, чтобы привлечь ее внимание. Ее лицо наоборот становится лишь серьезнее и она, теребя ручку сумки, входит в класс.

— .. ты здесь? — Келси что-то говорит мне, но я перебиваю ее.

— У меня сейчас тригонометрия, так что может, встретимся позже?

— Ты уверена, что все в порядке? — её голос звучит почти сопереживающее. И я почти доверю ей. — Если это все из-за Финна?

Я уже успела забыть, что у меня есть так называемый парень.

— Мне что-то передать ему? — спрашивает Келси, внимательно вглядываясь в мое лицо.

— Я.. Не знаю…

Передай ему, пожалуйста, что у меня амнезия. Спроси у него, почему ты со мной разговариваешь? Что такого случилось за три года, что мы стали лучшими подружками? Неужели Финну Томпсону не все равно? Он вообще в курсе моего существования? Почему Ханна так странно себя ведет? И почему никто из них не позвонил мне?

— Лил, — говорит она, уже уменьшив громкость своего голоса. — Я сказала ему, что он повел себя глупо, напившись. Но мне кажется, что он винит себя из-за этого, ну ты понимаешь, случившегося.

Я захлопываю свой шкафчик правый плечом. Келси дергается.

— Давай обсудим все за обедом? — говорю я, надеясь, что, проведу обед в библиотеке, буду скрываться от нее.

— Ладно. Удачи тебе! — говорит она и наклоняется.

Я еще не понимаю, чего она хочет, а она уже оставляет след своей помады на моей щеке. Келси разворачивается и быстро уходит, а я достаю салфетку из рюкзака и вытираю щеку. Кажется, до сих пор чувствую запах её духов.


На первой паре мне на пару приземляется самолетик. Я оглядываюсь и встречаюсь глазами с Ханной, сидящей позади меня.
Ну, наконец-то! Она мне и объяснит, что здесь происходит!

«Ты как»

Я перечитываю еще раз. Серьезно? Всего лишь «ты как»? Ханна даже не удосужилась написать знак вопроса.

Я пишу: «отстойно».

Аккуратно складываю листок, и когда учитель оборачивается к доске, бросаю листок ей на парту. Через несколько минут листок снова возвращается ко мне.

«Сядь на экономике с Сэмом»

Я перечитываю и перечитываю не в силах понять. Почему я должна садиться с Сэмом? Сэм это парень, или Сэм это девушка? Она мой друг?
Почему ты не можешь мне подсказать, что происходит? Почему ты так странно себя ведешь? Что произошло в ночь аварии? Почему Келси считает меня своей лучшей подругой? Что у меня с Финном Томпсоном? Почему..??
Сотни вопросов проскальзываю у меня в голове. Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться и пишу ответ:

«Зачем?»

Кладу листок ей на парту и смущенно принимаю хмурый предупреждающий взгляд от учителя. Я, неловко улыбаясь, опускаю голову вниз, разглядывая свои записи. Как его зовут? Как зовут учителя? Мне кажется, что все в классе уставились на меня, хоть боковым зрением я и вижу, что все смотрят в свои тетради. Но чувство беспокойства не покидает меня.
Я жду ответа Ханны. Сколько прошло? Пять минут? Десять?
Минутная стрелка бежит слишком медленно, чтобы поспеть за секундной. Кажется, что именно эта минута никогда не закончится. Я оборачиваюсь к Ханне, и, не дождавшись ее ответа, планирую забрать у нее листок с нашей перепиской. И когда я тяну к нему руку, она резко выхватывает его. Демонстративно комкает в руке и выбрасывает в урну. На ее лице застыла маска безразличия.
Да что с тобой не так?

Я просиживаю всю тригонометрию на иголках. Мало того, что я мало что понимаю в этом предмете, так и все остальные отказываются отвечать на мои вопросы.
Как только звенит звонок, я оборачиваюсь, чтобы заставить Ханну поговорить со мной (понятия не имею, что мне придется для этого сделать), но она уже выходит из класса и даже не оборачивается.
Что ж, это будет тяжелее, чем я думала.


Я захожу в класс экономики за несколько минут до звонка. Останавливаюсь чуть поодаль дверного проема и сканирую класс на наличие загадочной/загадочного Сэм/Сэма.

Парень? Девушка? Пожалуйста. Только не тот, который ест чипсы и облизывает свои пальцы. И не та, которая в короткой джинсовой юбке, еле прикрывающей ее зад.
Я такая разборчивая.
Перевожу взгляд с парты на парту, ища взглядом загадочную персону, пока в периметр не попадает поднятая рука. Парень. Он машет мне рукой в знак приветствия. Я еще раз осматриваю класс. Они все заняты своими делами, и только этот парень смотрит на меня, привлекая мое внимание к себе. Специально избегаю его взгляда, когда еще раз бегло осматриваю учеников. Когда Сэм (Сэм ведь?) привстает, чтобы поднять руку еще выше, я делаю удивленное лицо, мол, только сейчас его заметила. Он улыбается и показывает жестом на соседнее место возле него во втором ряду.
Его светлые волосы тщательно уложены и зализаны на одну сторону. Тяжело сказать, что ему не идёт его прическа. Еще как идет. Но она определенно наводит на странные мысли:

А) он маменькин сынок;
Б) хочет стать парикмахером(?);
В) хочет казаться маменькиным сынком;
Г) хочет казаться крутым маменькиным сынком, но и не скрывает своих целей в парикмахерском деле.
Боже, мои раздумья порождают во мне странные мысли.
Зеленые глаза я-буду-парикмахером следят за мной, когда я иду по проходу. Я решаю начать бой первой, а не ждать его удара.

— Мы были друзьями? — в лоб спрашиваю я, останавливаясь возле его парты и смотря на него сверху вниз.

— Ну.. Мы сидели вмести на экономике, на практических по химии. Давали друг другу списывать на истории. Мы больше чем друзьями, — говорит он, смотря мне в глаза. — Проводили зимние вечера за чашечкой капучино и в обнимку с книгами литературы. Ты познакомила меня со своими  родителями. Моя голова лежала у тебя на коленях, и ты заботливо перебирала мои волосы..

— Возможно, я искала у тебя перхоть или клещей?

— Это были чудные времена, — вздыхает он. — И однажды ты даже разрешила мне потрогать свою грудь.

Выражение мое лицо говорит все за меня, потому что он тут же начинает оправдываться.

— Просто друзья. Без физических контактов губ, лиц, рук, языков. Что бы смотрелось милее наши руки или языки?

Я показываю ему свой язык, имитируя рвотный рефлекс.

— И с твоими родителями я и вправду знаком.

Приземляюсь за парту со стоном.

— Ну, если тебе станет легче, — не унимается он. — То насколько известно, ты никому не давала трогать свою грудь. Держала своих малышек в вязаных рукавицах, или лучше сказать свитерах.

— Насколько известно? — неуверенно спрашиваю я.

— Насколько все знают?

— Насколько все знают? — повторяю я за ним.

— Каждому известна эта истина – никто не трогал твою девственницу грудь, — смеется Сэм.

— Никто не трогал мою грудь? — почти шепотом спрашиваю я.

— Ну да, — он выглядит немного смущенным.

— И об этом известно во всей школе?

— Д-дааа, — говорит он, запинаясь.

На его щеках полыхает румянец.

— Необходимо этот тотчас исправить! — заговорщицки говорю я.

— Что?

— Быстро потрогай мою грудь. Давай, пока никто не видит, — говорю я, строя ему глазки.

— Э.. Что?

— Ну же быстрее! — я кладу свою левую руку поверх его, а другой медленно провожу от его плеча до запястья.

Его реакция заставляет меня прикусить щеку изнутри, чтобы не залиться звонким смехом.

— Ты же знаешь, что моя девушка смотрит на нас сейчас?

Я резко отдергиваю руки и складываю их у себя на парте, как порядочная ученица.

— Где? Где она? — я обвожу глазами весь класс, но никому до нас и дела нет.

— Ну, или у меня нет девушки, — тихо признается он.

Я, шутя, бью его по руке, и мы оба заливаемся смехом.

— Просто это было неожиданно. Я запаниковал. Спроси меня еще раз. Спроси, не хочу ли я потрогать твоих малышек в вязаных рукавицах.

— Все поздно, — смеюсь я, а он корчит грустную мину. — Мне жаль, что я разбила твои надежды.

— Но если тебе вдруг понадобится зритель, — его лицо расцветает. — Ну, знаешь, зритель для этих двоих, — говорит Сэм, показывая на мою грудь. — Ты знаешь, где меня найти. Я с удовольствием посмотрю твою демонстрацию.

— Заткнись, — смеюсь я.

— Демонстрацию чего?

Мы поднимаем головы. Адам и Ханна стоят, возвышаются над нами, сидящими за своими партами.

— Демонстрацию моей груди! — гордо говорю я.

Не знаю, какой я была раньше. Я три года назад вряд ли бы сказала такое. Я на протяжении прошедших трех лет? Не знаю. Но я сейчас? Я говорю это, потому что мне больше нечего терять.

— О-о-о. А я? Тогда и меня запишите! — говорит Адам, ударяя кулаком кулак Сэма.

Адам, мой лучший друг, подмигивает мне, прежде чем сесть за свое место, а Ханна, моя лучшая подруга, которая почти игнорирует меня все утро, и даже сейчас не удостаивает меня взглядом, бьет Адама тетрадкой, прежде чем последовать за ним в конец класса.

— Кстати, я Сэм, — говорит он, но я не смотрю на него, полностью сосредоточив внимание на своих изменившихся лучших друзьях.

— Лилс, — представляюсь я.

Адам корчится от невидимой боли, когда Ханна бьет его кулаком в плечо, и что-то шепчет ей. Ханна садится за свое место, и когда обнаруживает меня подглядывающую за ней все это время, она ухмыляется.
Она ухмыляется.

Ухмыляется.

А я чувствую себя по-настоящему униженной.


Мы подружились в раннем возрасте. С детства мы жили с Ханной по соседству, но даже после того, как она с родителями переехала в дом побольше, и на пару кварталов от меня дальше (в мои шесть для меня это было концом света), это не мешало нам устраивать ночёвки друг у друга. Мы собирались каждые выходные, чтобы погулять. С Адамом все оказалось сложнее. Когда ему было восемь, его мама умерла. Он учился с нами, но у него и до этого не было много друзей, а тогда от него почти все отвернулись. Сейчас трудно сказать, когда именно мы втроем стали не разлей вода. Когда мы с Ханной подошли к заплаканному Адаму в коридоре и обняли его, или тогда, когда мы втроем бежали наперегонки к школьному автобусу? Или когда мы сидели на полу в моей гостиной и смотрели «Фантастическую Четверку» и бросались попкорном. Мы были одним целым на протяжении многих лет, и сейчас, когда я понимаю, что все это возможно исчезло, боль приравнивается к смертельной ране.

Сидя на экономике, я чувствую себя менее ущербной: я начинаю хоть что-то понимать в программе первого семестра. Я могла бы сказать, что почти сливаюсь с происходящим. Могла бы.
Парня с длинными волосами вызывают к доске.
Мистер Робкер пытается контролировать ситуацию, когда Сэм подсказывает отвечающему. Он кричит правильные ответы со своего места. Даже меня это под конец урока начинает раздражать, но мистер Робкер держится, даже когда Сэм кричит ему:

— Гениально! Вы хоть чему-то их научили!

Я сжимаю кулаки, чтобы не попросить Сэма заткнуться. Во-первых, его возгласы действительно начинают раздражать. Во-вторых, я не уверена, что действительно могу считать его своим другом. Слишком многое изменилось. В-третьих, мне хочется заплакать, когда я слышу тихий смех Адама и Ханны с задних рядов. Мне хочется заплакать, потому что я мало что понимаю в экономике. Мне хочется заплакать, потому что точные правильные громкие удачные возгласы Сэма заставляют мою самооценку понижаться. Мне хочется заплакать, потому что я ничего не помню. Мне хочется закрыться в своей комнате. Мне хочется зарыться в темноту своей комнаты и пустить горькие слезы.

После урока мистер Робкер просит меня подойти к нему.

— Тебя подождать? — спрашивает Сэм, сметывая со стола свои вещи в рюкзак.

— Ага.. — неуверенно отвечаю я, не представляя себе, что ожидать от учителя.
Ничего захватывающего. Ничего действительно нового. Всего лишь еще ода душе раздирательная речь на тему «как мне жаль». Я лишь киваю, стараясь не смотреть ему в глаза, а он лишь еще больше смущает меня своим рассказом о своих тяжелых временах в старшей школе. Я сжимаю кулаки, не желаю стоять здесь, около его учительского стола и выслушивать его монологи. Левое плечо пронзает боль, когда я перевешиваю рюкзак на него.

Под конец своей истории он вручает мне книгу, которая должна помочь мне подтянуть материал, который я пропустила. Или который я забыла. А также подготовиться к будущим экзаменам.

Когда я выхожу, Сэм уже закончил разговор с каким-то парнем, и тот, уходя, не оборачиваясь, показывает Сэму средний палец.

— Вот увидишь! — кричит ему Сэм в ответ.

— Кто это был? — спрашиваю я Сэма, вглядываясь в толпу, где только что растворился его собеседник.

— Хочешь пойти пообедать? — интересуется он, игнорируя меня.

— Ты не будешь отвечать мне, верно?

— Знаешь, конечно, в нашей столовой и ужасные бургеры, но когда ты голоден, съешь и похуже.

— Ау! Мой вопрос! — напоминаю я ему, обгоняя его и поворачиваясь к нему лицом, идя задом наперед.

— Давай я покажу тебе наш стол? — он толкает дверь в столовую, открывая ее для нас.

— Наш? — удивляюсь я.

Оглядываюсь в поисках знакомых лиц.
Но он меня уже не слышит. Сэм идет к столу, чтобы сесть возле Ханны и Адама, которых он видел на прошлом уроке. Конечно. Конечно. Я рассматриваю их компанию, и что-то в моей душе сжимается.
Кто-то толкает меня плечом, и я понимаю, что стою в проходе. Сэм оглядывается и махает мне рукой, чтобы я подошла к ним. Серьезно? Он вообще чувствует напряженность ситуации между мной и двумя лучшими друзами, в компании которых я когда-то состояла. Я делаю глубокий вздох и решаю все же пойти за Сэмом. Ханна улыбается, что-то рассказывая, но когда она видит, что я направляюсь к ним, ее улыбка меркнет.

Мне остается менее десяти метров к их столу, когда чьи-то теплые руки нападают на меня, обнимая. Я, отталкиваю незнакомца, и все становится хуже, еще хуже и хуже, когда я вижу кто это.

Финн Томпсон.

Почему сейчас?

— Лил, мне так жаль, — говорит он и снова тянется ко мне, чтобы снова заключить меня в объятия. Я отпрыгиваю назад от его рук и натыкаюсь на кого-то.
Келси.

Это похоже на ловушку. Неужели они специально караулили меня?
Она обнимает меня за плечи, улыбаясь мне, направляя меня к другому столу. К столу, который находится дальше, чем стол Ханны и Адама. К их столу. К столу людей, которых я не помню. Финн берет меня за руку, но я тут же одергиваю ее, прячу ее в карман брюк, чтобы он больше не смел прикасаться ко мне. Разве это так тяжело? Разве.. Разве.
Оглядываюсь на Сэма и, посылая ему грустную улыбку, но он тут же отворачивается.
Келси буквально толкает меня на стул.
Я кладу свой рюкзак на пол, когда какой-то парень подходит к ней. Она встает, чтобы он мог сесть на ее стул, а она садится ему на колени. Он что-то шепчет ей на ухо, гладя её по загорелой ноге. Слишком высоко. Слишком высоко. Боже, он, что собирается засунуть ей сейчас руку в промежность? Я отвожу от них взгляд, чтобы повернутся и еще раз посмотреть на Сэма, но он полностью поглощен разговором с Ханной и Адамом.
Финн возле меня разговаривает о предстоящем футбольном матче с девушкой слева от него. Ее волосы собраны в идеально высокий хвост, а юбка открывает загорелые худые ноги от земли. Возможно она из группы поддержки?
Все увлечены чем-то своим. А я чувствую себя лишь декорацией. Не в смысле, что мне нужно чтобы на меня обращали внимание, чтобы я становилась центром их интереса. Просто. Просто...
Мне становится неуютно, и я провожу рукой по волосам. Пряди легко проходят через пальцы. Все еще не могу привыкнуть, что они такие короткие.

— Как прошел твой день? — спрашивает Финн, поворачиваясь ко мне, и возвращая свое внимание ко мне.

— Отлично. Отлично. Если учесть что я ничего не помню.

Мне хочется напомнить ему, что я не помню и его тоже, но я не решаюсь сказать ему. Он проводит рукой по подбородку, словно обдумывая следующий шаг. Его карие глаза изучают меня, пока не останавливаются на моей причёске.

— Ты подстриглась? Тебе так больше идет.

Я выдавливаю из себя «спасибо», не смотря на него, а изучаю небо, виднеющееся в высоких окнах расположенных под крышей.
Парень, на котором сидит Келси, окликает Финна и он поворачивается к нему, чтобы подтвердить его рассказ.
Я наблюдаю за ним и не могу не отметить, насколько он привлекателен. Светлые волосы зачесаны назад. Широкий подбородок со щетиной на щеках. Его глаза светятся весельем, когда он смеется над шуткой.
А я..
Я чувствую себя полным ничтожеством.
Сидя за этим столом. На самом деле не знаю ни одного из этого людей.
У меня даже нет подноса с едой. Я поднимаюсь, чтобы пойти взять себе что-нибудь.
Финн тянет меня за руку, но я быстро выдергиваю ее из его схватки. Почему ему нужно обязательно прикоснуться ко мне?
Я готова взорваться. Авария. Дедушка. Школа. Ханна. Адам. Тригонометрия. Экономика. Финн. Патрик. Я готова заплакать прямо сейчас. Но я не позволю никому из них стать свидетелями этого, поэтому я впиваюсь ногтями в ладони.

— Ты не против поговорить потом? — спрашивает он низким голосом.

Я пугаюсь. Мне страшно, что он снова возьмет меня за руку. Или попробует обнять. Или поцелует.
Его карие глаза смотрят на меня так сочувственно, что мне так и хочется ударить его.
Он обменивается быстрым взглядом с Келси, пока я говорю наимилейшим из своих голосов:

— Конечно.

Разворачиваюсь, направляясь к стойке с едой, но в последний момент передумываю и меняю направление и иду к выходу.
Поворачиваюсь, чтобы пойти в другом направлении, когда сталкиваюсь с кем-то. Его поднос падает на пол, забрызгивая соком его зеленые кеды. Он ошеломленно смотрит на меня, пока я выдавливаю миллион извинений. Он проводит рукой, убирая свои темные волосы с глаз, когда мы встречаемся взглядами. Теплые голубые глаз смотрят на меня, узнавая. И я узнаю в нем незнакомца, с кем разговаривал Сэм в коридоре. Незнакомца, чьи фотографии прикреплены к моей стене в спальне. Голова раскалывается. Этот день превращается в Шоу Ужасов. Резко обхожу его, направляясь к выходу. Дергаюсь, но не оборачиваюсь, когда Патрик произносит мое имя. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Я не оборачиваюсь, когда все в столовой замолкают. Я не оборачиваюсь, когда бегу по коридору, и кажется, что голос Патрика преследует меня в моей голове.



Я выбегаю во двор школы одной из первых после звонка. Проходя через парковку, я делаю вид, что не замечаю на себе взгляды. Одеваю наушники, чтобы не слышать «тихих» перешептываний за своей спиной.

Перебегаю дорогу на красный, оглядываюсь по сторонам. Не узнаю улицу. Не узнаю новые дома, выкрашенные в вызывающие цвета, которые пугают меня. Стены давят на меня. Я крепче сжимаю лямку рюкзака, висящего на спине. И прибавляю громкость музыки в наушниках.

Задерживаю дыхание, прежде чем свернуть за угол. Рюкзак сейчас кажется ужасно тяжелым. Живот начинает болеть. Голова готова разломиться пополам. Я так быстро шла, что успела вспотеть.
На маленькой доске у входа в «М.М.» написано, что каждый понедельник Вас ожидает третья порция любого кофе бесплатно, и что с 5p.m. до 7p.m второе заказанное блюдо в подарок. Улыбаюсь этим веселым загогулинам и вхожу.
«М.М.» - Меридиан Мэриан.
Сердце начинает биться чаще, когда я вижу, что снаружи кафе моей бабушки не изменилось.
Дверной скрип и колокольчик при вхоже объявляют о новом посетителе. Несколько столиков у окна заняты. Кажется, здесь стало еще уютнее, чем я помню. Копии знаменитых картин не изменили своих мест жительств со стен. Аромат лаванды витает в воздухе и кажется таким знакомым, словно я была здесь только вчера. Закрываю на секунду глаза, убеждая себя, что это и вправду было вчера, но только три года назад.
Она стоит у барной стойки, подписывая какие-то бумаги. Ее крашеные волосы с проседью затянуты в тугой хвост на затылке. Ее руки еще более морщинисты и покрылись большей сетью вен, чем я помню. Когда она поднимает голову, и замечает меня стоящую у входа, на её глаза выступают слезы.

— Лилиан!

Бабушка прикрывает рот рукой, словно не в силах поверить, что я оказалась на пороге её кафе.
Или же она не в силах поверить, что я оказалась живой на пороге её кафе?

— Привет.

Мне не удается сдержать улыбку.
Она улыбается мне в ответ. Морщинки вокруг ее глаз смеются вместе с ее улыбкой. Я подхожу к ней и, когда она протягивает руки, я падаю в ее объятия. Мэриан крепко сжимает меня, выпуская из моих легких весь воздух.

— Бабуль, ты же меня убьешь так.

— Ничего. Ты молоденькая. Все срастётся.

Молоденька минус одна авария. Молоденька минус одна авария и минус одна амнезия. Все отлично. Все срастётся.
Мэриан отпускает меня, ее глаза наполняются слезами, и она, не в силах сдержать их, вытирает их тыльной стороной ладони.

— Эй, ну чего ты, — говорю я, не в силах сдержать собственные слезы.

— О, не плачь Лилиан, — просит она, когда видит, что я тоже готова расплакаться. — Еще не хватало, чтобы мы обе лили слезы. Мне возраст позволяет, а тебе?

— Какой это возраст позволяет плакать без опасений быть застуканным обществом  и принять это как побочный эффект унижение? Только эффект радости. Но люди вечно все перекручивают.

Она закатывает глаза, а я смеюсь. Смеюсь в её объятиях.
Я смеюсь в её объятиях, и на душе становится чуточку теплее.

Она рассказывает мне о «М.М.», о новых занавесках и о ремонте, о новых поварах, о неудачной прическе, но ни слова о дедушке. Я и не собираюсь спрашивать первой. Она в свою очередь не спрашивает о моей амнезии и о том, как так получилось, что я попала в аварию.
Она проводит рукой по моим волосам, говоря, что мне очень идет новая прическа.
Откинувшись на спинку стула и закрыв глаза, я чувствую атмосферу тепла.
Люди продолжают приходить в «М.М.» и к пяти часам почти все столики оказываются заняты.
Прощаясь, я рассказываю, что видела фотографии, сделанные здесь в коридоре. Она переводит взгляд мне за спину на входную дверь почти одновременно со звоном колокольчика.

Черт!
Даже не обернувшись, я знаю кто это. И из-за этого мне хочется провалиться под землю.

— Я опоздал, знаю, но я немедленно принимаюсь за работу.

Парень за пятым столиком тяжело вздыхает и машет нам рукой, чтобы у него скорее приняли заказ.
Патрик, подходя к нам, кричит ему:

— Эй, ты, за пятым, прояви хоть немного терпения! Всему свое время!

Я наклоняю голову, надеясь, что так скрою свое лицо за волосами, и он, не заметив меня уйдет.

— Миссис Кернис! Лилиан! — здоровается он, но когда видит, что я не отвечаю, он наклоняется, и голубые глаза заглядывают мне в лицо.

— Тебя видно, ты же знаешь?

Я нелепо улыбаюсь, а Мэриан хихикает.

— Патрик, принимайся за работу и перестань заигрывать к моей внучке.
 
— Вы обвиняете меня в домогательстве? — наигранно спрашивает он. — В поведении, причиняющем неудобство или вред, нарушающее неприкосновенность частной жизни лица? В этом?

Мое лицо немедленно вспыхивает, а бабушка лишь закатывает глаза, видимо для нее это привычное дело.
Еще один тяжелый вздох прокатывается по залу, полному клиентов, выводя Патрика из ступора. Он тут же уходит в комнату для персонала, лишь кивая мне на прощание.

Я выхожу из «М.М.» не в силах сдержать улыбку.