Блудный сын. Часть вторая. Глава 11

11
     Константин Хейгенс отошёл от компании Анны, Марии Тессельшаде и Питера Корнелиса Хофта, рассказывавшего о новых изысканиях для книги по истории Голландии, которую кропотливо писал несколько лет, и налил себе рейнского вина, утоляя жажду. Поодаль Вондел увлечённо беседовал с ван Кампеном. Архитектор поведал поэту о планах амстердамского правления по строительству нового здания театра, старое совсем обветшало. Если план утвердят, то именно ему поручат строительство. Оба от всего сердца пожелали правлению утвердить план.
Мейденцы только что разошлись по группам после демонстрации Константином Хейгенсом его последнего музыкального сочинения.

     Хофт и дамы всё ещё стояли у клавикорда. Константин поставил бокал на столик с напитками и лёгкими закусками и направился обратно к дамам и Хофту. Воспользовавшись возвращением Хейгенса, переменой мест и поз беседуюих, теперь извинился и удалился Питер Хофт, перейдя от возвышенного к повседневно-обыденному – он собирался отдать распоряжения об ужине.

 - Господин Секретарь, – обратилась к Хейгенсу Мария Тессельшеде Вишер, – позвольте полюбопытствовать как продвигаются дела с заказом Его Высочества принца Оранского господину ван Рейну, его давно здесь не видно. Последний раз он представлял своего ассистента Говерта Флинка, отрекомендовал его как многообещающего художника.
 - Приятный молодой человек, сразу видно - тонкая натура, совсем не то, что его учитель,- прокомментировала Анна Вишер. Она недолюбливала Рембрандта за его простецкие манеры, все об этом знали, включая самого Рембрандт. Особенно ей претило в художнике его абсолютное нежелание претендовать на хорошие манеры и приложить хотя бы какие-то усилия, чтобы произвести впечатление в обществе.

 - Совсем недавно получил от него известие. Две из трех заказанных ему картин почти уже готовы, хотя, он мог бы постараться закончить их побыстрее, времени было достаточно, а третья написана наполовину, – с энтузиазмом подхватил волновавшую его тему секретарь штатгальтера, – я просил его выбрать для этих полотен такие же рамы как и для предыдущих – эбеновое дерево. Его Высочество принц Фредерик Хендрик был очень доволен ими.
Мария Тессельшаде, задавшая вопрос о заказе для штатгальтера просто из вежливости и дабы сменить тему разговора после ухода Хофта, удивилась, увидев такой интерес Константина Хейгенса, и решила, поэтому, продолжить:
 - Каковы же сюжеты? - вежливо осведомилась она.
 - Классические сюжеты жизни и Страстей Христовых, – живо отозвался Хейгенс, – Погребение и Воскресение я надеюсь скоро получить для штатгальтера, а Вознесение всё ещё пишется.

 - Это большой заказ Его Высочества. Вы не думаете о Рембрандте ван Рейне как о возможном придворном художнике? – спросила Мария Тессельшаде. Услышав имя Рембрандта, к ним направились Вондел и Якоб ван Кампен.
 - Об этом говорить ещё рано, – уклончиво ответил Константин Хейгенс, – особенно в связи с последними слухами о его странном автопортрете с женой.
 - Господин ван Кампен видел скандальную картину, - Анна любезно кивнула на подошедшего архитектора, - и профессор Барлеус, но профессора, к сожалению, нет с нами сегодня, он опять находится в состоянии меланхолии.

 - Да, видел, – подтвердил Якоб ван Кампен, интересовавшийся живописью и покупавший что-то при случае, но не отваживавшийся назвать себя серьезным коллекционером и знатоком, –  ван Дейком или, тем более, Рубенсом там и не пахнет. Но картина написана таким образом, что её можно трактовать по разному, поэтому о ней так много спорят. Каспар Барлеус усмотрел в ней определенное моральное предостережение не увлекаться излишествами, оттого ван Рейн и изобразил себя в непотребном виде. Свою жену он пощадил: изобразил ее спиной с повёрнутым к зрителю лицом, тчательно выписал ее наряд и спокойное, даже недовольное выражение лица.

 - Пощадил? – в один голос воскликнули Анна Вишер и Йост ван ден Вондел.
 - Так считает Барлеус, и мне кажется, его мнение имеет под собой почву, во всяком случае, к мнению профессора стоит прислушаться, как мы всегда делаем.
 - Изобразить свою жену как блудницу – это ни в какие рамки не входит. Он посадил её себе на колени как продажную шлюшку из борделя. Это тем более странно, что всем известно: он обожает Саскию, – с жаром произнес ван ден Вондел.
 - Мельник, – снисходительно-уничтожающе бросила Анна, отсылая всех к расхожему мнению о мельниках, как о смутных, толстокожих людях, не чуждых мошенничеству и прелюбодеянию.

 - Он художник, – мягко возразил ван ден Вондел, не терпевший чванства, – зарабатывает на жизнь живописью и хорошо зарабатывает. А я вот живу не за счет поэзии, меня кормит торговля тканями и чулками. Часто поэты и художники имеют ещё и другую профессию. Но он – нет.
 - Мне казалось, вы не переносите друг друга – удивилась Мария Тессельшаде выпаду поэта.
 - Это не совсем так. Я не воспринимаю стиль Рембрандта ван Рейна, ту приземлённость с которой он подходит к искусству и которую я считаю вульгарной, а не его самого, он же считает мою поэзию излишне напыщенной и высокопарной, – уточнил ван ден Вондел.

      На его лице появилось выражение сосувствия:
 - Рембрандта ван Рейна постигло горе, у него умер недавно родившийся ребёнок, первенец. Я узнал печальную новость от Николаса Тульпа, видел его мельком. Доктор занят больными и составлением фармокологического справочника для аптекарей, поэтому не бывает сейчас в Мейдене.
 - Очень жаль. Рембрандт ван Рейн ничего не сообщил в письме об этом горестном событии, – растерянно произнес Хейгенс.
 - Ах, мы все ему сочувствуем, – произнесла Анна с теплотой в голосе. Она терпеть не могла Рембрандта, но жестоким человеком она не была и искренне пожалела художника.
 - Время сейчас тягостное и печальное, эпидемия никак не закончится, – раздался сочувственный голос подошедшего Хофта, слышавшего последнюю часть беседы, и вся группа обернулась на его голос, – дети страдают в первую очередь. Вот почему он не приезжает сюда так долго. Впрочем, всё время, что мы знаем нашего друга Рембрандта ван Рейна, он бывает здесь редко, хотя регулярно получает приглашения. Мне всегда казалось, он чувствует себя здесь неуютно, но не хочет огорчать уважаемого Каспара Барлеуса, расположенного к нему ещё с их лейденских времён, поэтому и появляется иногда.

     Возвращаясь в Гаагу привычным, не раз уже проделанным путем, и поэтому не обращая внимания на дорогу, Константин Хейгенс не мог выбросить из головы разговор мейденцев о Рембрандте. Он испытывал определенные волнения и опасения за заказ для Фредерика Хендрика в свете новой картины художника, взбудоражившей Амстердам и надеялся, что ван Рейн не позволит себе таких вольностей в полотнах для принца Оранского, хотя когда заказываешь Рембрандту ван Рейну, не знаешь чего ожидать.

     На этом заказе настоял сам принц, ему пришлись по нраву две картины из жизни Христа и он был горд, что их написал голландец. Нужно признать, ван Рейн сделал умный ход: композицией одной из картин он ясно продемонстрировал, что помнит о любви штатгальтера к Рубенсу, но этим и ограничился, написал их совершенно иначе. И произвёл впечатление на Фредерика Хендрика. А в стиле Рубенса для него напишет сам Рубенс, решил принц. Но принцесса Амалия, возможно, недовольна своим портретом, хотя трудно сказать определенно: она не повесила его рядом с портретом своего мужа в одном из залов, а повесила в своем кабинете. На её взгляд, портреты не гармонировали.

     А ведь Рембрандт мог написать как написал ван Хонтхорст - в стиле ван Дейка, что от него и ожидалось. Строптивый художник вызывал у Константина Хейгенса чувства раздражения, недовольства и какой-то неопределенности. Но может быть, он просто несправедлив к Рембрандту?  Рембрандт одарён, знаменит, о нём и его работах говорят не только в Амстердаме, но и во всей Голландии; чтобы иметь портрет или картину от Рембрандта, выстраиваются очереди; его мастерская  - самая популярная в Амстердаме и молодые люди стремяться стать его учениками; он является одним из художников, вырабатывающих их собственный, голландский стиль, что и оценил принц Оранский.

     Привыкший всё анализировать, рассматривать с разных сторон и точек зрения, секретарь штатгальтера не давал своим чувствам большой воли. Но и выкинуть их из своего сердца, оставив голый анализ, он тоже не мог, а в данном случае и не хотел. По природе своей Константин был мягким и чувствительным человеком. Весть о несчастье Рембрандта ван Рейна, о котором тот ни словом не обмолвился в письмах, взволновала его, он долго не мог оставить мыслей о мощно талантливом и странном художнике.