Подвал старой башни

Осень этого года ознаменовалась для меня долгожданным путешествием по стране, каковой возможности мне приходилось дожидаться вот уже не один год. Несколько моих приятелей, которые также вынашивали эту идею, с радостью поддержали моё намерение отправиться на поиски новых впечатлений вглубь страны.

В один из тёплых осенних дней дорога привела нас в город со странным названием "Тимосент". Само путешествие длилось тогда уже немало дней, и память моя к тому времени была полна множеством впечатлений и воспоминаний, знакомых, пожалуй, каждому туристу.

В этом городке царил некий уют и покой. Тихие улочки с небольшими, аккуратными домиками, дорожки, чуть присыпанные вянущими листьями, неторопливое, почти отсутствующее с первого взгляда движение — всё это придавало городку вид мирный, искореняющий само понятие тревоги. Ярких, насыщенных цветов здесь также не наблюдалось, что придавало этому месту вид ещё более старый и умиротворенный, чем могло бы показаться. Он сравнился бы с сухоньким, добрым старичком, ушедшим недавно на пенсию и приводящим в порядок свою скромную жизнь. Такие не ждут гостей, но не станут их гнать прочь, коли случится им явиться.

И всё же мы не собирались задерживаться тут надолго. Нам было нужно лишь осмотреть некоторые примечательные места в исторической части этой местности, чтобы вскоре продолжить своё путешествие.

Остановившись на ночь в ближайшей найденной нами гостинице, мы решили пойти осмотреть город. Один из местных жителей предложил нам свои услуги проводника и экскурсовода в прогулке по исторической части города. Она находилась в некотором удалении от современных строений и была окружена лесом. Видно было, что часть его значительно старше всех этих каменных стен, составлявших самую старую часть зданий города, но большинство деревьев лишь недавно подступили так близко к искусственному каменному творению.

В этой части ничто не напоминало о тихом, трогательном уюте, встретившем нас поначалу. Серые, поросшие мхом камни в стенах пахли древностью. Тяжёлые деревянные двери отсырели и отворялись с трудом, замки на них сильно заржавели — по-видимому, их давно не приходилось открывать.

Мы вошли в первую из башен. Воздух внутри был затхлый, неподвижный; тёмные, крошащиеся ступени, которые вели наверх, были покрыты слоем пыли. Сквозь мутное стекло окна в зал падали белёсые лучи света, и поднятые нашими движениями пылинки медленно кружились в них, оседая на пол.

Путь наверх показался долгим, хотя возможно это была лишь иллюзия, созданная бесконечным однообразием винтовой лестницы и существенным недостатком свежего воздуха. Комната на верхнем этаже — язык не поворачивается назвать столь маленькое помещение залом, несмотря на то, что именно так его гордо именовал наш провожатый, — освещалась сквозным отверстием в стене, из которого видны были ветви старых деревьев. Старинные, если не сказать древние, предметы мебели были готовы, казалось, рассыпаться в прах при одном только неосторожном прикосновении.

Всё выглядело таким далёким, закрытым от нас, что не хотелось разрушать эту таинственную атмосферу ни слишком громкой речью, ни лишними шагами по запыленному полу, поскрипывающему при каждом по нему перемещении. Невольно каждый из находившихся здесь осознавал: всё должно оставаться таким же, как и прежде, любая деталь обстановки должна сохраниться неизменной, ведь даже малейшее влияние внешнего мира на всё то, что помещалось в этой башне, могло повлечь за собой утрату сей обстановки, дошедшей до нас из глубокого прошлого. Проведя, таким образом, некоторое время в молчании, мы покинули это застывшее во времени место.

За несколько часов нам удалось осмотреть все в сердце города — самой старой его части. Все, кроме подвала древней башни.

–Боюсь, вам придётся получить для этого специальное разрешение, — с несколько виноватым видом объяснил нам наш провожатый, уводя нас от двойной тяжелой решётки, которая закрывала уходящий в темноту подземный коридор. Темнота её манила к себе, казалось, в её неясной глубине что-то тускло поблескивало или даже слабо светилось, притягивая взгляд.

За разрешением необходимо было идти к местному чиновнику, коий в городке жил в единственном, пожалуй, экземпляре. Получив подробные сведения о том, где его можно найти и в какие часы лучше всего было бы приходить за разрешением, мы потихоньку двинулись назад из исторической части этого маленького города.
Утром мы уже направлялись вглубь незнакомых нам доселе кварталов городка, желая получить наконец разрешение на осмотр подвала и продолжить путь. Мы должны были отбыть на следующее утро, поскольку и так отставали от нашего графика путешествия и задерживаться надолго не могли.
 
Искомый дом обнаружился довольно скоро. Это было одноэтажное, вытянутое здание с множеством одинаковых, грязных и тёмных окон. На одной из дверей тускло поблескивала давно не чищенная табличка, указывающая на часы приёма. Постучав в дверь и не получив с той стороны никакого ответа, мы обнаружили, что она даже не была заперта, после чего вошли в темное, душное помещение с низким потолком и пыльными стенами. Письменный стол был завален бумагами, многие из которых, судя по всему, давно уже лежали там нетронутыми. Окна, сами по себе небольшие,  были давно не мыты и скверно пропускали солнечные лучи с улицы, а потому  единственным источником света служили несколько свечей, и, несмотря на светлый и ясный день, в комнате царил полумрак. В дальнем углу помещалась клетка с вороном, дверца её, впрочем, была открыта, но птица не желала выбираться наружу. В такой обстановке это было даже к лучшему — ворон не выглядел очень уж приятным созданием. Черные как смоль перья были чуть встрёпаны на шее, в остальном же они обладали каким-то металлическим блеском, несмотря на всю тусклость освещения. Клюв птицы был искривлен, верхняя его половина выглядела крупнее нижней, что создавало видимость наличия у ворона носа с горбинкой. Мне невольно стало не по себе при мысли о сходстве этого клюва с моим собственным носом, обладавшим такой же чертой. Глаза этого ворона не были характерными для птицы чёрными бусинами, они имели странный красноватый цвет, однако их взгляд не казался из-за этого по-настоящему злым или пугающим. Ворон по очереди заглянул в глаза каждому из нас, словно бы удостоверяясь таким образом в наших намерениях.

Из-за боковой двери, которую мы сперва не увидели — так она сливалась со стеной, — выглянул чиновник, быстро окинул нас сомневающимся взглядом, после чего попросил немного подождать. Спустя десяток минут нашего ожидания в душном помещении он, наконец, вышел, готовый побеседовать с нами о нашем вопросе. Ворон всё это время внимательно следил за нами, не собираясь, однако, предпринимать какие-либо ещё действия.

Сам чиновник при ближайшем знакомстве оказался человеком неприятным. Дело было не в отталкивающей внешности — вечно подозрительный взгляд чёрных глаз, казалось, следил за нами всё время, будто ожидая подвоха с нашей стороны; нет, сам характер этого человека показался нам неприятным. Он стремился проявлять жёсткость, даже некоторую жестокость, и несмотря на то, что решался на это только в мелочах, по-видимому, весьма гордился наличием у себя таких качеств. Так, на наших глазах этот человек насадил на кончик пера проползавшего мимо чернильницы таракана, и сунул насекомое в огонь свечи, пока оно ещё было живо. Поджаренный таким образом таракан был немедленно скормлен ворону прямо с кончика пера, ибо прикасаться к подобным созданиям своими руками чиновник, очевидно, брезговал.

После продолжительной паузы с нас потребовали объяснений, с какой целью нам потребовалось попасть в такое заброшенное место. Чиновник явно не желал поверить в то, что нами двигало лишь любопытство путешественников, этот человек подозревал в нас людей, преследующих некую мрачную и недобрую цель. За этими подозрениями последовал длинный список вопросов, так или иначе предназначенных для выяснения нашей "истинной цели". Этих вопросов было столько, что просидели мы, отвечая, до самого вечера. Несмотря на все наши старания, получить разрешение не удалось, и всё проведённое здесь время оказалось потрачено впустую. Так и не поддавшись на наши просьбы и уговоры, чиновник, наконец, дал понять нам, что беседа закончена, и покинул комнату. Лишь тогда его странный питомец, показавшийся нам поначалу столь же пугающим и отталкивающим, как и его владелец, впервые проявил активность.
Говорящий ворон не удивил бы никого из нас, ведь обучить такую птицу человеческой речи не представляется невыполнимой задачей. Однако то, как он говорил, было весьма далеко от заученных слов и фраз, нет, речь его была слишком осмысленной даже для столь умных птиц, каковыми по праву считаются представители этого вида.

Всё время, пока он говорил, ворон косился на боковую дверь, за которой недавно скрылся его хозяин. Казалось, что говорить напрямую наш странный собеседник опасался, не желая, чтобы чиновник был в курсе того, что этот разговор состоялся и что в его ходе было сказано нам.

Из туманного рассказа птицы удалось вынести одну странную идею, которая долгое время после этой беседы не давала мне покоя.Упомянув определённое сходство в нашей внешности, которое поначалу оставило в душе неприятный осадок, ворон также намекал на гораздо более глубокую связь между ним и мной, однако не желал говорить прямо, становясь при расспросах всё более молчаливым и замкнутым. В конце концов, удалось вытянуть из него единственное слово, после чего птица замолчала окончательно и отвернулась, не желая более ни видеть, ни слышать гостей в доме содержавшего её человека. Слово это, сказанное хриплым птичьим голосом, как и подобает на самом деле говорить обученной птице, надолго въелось в мою память.

"Реинкарнация".

Только выйдя наконец из тёмного и грязного помещения, где нам не удалось добиться своей первоначальной цели, мы поняли, что уже наступал вечер, и почти весь день оказался потерян зря. Смирившись с этим, поскольку ничего другого нам более не оставалось, мы приняли решение вновь заночевать в этом городе, чтобы завтра поутру  продолжить наш путь.

Во сне мне привиделась та самая двойная, покрытая ржавчиной решётка, закрывавшая путь в таинственный подвала. Возле неё, вглядываясь во тьму, почти неподвижно стоял человек. Спустя какое-то время его фигура двинулась в сторону и закрыла от моего взгляда тяжёлый замок, висевший на этой решетке. По движениям локтей мне удалось предположить, что человек этот был занят попыткой взлома замка, и подходил к ней со всем рвением, на которое только мог быть способен.

Спустя какое-то время послышался тихий щелчок, тотчас многократно усиленный и разнесшийся эхом по всем подземным коридорам. Человеческая фигура отшатнулась, очевидно, испугавшись того, что звук этот привлечет чьё-либо ненужное внимание, и что-то позади заставило её обернуться.  В этот момент мне с удивлением пришлось узнать собственное лицо, частично скрытое и искаженное причудливой игрой теней, отбрасываемых повсюду дрожащим пламенем свечи, но достаточно хорошо различимое для того, чтобы  у меня не осталось более сомнений в личности его обладателя. Теперь мои собственные глаза пристально смотрели на меня, но, казалось, не замечали даже в упор.

Простояв так немного и убедившись в отсутствии явного наблюдения или погони, фигура шагнула в отпертую дверь решётки и скрылась в доступной теперь чернеющей глубине подземного хода. Гулкое эхо шагов стремительно стихало где-то в непроглядной тьме, и вскоре всё окружающее меня пространство вновь погрузилось в тишину.

Нет ничего удивительного в моём возникшем теперь желании последовать внутрь, которое усилилось, стоило мне заметить неясный отсвет в прохладной глубине коридора, бывшего доселе закрытым по неизвестным мне причинам. Однако возможности такой не представлялось, ибо некая сила воспрепятствовала моим тщетным попыткам проникнуть по ту сторону решётки, и чем больше были приложенные мной старания, тем яснее укреплялось в моем мозгу осознание того факта, что задача эта оказалась совершенно невыполнимой.

Пробуждение, наступившее вскоре после этого, принесло с собой твёрдую уверенность в том, что всем нам необходимо немедленно отправиться к единственной закрытой для нас части старого города. Откуда взялась эта уверенность, мне не удалось бы сказать наверняка, но не было в ней ни малейшего намека на то, чтобы она проходила со временем, как это обычно бывает с мыслями, посещающими человека сразу после сна. На то, чтобы разбудить всех остальных и убедить их в необходимости немедленно, невзирая на поздний ночной час, отправиться в старый город, ушло немало времени.

В глубине души каждый из нас понимал, что нельзя привлекать ничьего внимания к такой вылазке, вероятно, моё настроение касательно предстоящего в той или иной степени передалось всем.
Найти нужное место удалось далеко не сразу, поскольку в этот раз путь пришлось выбирать самостоятельно, не прибегая к помощи нашего дневного проводника, к тому же мы вынуждены были отыскивать дорогу в темноте, среди незнакомых улиц.
Старые каменные стены выглядели зловеще в свете луны, выглядывая в ночь среди окружавших их деревьев.

Дверь в башню оказалась незаперта, хотя и открывалась словно бы неохотно, поворачиваясь на петлях с неприятным и громким скрипом. Зажечь свет мы не решались, опасаясь быть немедленно обнаруженными, а потому спуск в подвал по тёмным, крошащимся ступеням проходил чрезвычайно медленно. Дойдя до ржавых прутьев решётки, преграждавших дальнейший путь в подвальные залы, наша группа остановилась перед ней, словно ожидая от меня дальнейших указаний или действий. Волей-неволей мне пришлось двинуться вперёд. Тот слабый свет, что ещё доходил сюда сквозь распахнутую входную дверь, оставлял тёмные пятна теней на неровностях каменного пола, и приходилось ступать крайне осторожно, дабы не оступиться, — разглядеть серьёзное препятствие было непросто в таких условиях. В тишине, нарушаемой лишь неровным дыханием нескольких путников, раздалось звяканье металла – моя нога зацепилась за какой-то предмет, лежавший на полу в чёрном пятне тени и потому незаметный для глаз; мне чудом удалось не упасть. При ближайшем рассмотрении предмет этот оказался тяжёлым, проржавевшим замком, очень похожим на тот, что днём мы видели на дверях самой решётки. Днем, разумеется, на полу его быть не могло — хоть кто-то из нас должен был в таком случае его заметить. В этот момент в памяти моей всплыл сегодняшний сон, и в голову закралось некое подозрение о причинах наличия этого замка на полу. Несмотря на то, что эта мысль не была мною в полной мере осознанна, рука сама невольно протянулась к тому месту на решетке, где, как мне помнилось, висел замок, и ничего не обнаружила. Лишь холодная, шероховатая поверхность слоя ржавчины на одном из толстых стальных прутьев оказалась под моими пальцами.
Хватило лишь небольшого усилия, чтобы решётка подалась внутрь, освобождая нам путь во мрак.

Все мои спутники неосознанно чувствовали грозившую нам во тьме опасность, и только меня теперь странным образом манила к себе неизведанная глубина подземных ходов.
По одному мы шагали через решётку, и навстречу нам веяло затхлой сыростью подземелья. Звуки шагов казались невероятно громкими, заполняющими собой всю тишину, хотя не приходится сомневаться в том, что каждый старался ступать как можно тише и осторожней. Потолок коридора, бывший довольно высоким в самом начале пути, становился теперь всё ниже. Его каменные своды поросли плесенью, которая в некоторых местах целыми склизкими, отвратительно пахнущими гроздьями свисала вниз, достигая уровня человеческого лица и едва не касаясь нас. Под ногами тихо хлюпала вода. Мне вновь померещилось, что вдалеке мелькнул слабый свет, и, хотя более в этой тьме различить было ничего нельзя, все мы ускорили шаг, стремясь дойти до того места, где, как нам казалось, был заметен этот короткий проблеск неизвестного происхождения.

Пришлось пройти ещё около сотни шагов, прежде чем стены начали расходиться в стороны, и тоннель плавно перешел в небольшой, округлой формы зал. Стены его выглядели настолько тёмными, что выделялись даже в такой обстановке; казалось, они сплошь были покрыты налетом копоти и сажи. Пол был покрыт толстым слоем грязной жижи, омерзительно хлюпавшей и цеплявшейся за ноги при каждом движении, однако в остальном зал казался сухим, не было стекающей со стен воды или капанья из трещин в потолке. В дальней стене обнаружился искомый источник столь заинтересовавших нас отблесков, оказавшийся странного серо-зеленого цвета свечой. Судя по всему, она горела здесь не более получаса, поскольку ещё не успела сильно оплавиться. Стоило мне протянуть руку и взять свечу, намереваясь продолжить более детальный осмотр этого подвала,  как в тот же момент в одном из боковых углублений в стенах послышался шелест, и в нашу сторону метнулась угольно-черная крылатая тень, яростно сверкая красноватыми в неверном свете свечи глазами. Кружа между мной и моими спутниками, которые стояли в растерянном оцепенении, ворон теснил меня к стене, не позволяя сделать и шагу в сторону выхода.

Тишину, нарушаемая до этого лишь хлопаньем крыльев, прорезал гортанный птичий вопль, полный негодования. Крик ворона отчётливо складывался в слова:
— Неужели тебе так и не удалось понять, что нельзя было сюда являться?! Ни при каких обстоятельствах тебе нельзя более видеть меня, особенно после того момента, как тебе пришлось узнать, кем ты приходишься мне!
Полный гнева голос ворона становился всё громче, и чем дольше лилась речь этой странной птицы, тем проще, казалось, ему было выговаривать слова.
Тем временем свеча, служившая здесь единственным источником света, начинала оплавляться. Зеленоватого цвета воск закапал вниз, но, вопреки моим ожиданиям, не обжег кожу рук; вместо этого стынущая масса стекала между моих пальцев, она оказалась странно холодной и слизистой на ощупь. Вещество, в которое превращался стекающий и остывающий воск, напоминало мне ту склизкую субстанцию, что покрывала пол этого зала.
Ворон продолжал хрипло кричать, и к этому моменту речь его была слишком близка к человеческой, чтобы её можно было отличить на слух. Сама птица, казалось, пришла в неистовую ярость:

—Неужели ты не понимаешь, что ты являешься мной?! У тебя не было никакого права приходить в эти комнаты с того самого момента, как тебе удалось понять, что ты — это я!
Я знаю, знаю, что ты осознаешь это и не хочешь в это поверить, я чувствую это именно потому что, мы являемся звеньями одной цепи!

В бешенстве ворон налетел на меня, целясь когтями и клювом в лицо. Закрывшись рукой в попытке защитить глаза, я не сумел удержать контроль за ослизневшей, раздувшейся в моих пальцах свечой, и она мягко выскользнула из рук, падая на покрытый хлюпающей жижей пол. Вместо того, чтобы погаснуть при падении в сырую, скользкую массу, пламя разгорелось ярче и перекинулось на весь слой странной мерзкой слизи, заливавшей этот злосчастный подвал. Огонь тотчас вспыхнул повсюду, с невероятной скоростью распространяясь по всей доступной ему поверхности. Не сговариваясь, все мы в панике бросились к выходу, стремясь обогнать безумное пламя и увязая ногами в этой ужасной горючей грязи. Выскочив в темный, низкий коридор, который был теперь освещен кровавыми отблесками полыхающего позади нас огня, я на мгновение оглянулся. Объятый пламенем силуэт ворона метался по залу, будто окончательно обезумев, отбрасывая на стены вытянутые, уродливые тени; крик его слился в невероятный, протяжный хриплый вой, в котором нельзя уже было ничего различить. Языки пламени в некоторых местах уже достигали потолка, оставляя на нём новые следы копоти. На мгновение в моем мозгу промелькнула мысль о том, что именно такие пожары оставили свой след в виде толстого налета сажи на почерневших стенах страшного зала. Не обращая больше внимания на плесень, грозди которой цеплялись теперь за наши волосы и мягкими комьями прилипали к лицам, мы бежали прочь из этого кошмарного места.

У выхода нас уже ждали. Солнце едва начало подниматься над городом, и две фигуры выделялись тёмными силуэтами на фоне светлеющего неба, оба человека держали в руках фонари.

Наш сегодняшний провожатый смотрел на нас с затаенной болью, читавшейся в его глазах, возле него с торжествующим видом стоял чиновник. Нам не позволили сказать ни слова для того, чтобы попытаться хоть сколько-нибудь прояснить ситуацию.

В молчании мы шли до его тёмной конторы, где должны были дождаться рассвета, чтобы уже навсегда покинуть этот странный городок. Улицы в столь ранний час были ещё пустынны.

Это серое утро принесло с собой мелкий дождь, капли барабанили по узорчатым жестяным навесам над дверьми длинного строения, где нам пришлось получить отказ прошлым днём, и однообразный стук их сливался в причудливую, тревожную мелодию.

Войдя в знакомую дверь с тусклой табличкой, мы сели на стоявшую в углу пыльную скамью, предназначенную для ожидающих посетителей. Нам предстояло провести здесь несколько часов до того, как уехать из этого места.
Ничего в этой темной и душной комнате не изменилось, кроме одного. Клетка для птицы теперь пустовала, а на заваленном бумагами столе помещалось чучело ворона с изогнутым клювом.

Это зрелище отбило у меня всякую охоту что-либо пытаться объяснять, и, несомненно, подействовало столь же угнетающим образом на моих спутников.
Гостиницу спустя час мы покидали в полном молчании. В дороге также не было желания обсуждать какие бы то ни было события нашей поездки, хотя погода к тому времени улучшилась и кое-где сквозь облака уже пробивались тёплые солнечные лучи.

Мерное покачивание транспорта, тем не менее, действовало на нас успокаивающе, и тревога из-за событий прошедшей ночи начинала ослабевать. На миг мне показалось даже, что весь этот ужас когда-нибудь забудется, словно кошмарный сон.
К середине дня дорога привела нас к очередному городку на пути нашей долгой поездки, однако вместо того, чтобы принести долгожданное успокоение и предвкушение новых, в этот раз приятных впечатлений, приезд этот ещё больше подавил нас, приводя в настоящий ужас. На табличке, оповещавшей нас о въезде в населенный пункт, значилось:

«Добро пожаловать в Тимосент».