В старых мирах

Каждое утро я просыпаюсь и знаю едва ли не до мелочей, что ждёт меня в этот день – настолько однообразно протекает здесь жизнь. Вот уже несколько недель я нахожусь в психиатрической лечебнице. Мой друг, Джонатан Флетчер, в возрасте 22 лет покинул наш мир при весьма своеобразных и довольно жутких обстоятельствах, однако лишь мне довелось быть свидетелем этого кошмара. С того самого случая врачи держат меня здесь, полагая, что я помутился в рассудке. Нет никакой возможности доказать им обратное, ведь, как я уже упоминал, никто более не в состоянии подтвердить мои слова, а людям они кажутся слишком невероятным для того, чтобы поверить: описанное случилось совсем рядом с ними. Таким образом, я вынужден пребывать здесь, терзаясь воспоминаниями.

Прошло уже немало дней, но я всё ещё не могу смириться с той кошмарной, невообразимой судьбой, что постигла моего давнего друга, и не могу смириться с его потерей.

Человек, о котором пойдёт здесь речь, считал себя археологом-любителем, он, сколько я его знаю, всегда был страстно увлечен древностями, казалось, они манили его к себе. Иногда мне начинало казаться, что подобный интерес переходит грань здорового любопытства, и порой в голову мне приходили опасения, как бы его рассудок не повредился в один день, как это бывает с подобными чрезмерно увлекающимися натурами.
 
В настоящее время он пребывал где-то в горах, исследуя давно интересовавшие его пещеры, и я с нетерпением ожидал его возвращения, дабы услышать обыкновенный для таких случаев рассказ о его впечатлениях и новых удивительных сведениях, которые он почерпнул из поездки.

Долгожданная встреча, наконец, состоялась. Он явился бледный и слабый, особо не вдаваясь в подробности рассказа и сетуя на то, что кружилась голова и всё расплывалось в глазах.Мой друг нередко жаловался на лёгкое головокружение, и я поначалу не придал его теперешнему состоянию особенного значения. Конечно, мне следовало куда ранее обратить внимание на подобные вещи, но как часто мы не замечаем того, что стало привычным! Я отметил также, что из последней своей экспедиции он вернулся необычайно молчаливым, не желая распространяться о впечатлениях, и вот это уже было вовсе на него непохоже.

На той неделе Джонатан больше не посещал лекций, и я тогда уже всерьёз обеспокоился его состоянием – даже при недомогании прогулы были не в его духе. Я хотел было наведаться к нему в гости, проведать, однако он отказался даже пустить меня на порог без всяческого объяснения причин. Подобное отношение несколько обидело меня.

Спустя три дня он явился вновь, осунувшийся и усталый. Глаза его были воспалены, а пальцы сплошь обмотаны бинтами, носимыми явно не первый день. На расспросы о своём странном отсутствии отвечал неохотно и односложно, ссылаясь лишь на плохое самочувствие. Чем дальше шло время, тем более он замыкался в себе. Меня, безусловно, печалил тот факт, что он стал отдаляться от меня, да и от всей привычной жизни в целом. Казалось, его занимало теперь что-то такое, чем он, вопреки своему характеру и привычкам, упорно не желал ни с кем делиться. Здоровье его подводило порой в самые неожиданные моменты, так, он начал падать в обмороки, чего ранее за ним не водилось. Любую заботу или хотя бы попытку проявить участие к его странному состоянию он отвергал с такой решимостью, которая граничит уже с агрессией.

Через неделю он перестал появляться не только на лекциях, но и нигде на улице его более не видели. А спустя день после подобной его пропажи я получил письмо. Поначалу я не узнал его почерк – он был невероятно неровным и корявым, хотя, несомненно, принадлежал именно руке Джонатана. Края бумаги были испачканы чем-то тёмным, а само содержание написанного повергло меня в ужас.

Ричард, – писал он, – я чувствую, что близится мой конец на этом свете. С какой радостью я поделился бы с тобой куда ранее и сейчас всем, что переживаю и чувствую. Если бы я только мог это сделать, не опасаясь, что это приведёт к окончанию моих дней в лечебнице.

Теперь, когда ты это читаешь, это может значить только одно — уже слишком поздно что-то предпринимать. Я вернулся из той злополучной пещеры другим, и не ждал, что задержусь надолго в этом мире. Я совершил ужасную ошибку, проявив неосторожность, и теперь вынужден за неё расплачиваться столь страшной ценой.
Тревожить меня начал первый случай, тот самый, что был в столовой. В то время, как вам всем казалось, что я в обмороке, моё сознание устремилось куда-то наружу против моей воли.

Я почувствовал, что некая сторонняя, неизвестная и оттого пугающая сила слово высасывает меня, как если бы я был жидким, из этого пространства. Мысли мои смешались и стали настолько невнятны, что мне теперь с трудом удается вспомнить, было ли среди них хоть что-то важное, и что же именно, в случае утвердительного ответа на предыдущий вопрос, в них содержалось.
Казалось, вся комната, где мы находились, стала вдруг из привычного пространства плоским, ограниченным участком какой-то поверхности, куда, нелепо искривленные, были втиснуты все находившиеся внутри. А я смотрел на это как бы со стороны, как если бы я там вовсе не присутствовал. При виде моих друзей, искаженно замерших на плоскости, меня охватил необъяснимый внутренний ужас. Присмотревшись, я понял, что все они продолжали двигаться, хотя и чрезвычайно медленно.

Как я ни старался, но не мог определить ни размера этих чудовищным, неизвестным образом полученных живых изображений, ни расстояния до них. Они казались слишком маленькими для того, чтобы находиться хотя бы на расстоянии вытянутой руки от меня, и в то же время плоскость выглядела гораздо ближе, чем на указанном отдалении. Люди, бывшие моими соседями по столу, переговаривались о чем-то, их лица расплывчато колебались при каждом слове. Один из молодых людей что-то сказал девушке, той явно не пришлась по нраву реплика.
Движения во время всего происходящего действа были неравномерны до крайности, так, вилка в руке сидящей за столом девушки взметнулась туда, где в норме был бы верх, и увлекла за собой её кисть. Вилка вонзилась в стол, отрубив притом две фаланги пальца обидчика, и в тот же миг девушка с гордым видом вылетела из-за стола. Точнее, это сделали только её ноги, в то время как плечи и голова некоторое время находились над стулом, где только что она сидела. Всё её тело, казалось, было создано из какой-то жидкости самых странных свойств.
Палец же, налившись багровым и фиолетовым цветом, плавно отлетел в сторону. Крови не пролилось ни капли, однако молодой человек с ужасом, насколько можно это было разглядеть на его нелепой формы лице, смотрел на свою руку. Всё происходящее выглядело столь невероятным и абсурдным, что я не мог понять, считать ли это галлюцинацией или же страшной, искаженной реальностью. Что-то упорно заставляло меня думать, что именно последний вариант является верным. У меня не находилось мыслей, которые могли бы оспорить подобное.

В растерянности я покачал головой. В тот же миг всё смешалось в непонятную, хаотически пёструю картину, будто какой-то безумец-художник в припадке больного вдохновения метался по холсту всеми доступными ему оттенками. Любой объект из тех, что были доступны моему взору, имел какой угодно цвет, лишь не тот, коий представлялся для него наиболее естественным с природной точки зрения. Лишь потом я с ужасом заметил, что послужило причиной такого. От моего движения моё тело расплылось, глаза, не успев сместиться, вытянулись и двумя сгустками выплыли из орбит.

Я начал понимать, что здесь терялось само понятие формы и границ предмета, они, казалось, никогда и не существовали, да и попросту не могли существовать в подобном пространстве. Смириться с этой мыслью было нелегко, мне становилось не по себе каждый раз, как я впоследствии принимался размышлять об этом.
Закончилось всё тем же неожиданным образом, что и началось: словно что-то тянуло меня обратно, приближая к искаженному изображению комнаты, и затем резко выкинуло в привычную мне реальность. Там успело пройти не слишком много времени после того виденного мной случая, и все продолжали обед.
–А живи мы в двухмерном мире, Крис, она отсекла бы тебе палец этой вилкой, – заметил Филипп. Остальные засмеялись шутке, и только меня объялужас оттого, что сравнение было невероятно точным относительно того, что мне только что пришлось увидеть. Подобные переживания в сочетании с ещё одной вещью, которую я не решусь описывать здесь, заставляли меня вести столь скрытный образ жизни и, к моему великому сожалению, отдаляться от дорогого мне друга, – конечно, Ричард, я имею в виду тебя.

Однако теперь, когда ничего более в этой жизни я не сумею изменить, я хотел бы попрощаться с тобою, увидевшись в последний раз, хотя и до сих пор опасаюсь показываться на глаза кому бы то ни было.

Навеки твой друг среди этих миров,
Джонатан Флетчер

Итак, он наконец-то решил, по его собственным словам, показаться на глаза людям. Я, признаться, шёл к нему не только попрощаться, я также надеялся узнать подробности о странных обстоятельствах, которые он не раскрывал, понять, извинят ли они его поведение. Раздражение по причине столь странного поведения всё ещё было велико, однако мысль о возможной кончине в столь молодом возрасте здорового вплоть до прошлой недели человека казалась невероятной и пугающей. Что за болезнь могла так скоро развиться и захватить его целиком? Не повредился ли его разум в последней экспедиции? Разумеется, чтобы получить ответ на подобный вопрос, мне необходимо было увидеть Джонатана, и эта мысль сделала ещё более однозначным моё решение посетить его.

Я вошёл в его комнату. Увиденное не сразу поддается здравому описанию.
Я, признаться, далеко не сразу сумел обнаружить тот чудовищный факт, что он все еще был жив и оставался в сознании. Тело его разлагалось заживо, многие ткани разжижались, превращаясь в сплошную массу, напоминающую цветом те странные пятна на краях письма. Ноги уже потеряли даже намёк на свой первоначальный облик, и кости кое-где уже проглядывали через сползшую с них тёмного цвета субстанцию.

Вид этого зрелища ввёл меня в оцепенение, и я вздрогнул от неожиданности, когда Джонатан открыл глаза и шипящим, слабо похожим на нормальную речь голосом приветствовал меня.

Он едва мог говорить, речевой аппарат почти разжижился. Сквозь слой густой жижи, покрывавшей его рот, вместе со вздохом вырвался пузырь с мутными стенками, тускло переливаясь.

-Ну вот и всё, - еле слышно выдал он и попытался улыбнуться уголками того, что осталось от его губ.

На языке давно вертелся вопрос, который я до этого не решался задать.
 
-А это больно?

-Нет. Уже нет, большая часть нервной ткани одной из первых подверглась процессам...

-Видишь? - с этими словами он запустил пальцы в глазницу, и белый шарик глазного яблока повис на нитке оставшихся сосудов, отодвинутый в сторону, а мой друг, казалось, не придал этому значения – будто подобное дело являлось чем-то совершенно обыденным. Он пальцами расширил отверстие, безжалостно сминая хрупкие теперь кости, после чего, с трудом приподняв тело до плеч, наклонил голову и подставил ладонь, на которую потекла густая серо-коричневая масса. Отвращение при виде этой картины едва не заставило меня отпрянуть, и только усилием воли я удержался от подобного жеста, решив напоследок проявить достойное уважение к тому, кого мне более не суждено будет увидеть в живых.

-Там уже почти ничего не осталось, я имею в виду, в прежнем виде. Что-то ещё поддерживает во мне жизнь. Но это ненадолго, поверь мне.

Измазанными в мерзкой субстанции пальцами мой друг небрежно вернул глаз на его законное место и вновь посмотрел на меня.

–Видишь? – повторил он. –Я перестал чувствовать боль. Становится всё лучше.
Каким-то усилием он растянул рот в широкой полубезумной ухмылке, чёрной массой остатки губ тотчас сползли по щекам, обнажая белизну челюстных костей.
 
-Но там будет ещё лучше. Лучше.

-В старых мирах. – еле слышно добавил он, уловив в моих глазах немой вопрос.
То были последние его слова. Все время нашего разговора он угасал на глазах, и теперь почти окончательно утратил человеческий облик.

Вся масса, которая раньше была его тканями, разжижалась на глазах, стекая со скелета и стремительно впитываясь в постель. Я стоял, от ужаса и отвращения не в силах вымолвить и слова, и именно в такой момент меня застал вошедший врач - видимо, кто-то (а может, и сам мой друг, зная о неизбежности подобного) успел вызвать медиков. Лежащий на постели скелет уже почти не содержал разложенных тканей, которые едва ли не целиком успели впитаться с невероятной для такого процесса скоростью, поэтому особого шока вошедший врач не испытал. Вполне закономерно, что он тотчас попытался выяснить местонахождение тела владельца этой квартиры, и обратился ко мне с соответствующим вопросом.

Мне помнится, я был всё ещё в таком ужасе, что в ответ сумел вымолвить только:
– В старых мирах..

Не знаю, какая неведомая на этом свете сила внушила мне такую мысль, однако я полностью был убеждён, что она верна. Вероятно, это и могло явиться одной из причин того, что теперь мои дни проходят за стенами лечебницы. Так или иначе, ничто здесь не отвлекает меня от размышлений об ужасной судьбе моего друга. Я, тем не менее, понимаю, что вряд ли когда-то мне удастся найти истинную причину, приведшую к такому исходу, а в случае, если найду её, рискую проявить ту же неосторожность, что и мой друг. Так что я даже рад провести остаток дней в месте, где мысли мои заняты одним лишь вопросом.