Вернулся! Живой!..

Жди меня, и я вернусь,
 Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда метут снега,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придёт,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждёт.

Жди меня, и я вернусь,
Не жалей добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня.
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.

Жди меня,и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет - повезло!
Не понять неждавшим, им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.

           Конст. Симонов.
                Жди меня.



     По окончании боя у младшего лейтенанта Наума Миронова было немало дел: нужно было позаботиться о раненых, пересчитать оставшихся в строю солдат, накормить их, выставить боевое охранение, проверить наличие оставшихся боеприпасов и оружия, доложить по команде...
     И только когда стемнело, он нырнул в свой блиндаж, отдышавшись, поел остывшей каши с тушенкой, попил холодного чая без сахара - свой паёк он отдал раненым, и прилёг.
     Сон не шел, в голове без конца вертелись перипетии сегодняшнего боя, солдаты, которых потерял.
     "Опять писать письма их родным, - с тоской подумал он. - Письма стандартные, а сколько горя они принесут!"
     С этими мыслями он задремал - усталость брала свое...
     Но даже сейчас в сознании крутились фрагменты боя за разрушенный цех какого-то завода.
     У немцев было явное преимущество - они могли укрываться за обломками стен и металлических конструкций, использовать в качестве защиты груды кирпичных блоков.
А им пришлось наступать практически по открытой местности, лишь изредка укрываясь от пуль за случайно оказавшемся столбом, куском стены или разрушенным остовом бывшей некогда трансформаторной будки. Здесь-то они и понесли наибольшие потери.
     И бойцы не подвели. Не останавливаясь, они неслись вперед, сознавая, что чем ближе подойдут к немцам, тем менее прицельным будет их огонь. Тут тебе не по открытому пространству спокойно строчить!
     И они прорвались на расстояние рукопашной. Перед глазами стояла картина, как пожилой опытный боец Степан Игнатьевич Щербина в упор выпустил очередь в немецкого автоматчика, опередив его на долю секунды. Но молодой фашист, совсем еще с виду сопляк, скосил Степана Игнатьевича. Правда и его едва не разорвало от брошенной младшим лейтенантом гранаты.
     А потом была рукопашная. Крик, ругань, хрип и стон раненых. И все это на развалинах, на битом кирпиче, когда не успеваешь глянуть под ноги, а они порой подламывались, и тогда упавший хватал противника за ноги, стараясь его повалить. В этой жестокой схватке оружием служило все, что оказывалось под рукой - обломок кирпича, кусок арматуры, чья-то упавшая каска, а то и зубы...
     Понимая, что ему не заснуть, командир встал и пошел проверять охранение. А когда вернулся, ложиться не стал - сна все равно не было, но и писать похоронки не хотелось. Тогда он вытащил из командирской сумки подобранную где-то школьную тетрадь и начал писать письмо жене и дочке.
     Они успели эвакуироваться из своей деревни на Белгородчине, но куда, неизвестно. И он писал впрок - если уцелеет, привезет их жене. Здесь, в тетрадке, он мог писать все, что угодно - это не отправленные почтой письма, в которых военная цензура вычеркивает все, что посчитает запрещенной информацией.
     При свете коптилки, сооруженной старшиной из гильзы 45-миллиметрового снаряда, он начал писать...

     Эвакуированных привезли в Пермь, где Надежде Мироновой с дочерью Иришкой удалось снять комнату в частном доме. Хозяева Христина Владимировна и Василий Петрович оказались людьми простыми и отзывчивыми. Обоим шел уже седьмой десяток лет, сын их погиб на лесоразработках - не успел увернуться от падающего дерева, а двое внуков воевали. Невестка после начала войны уехала к матери в деревню - старушке одной было тяжело, да и прокормиться там было проще. Поэтому появление молодой здоровой женщины старикам было кстати. Надя устроилась на завод штамповщицей, работать приходилось по двенадцать часов. Она заикнулась было, что хочет отдать дочку на шестидневку в детский сад, но старики решительно запротестовали:
     - И думать не смей, - прикрикнула на нее Христина Владимировна. - Мы разве не присмотрим за ней?
     - Ты, дочка, подумай сама - кто там присмотрит за ней, неизвестно, кто накормит вовремя - тоже, - начал уговаривать Надю Василий Петрович. - А нам с ней веселей будет. А то ведь у нас только и разговоров о внуках - как они там, на фронте? Вот так души и мотаем друг другу с утра до вечера.
     Надя возвращалась в работы поздно вечером и, усталая, почти сразу ложилась спать. А в один из выходных дней, страшно смущаясь, Василий Петрович решился спросить:
     - Надя, а где отец-то Иришкин?
     - Воюет, - выдохнула она.
     - Пишет? - не отставал старик.
     - Куда писать-то? - ответила молодая квартирантка. - Мы же больше месяца мыкались, убегая от немцев.
     - А ты знаешь номер его военной части?
     - Знаю. Как-то послала письмо еще из Владимира, но нас повезли дальше. Вот и приехала к вам.
     - А ты напиши отсюда. Теперь-то вы никуда дале не тронетесь, - предложил старик.
     - И правда, - обрадовалась Надя. - Я тут с переездами, с устройством на работу и с работой совсем голову потеряла.
     - Вот давай-ка прямо сейчас и напиши, - Василий Петрович достал из-за божницы старую тоненькую тетрадку, оставшуюся еще от внуков, вырвал из нее лист и подал Наде. - Давай пиши. На-ко вот чернильный карандаш. Чернил-то нет, высохли, а чернильницу мать помыла.
     Надя села и, взяв карандаш, задумалась.
     - Мама, ты папе пишешь? - спросила дочка.
     - Да, маленькая. Давай я твою ручку обведу - ему будет приятно видеть, какая ты у нас большая.
     - Давай, - обрадовалась Иришка.
     Хозяева, чтобы не смущать постоялицу, вышли на кухню и о чем-то тихо шептались.
     - Мама, а почему ты плачешь? - спросила девочка, заметив, что слёзы матери капали на бумагу.
     - Нашего папку вспоминаю, - с трудом смогла ответить та дочери.
     - А он приедет к нам? - не отставала малышка.
     - Обязательно приедет, - ответила мать. - Вот повоюет и приедет.
     - Скоро?
     - Не знаю, доченька. Как только немцев разобьют, так и приедет.
     - Скорей бы, а то я уже соскучилась.
     Отправив письмо, Надя едва ли не через неделю стала ждать ответ.
     - Да ты не переживай, - успокаивала ее Христина Владимировна. - Сама ведь знаешь - они на одном месте-то не сидят. То в одно место их посылают, то в другое. Пойди-ка, найди его! Ты помолилась бы лучше, чтобы с ним ничего не случилось. И тебе поспокойнее будет, и боженька за ним приглядит.
     - Правду бабка говорит, - поддержал жену дед. - Она сама вон помолится и вроде как немного утешится. А ты ведь вон как извела себя.
     Прошло больше месяца и в один из воскресных дней почтальонша принесла к ним солдатское письмо, свернутое треугольником. Увидев его, Надя едва не упала в обморок.
     - Ты погоди расстраиваться, - успокоила ее почтальонша. - Чай, это не похоронка. Те-то совсем другие бывают - в серых конвертиках. А тут с фронта, муж, наверное, пишет - ишь, на обратном адресе военная часть указана. И не из госпиталя, значит, живой и здоровый.
     - Спасибо вам, - поблагодарила Надя добрую женщину и кинулась в дом читать. Руки ее дрожали, глаза непроизвольно заслезились.
     Старики, видя ее состояние, снова уединились на кухне - сама потом поделится счастьем-то. Лишь старик, проходя мимо Нади, сочувственно проворчал:
     - Эх, бабы, бабы! Не успели и помиловаться-то толком, а уж разлучили. Сколько же вам горюшка-то выпало, несчастным!
     Дрожащими руками Надя раскрыла треугольник и сразу остолбенела - почерк был не ее Наума. Сердце отчаянно заколотилось, но она постаралась взять себя в руки и начала читать.
     "Надя, здравствуйте, - писал ей незнакомый человек. - Вы извините, но я прочитал ваше письмо. Дело в том, что Наум - мой фронтовой товарищ и командир. Месяц назад его слегка ранило, и его отправили в госпиталь. Но в нашу часть он не вернулся - после излечения его направили на курсы куда-то в Муром. Я пытался узнать его адрес через командира роты, но нам не удалось этого сделать. К сожалению, и он не может написать мне - после боев нас послали на переформирование и сменили номер части.. Не волнуйтесь: главное, что он жив, здоров и станет командиров в другом звании. Берегите дочку - судя по ручонке, вон она какая большая у вас. Папка вернется и не узнает ее. Берегите себя. С уважением, старший сержант Бураков Иван Евстигнеевич".
     Надя опять заплакала, а испуганная Иришка прижалась к ней и спросила:
     - Папку убили?
     Надя обняла ее и со слезами радости стала целовать и гладить по головке дочурку.
     - Нет, нет. Живой он. Скоро большим командиром будет!
     Старики, услышавшие эти радостные восклицания, вышли из кухни.
     - Ну вот, опять слёзы, - шутливо проворчал дед.
     - Живой, живой наш Наумушка, - радостно сообщила им Надя. - Учится на курсах. Только вот адреса нет.
     Она прочитала старикам письмо от товарища мужа, и они еще долго рассуждали о том, что все обойдется и они встретятся и заживут лучше прежнего.
     И снова потянулись серые тягостные дни: работа - дом - работа...
     В один из таких дней, вернувшись со смены, она застала тягостную картину: Христина Владимировна лежала на постели - то ли спала, то ли была без сознания, а возле нее, понурив голову сидел Василий Петрович, державший за руку свою старую подругу. Иришка сидела на полу непривычно тихая и испуганная. Увидев вошедшую мать, она подошла и молча прижалась к ней.
     "Похоронка на внука, - сразу сообразила женщина. - На которого из них?"
     Она подошла к Василию Петровичу и шепотом спросила:
     - Кого?
     - Ванюшку, - с трудом ответил он, не сдерживая слёз.
     - Надо бы врача вызвать, - сказала она, глядя на безжизненно лежащую хозяйку.
     - Был фершал, порошки какие-то дал. Уснула...
     - Чем я могу помочь вам? - спросила Надя, не зная, как ей поступить.
     - Да чем тут поможешь, - простонал старик. - Внука-то не воскресишь.
     Только тут Надя заметила, что зеркало, висевшее в простенке, прикрыто черным платком.
     Она села рядом с дедом, взяла дочь на колени и, обняв ее, замолчала, думая о своём.
     - Ты поела бы чего, - наконец проговорил  Василий Петрович. - Там вон в печке щи - мать утром сготовила.
     - Вы-то сами ели, - спросила она, на что старик только махнул рукой.
    
     Так уж устроена жизнь: горе сменяется радостью, но ничто не длится вечно. Кончилась и эта проклятая война, но особой радости в народе не было - слишком устали люди в результате непосильного напряжения за эти годы, слишком много горя из-за потерь любимых свалилось на них. Да и конец этой войне был давно предрешен - фашистов выгнали со своей территории и теперь мы находились на их землях.
     Постепенно начали возвращаться уцелевшие в этой долгой бойне солдаты.
     Завод, на котором работала Надя, перешел с двухсменной работы на трёхсменную, теперь у нее было больше времени заниматься с дочкой.
     Христина Владимировна после известия о гибели внука сильно ослабла, но старалась держаться. Её поддерживало то, что остался целым и невредимым второй внук Игнат, который, как он писал, вскорости должен вернуться домой.
     В один из вечеров Надя решилась поговорить с хозяевами.
     - Мне надо ехать к себе домой, - сказала она, робко поглядывая на стариков.
     - Чем тебе у нас плохо? - несколько обиженно спросил Василий Петрович. - Ай не угодили чем?
     - Ну, что вы! - искренне воскликнула Надя. - Вы мне стали вместо отца и матери. Я бы без вас пропала, да и Иришка привязалась к вам, как к родным.
     - Да и нам без вас будет тоскливо, - огорченно проговорила Христина Владимировна. - Вон как дочка-то к нам привязалась, а от деда не отходит.
     - Что же делать? - сказала Надя. - Но мы с Наумом перед тем, как его забрали, договорились, что можем потеряться в этой суматохе, в любом случае едем в родную деревню. Еще он говорил, что если убьют его, то я должна поступать, как мне хочется.
     - Тоже верно, - согласился с ней Василий Петрович. А потом, подумав, добавил. - Ты вот что - если там у вас что-то не заладится, вы к нам приезжайте.
     - И правда, - обрадовалась старая хозяйка. - Ворочайтесь, угол для вас всегда найдется.
     - Спасибо вам за все: за приют, за доброту вашу, за то, что за дочкой присматривали...
     Иришка прижалась к деду и непонимающе смотрела на взрослых.
     - Вон она как к деду-то липнет - за родного его почитает, - заметила Христина Владимировна.
     - Да я уж вижу, - улыбнулась Надя. - Мы вам писать будем. Вот как только обустроимся, так сразу и напишем, адрес сообщим.
     - Это уж непременно, - авторитетно проговорил старик.
     - А у вас скоро новая радость - Игнат вернется, - попыталась успокоить стариков Надя. - Не одни останетесь.
     - Только это у нас и остается, - вздохнула Христина Владимировна.
     - Вот он приедет, женится, внуков вам подарит, - продолжала подбадривать стариков Надя. - И снова у вас будет шумно и весело...
     - Дай-то бог, - перекрестилась старушка. - Вот только Ванятку-то не вернуть. Даже не знаем, где его могилка.
     Она снова заплакала было, но муж обнял ее и ворчливо проговорил:
     - Ну, будя, будя! Потерянного не вернешь. А нам еще жить да жить надо. Игнатка приедет, мы еще понадобимся ему.
     - Еще как! - поддержала его Надя. - Без вас, как без рук.
     После долгих уговоров на заводе Наде дали расчет - возвращающиеся с фронта мужики заменяли женщин возле станков, да и столько военной продукции, сколько производили они во время войны, больше не требовалось.
     В стране восстанавливался гражданский транспорт, почти регулярно начали ходить поезда.
     Надя достаточно свободно купила билет на поезд, отходящий на Белгородчину через два дня. Все оставшееся время она собирала вещи, помогала старикам вскопать и засадить огород.
     - Ты бы отдохнула перед дорогой-то, - пыталась остановить ее Христина Владимировна, на что Надя только смеялась:
     - А вот в поезде как раз и отдохнем. Там ведь никуда не убежишь - лежи себе, полёживай!
     - Ты глянь, как она ожила, - сказал как-то Василий Петрович, когда они с женой остались наедине. - Помолодела, светится вся...
     - Дай бог, чтобы Наум-то вернулся и у них все наладилось, - согласилась та.
     В назначенный день старики провожали Надю с Иришкой на вокзале. По пути к станции Надя хотела было забрать большой узел с вещами у Василия Петровича, но тот решительно заявил:
     - Не стар еще, донесу!
     - Да вы вон каким молодцом смотритесь, - засмеялась Надя. - Хоть сейчас под венец!
     - Я вот дам ему венец, - улыбнулась и Христина Владимировна. - Терновый...
     - И я стану, как Христос-великомученик, - балагурил старик.
     Поезд пробирался по стране крайне медленно, порой останавливаясь на несколько часов в чистом поле, пропуская встречные военные эшелоны с веселыми, смеющимися солдатами, пушками, полевыми кухнями, какими-то ящиками, укрытыми брезентом. Солдаты, увидев молодых женщин и девушек, что-то выкрикивали, махали руками, видимо, призывая их к себе.
     На остановках возле станции Надя бегала в вокзальное помещение, чтобы набрать кипятка из титана и бегом возвращалась обратно, опасаясь, что поезд может неожиданно тронуться и увести ее Иришку.
     А та уже перезнакомилась с ребятишками других возвращенцев, бегала с ними по вагону и визжала, как и они. Взрослые, которым они явно мешали, не сердились. Наоборот, кто-то улыбался, глядя на их возню, а кто-то смотрел с грустью, вероятно, вспоминая своих утерянных в суматохе эвакуации или погибших под бомбёжками ребятишек...

     Сойдя с поезда на нужной ей станции, Надя далеко не сразу узнала ее: вместо пристанционных красиво ухоженных домиков с побелёнными стенами и зелеными или красными крышами, с цветущими фруктовыми деревьями она увидела обугленные и сломанные стволы, частично или полностью сгоревшие остатки домов, да и сама станция - одноэтажное кирпичное здание выглядело серым и неприглядным. Часть крыши почему-то была задрана вверх, над окнами виднелись следы пламени... На привокзальной площади какие-то мужики, охраняемые вооруженными солдатами, закапывали воронки и мостили булыжниками привокзальную площадь.
     На душе у ней стало грустно, подумалось, что и их деревня, скорее всего, находится не в лучшем состоянии.
     "Господи, если ее сожгли, где же мы с дочкой жить будем?" - ворохнулась мысль.
     Но раздумывать было некогда - надо засветло добраться, а там будь, что будет! Главное, что именно сюда должен вернуться ее Наум, если с ним, не приведи Господи, случилось что-нибудь нехорошее.
     Дорога большей частью шла полем и только изредка шла вдоль изувеченной лесополосы. Тут и там земля была изрыта, исковеркана, перепахана танками...
     То тут, то там виднелись обвалившиеся окопы, воронки от снарядов, а кое где и неразорвавшиеся снаряды, каски, изуродованное оружие. Земля пахла гарью и еще чем-то неприятным, вызывающим тошноту. А однажды в лесополосе сквозь разрыв в кустах они увидели, как воронье расклёвывало забытое тело солдата.
     - Что это? - спросила было Иришка маму, но та постаралась поскорее отвести дочь от страшного места.
     Уже на подходе к деревне, издалека Надя увидела, что от родной Хохловки мало что осталось. Большинство домов было сожжено, а вместо некоторых торчали только печи с трубой, вознесенной вверх.
     Не доходя метров ста, она увидела живого человека, приложившего ладонь ко лбу и смотрящего в их сторону.
     "Неужели только один человек и живет здесь? - сразу же мелькнуло у нее в голове. - Хоть и один, а все равно живая душа..."
     Подойдя ближе, она узнала деда Никандра.
     - Здравствуй, дедушка, - поздоровалась она. - Ты один что ли здесь обитаешь?
     Тот некоторое время приглядывался подслеповатыми глазами, а потом неуверенно спросил:
     - Надюха, никак ты?
     - Я, дедушка, я, - ответила она, обрадовавшись тому, что встретила родного человека - Никандр доводился ей двоюродным дедом. - Ты один, что ли?
     - Да нет, четверо нас, - ответил тот. - Бабка Марья с внуком да тетка Василиса. В землянках живем, пытаемся хаты воскресить.
     - А наш дом?
     - Сгорел. И банька сгорела, одна сараюшка осталась. Слава богу, не растащили. А ты надолго ли к нам?
     - Насовсем, - твердо сказала Надя.
     - И то верно, - кивнул головой старик. - Не зря же говорится: где родился, там и сгодился. От Наумки-то известия есть? Жив ли?
     - Да уж и не знаю, - вздохнула она. - Получила письмо от фронтового товарища - тот писал, что ранили его, а потом отправили на курсы командиров. А куда, где он, не знаю...
     - Ишь, в большие люди выбился - командир! Да он у нас молодцом! Ты, Надюха, если что помочь, не тушуйся. Подниматься-то теперь всем миром надо. Одна не осилишь. Чай тоже досталось в вакуации-то?
     - Досталось, - согласилась она. Да к добрым людям попала, без них бы не знала что и делать.
     - Ну, мир не без добрых людей. Пойдем-ка глянем, что у тебя деется.
     Они подошли к месту, где раньше стоял дом Мироновых. От него остались только полторы стены да сиротливо торчащая печь с вознесенной к небу трубой.
     - Печь цела, на ней готовить можно, - по-деловому начал рассуждать дед. - То, что она в саже, ничего, отмоешь, станет, как новая.
     - Немцы спалили? - спросила Надя.
     - Какое там - свои! У них, вишь, приказ был - сжигать избы, чтобы немцам зимой в тепле не сидели. Уж мы упрашивали, чтобы бани да сараи не сжигали.
     - А мужики-то на фронте были?
     - Кого забрали, как твоего, кого здесь немцы положили. Помнишь ли Сашку-коротконожку?
     - Помню, - ответила Настя.
     - Повесили его немцы - отказался старостой быть.
     Они подошли к сараю, точнее - дровянику.
     - Ты, пока тепло, можешь здесь пожить, - сказал Никандр. - А к зиме я помогу тебе утеплить его, чтобы вы не замерзли, печурку какую-никакую сложим. Не в землянке же вам жить...
     - Спасибо, дедушка, - поблагодарила Надя. - Не пропадем, правда?
     - Нельзя нам пропадать, - серьёзно ответил тот. - У тебя вон дочка на руках, а у меня теперь ты да она. Я, стало быть, прадедом ей прихожусь. А родню грешно в беде оставлять.
     - Спасибо, - Надя еще раз поблагодарила старика и поцеловала его.
     - Ох, давно меня молодки не целовали, - засмеялся дед. - Ну, располагайтесь, а я кур покормлю и прибегу.

     - Так у тебя куры? - удивилась Надя. - Как ты их сохранил?
     - А мы, когда немцы-то пришли, в лес подались. Вот я их с собой и забрал. И козу Машку тоже. Я козу-то, пожалуй, тебе отдам. Мне-то она только хлопоты приносит, а у тебя вон Иришка растет, ей молоко нужно. А то вон какая бледненькая да худая.
     После ухода деда Надя вытащила весь мусор из сарая, наломала веток от ольхи и этим веником подмела земляной пол.
     - Мама, мы здесь будем жить? - спросила Иришка, оглядывая темные стены сарая.
     - Пока придется, доченька, другого дома у нас нет. Да ты не переживай, мы сделаем все хорошо. Знаешь, как говорят в народе: глаза страшатся, а руки делают. Ты будешь помогать мне?
     - Буду, - ответила та.
     - Вот и хорошо. Вон ты у меня какая помощница! Да и дедушка Никандр обещал помочь - значит, нас уже трое работников. Ничего, бог не выдаст, свинья не съест.
     - Какая свинья? - Иришка непонимающе уставилась на мать.
     - Да это так говорится. Какие уж тут свиньи?
     Дед Никандр оказался на удивление запасливым - у него нашлись и лопата, и грабли. Он и помог Наде вскопать огород, сделать грядки, и Надя посадила подаренные ей Христиной Владимировной семена моркови и репы, а также три десятка картошки, которые вскладчину дали им бабка Марья, тетка Василиса и дед Никандр. Дед посоветовал сажать картошку не целиком, а по половинке - так получится вдвое больше кустов, а значит, и урожай будет вдвое больше.
     После того, как посадили огород, принялись утеплять сарай. Досками от разбитого забора сделали обшивку, заложив между стенками сарая и этими досками слой мха. Низ сарая с внешней стороны обложили дёрном, а на пол внутри настелили сена. Дерном же покрыли и крышу. Закончив с этим, дед удовлетворенно произнес:
     - Ну, осталось только соорудить вам печурку.
     - Где же кирпичи-то взять? - спросила Надя. - Нашу-то печку жалко разбирать - она почти целая.
     - Ты глянь, сколь в деревне разрушенных печей, - ответил дед. - Натаскаем, а глина вон на берегу речки. Ничего соорудим вам печурку, еще и благодарить будете.
     - Да ты уж, дедушка, нам так помог, что мы не знаем, как тебя благодарить. 
     - Чего благодарить-то? - отозвался польщенный старик. - Мы же не чужие...    
     Работы у Нади хватало: нужно было и дровишек на зиму запасти, прополоть грядки моркови и репы, окучить картофельные кусты, серпом нажать травы и высушить ее - запасти козе сена на зиму.
     Жизнь постепенно налаживалась.

     По разбитой дороге в Хохловку неспешно брели двое мужчин, одетых в армейскую форму. Один из них опирался на клюшку - рана на ноге затянулась, но еще болела особенно при длительной ходьбе.
     Наум Миронов и только что выписавшийся из госпиталя Семён Трохин случайно встретились в райвоенкомате, где оформляли документы на увольнение и заодно получали ежемесячные выплаты за награды. У Наума на груди висели медали "За отвагу" и "За взятие Кёнигсберга", а также орден Красной звезды, у прихрамывающего Семёна - такая же медаль "За отвагу" и медаль "За оборону Ленинграда".
     - Что с землей-то сотворили, ужас, - ворчал Семён, глядя по сторонам. Тут, прежде чем пахать, поле выравнивать надо.
     - Сначала сапёрам надо бы пройтись - неровён час напорешься на мину или неразорвавшийся снаряд, ответил ему Наум. - Этого добра здесь наверняка понатыкано немало.
     - Да уж, - согласился с ним собеседник. - Здесь надо постоянно смотреть под ноги.
     - Ишь, железа-то сколько оставлено - танк вон немецкий подбитый, наша полуторка сгоревшая - видно, авиацией накрыло...
     - Давай-ка отдохнем чуток - вон как ты запарился, - предложил Наум. - Нога-то болит?
     - Свербит, проклятая, особенно к непогоде.
     - Ничего, главное, что врачи тебе ее сохранили, а то бы прыгал сейчас на одной, словно кузнечик в поле.
     - Это точно, - усмехнулся товарищ.
     Чем ближе они подходили к деревне, тем более отрывочным и более никчемным был их разговор. А когда дорога вынырнула из-за лесополосы и вдали показалось пепелище их Хохловки, мужчины окончательно замолчали.
     - Ни одного целого дома, - прохрипел Семён. - Мёртвая деревня...
     Через некоторое время Наум проговорил:
     - Погоди-ка, кажется, дымком тянет. Пошли...
     Чуть в стороне они заметили человека, что-то тащившего из ближней купы деревьев.
     - Эй, - закричали оба. - Погодь-ка!
     Тот остановился, услышав крик, и, оставив ношу, поспешил навстречу.
     - Дед Никандр! - вскричал Наум, узнав родственника. - Никак ты?
     - Батюшки-светы, - всплеснул тот руками, подойдя ближе. - Никак свои... Наумка, Сёмка!
     И еще не дойдя до них, повернулся к деревьям и закричал что есть силы:
     - Марья, поди-ка сюда. Вот чудо-то - твой Семён возвернулся!
     А оттуда уже летела, словно на крыльях, женщина, одетая в какое-то бесцветное тряпьё.
     - Сёма, Сёмушка, - кинулась она на грудь мужу, едва не сбив его с ног, и заплакала горько, отчаянно, словно по усопшему.
     А тот, отбросив клюку, прижал ее к себе, гладил по голове и почему-то виновато смотрел на Наума.
     - И твои туточки, - обратился старик к Науму. - Пойдем провожу.
     Наум почему-то побледнел и хрипло спросил:
     - Обе?
     - Обе, обе, - радостно закивал дед. - Живёхоньки, здоровёхоньки. Пойдем. Вот радость-то какая!
     Старик засеменил впереди, а Наум шел, словно на деревянных ногах, сердце бешено колотилось в груди. Возле своего полусгоревшего дома он остановился и недоуменно посмотрел на деда.
     - На огороде они, за сараюшкой, - показал тот рукой.
     Наум сбросил с плеч скатку и вещевой мешок и бросился за сарай, даже не обратив внимания, как тот преобразился.
     Надя с Иришкой склонились над грядкой, вытаскивая из земли морковь. Оборвав от плода ботву, они складывали красные морковки в бывший снарядный ящик с крышкой.
     Услышав топот, Иришка подняла голову и, увидев бежавшего к ним незнакомого человека, испуганно закричала:
     - Мама, мама!
     Обернувшись, Надя увидела Наума и сразу узнала его. Ноги ее подкосились, но она сумела совладать с собой и выпрямилась. А он уже тискал ее в объятиях и целовал, целовал, целовал, не произнося ни слова.
     Надя, наконец, смогла поднять глаза и, глядя не мужа заплаканными глазами, без конца повторяла:
     - Наумушка, милый... Вернулся... Живой...
     Иришка, не узнавшая отца, вцепилась матери в подол и заплакала тоже.
     Только сейчас Надя оторвалась от мужа и, взяв дочку на руки, счастливым голосом твердила:
     - Папка наш вернулся! Живой!.. Папка...
     Наум бережно принял девочку с рук матери и, как и ее, принялся целовать, повторяя:
     - Дочурка, родненькая! Вот уж не чаял увидеть вас так скоро. Милые вы мои, родные...
     Немного придя в себя, Надя проговорила:
     - Что мы здесь стоим, пойдемте в дом.
     Войдя в бывший сарай с дочкой на руках, Наум поразился тому, как они устроились. В темном небольшом помещении был устроен своеобразный уют - пружинящий под сеном пол был застелен брезентом, два снарядных ящика, поставленные друг на друга, стали столом, на установленных в ряд таких же ящиках лежал матрац и две подушки, набитые сеном.
     - Да у вас прямо рай! - непроизвольно воскликнул он.
     - Спасибо деду Никандру. Если бы не он, пропали бы мы, - сказала Надя, кивнув в сторону старика, стоящего в притворе двери и вытирающего слезящиеся глаза.
     - Чай мы не чужие, - только и смог промолвить старик.
     Наум подошел к нему и молча обнял.
     - Ты сам-то как устроился? - спросил он.
     - Дак как - выкопал землянку, много ли мне одному надо места? - Ответил тот.
     - Папа, он нам козу подарил и яички от курочки приносит, - неожиданно осмелела Иришка.
     Наум еще крепче обнял старика и сказал:
     - Ничего, обустроимся, заберем тебя к себе. Нечего одному куковать.
     - Да я что, я ничего, - без конца повторял растроганный старик. - Чай свои люди, не чужие. Как не помочь-то...
     - Он у нас молодец, - похвалила деда Надя. - Сколь лет, а он вон какой бодрый, все сам делает.
     - Так ведь жизнь заставляет, - сказал Никандр, словно оправдываясь. -  Легче всего руки сложить да ждать, когда бог призовет к себе.
     - Ну, мы теперь не дадим тебе помереть, - Наум еще раз обнял старика. - Мне помощник понадобится...
     - Дак а чего не помочь, конечное дело, помогу, - бормотал окончательно умилившийся старик.
     - Батюшки-светы, - встрепенулся Наум. - На радостях совсем забыл - я же подарки вам вёз!
     Он выскочил наружу за своими вещами, а Надя, посадив дочку на колени, снова заплакала, но уже тихо и радостно...