Красноярск и его красоты

      Вначале поезд мчался быстро. Через два часа доехали до Болотной, о чём сообщил проводник. Затем уже ехали с частыми остановками. Глядя в окно, Воронцов порой думал, что быстрее будет сойти и идти пешком.

      – Почему же такая задержка? – в нетерпении спрашивал граф проводника.
      Тот, – мужчина, полный достоинства, в чёрном форменном мундире с начищенными золотыми пуговками, – рассказывал о своём крае с большой любовью.

      – Ваше сиятельство, – говорил он, характерно окая, – здесь ведь проходят Кемчугские горы! Это водораздел Оби и Енисея. Думаете, легко через горы прокладывать железнодорожный путь?!

      Безмолвный таёжный лес за окном: берёзы, лиственницы, кое-где сосны и ели, – ничего не отвечал на этот отчаянный вопрос.

      Воронцов, как специалист по сооружению железных дорог, понимал, что в этом краю трудно строить полотно: приходится то русла рек отворачивать, то скалы взрывать. Поезд шёл не по прямой, а всё время вписывался в кривые.

      Проводник продолжал рассказ:
      – Удивляюсь я, как это ваши русаки с материка, – так он назвал Европейскую Россию, – выдерживают физические невзгоды! Сибиряк, наш брат, ведь не привык к земляным работам. Да ещё нередко линия проходит через болота, трясины, и копать приходится по колено в воде, рискуя здоровьем!

      Генерал ничего не отвечал. Он думал о том, что магистраль жизненно необходима Российской империи, тем более в нынешних условиях, когда неизбежна война на Востоке. Граф хмурился, пуская дым от сигары по всему купе.

      – Отдохните, ваше сиятельство! Я вижу, как Вы мучаетесь! Поспите – а там уже и доедете до места! Ну что в поезде делать, как не спать! Ваш ординарец уже десятый сон видит! – уговаривал проводник Воронцова.

      Владимир и вправду утомился, но сон не шёл. Он лежал и думал о том, сколько ещё времени понадобится ему, чтобы добраться до Приморья.

      Солнце разбудило его рано утром. Он попросил у проводника горячей воды, чтобы побриться.

      – Может, я Вас побрею, Ваше превосходительство? – услужливо спросил проводник.

      Воронцов отказался и справился сам. Поскольку поезд шёл медленно и с остановками, можно было, не опасаясь порезаться, найти возможность для орудования бритвой. Затем он целый час ухаживал за усами, заглядывая в маленькое круглое зеркальце. Да, да, с надписью «Институт благородных девиц»! Наконец, он стал выглядеть великолепно, хоть сейчас на приём к Великому Князю или на парад в присутствии Государя.

      Время тянулось невыносимо. Граф заглянул к ординарцу – Степан Евстафьевич спал сном младенца.
      «Мне бы так!» – позавидовал Воронцов.
      Баул с камерой стоял на полу. Воронцов приткнул его получше, чтобы при резком толчке поезда не повредился фотоаппарат.

      Подавая горячий обед, проводник сказал:
      – Въехали в Енисейскую губернию! Ваше сиятельство, скоро Большой Кемчуг! Конечная! Моста через реку ещё нет! Там ещё вёрст девяносто – или на рабочем поезде, или на лошадях!
      И сделал извиняющуюся физиономию.

      Воронцов чертыхнулся про себя, внешне оставаясь невозмутимым, поблагодарил проводника за любезное отношение и заботу.
      – Вы со мной, как с родным, обращаетесь! – сказал он. – Степана Евстафьевича-то накормили? Сколько я Вам должен?
      Проводник ответил, что ординарец тоже сыт, а денег не нужно.
      Граф всё же дал сто рублей, которые были приняты с благодарностью.

      К вечеру подъехали к реке Большой Кемчуг. Вышли из вагона, ординарец взял вещи. Граф посмотрел: небольшая река, всего 15-20 саженей в ширину, блестела серебром в вечернем солнце. Иногда плескала некрупная рыба. Немного холодил воздух: было сыро, тянуло болотом. Через реку был протянут деревянный мосток, только для пешей ходьбы. Лес кругом был еловый.

      Москвичи подошли к мужику с телегой. Нет, в Красноярск на ночь глядя не поедет: места глухие, могут бродяжки встретиться! Кто??? Беглые каторжники, «несчастненькие».
      Мда, ну и заехал граф Воронцов! Где Красная площадь? Где приёмы у Великого Князя?!
      – Вашесковродие, может, не побрезгуете у нас переночевать в улусе? – спросил дюжий мужик. – А заутро ужо отвезу Вашу милость до города!

      Переночевали в избе. Хозяева уступили барину, очевидно, свою кровать, застеленную чистым льняным бельём с лоскутным летним одеялом. Клопы, конечно, мешали! Надо было переночевать на сеновале!

      Утром поели каши, попили квасу – и отправились далее. Граф постоянно хмурил брови и молчал. И он, и Елоховский были военными. Владимир Сергеевич и на фронте бывал, так что ко всем лишениям привычен. Но долго, долго длится путешествие!

      Среди болот железная дорога так и петляет! Сто вёрст, а столько мучений! По тракту на лошадях – и то быстрее, потому что прямее.

      Добрались до места, наконец, только к обеду.
      С холма открылся вид на долину Енисея, в которой расположен Красноярск. Возможно, вид города, раскинувшегося правильными рядами широких улиц, обрамлённых живописными горами, ошеломляет крестьян с дальних заимок или аборигенов местных таёжных племён. Но Воронцова, который много где побывал и ещё больше повидал, силуэты мелких домиков, над которыми только и возвышались две церкви, не впечатлили. Горы он тоже не любил, навсегда сохранив ощущение непроходящего холода в теле после боёв на Шипке.

      В городе возница сразу подвёз господ к гостинице для офицеров. Владимирская площадь на пересечении Воскресенской улицы и Приютского переулка. Гостиница Гадалова – купеческое двухэтажное здание с тремя подъездами.

      Воронцов, в крайней степени раздражённости, приехал к губернатору. Енисейское губернское правление размещалось на втором этаже здания, принадлежавшего купцу Спиридону Философовичу Васильеву. Екатерининский стандартный проект: красный дом с белым рустом по углам и на пилонах, восемь окошек по фасаду второго этажа, чугунный витиеватый решетчатый балкон.

      Губернатор 62 лет, похож на доброго дедушку, с форменными погонами с тремя жёлтыми звездами. Отрекомендовался:
      – Честь имею представиться! Тайный советник Теляковский! Леонид Константинович!

      Его только что произвели в новый чин – всюду наблюдаются перемены, обязанные новому царствованию. На мундире губернатор носил ордена Св. Анны и Св. Станислава 2-й степени, Св. Владимира 3-й степени, бронзовую медаль в память о Крымской войне. Он обнаружил в разговоре со столичным гостем свою убеждённость в пользе крепостничества и во вреде отмены его, называл отмену крепостного права несправедливым и вредным для помещиков актом.

      Владимир не был с ним согласен. Тогда Теляковский возразил:
      – Вот вы, граф, явились сюда по делам строительства железной дороги! А вы знаете, что приходится использовать арестантский труд? Разбойники, каторжники, убийцы! Разве они приспособлены к работе?! Нет бы мужички, крестьяне строили, как при батюшке Николае Павловиче!

      Воронцов вспомнил некрасовские строки:

            Прямо дороженька, насыпи узкие,
            Столбики, рельсы, мосты!
            А по бокам-то всё косточки русские…

      «Платить рабочим за строительство надо больше, – тогда и качество работ будет выше!»

      Вообще, Владимиру Сергеевичу показалось, что в губернском правлении Красноярска время застыло, будто не было не только царствования Николая II, но и его отца и деда! Казалось, сейчас в комнату войдёт прелестная и молодая княгиня Волконская или Трубецкая: «Господин губернатор! Пожалуйте лошадей до Читы!» Кстати, и Владимиру пора до Читы. Он сказал об этом Теляковскому.

      Тот возразил:
      – Неужели, граф, не желаете взглянуть на наши знаменитые «Столбы»?! Это чудо света!

      Отказаться Воронцов не посмел. Договорились поехать туда назавтра утром.
      Теляковский попотчевал обедом. Он хвастался:
      – С севера губернии пудами шлют икру, с юга доставляют ягоды, грибы, орехи!
      Воронцов подумал: «Ну и взяточник, однако!» Ему даже есть стало неловко, и он ковырял ложкой в супе.

      – Вообще-то, конечно, бедная земля! Ничего не родит! Не то что у нас в Воронеже! А Вы, граф, откуда?
      Владимир сухо отвечал, что москвич, и отложил ложку окончательно. Аппетит ушёл, настроение испортилось.

      Вернувшись в гостиницу, Воронцов нашёл ординарца, который заверил, что пообедал здесь же в трактире. Проверили фотоаппарат – он оказался в порядке. Елоховский немного пофотографировал улицы Красноярска.

      Вечером Воронцов, скучая по жене, опять сочинял ей письмо. Кратко написал о дороге, потом стал излагать красноярские впечатления.

      «Прозванье городу – Ветропыльск – особенно оправдывается летом. Замощены местной гранитной брусчаткой только главные улицы.
      Софья! Как тебе это понравится? Я сижу в гостинице В.Т.Гадалова и гляжу в окошко. Налево магазин Н.Г.Гадалова, направо – магазин И.Г.Гадалова. А переулок, где находится гостиница, называется Старым Гадаловским. Имеется ещё новый Гадаловский переулок.
      Завтра поедем смотреть знаменитые Столбы. Если мой ординарец не разобьёт на камнях свой фотоаппарат, то покажу тебе и детям, как они выглядят!»

      На следующий день Воронцов имел возможность наблюдать ещё одно любопытное зрелище – проводы губернатора его советниками. Надо сказать, что в то время губернатор жил в гостинице Гадалова, но уже начал строительство собственного деревянного дома, естественно, на казённый счёт и на счёт жителей Красноярска!

      Теляковский велел позвать графа Воронцова, а сам вышел на крыльцо гостиницы по дорожке, специально постеленной для него. По бокам дорожки выстроились восемь чиновников в парадных мундирах. «Они у меня каждый день при параде! На службу – как на праздник!» – похвастался Леонид Константинович.

      «А это уже персидским рабством попахивает!» – подумал Воронцов.
      Однако они с капитаном сели в экипаж с губернатором и отправились на «Столбы».

      Чтобы туда попасть, надо было переправляться через Енисей. Для этой цели в Красноярске ходил плашкоут – специальное судно, движущееся силой воды. Красноярцы называли его «самолётом». Он состоял из двух больших плоскодонных лодок, поставленных рядом и соединённых общей платформою. На неё заходили до 20 телег с грузом и лошадьми. И губернаторский экипаж ввели со всеми почестями, опять по красной ковровой дорожке.

      Полчаса ехали в экипаже до деревни Базаиха. Затем было предложено пересесть на лошадей верхом. Баул с камерой приторочили сбоку к седлу.

      Проводник в национальной одежде (несмотря на жару, он был в меховой душегрейке и кожаных штанах) объяснял:
      – Ваша светлость, проедем или по ключу Каштаку и по хребту того же имени – путь лучший, но более тяжёлый, или же сначала вдоль берега Енисея, вверх по течению его до речки, а потом вверх по ней – путь более длинный, но не столь утомительный.
      Выбрали первый.

      Губернатор на седьмом десятке, на удивление, легко держался в седле.
      – Давно живу – большую тренировку имею! – посмеялся он на комплимент генерала-кавалериста.

      У Владимира даже улучшилось настроение! Воздух был удивительно свеж, роскошная луговая и лесная растительность на склонах и вершинах хребтов и долин радовала душу. Огромные скалы «Столбов» казались фигурами, собранными великанскими детьми из массивных кубиков. Они подавляли своими формами, перед которыми человек кажется ничтожным.

      Проводник показал:
      – Всего Столбов дюжина да ещё два! Я покажу вам самый массивный столб! Его называют Вторым. Высота его почти 100 сажен! Если забраться на вершину, то с него видно вокруг вёрст на пятьдесят!

      Воронцов пожалел, что никак нельзя туда подняться.

      Когда Елоховский вознамерился расчехлить камеру, чтобы сфотографировать памятник природы, проводник вдруг сморщил нос и сказал:
      – Не стоит трудиться, однако! Всё равно ничего не получится! Боги не велят!
      – Болтай ещё глупости! – замахнулся Теляковский на него.
      Тот покорно подставил спину (Воронцов поморщился и отвернулся), поклонился ещё раз и промолвил:
      – Как будет угодно Вашей светлости! Только всё равно ничего не выйдет!

      Так и получилось: Степан Евстафьевич чуть не обломал ножки у подставки, рамка с объектива закатилась под камни. Когда она была найдена и водружена на место, капитан всё же сфотографировал скалы и своих спутников. Однако потом, проявляя негативы, фотограф обнаружил, что все кадры со «Столбов» засвечены. Прав был проводник!

      Всадники доскакали до избушки около столба высотой примерно в двадцать саженей. Там уже был приготовлен дымящийся самовар, пироги, плюшки, фарфоровые чашки на белоснежной крахмальной скатерти… В рюмки был налит коньяк медового цвета.
      Выпили, закусили, отдохнули.

      Воронцов обратил внимание на ярко-оранжевые крупные цветы.
      – Это жарки! – сказал наблюдательный проводник. – У нас все их любят!
      Владимир в воображении нарвал целую охапку цветов для Софьи и преподнёс ей букет.

      На обратном пути губернатор показал Воронцову Красноярск с противоположного берега Енисея. Граф согласился: верхушки колоколен, крыши зданий и весь город, окружённый горами, с едва очерченными мягкими линиями, в предзакатных солнечных лучах кажутся величавыми. Но не Москва, не Москва… Как же там Софья и детишки?.. Владимира опять взяла тоска.

      Да что ж такое?! Едва добравшись до гостиницы, Воронцов заказал графинчик коньяку и выпил почти залпом половину, даже не вспомнив ни об ординарце, ни о приличиях. Затем он проспал до утра. Проснулся с мыслью: «Когда ехать дальше?!»

      Принесли как раз депешу от Духовского из Хабаровска. Командующий просил не задерживаться. Воронцов настрочил ответ и приказал отправить телеграмму, а также выяснить, каким образом можно отправляться на восток.

      Переправившись в третий раз через Енисей на плашкоуте, Воронцов и Елоховский поехали дальше в курьерской коляске. Генералу полагалось, как и в пушкинские времена, шесть лошадей. Они были запряжены в коляску попарно в три ряда.

      Качество проезжей части было крайне низкое. Воронцов с удивлением вспоминал губернатора, Леонида Константиновича: «Ну и пройдоха!»

      По словам губернатора, «ежегодно на ремонт Московского тракта от Ачинска до Иркутска, общая протяженность которого составляла почти 1200 верст, выходит 12 тыс человек, и каждый крестьянин с двумя лошадьми должен отработать на ремонте тракта 24 дня».

      Таким образом, подсчитал Воронцов, на починку дороги тратится ежегодно по 300 рублей на версту! Это ж золотом её можно покрыть за такие деньги!

      Причину плохого состояния главной дороги Сибири граф определил как принудиловку. «Если работник должен отвлекаться летом от своего участка на целый месяц, – а земледелие здесь тоже рискованное, как и у нас в средней полосе, – то это его семья может остаться без хлеба, без корма на всю зиму!» – думал Владимир Сергеевич. К тому же на ремонте тракта можно было видеть подростков или немощных стариков – настоящая обуза для исправников, да и вообще для дела!

      Когда дорога подходила ближе к строящемуся железнодорожному пути, можно было наблюдать за укладкой рельсов. Воронцов выскочил из экипажа, чтобы посмотреть, как работают.

      Укладку производили рабочие, жившие в поезде, который передвигался по мере строительства дороги, в крытых товарных вагонах. Поезд состоял, как посчитал Владимир Сергеевич, из 14 вагонов, которые включали и вагон-контору, и вагон распорядителя работ, санитарный, лавку, кузницу, кладовую. «Функционально!» – подумал Воронцов. Для Сибири, для местности, где нет обычных дорог, такой способ единственно возможен!

      Граф поразился, что шпалы делаются прямо на месте, с использованием сосен, которые срубаются здесь же, непосредственно по бокам будущего железного пути, и укладываются на расстоянии 25 саженей штабель от штабеля. Рабочий с длиннющей рейкой, по размеру рельс, отмечает места стыков. Затем 20 рабочих берут шпалы и раскидывают их по отметкам. Зарубщики делают зарубки в грунте, чтобы шпалы легли плотно в них и не выскакивали.

      Обнаружив любопытствующего, к нему подошёл кругленький человек купеческого вида в картузе.
      – Осип Кузьмич Сидоров, подрядчик. С кем имею честь?
      Воронцов представился, задал свои вопросы, выяснил, что при бесперебойной работе в среднем укладывается по пять вёрст пути в день, а максимум – шесть и три четверти версты.
      – Условия работы адские, профили архисложные! Склады далеко! – посетовал Сидоров.

      Воронцов обратил внимание, что лица рабочих более осмысленны, чем у ремонтников тракта.
      – Это опытные землекопы, с платой от 2 до 4 руб в день. Мы их выписываем из Европейской России. Сильный и ловкий народ! – подтвердил подрядчик наблюдение проводника из служебного поезда.
      «Платить надо!» – в который раз подумал Владимир Сергеевич.

      Затем Воронцов уселся в свою коляску, чтобы ехать дальше. Сидоров посчитал нужным предупредить:
      – Вы поосторожнее, Ваше сиятельство! Нынче началась «золотая лихорадка», как на Аляске, не к ночи будь помянута!

      Граф глядел непонимающе.
      – Людишки лихие шастают, золотодобытчиков караулят, чтобы прирезать и их золотишко прикарманить! Как бы ночью Вас не спутали с ними! Здесь ведь до человеческого жилья долго скакать!

      И действительно, дорога проходила среди нетронутого дремучего леса. Тишина и безмолвие окружали трёх человек с шестью лошадьми. В мрачном, плотно сдвинувшемся пространстве не было места для простора и света.

      Воронцов вспомнил светлой памяти графиню Муравьёву, Александру Григорьевну (она была дальней родственницей Нины Андреевны, первой жены графа, но умерла в Сибири задолго до рождения Воронцовых). Графиня ведь как-то доехала до своего мужа, Никиты Муравьёва! И генерал уж как-нибудь доберётся до Приморья!