Папино письмо

Никогда он о войне не рассказывал. Был как все, веселый, улыбчивый. Собирал всю окрестную детвору и показывал нам «киношку». Вешал на стенку простыню, ставил на стол фотоувеличитель, и мы всей дружной толпой смотрели диафильмы.

Помню своё детское открытие на анапском пляже: оказывается, у всех взрослых дядей по две ноги, и только у папы – одна… что, впрочем, совсем не мешало ему тащить меня в воду и учить плавать…

И ещё он учил меня танцевать вальс. Прихрамывая на протезе, отсчитывал «раз-два-три, раз-два-три» и кружил по комнате под звуки старой пластинки.

В день Победы прямо на улице вместе с соседями в складчину накрывали стол, пили домашнее вино, танцевали, пели.

 «22 июня
Ровно в четыре часа
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война…»

Помню, как эту песню на мотив «Синенького платочка» иногда пели родители… И помню, какими серьезными становились остальные взрослые.

С этих же слов начиналось и папино письмо, написанное мне, в ту пору уже студентке, 22 июня 1973 года. Храню его до сих пор. Часть письма привожу здесь полностью с сохранением стилистики.

 «22 июня Киев бомбили, нам объявили,что началася война…
Валя, здравствуй.

Ты заставляешь вспоминать меня то, что вспоминается нелегко…

Этот день 26 апреля 1945 года ничем особенно не отличался от предыдущих дней. Перед этим у нас была небольшая передышка, что-то в пределах 2-3 дней, связанная с концентрацией наших войск на решительный штурм Берлина. У нас, со стороны Кюстрина, была еще и водная преграда, так как мост через Шпрее у нас перед самым носом взорвали немцы при отступлении.

В ночь с 25 на 26 апреля наши сапёры собрали понтонный мост, а на рассвете 26 апреля наша тяжёлая танковая бригада переправилась по нему на западный берег Шпрее, где уже был небольшой плацдарм, занятый нашими пехотинцами. Наша задача была поддержать их своими пушками. Точнее – уничтожить огневые точки противника, а этих точек было немало, так как в городе каждый дом – это огневая точка. У нас техника такая, что из укрытия стрелять не будешь, да и притом дома и дворы – это место для пехоты, а уличный бой для танков – это нелегкая задача. Танк – большая мишень, в которую очень легко попасть из любого окна близлежащего дома.

Сначала мы двигались вместе с пехотой, точнее, пехота очищала от немцев дома, а мы с улицы уничтожали огневые точки прямой наводкой. Приблизительно часов в 10 утра к нам подбежал пехотинец, и попросил прибавить газку и поддержать их своим огоньком.
Мы рванулись вперед, впереди улица была чиста, а вот из-за какого угла или окна в наш танк был «послан» гостинец, мы так и не заметили. Да я и сейчас не знаю, чем нас подбили, то ли из пушки, то ли из фаустпатрона. В общем, из экипажа ранило только меня.
В горячке боя я еще вылез из танка, и метров 200 полз назад за развалины дома.
Здесь меня и подобрали. Члены нашего экипажа Кицман Володя и командир танка (грузин, забыл его фамилию, очень хороший товарищ из Тбилиси) и Минкин Алексей остались у танка.
Вот так и закончилась для меня война. Нашего экипажа и всей нашей бригады хватило ещё на 4 дня. 30 апреля бригада в боях уже не участвовала…»

***
В апреле 1945 моему отцу, Василию Ивановичу Косаревскому было неполных 22 года.
Никогда он о войне не рассказывал… Никаких деталей и красок.

– А что о ней рассказывать? Главное – мы победили. И точка.

Однажды, по просьбе папы я разыскала в Анапе его однополчанина, Алексея Паршина, с которым он призывался из Анапского райвоенкомата.

И когда они вдвоём начали разбирать подробности их первого боя под Сталинградом, я поняла: ничего не забыто. И ничего для них не закончилось. Как ничего не закончилось для нас, их детей и внуков, пока висит папин портрет на стене, пока хранится папино письмо.