Марк Олден - Дай Сё. Глава 19

ГЛАВА 19
   
    За несколько минут до полуночи обнаженный Кон Кенпати пересек комнату и выключил свет. Теперь единственным освещением его гостиничного номера были две свечи. Свечи, обернутые белым шелком, стояли на деревянной подставке возле с трех сторон окруженного ширмами ковра.
    Рядом, на такой же низкой подставке покоился длинный меч Бенкаи, Мурамаса, в ножнах и с рукоятью, обернутой в тот же белый шелк. Тут же на столике стояла чаша рисового вина, нож князя Сабуро и черная шкатулка, хранящая в себе Хотоке-сан, кость из горла Бенкаи.
    Это было время зазен, ежедневной медитации, которая должна была подготовить Кенпати к смерти.
    Он преклонил колени перед мечом Бенкаи и поклонился, коснувшись лбом ковра. Затем сел - глаза закрыты, спина прямая, ладони на бедрах. Кенпати был один в номере. За дверью, в коридоре, нес стражу Вакаба, а клерку в лобби был отдан приказ не переводить звонки Кенпати.
    Зазен.
    Окруженный предметами, которые были использованы при совершении князем Сабуро сеппуку, Кенпати стремился ослабить соединяющие его с жизнью путы и наоборот, укрепить свое презрение к смерти. Ему вспомнились наставления Носаки: "Загляни к себе в душу. Познай смерть. Стань по-настоящему бесстрашным. Найди способ коснуться Вселенского Разума, частью которого являемся все мы. Достигнув этого, ты найдешь своего кайсяку."
    Мысли Кенпати обратились к мальчику, которому суждено было стать его секундантом. Тодд не только воплощал в себе красоту юности, но и напоминал ему об уродстве старости. Не были ли юные свободны, сильны и горячи, так же, как старики - дряхлы, печальны и слабы? Не повторялись ли в бусидо, коде воина, три предостережения Будды о смерти и старости?
    "Видел ли ты мужчин и женщин восьмидесяти и девяноста лет, согбенных, хрупких, опирающихся на костыли, ходящих маленькими медленными шагами? С седыми волосами или плешивых, со сломанными зубами, с морщинами, с покрытой пятнами кожей?
    И не думал ли ты, что и тебе придется испытать угасание, как бы ты не пытался избежать его?
    Видел ли ты мужчин и женщин, которые заболевают и лежат, не в силах подняться, в собственных экскрементах, пока другие люди не поднимут их и не уложат в постель?
    И не думал ли ты, что и тебе придется испытать болезни, как бы ты не пытался избежать их?
    Видел ли ты тела мужчин и женщин через день или два после смерти, разбухшие, посиневшие или почерневшие, гниющие изнутри?
    И не думал ли ты, что и тебя постигнет смерть, как бы ты не пытался избежать ее?"
     Кенпати знал, что в отличие от своей любимой матери, которая медленно и мучительно умерла от рака, ему удастся обмануть недуги и угасание. Что до смерти, многие умирали слишком рано или слишком поздно. Он же умрет в им самим выбранное время, и тем самым вознесется к славе и бессмертию, а его голос будет звучать в сердцах японцев вечно.
    Как и Носака, Кенпати верил в Хотоке-сан. Одно присутствие рядом бесформенной кости призвало дух Бенкаи и заставило его временно вселиться в Тодда Хансарда. Оно заставило Тодда признать Кенпати своим господином и пробудило в мальчике страх быть порабощенным демоном Ики-рё.
    Этим вечером Кенпати также ощущал присутствие в кости Ики-рё.
    Рожденный из темных помыслов, Ики-рё теперь стремился оставить кость и в полной мере вернуться к жизни, воссоединившись с душой и разумом Бенкаи.
    Мальчик, более чувствительный, чем Кенпати, сразу понял это. Поэтому он и отшатнулся, когда режиссер протянул ему шкатулку с костью. Тодд не желал, чтобы Ики-рё завладел им. Но он был буси, воином, он должен был слиться в единое целое с демоном - тогда он полностью перевоплотился бы в Бенкаи, скованного клятвой служить своему господину.
    На несколько секунд Кенпати заколебался. Он и сам боялся Ики-рё. Хватило бы у него сил контролировать мальчика после того, как тот станет одержим?
    До конца съемок оставались пять или шесть недель. Кенпати планировал покончить с собой сразу же после этого. Он собирался написать занкандзё, предсмертное заявление, в котором бы выразил гнев и возмущение современной Японией и надежду, что та вернется к славным дням Империи. Занкандзё было бы отправлено императору, а его копии - в прессу. Героическая смерть превратила бы последнюю картину Кенпати в шедевр, величайшее произведение искусства. Фильм вечно напоминал бы Японии, что это Кенпати пробудил ее и заставил вновь обрести былое величие.
    Поэтому достойный кайсяку был необходим. На эту роль не подошел бы громила Вакаба или маньяки из Лиги Кровавой Клятвы. Они преклонялись перед режиссером и почли бы за честь обезглавить его, но этим лишь доказывали, что иногда и слишком много бывает недостаточно. Вакаба, ревновавший и ненавидевший любого, кто приближался к Кенпати, отчаянно желал быть его секундантом. Он даже умолял о разрешении совершить сеппуку вслед за ним.
    Вакаба, с его подозрительностью, вспыльчивостью и собачьей преданностью, был готов отдать жизнь за Кенпати хоть завтра. Он мог бы попытаться убить Тодда, веря,что этим самым спасает своего любимого хозяина от осквернения от рук гайдзина.
    Но в Тодде жил Бенкаи, и именно Бенкаи должен был стать его кайсяку. Поэтому Кенпати нужно было преодолеть страх перед Ики-рё и остальными. Включая и ДиПальму, который был уже мертв или умирал. Самурай не должен быть трусом; ему следует лицом встречать любые испытания и не бежать от них.
    Зазен.
    Кенпати сосредоточился на Хотоко-сан, изгнав все остальные мысли о семье, карьере, жизни и смерти. Для него существовала лишь маленькая, бесформенная кость и заключенный в ней демон.
    Его покрытое потом тело блестело в свете высоких белых свечей. Кенпати показалось, что он теряет сознание, но вдруг он пришел в себя и насторожился. Он почувствовал, что в комнате находится кто-то еще. Кенпати услышал странный звук, что-то вроде визга, который не мог издавать ни человек, ни животное. Вначале еле слышный, звук вскоре обрел такую силу, что Кенпати задрожал. Неизвестно откуда взявшийся - ведь окна и двери были закрыты - порыв ледяного ветра задул свечи и погрузил комнату в полный мрак.
    И-и-и-и-и-и-и-и-и.... Визг терзал уши. В комнате запахло горелой плотью и Кенпати ощутил тошноту.
    И внезапно визг прекратился. Остались холод и отвратительный запах.
    Обессиленный Кенпати опустился на пол и потерял сознание, успев понять, что ему удалось изгнать Ики-рё из кости и отправить на поиски Бенкаи.
   
    Когда лифт доставил Джеффри Лэйкока на шестой этаж больницы на Конно Роуд, было пять минут первого ночи. На нем была форма лейтенанта полиции, под мышкой - стек, и пистолет в кабуре на поясе. Довершали маскировку накладные усы, темные очки и фуражка, надвинутая так низко, что очки больно жали на переносицу. Несмотря на некоторую взвинченность, Лэйкоку нравилось это неожиданное приключение и то, как на нем сидела форма. Он будто вернулся в молодые годы, когда был офицером британской армии. Я совсем как Джек Хокинс в "Жестоком море"*, думал он. Олицетворение английской смелости.
    С другой стороны вряд ли Джек Хокинс когда-нибудь прокрадывался в больницу, чтобы отправить кого-то в лучший мир, как Лэйкок собирался поступить с ДиПальмой. Выбора особого не было - если не умрет ДиПальма, умрет он сам. Линг Шен не терпел провалов.
    В коридоре Лэйкок столкнулся с двумя медсестрами-китаянками и прикрыл лицо газетой, но те проигнорировали его и прошли мимо, не перереставая тараторить. Посреди коридора он остановился у двери с надписью "Выход", убедился, что никто его не видит, и толкнул дверь, оказавшись на лестничной площадке. Обмахиваясь газетой, Лэйкок поднялся на восьмой этаж и вновь вышел в коридор.
    Коридор был безлюден. В воздухе витал запах лекарств и болезни, который Лэйкок ненавидел; у стен там и сям стояли стулья и коляски. Даже если бы его и увидели, присутствие полицейского на этаже, где содержался охраняемый пациент, не вызвало бы подозрений. Палата ДиПальмы, в трех дверях от него, была без присмотра, как и приказал Линг Шен.
    Лэйкок прикрыл за собой дверь палаты и прислонился к ней спиной. Из свернутой газеты он достал маленькую черную коробочку, в которой содержался шприц. Шприц был наполнен тем же ядом, которым покрывали чашку ДиПальмы в чайной, но доза была куда больше. Беспокоиться не о чем. Лэйкок сделает свое дело и исчезнет. Укол в основание черепа, и мистер ДиПальма отправится к ангелам.
    Лэйкок снял фуражку и принялся массировать лоб. Терпение. Все пройдет по плану. Нет ничего, что могло бы помешать ему. Не спасло ли его терпение чуть раньше, когда он заставил себя есть и болтать, и этим одурачил Роджера Тана? А ведь пришлось еще ждать прибытия людей Линг Шена, которые избавились от трупа. Лэйкок не находил компанию мертвецов приятной.
    Ему не помешало бы немного "драконьего жемчуга", кокаина, который смешивали с барбитуратом, а затем с табаком и курили. Это был самый популярный вид наркотика в колонии. Лэйкок не сидел на игле, как многие в Гонконге, но иногда позволял себе побаловаться "драконьим жемчугом".
    Англичанин перестал крутить фуражку на пальце, наклонил голову, принюхался. И улыбнулся.
    Вновь надев фуражку, он чуть приоткрыл дверь палаты. В дальнем конце коридора раздался топот бегущих ног. Кто-то крикнул "пожар!" В нос бил запах дыма. Отлично.
    Все еще улыбаясь, Лэйкок закрыл дверь и направился к лежащему без сознания Фрэнку ДиПальме.
   
    Джен Голден включила ночник на прикроватной тумбочке, села и затушила сигарету в пепельнице. Затем вытряхнула из пачки новую и закурила. Надев очки, она взглянула на часы. Немного заполночь. Она вернула часы на тумбочку, встала и потуже затянула поясок халата. Ночь обещает быть длинной. Особенно если Фрэнк ДиПальма умрет.
    Ей выделили пустующую палату рядом с его. В палате был скрипучий кондиционер и минимум мебели. Наглухо закрытые окна, похоже, давно никто не мыл. Здесь также был санузел с треснутым зеркалом, покрытой пятнами раковиной и мусорной корзиной, под завязку забитой грязными салфетками и еще какой-то дрянью. В такой убогой дыре Джен не приходилось ночевать со времен ее романа с югославским поэтом, который жил в крошечной квартирке без мебели на Девятой авеню Манхеттена и держал песчанку по кличке Дали. Любовь или то, что она принимала за любовь, помогла ей выдержать несколько недель на этой тараканьей ферме. Любовь заставляла ее мерить шагами палату гонконгской больницы. По-своему она все еще любила Фрэнка ДиПальму. Мысль о том, что он умрет, приводила Джен в ужас.
    Тодд спал в соседней палате. Куда еще ему было податься?
    Ожидание. Джен вспомнила лицо Фрэнка, когда его вкатили в палату после промывания желудка. Он был без сознания, синий от нарушения кровообращения. Цианоз, сказал один из врачей. Он не смог ответить, когда Фрэнк придет в себя. Если бы не Тодд...
    Проклятый Линг Шен.
    Она подошла к окну и взглянула на стоянку внизу. Из здания вышли двое в белом, санитары или интерны, взобрались на велосипеды и укатили. Своего водителя Джен отослала домой, приказав вернуться в семь утра и отвезти ее на съемочную площадку. Но если Фрэнк к тому времени умрет или не придет в себя... Она закрыла глаза. Сейчас фильм был последней вещью, о которой Джен могла думать. Фрэнк может умереть. Она прижалась лбом к холодному стеклу.
    Что хуже - не любить или любить, но хранить это в тайне? Ему нельзя умирать, не поговорив с ней. Джен думала обо всем, что Фрэнк сделал для нее. Он разобрался с Роем, когда тот пытался вымогать у Джен деньги на наркотики. Разобрался с одним из вышестоящих сотрудников телесети, который чуть не изнасиловал ее. Помог ей с документальным фильмом о проституции, впоследствии взявшем несколько наград. Фрэнк поддерживал и защищал ее, не задавая вопросов, не обвиняя. Взамен она причинила ему боль.
    Она спала с Коном. Это случилось в тот вечер, когда она вернулась отель, устроив Фрэнку головомойку в ресторане. Пропавший, покинув полицейский участок, Кон появился в ее номере. Джен получила то, что хотела, хороший секс, но чего-то все же не хватало. Ей казалось, что Кон был отстранен, как бы наблюдая за самим собой со стороны. Когда все кончилось, Джен почувствовала, что они не только не стали ближе, а наоборот, отдалились друг от друга.
    Ну вот такая я, подумала она. Бегу от того, кто меня хочет, гоняюсь за тем, кому и даром не нужна и ненавижу себя за это. У любви был только один враг, и этим врагом была сама жизнь.
    Чувствительная и дальновидная сторона Джен подсказывала ей, что лучше бы ей было оставаться с Фрэнком. В Коне все было эротично - его талант, его непредсказуемость, его нежелание избавляться от пороков и страстей. Рано или поздно, сказала себе Джен, этот ублюдок меня погубит. Как и другие ублюдки до него. И все же ее тянуло к нему, как мотылька к огню свечи.
    Она подозревала, что обоим мужчинам был известен ее секрет - влюбившись, она была готовы перенести и вытерпеть что угодно. Фрэнк бы никогда не использовал это знание против Джен. Кон бы сделал это не задумываясь и с улыбкой на лице. Попади она в беду, на кого Джен могла бы расщитывать? На сицилийца, на кого же еще. Кенпати волновал лишь он сам, любимый.
    Но к чему обманывать себя? В этом и был секрет магнетизма Кона. Он был опасен, непреодолимый вызов для женщин, которые любили все экзотическое, вызывающее, неожиданное, и таких женщин было много. Почему она не вышла за Фрэнка? Потому, что это потребовало бы от Джен большего, чем она была готова пожертвовать.
    Она прошла в ванную комнату и взглянула на себя в зеркало. Боже, это что, ее лицо? Ей нужен был сон, много часов сна. А когда она в последний раз ела? Джен не прикоснулась к больничному ужину, который принесли в палату. Только кофе и сигареты. Неудивительно, что она выглядела, как лягушка в блендере - тут красная, там зеленая, и мчится по жизни со скоростью сто километров в час.
    Джен коснулась своего носа. Еврейские девочки должны что-то делать со своими длинными носами. Она так ничего и не сделала. Она и Барбара Стрейзенд*. Все, ребята. Не нравится - проходите дальше. Ты похожа на Уэйна Грецки*, как-то сказал ей Фрэнк. На Мерил Стрип*, возразила она. Стрип тоже похожа на Грецки, сказал Фрэнк.
    Мне нужен Фрэнк, я хочу Кона. Может быть, когда съемки будут окончены, окончится и ее роман с Коном. А может,следует порвать с ним еще раньше. Ему нравилась всякая ерунда, он часто рассуждал о черной магии, духах, перерождении и красоте смерти. В смерти Фрэнка не было ничего красивого.
    Она открыла кран, набрала в ладони холодной воды и плеснула себе на лицо. И тут из комнаты Тодда раздался звук разбитого стекла; затем будто что-то упало.
     - Нет! Нет! - послышался испуганный голос Тодда.
     Джен выбежала в коридор. Она не заметила, что у палаты ДиПальмы уже не было полицейских.
    У двери Тодда она замешкалась, сначала хотела постучать, но затем передумала и попыталась открыть ее. Дверь не поддалась. Ухватившись за ручку обеими руками, Джен изо всех сил толкнула дверь плечом и чуть не упала, когда та распахнулась. Включив свет, Джен бросилась к мальчику.
    Тодд забился в угол, дрожа и прижавшись к стене. Палата была перевернута вверх дном; настольная лампа и посуда разбросаны по полу. Осторожно обходя осколки стекла, Джен приблизилась к нему, присела рядом и попыталась успокоить. Тодд был в панике.
    Ночной кошмар. Конечно. Сначала его отчим погибает, затем его мать, а сейчас и отец мальчика при смерти. У Джен защемило сердце от жалости.
    Тодд отшатнулся от нее.
     - Ики-рё, - проговорил он.
     - Что?
    Внезапно Тодд оттолкнул ее с такой силой, что Джен отлетела к кровати и больно ударилась локтем. Тодд вскочил и бросился к двери, но та снова не открывалась. Рассерженная, но все еще беспокоящаяся за мальчика Джен поднялась, сделала шаг и тут же порезала босую ступню, наступив на осколок стекла. Стоило ей дотронуться до плеча Тодда, как тот отшвырнул ее. Маленький гаденыш был невероятно сильным. Наконец, ему удалось открыть дверь и он выбежал в коридор. Джен последовала за ним.
    Тодд замер в дверном проеме. Джен схватила его за плечи, намереваясь развернуть к себе и хорошенько отчитать, и в этот момент почувствовала дуновение ледяного воздуха. В шоке она отступила в коридор.
    Ей вспомнились холодные зимы в Новой Англии, когда снега наметало по пояс, а порывы ветра переворачивали автомобили. Кондиционер в палате Фрэнка, видно, взбесился.
    Но было кое-что еще - отвратительный запах чего-то горящего, заставивший Джен закрыть лицо ладонью. Она зажмурилась и продолжала отступать, пока не уткнулась спиной в стену коридора.
    А открыв глаза, она закричала.
   
    Было ли это сном или явью? Тодд уже не знал. Его кожа потемнела и покрылась волосами, на предплечьях вздулись мускулы, а в воздетых над головой руках был зажат меч Мурамасы. Он был в теле мужчины - невысокого, широкоплечего, бородатого японца, готового обрушить меч на какого-то человека, который склонился над бесчувственным Фрэнком ДиПальмой. Его отец был в опасности, на волоске от смерти. Тодд должен был спасти его.
    Но меч застыл в воздухе. Руки отказались повиноваться ему. Вся таящаяся в них сила не могла нанести удар.
    Страх. Он не должен бояться. Он обязан подчинить страх себе.
    Тодд почувствовал присутствие Ики-рё, ощутил, как дух проникает в него, ощутил его злобу и непередаваемую словами ненависть. Тодд попытался сопротивляться, попытался загнать его, это существо, этого демона, назад, в прошлое. Принять Ики-рё значило превратиться в его марионетку, в инструмент зла и порока. Но вместе с этим и обрести неслыханное могущество и силу.
    И тогда Ики-рё заговорил.
     - Прими меня. Я призрак, рожденный живыми, и я один могу спасти твоего отца. Я уберегу его от си, от смерти. Но для этого ты должен принять меня.
    У кровати отца человек извлек из сложенной газеты маленькую черную коробочку,открыл ее и в его руке блеснул шприц. Он поднес шприц к свету и нажал на поршенек, отчего из иглы брызнула тонкая струйка прозрачной жидкости. И наклонился над ДиПальмой.
     - Да, - ответил Тодд. - Спаси его. Я приму тебя, но спаси моего отца.
    Его тело в мгновение ока обволокло пламя, и Тодд закричал. Он почувствовал себя закаляющейся в огне сталью, клинком, в пламени становящимся достойным самурая оружием. А затем жар исчез, и ему стало очень холодно. Он увидел все свои прошлые жизни, мелькающие перед его внутренним взором, сливаясь воедино. Неизвестное прошлое и неизвестное будущее открылось ему за долю секунды. Он больше не был Тоддом. Он был самураем.
    Он был Бенкаи.
   
    Одно движение пальца, и ДиПальма отправится к ангелам. Держа шприц в высоко поднятой руке, Лэйкок попытался другой рукой перевернуть свою жертву на бок. Укол нужно сделать в основание черепа, скрыть след от иглы в волосах. Но перевернуть этого медведя было не так-то просто. Придется воспользоваться обеими руками.
    Холод. Мерзкая вонь. Откуда, черт возьми, они взялись? Лэйкока сдавила нечеловеческая сила; он открыл рот, чтобы закричать, но не смог издать ни звука. В ужасе он оглянулся, чтобы рассмотреть напавшего на него, но никого не увидел. Но тогда кто же выдавливал саму жизнь из его тела?
    Его потащило через всю палату, к окну. Все сильнее, быстрее, а потом Лэйкока дернуло, развернуло в воздухе, и он полетел, полетел, оторвав ноги от пола. Наконец-то ему удалось закричать; он услышал еще один крик, крик женщины, а потом Лэйкок врезался в стекло и пробил его собой, ощущая невыносимую боль от врезающихся в тело осколков. На секунду он завис на высоте восьмого этажа, а потом полетел вниз, вопя и переворачиваясь в воздухе.
    Он напоролся на стоящий на стоянке флагшток, который пронзил его спину и вышел наружу из живота. Англичанин соскользнул вниз и наконец замер; его руки и ноги безжизненно повисли, а глаза уставились на сияющую в небе луну.
   
   
    * Джек Хокинс - британский актер, сыгравший в фильме 1953 года "Жестокое море" о Битве за Атлантику (противостоянии английских и германских ВМФ во время Второй мировой).
    * Барбара Стрейзенд - певица.
    * Уэйн Грецки - хоккеист.
    * Мерил Стрип - киноактриса.