Разговор с классиком

Андрюшка Смолкин подвизался в Союзе писателей в качестве критика. Это очень удобно, когда сам ничего не можешь- хвали других, и людям приятно и себе почетно. Вообще то он никакой не писатель, обычный журналюга, большую часть жизни кочевавший из газеты в газету. В конце нулевых, когда количество печатных изданий стало сокращаться, Смолкин пошел в педагогику, деньги хоть и небольшие, но заработок стабильный. Так и существовал.
Вообще то членам Союза писателей еще с советских времен можно было не работать, считалось, что у них литературный труд, за который положены от партии и правительства всякие поблажки. Теперь времена не те и губернаторская подачка в 1000 рублей от нищеты не спасает, все кто не пенсионного возраста, где то работают.
Отношения с Союзом у Андрюхи складывались неровно. В свое время, как и положено, он исправно бегал за водкой, корчил из себя придурковатого молодого литератора и изрядно посадил на пьяном деле печень. Некоторых молодых после такого испытания принимали в члены Союза. Конечно, если была толика таланта. У Андрюхи таланта не было, но великое желание стать членом писательской организации  не давало покоя.
Какими то неправдами поступил на литературные курсы в Москве, обзавелся связями, неустанно трудился на ниве публицистики и наконец выпустил книжку  тиражом 100 экземпляров о творчестве провинциального критика, замученного депрессией, которая  свела его в могилу при помощи строительного пистолета. Обычная  краеведческая брошюрка, каких издается тысячи. Но Андрюха не будь дурак, дал делу ход и правдами-неправдами вступил таки в Союз писателей.
Местные, хорошо знавшие уровень Смолкина от такой наглости просто обалдели, во первых в традиции отделения было не брать в состав откровенных бездарей, во вторых инородцев вообще не брали ни при каких обстоятельствах. А тут оба компонента налицо и, на тебе, приносит Андрюха в отделение бумагу, что в самой Москве принят в челны писательского Союза, и надлежит ему теперь встать на учет по месту жительства.
Долго ждал доморощенный критик, пока снизойдут земляки на милость, еще книжку выпустил о местном авторе, хорошем, хоть и не великом поэте и опят хвалил его без всякого удержу.
Это сработало. Престарелые литераторы, у которых после распада советского строя были  две главные проблемы: их никто не печатал и никто не читал, взбодрились. Может Андрюха, раз уж он критиком назвался, то и о нас скажет доброе слово.
Но Смолкин не спешил обрадовать коллег по цеху. Нет, конечно  он писал о сорокалетних прозаиках, но все больше болтовню разного рода, словеса, закрученные в неуклюжие обороты. Словом владеть Андрюха так и не научился... Прошли годы и вот, наконец, выдал критик работу о своем давнем приятеле Володьке Кудрявом. Тот когда брал его на работу в редакцию. Володька был уникальным типажом. Всю жизнь проработал большим начальником, сохранив при этом тонкую поэтическую душу. Он пытался понять всех и каждого и когда отказывал в финансировании очередного проекта, очень жалел просителя. Володька, даже при должности, писал простенькие и очень искренние стихи, это подкупало. Жаль рано умер. Проклятый алкоголь-беда русской литературы.
Андрюха схоронил немало друзей - писателей. В отделении было традицией- сначала пить беспробудно, потом сгинуть от водки, а если не случилось, то публично каяться и проклинать инородцев, которые якобы споили гениев русского народа. Зачем эти гении  пили? - вопрос не стоял.
Все знали: писатели пили от грусти за погубленную деревню. От безисходности городской жизни, пили в знак протеста. Не пить было неприлично и подозрительно. Андрюха, чтобы отвести от себя сомнения по пятой графе, тоже налегал на стакан, пока дядька врач не сказал ему: все дорогой, норма превышена в несколько раз и остаток дней надо бы провести в трезвости.
Эта фраза подействовала на Смолкина, как приговор. «Остаток дней», - какая унылая фраза. «Неужели жизнь отшумела»,- вспомнил он заголовок своей книги о критике, продырявившем себе голову строительным патроном. «Да, сколько лет уже нет человека, а имя на слуху, все благодаря теме. Писать надо о великом, тогда и сам будешь в тени могучей фигуры своего героя. Ну что там Володька Кудрявый или другие герои его книжек? Для того, чтобы тебя запомнили-надо прикоснуться к вечному.»
Вечной темой в отделении Союза писателей была история о жизни смерти поэта Николая Рубцова, гонимого при жизни и прославленного благодаря таланту после трагической гибели.
Кто только не писал о Рубцове: и маститые московские критики, никому не известные краеведы, и даже бизнесмен, купивший лихими неправдами копию уголовного дела убиенного поэта. Почему бы Андрюхе не попробовать?
Сказано - сделано. Трудился целую зиму, написал книгу о поэте. Понемногу обо всем, что нашел, то и приплел к делу и не к делу. Поскольку своего у Андрюхи ничего было, критический оскал он направил на других, типа не то и не так пишут и вообще поэт был не такой! Какой еще алкоголизм и половая неразборчивость? Отличный семьянин был классик, любил мать и отца, жену, т.е сожительницу и дочь. Если бы не эта дрянь,  в отделении  женщину, обвиненную в убийстве поэта, называли  Людмила Д., жил бы Николай Михайлович не тужил и было бы ему счастье.
Только закончил текст и словно отпустило. Теперь Андрюха может быть спокоен, уж о ком о ком,   а о Рубцове будут помнить всегда. Следовательно не забудут и о скромном биографе поэта, критике Смолкине.

-Эй, ты, чего разлегся, вставай!
Критик, уснувший на диване перед телевизором, открыл глаза.
-Кто здесь?
-Кто? Я! Рубцов!
-Николай Михайлович?
-Вот именно, великий русский поэт, между прочим.
-Я знаю, каким судьбами вы тут?
-Снизошел с небес.
-Зачем?
-Дело к тебе есть?
-Я слушаю, всегда готов помочь, если что,-пробормотал Смолкин,-а это правда вы?
-Да я, кто же еще, не веришь? Может тебе стихи почитать?
-Верю, Николай Михайлович,-Смолкин сглотнул слюну,-ну как вы там,-он поднял глаза к небу.
-Хорошо, компания отличная, Я,  Виктор Вениаминович, Серега Чухин, Боря Чулков недавно подъехал. У нас тут целое отделение поэтов, развлекаемся как хотим.
-А Виктор Петрович Астафьев с вами? -Спросил Смолкин первое что пришло в голову, покойного прозаика в последнее время часто вспоминали в прессе за его специфический призыв к покаянию по итогам мировой войны.
-Нет, Астафьева тут нет,- Рубцов кажется нахмурился, - он не наш, он с сибиряками. Много кого нет, одни не имели членских корочек, другие провинились. Вон, Коля Дружининский, сидит на мостовой, играет на гармошке и поет про тещу. Только уж не поможет она ему никак,  не пускают без корочек в небесный союз писателей, тут тоже, знаешь ли, порядок заведен.
-Я книгу про вас закончил недавно,- отважился произнести Смолкин.
-Я знаю, у нас по этой части информация с самого верху, все рукописи читаем, ругаемся, обсуждаем. Твою тоже смотрели, я собственно по этому поводу и заскочил.
-Понравилось? Я там о вас, Николай Михайлович, ни слова плохого, а которые против вас писали, уж я им..,особенно кто убийцу оправдывал.
-Ты, парень не части,- Рубцов крякнул,- послушай меня, как все дело было.
-Да,  Николай Михайлович, с большим вниманием.
-Не надо из меня праведника лепить!- Рубцов сложил руки на груди, как на той самой знаменитой фотографии,-не был я никогда праведником. Поэты вообще праведниками не бывают, возьми хоть Пушкина, хоть Есенина, хоть кого, душа просит радости жизни, хмельного буйства и покаянного  похмелья!
-Но я бы никогда не посмел,-начал Андрюха.
-Вот и зря, взялся писать о поэте-будь любезен пиши правду, режь ее, родимую, не щади имени отчества, не этим славен поэт. Его дела мирские - это тлен, он в другом, в стихах, такой, какой есть.
-Я понимаю...
-И еще, не ври, не надо. У меня мало было людей, кого я любил, много-кого ненавидел.
Тещу свою уголовницу, папашу - предателя, этих никогда не прощу. Астафьева не прощу, хоть он мне и помог поначалу. Таньку Агафонову, дрянь, не прощу, мела подолом по всему Азербайджану, а ведь я ее любил, наверное единственную, стихи ей посвящал, ну ты знаешь... Раскопали всю эту историю, не смогла она промолчать после меня, хотя, долго крепилась, зато теперь славы восхотела, а я ей еще когда говорил о себе, не верила...
-То есть вы подтверждаете, а ведь многие сомневаются...
-Нечего тут и сомневаться. Я и с Людкой то связался из за Таньки, хотелось сильной натуры, все эти Геты, тьфу, слякоть, с ними и поговорить не о чем. А Людка была личность, сильная, злая по бабьи, волчица. Тянуло меня к ней.
-Почему же тогда все так случилось?- от ужаса глаза критика стали непривычно круглыми.
-Да виноват я перед Людкой. Как выпью, гонор лезет откуда ни возьмись, а она не сдается, я, говорит,  тоже поэт, имею мнение. Ну тут меня и сносило, никто не может иметь мнение перед лицом великого Рубцова!
-Скажите, Николай Михайлович, как все же дело было в ту ночь?
-Как было, так и было, это наше дело, я же ее тоже мог убить. Случайность, не более. Я тут всем рот заткнул, кто был против, она пусть живет долго, за себя и за того парня...
Рубцов замолчал:
-А вообще то у нас ничего бы не вышло, два медведя в одной берлоге. Пусть уж как случилось, лучше чем у Чухина, Володи Ширикова, или того же Коротаева. Моя красавица с косой-литовкой была самая импозантная, говорят, что скоро фильм об этом снимут, а разве про Чухина когда нибудь будет фильм, нет, а поэт был хороший...
Потрясенный Андрюха молчал. То, на что он потратил целую зиму следовало выбросить и забыть, поэт все расставил по местам, и не чурался своей бесшабашности, скорее наоборот.
-Ты, дружок,-уничтожь, то что написал, это никому не нужно,- как то по отчески сказал Рубцов, потом самому стыдно будет, понял? Когда к нам попадешь, место такое определю, не обрадуешься.
Критик Смолкин обреченно кивнул...

Рассвет застал его на диване в скрюченной позе, телевизор показывал  утреннюю программу. «Неужели приснилось,»-подумал Андрюха, - значит все неправда, наваждение, книга о поэте есть и он, автор, рассчитывает на признание общественности.
А если сон в руку?Тогда что же, остаться на обочине, рядом с другими неудачниками и завидовать богемной жизни поэтов в райских кущах?»
Андрюху передернуло. Критик Смолкин не хотел понимать, что в обществе великих, таким как он места просто нет...