Стопроцентный американец

Часть первая
                МАРК          
     Вообще-то этих американцев было двое. Оба они несколько лет назад приезжали к нам в самом начале лета. И  один, а на следующий год другой, поселились в нашей квартире. Всё это произошло потому,  что моему младшему сыну захотелось пообщаться с ребятами с другого континента и улучшить свой английский.
     Первый парень носил круглые очки, как у Джона Леннона и бакенбарды, как… вот уж не знаю, на кого он хотел быть похож. Не спросила. Виноват был мой совсем неважный английский. Но когда мы с Марком уже стали испытывать друг к другу доверие, он поделился, почему украсил своё лицо этими странными для современной России, довольно объёмными, атавистичными баками. «Потому что без них я смешной». – Ответил он простодушно. Я попыталась представить его без бакенбард – что мне было несложно, так как могла сделать не только это, но и изобразить портрет Марка на бумаге – и не увидела ничего смешного. Но, похоже, однажды кто-то из его окружения, внушил парню, что тот «не красавец». Вот он и решил исправить свои «дефекты» на лице длинными баками.
     Поначалу я не стала оспаривать его сложившееся мнение о самом себе. Но, как человеку иногда пишущему портреты,  лицо Марка мне показалось интересным. Оно просилось на бумагу или холст. И я уже подумывала, а не предложить ли ему сходить в студию, где раз в неделю художники собирались на портретный класс.
     Когда Марк шёл вдоль нашего дома, то местные сразу  замечали его.  Иначе, зачем они смотрели ему вслед? Меня это даже несколько тревожило. И скоро вы поймёте, почему.
     Вот он, немного согнувшись, тащит свою багажную сумку на колёсиках. Синими джинсами, свободно болтающимися на его худощавой фигуре, что заканчивались в виде гармошки гораздо ниже его разношенных кроссовок, он, как будто специально заметал за собою путь.  И то верно: умеющий ходить не оставляет следов (Лао-Цзы). За тот месяц, что Марк прожил у нас, думаю, он помог навести чистоту на нескольких улицах, по которым ходил.  Кроме бакенбард, что сразу бросались в глаза, круглых очков из наших сороковых-пятидесятых годов, он носил причёску-хвостик. А за исключением синих потёртых джинсов,  помогавших нашим дворникам подметать окрестности, на нём была светлая просторная толстовка, тоже, как говорится, видавшая виды. В этом одеянии он ходил ежедневно, и разве что пару раз сменил одну толстовку  на другую. Они напомнили мне ту неизменную "форму на все случаи жизни", которая когда-то висела в советских магазинах.
     Тем не менее, когда мы отдали Марку комнату сына, он заполнил шкаф самой разной одеждой, какую привёз с собой. Там было и что-то приличное. Но Марк неизменно ездил в университет в любимых мешковатых джинсах с бахромой и растянутой толстовке. И было понятно, что в одежде для него главное – это «чтобы было удобно».
     В один из выходных их группу должны были повести в театр на балет. Тут Марк немного растерялся. Он позвал меня в комнату, и, глядя на галстук, что держал в руках, в задумчивости спросил, идти с ним или без? «Можно и без галстука». – Ответила я.  И захотела узнать, что он собирается надеть ещё. Марк указал на свой ежедневный «ковбойский наряд». «Тебя в театре не поймут». – Я отрицательно покачала головой и  для убедительности добавила ещё парочку аргументов.
Он слегка расстроился и  уныло посмотрел туда, где на плечиках висела пара его брюк. Одни – изрядно помяты, другие – с острыми, как лезвие ножа, стрелками, видимо, были вообще немнущимися. Он достал те, что напоминали серую тряпку, и сказал:
- Эти брюки.
Время поджимало, гладить одежду было некогда. Он мог это сделать заранее, но, похоже, не очень-то и хотел, желая заявиться в театр в своём повседневном прикиде – хотя и довольно выразительном, но всё же не подходящим для посещения  храма искусства.
- Нет, Марк, в таких не надо. – Я снова отрицательно покачала головой. - Надень  лучше другие.
Марк поморщился и сказал по-английски:
- Не комфортно.
Потом, хитро улыбнувшись, знаками показал мне, что всё же хотел бы отправиться в театр в любимых джинсах. Чувствуя ответственность за парня, я проявила некоторую строгость и попросила его надеть немнущиеся брюки. Ну, куда денешься от воспитания, привитых правил, что в театр нужно ходить прилично одетым! Нехотя, он покорился советско-российскому менталитету.
     Разговаривали мы по-дружески, улыбаясь, и я шутливо сказала ему, что прослежу, в чём он отправится в театр. Нам было по пути, и на этот раз я проводила, облаченного в нелюбимую одежду Марка, до остановки маршрутного такси.
 
     Ещё до этого, Марк показал мне в интернете свою мать, её фото было выставлено на сайте мэрии города. Она у него была вице-мэром. Симпатичная и уверенная в себе блондинка средних лет,  с решительным взглядом руководителя. Отец его жил в Цюрихе (где и родился Марк), с другой семьёй. Родители были разведены, и Марк давно снимал отдельную от них квартиру.
     Как-то вечером, он не вернулся из университета в обычное время. «Ну, немного загулял». - Решила я. Прошёл час, другой, третий… И я начала волноваться. На улице – темень. Мы живём почти на окраине города, которого парень совсем не знает, да ещё и не слишком хорошо владеет русским. Вот-вот маршрутки, на каких он возвращался домой, перестанут ходить.  Вспомнились любопытные взгляды местных парней, с интересом разглядывавших иностранца. Я вышла на улицу, обошла дом, и заторопилась к стоянке маршруток. Дождалась одну  – Марка в ней не было. Пока ждала следующую  маршрутку – замёрзла: июньская ночь выдалась слишком холодной. Пришлось вернуться домой.
     В половине двенадцатого, сидя на кухне, услышала, как на площадке засыпающего дома, довольно громко хлопнули двери лифта. Похоже,  Марк добрался на последней маршрутке. От него пахло алкоголем. Но на ногах парень держался. Прямо на пороге я строго сказала ему, что если такое повторится ещё раз, я его поколочу, да ещё напишу о его ночных похождениях вице-мэру их города. Он, кажется, не поверил ни в то, ни в другое, и потому заулыбался. Да и, в конце концов, жаловаться на него надо было руководителю их группы.
     Потом Марк, особенно не смущаясь, рассказал, что встретил студентов из Англии и засиделся с ними в кафе допоздна. Конечно, я понимала это его желание поговорить на родном языке, когда все кругом говорят не по-английски. Всякий, кто оказывался в чужой стране, знает такую естественную тягу к родной речи. Только понятно было и то, что дорвался американский студент не только до бесед на английском, а и до алкоголя, который ему там, в Америке по закону будут продавать только через год. А тут,  в России, – пожалуйста, бери, не хочу.
     Я стала говорить о том, что может случиться, если Марк будет возвращаться так поздно.  Мол, не стоит вести себя, столь неосторожно ночью, да ещё в чужой стране. И вдруг он сообщает мне, что с одним их студентом уже произошёл неприятный случай – на днях его ограбил таксист, запросив сумму за проезд в три раза большую, чем полагалось. Тот парень тоже жил далековато от центра. «Ты американец?» - Спросил водитель. «Да». – Ответил студент. «О! Знаю, вы все богатые!» - И таксист угрозами выбил из парня столько денег, сколько у того было с собой.
     Что было сказать на это? Мы вместе с Марком пришли к согласию, что такие таксисты есть и в России и в США. У преступников ведь нет какой-то одной национальности.
      
     Вообще-то, мне грех было жаловаться на Марка. Мы с ним нашли общий язык. И этот язык был ни американским и ни русским, а просто человеческим. Надо сказать, что вместо сына, что находил мало времени на общение с Марком,  мне самой пришлось вспомнить весь мой запас английского и в некотором роде начать повышать уровень моих знаний. А я-то думала, что уже всё забыто, так как давно не имела возможности практиковаться в английской речи.
     И получилось так, что я стала помогать Марку с русским, а он мне с английским. Я отрабатывала с ним произношение, просила его наговаривать слова и фразы на магнитофон и писать те, которых не было в словаре. Наша взаимная учёба шла успешно! Слышала, и как сын, возвращаясь с учёбы, бегло разговаривал с Марком по-английски – значит, польза была и ему. Но, похоже, больше её получила я. По крайней мере, так мне виделось.
     Как-то, вернувшись из кухни, Марк сказал мне по-русски: «Я там немного напИсал».  Я улыбнулась одними глазами, и он понял, что сказал что-то не так. 
- Спасибо. – Ответила я, догадавшись, что он написал несколько английских слов для меня, о которых я ранее его попросила.
     Он был хорошим парнем и не обижался, если  у кого-то его русская речь вызывала улыбку. Тем более понимал, что  я всегда доброжелательно объясню ему, что он сказал не так.
     А как-то за завтраком, уплетая, приготовленные мною сырники со сметаной, он, зажмурившись от удовольствия, произнёс:
- Ску-у-учно…
Поймав мой несколько удивлённый взгляд, Марк понял, что сказал не то, что хотел.
- Вкусно? – Спросила я.
Он кивнул.
     А когда мы с ним заранее договаривались о встрече неподалёку от университета, чтобы потом ехать в изостудию, он мне сообщил:
- Я буду кончать, - здесь он сделал некоторую паузу, - в 18 часов.
Сдержав улыбку, я сумела объяснить ему, что обычно подразумевают у нас под глаголом «кончать». И он, как мне показалось, слегка смутился, а потом рассмеялся, когда понял, как на это могут отреагировать наши студенты.
     На другой день, «когда он кончил», мы встретились неподалёку от университета. Заметив меня ещё издали, Марк приветливо и, как это обычно делают американцы, помахал мне пятернёй. Потом мы отправились с ним в студию, где он позировал десятку  художников, что с интересом создавали его совсем несмешной, а вполне умный и серьёзный облик. В перерыве, когда все пили чай, Марк с гордостью показывал фото (которое постоянно носил с собой) своих сводных сестричек и брата, живущих в Цюрихе. Он что-то тепло рассказывал о них и, размякнув от горячего чая и приветливых людей,  похоже, чувствовал себя комфортно. Когда мы закончили работу над портретом, Марк выбрал несколько рисунков. Русские люди вот так, запросто подарили ему то, над чем трудились несколько часов. Марк был тронут, и искренне благодарил всех портретистов. Теперь ему было что привезти своей маме из России. И отцу с сестричками и братом, живущим в Цюрихе, и тёще папы, которую этот добрый парень называл бабушкой.
     Когда он уезжал, мы провожали его всем семейством. Конечно, кроме тех портретов, он и от нас получил несколько подарков. Моя мама, вручившая ему свой графический пейзаж (а это она делает не всякому),  просила его прилетать к нам ещё. Марк не понял и сказал, что «пока самолёта у него нет». Потом уже, когда он разобрался о чём идёт речь, то он и все мы, улыбаясь, сошлись на том, что, может, Марк когда-нибудь купит личный самолёт. И всё же прилетит к нам в Россию.
     Некоторое время  спустя, на моё имя пришла открытка из Цюриха вместе с фото тех самых младших  сводных сестричек и брата Марка. В открытке отец и его супруга благодарили меня за вкусные обеды и всю нашу семью за гостеприимный приём.
    
Часть вторая
                ДЖОН
     Через год мой младшенький приготовил сюрприз, буквально навязал мне общество ещё одного американца, заранее сообщив в университете, что наша семья согласна его принять. Как и в первом  случае, конечно, именно мне нужно было приглядывать за парнем, в чём-то ухаживать, и готовить ему обеды (точнее, завтраки и ужины; обедал он со своими земляками из Небраски где-то поблизости от университета), и так же, как и нашего прошлогоднего гостя Марка, развлекать по выходным.
     Я запротестовала – если в первый раз не знала, что это такое, когда у тебя в доме живёт незнакомый заморский гость, то уже, получив подобный опыт, мне совсем не хотелось  навешивать на себя ещё раз лишнюю нагрузку. Что тогда наговорил мне сынок по поводу  своей «жизненной необходимости», толкавшей его к общению с этим американцем – точно не помню. Но в итоге я сдалась.  А он пообещал сам развлекать парня по выходным, когда у того в  группе не будет экскурсий.

     Джон, видимо, плохо перенёс дорогу и потому, перешагнув через порог нашего дома вместе с тяжёлой сумкой-тележкой, всё ещё оставался в напряжении. Розоватые белки его глаз выдавали усталость и болезненность.
     Уже на следующий день оказалось, что мальчики не понравились друг другу. Я не знаю, как это случилось, но скоро мой младший сын стал приходить домой только ночевать, чтобы не встречаться с Джоном. Я просила сына всё-таки быть гостеприимным, общаться, но он и слушать меня не хотел. Так получилось, что я снова должна была не только заботиться о пропитании нашего гостя, но и разговаривать, помогая ему осваивать русский язык. 
     Он действительно оказался противоположностью Марка.  Что тут говорить: двух одинаковых людей не бывает. Но этот парень как раз показал нам, что Марк, родившийся в Цюрихе, имел всё же  не совсем американское воспитание.
     Мне приходилось быть приветливой. А Джон, хотя и относился ко мне неплохо, всё же выказывал некое превосходство. «Ну, такой человек,– решила я. – как говорят психологи, с трудностями в коммуникации». Как и для Марка, я готовила Джону наши традиционные блюда и избегала полуфабрикатов. А, надо сказать, что университет выдавал на питание весьма скромные деньги, которых едва хватало. Вознаграждения  для семьи, размещавшей студента, не предполагалось.
    «Скучно или вкусно» – от Джона я не услышала. Он уминал то, что я выкладывала на тарелку, как говорится, за обе щёки. Видно, что ему нравилось блюдо, но кроме дежурного, сказанного без эмоций «спасибо», Джон ничего не произносил.
    Стараясь кормить парня полезными блюдами, однажды к обеду я поставила ему салат из свёклы с черносливом и орехами. Видимо, он не понял, что это такое и, раз ковырнув его вилкой, затем состроил такую гримасу, как будто  ему на тарелку положили не отличный российский овощ, а непроваренные лягушачьи лапки. Всё ещё кривясь, он спросил:
- Что это?
Оказалось, что в Америке (в которую наша семья так и не собралась), не едят полезных свекольных салатов! И американцам сложно понять, почему мы их с разными ингредиентами готовим даже к празднику. 
   Меню со мной не оговаривали, потому приходилось «доставлять гостю пищевые удовольствия» по своему усмотрению.

     Так как в той самой студии, о которой уже упоминалось, любили создавать портреты иностранцев (кто-то только в ней не позировал!), то и Джона не миновала сия участь. Он, кажется, был очень доволен такой представившейся ему возможностью.
     Когда я привела его к художникам, то почему-то именно при нём, державшемся со всеми прохладно и гордо, вдруг заметила, что студия наша очень тесная и в ней давно не было ремонта.  Обычная творческая мастерская, где на линолеумном полу за несколько лет  образовался «ковёр» из абстрактных живописных пятен. У самого входа – гипсовая фигура с выразительно вылепленными мышцами, не покрытыми кожей. В холодное время года на её голове часто красовалась чья-нибудь мужская шапка, что очень шла, к как будто обсыпанному мукой, мужичку без кожи. По соседству с нею – простые стеллажи и шкаф,  часто-часто заставленные предметами для натюрмортов (от самых простых, – вроде разномастных бутылок, кружек и стаканов, – до экзотических светильников, восточных кувшинов и морских раковин, привезённых откуда-то с далёких морей). Два письменных полированных стола (наверное, из годов 70-х прошлого столетия)  сдвинутых вместе, «украшенных» белёсыми окружностями, оставленными горячими чашками, – место для отдыха «замылившемуся глазу».  Всё просто и в то же время волшебно.  Ведь здесь, как говорится, витает дух искусства. А обитатели этой комнаты создают рисунки и картины, какие потом могут порадовать очень многих людей.
     Но практичному Джону, окинувшему оценивающим взглядом беспорядок в мастерской, был важен результат. Он терпеливо позировал, почти молча пил в перерыве чай. И в конце выбрал, кажется, не меньше восьми портретов самого себя. Один из наших художников изобразил  Джона в цвете – пастелью на наждачной бумаге. Это трудоёмкая работа, при которой часто стирается кожа на кончиках пальцев. Художник с усилием втирает пастельные мелки в зернистую наждачку и тем самым портит кожу пальцев.
     Джон не оценил этих подарков по достоинству. Он принял их как должное.  А многие портреты были действительно хороши. Интересно, какую цену дали бы за них в Америке?

     И у Марка и у Джона, как они оба признались, не было девушек.  И если Марк от этого не страдал, по крайней мере, не показывал виду, то Джон, когда смотрел по телевизору какие-то сюжеты о России, буквально облизывался на наших красавиц, как кот Матроскин на сметану. И всё повторял:
- Какие девушки! Вау, какие девушки!
Обычно холодноватые, глаза Джона заблестели.
Не удержавшись, я спросила его:
- Разве у вас таких нет?
- Нет. – Честно ответил Джон.
 А слов на ветер, как вы поняли, он не бросал.
     Скоро Джон познакомился с местной девушкой. Настроение его несколько изменилось. И он стал чаще задерживаться – у него пошли свидания. Как-то, вернувшись домой после прогулки с девушкой, он сказал  мне по-русски, с раскатистым «р»:
- Мне кажется, она др-р-ружит со мной, потому что я
 амер-р-риканец.
- Что я могу тебе сказать? Будь внимателен, смотри – с кем общаешься. – Ответила я.
     Облик Джона, имевшего стройную фигуру, несколько портили глаза навыкате. Они транслировали взгляд – одновременно и подозрительный и неуверенный. Эту неуверенность мгновенно сменяла маска какой-то повышенной значимости.  А, может,  такое выражение глаз придавали ему страдания от аллергии? Он привёз с собой множество разных пузырьков и, как мог, боролся со своим недугом.
     Его свидания с девушкой продолжались, и Джон явно намеревался сблизиться с ней настолько, чтобы создать партию и увезти подругу в Америку. Как я тогда узнала, он уже был не первым студентом, специально приехавшим в Россию за невестой. У Марка такой задачи не было, но и в его группе был один довольно полноватый парень, что не мог устоять против наших красавиц. Русские девчонки не удостаивали его вниманием, и тогда он сделал всё, чтобы сбросить не меньше двадцати килограммов веса. Похудев и похорошев (парень, в общем-то, был симпатичным), он, приехав к нам во второй раз,  добился-таки руки и сердца своей русской избранницы. А потом увёз её к себе домой. Надеюсь, и по сию пору эта пара живёт друг с другом в добром согласии.
     Девушку Джона, в которой он, как вы помните, сомневался,  я пока не видела, но зато он похвастался передо мной снимками, сделанными на экскурсии в столице. Джон листал на фотокамере виды Красной площади, Мавзолея, Исторического музея и других достопримечательностей Москвы… И вот, я вижу, что  среди этих выразительных фото, запечатлена  небольшая  куча мусора у какой-то кирпичной стены.
- Это где? – С недоумением спрашиваю американского гостя.
- Киевский вокзал.
- А зачем это тебе? – Я посмотрела на него внимательно.
- Не знаю. – Не особо смутившись, блуждая по сторонам  своими телескопическими глазами, соврал Джон. 
     Мне пришлось высказаться в защиту наших дворников, которые за не слишком достойную зарплату едва успевают выгребать мусор за теми, кто стекается в Москву с южных частей России и ближнего Зарубежья. Только не знаю, до конца ли он понял мою пламенную речь.
     Джон в Москве был уже не в первый раз и потому не удивлялся каким-то оригинальным архитектурным достопримечательностям столицы. Похоже, ему хотелось найти иные отличия от американской жизни.

     Несмотря на «странности» американского гостя, я продолжала делать всё, чтобы он остался доволен приёмом в нашем доме.  На завтрак, кроме горячего блюда, он получал йогурты из коробок тетра-пак, которые, как знает любой неглупый покупатель, куда  полезнее тех, что фасуются в маленькие пластиковые стаканчики. По его лицу не было особенно понятно, насколько нравится ему тот или иной напиток или блюдо. Но как-то до меня дошла информация из университета, что Джон пожаловался на меня организаторам, что я ему не покупаю йогуртов в пластике. То, что он мог бы сам сказать мне, что хотел  бы получить такие йогурты – это уже другой вопрос. Узнав о жалобе, решила с ним поговорить.
- Понимаешь, Джон,  те йогурты сделаны на модифицированном крахмале.
Он посмотрел на меня вопросительно. И я подумала, что не очень ясно сказала это по-английски.
- Это, по сути, нездоровый, синтетический продукт с избытком сахара. – Продолжила я. – А те йогуры, которые ешь ты, – свежие, натуральные.
Джон запротестовал. Мол, нет, в пластике нормальные йогурты.
- Какие же нормальные? Они синтетические!
Он не соглашался.
- Хочешь есть синтетику? Разве тебе хочется стать синтетическим человеком? – Решила пошутить я.
- Нет, нет, не хочу. Я настоящий мужчина! – Вдруг воскликнул он.
- Да? – Я приподняла брови. А Джон продолжил на полном серьёзе:
- Я настоящий мужчина! Я стопроцентный американец!
- И кто тебе это сказал? – Изумилась я.
- Мне это сказал врач.
Я сдержала улыбку, а, вообще-то, едва не упала со стула. Разговор был исчерпан.

     Чтобы наше общение не проходило бесполезно, решила помочь Джону выучить пару куплетов песни на русском. Сказала ему, что потом выступит где-нибудь у себя в университете и удивит своих преподавателей и однокурсников. Он согласился.
- Жил отважный капитан, он объехал много стран… - Начала я почти по слогам и довольно выразительно.
С первым  куплетом песни  о славном капитане мы бились довольно долго.  На второй день он его худо-бедно запомнил. Правда, вместо «капитан» он пел «каптэн» и делал другие ошибки в произношении. Со вторым куплетом песни у него вообще ничего не вышло. И я больше не мучила его.
    Уже ближе к концу пребывания Джона у нас, я спросила его, несколько подначивая:
- Может, ты напишешь книгу о России?
Он ответил, что да, возможно.
Интересно, о чём будет эта книга? О русских девушках, которые его не хотели замечать? О временной помойке на Киевском вокзале? Или о том, что русские студенты с ним не хотят общаться, потому что он слишком горд званием американца? А может о том, что мы едим всё такое натуральное, что у американца с его пристрастием к нездоровой пище пропадает аппетит?

- А ты знаешь наши фильмы? Наших известных актёров? – Спросила я Джона, когда по телевизору шёл какой-то американский боевик. – Хотя бы некоторых.
Он отрицательно покачал головой.
- А мы вот знаем ваши фильмы. И я, и многие  у нас в стране.
Почему он не знает нашего кино,  вообще культуры – на этот вопрос Джон не мог дать ответа. Поэтому перед отъездом и Марка и Джона, я подарила им несколько сборников наших известных советских комедийных кинолент и сказок. Среди них был и фильм «Морозко» Александра Роу. Вот и не знаю, почувствовали ли они потом, через это кино, русскую душу.

    Не помню, как это случилось, но мы заговорили о Второй мировой войне. Я сообщила, что у нас в семье участник Курской битвы, который вернулся с войны с тяжёлым ранением. Может, я как-то забавно для американца  построила фразу… Но речь-то шла о войне! И Джон вдруг весело рассмеялся. И ещё некоторое время не унимался. А, что для него та война! Подумаешь!  Интересно, как бы на это отреагировали кто-нибудь из представителей "особо обидчивых народов", если бы Джон посмеялся над войной, в которой они потеряли миллионы соотечественников?   
     Не знаю, что этот американский студент собирался  рассказать о России, о людях, которые в ней живут, если не понял самых важных вещей для её народа.

     Перед отъездом он подарил мне кепку с логотипом строительной фирмы, где работал его отец и холщовую сумку. Младшего сына, который не захотел с ним общаться, он не удостоил презента. Ну и ладно. Мы зашли в комнату, где жил Джон, чтобы посмотреть, не забыл ли он что из вещей. И я увидела на компьютерном столе несколько буклетов, которые обычно лежат в гостиницах, и россыпь мелочи. Наши российские копейки были насыпаны небольшой кучкой.
- Что это? – Спросила я Джона.
- Это вам! – Он ответил так, как будто презентовал  что-то вроде билета до Нью-Йорка.
- Забери. -  Спокойно ответила я.
     Мы проводили его до поезда вместе с той девушкой, которая «дружила с ним, потому что он американец». Она, кажется, обещала ему писать. Джон слегка улыбнулся, и, обратившись ко мне сказал:
- Спасибо! Было весело!..
     Через год Джон снова приехал в университет, где учился мой младший сын.  И выказал большое желание остановиться в нашем доме. Хорошо, что я надолго уехала из города, и нам не пришлось объяснять, почему это невозможно. Кроме этого, Джон узнал по приезду, что та русская девушка, которая, якобы выбрала его из-за великой Америки, больше не хочет с ним общаться.

12.05.2015