ВСЕ ТВОИ

Шел третий месяц войны. Наше отделение молодых, еще зеленых ребят, двигалось по направлению к новому расположению.  Было очень жарко. Солнце палило нещадно наши бледные лица и руки. Вокруг было тихо. Шелестела листва, щебетали птицы на деревьях. Лишь изредка вдали взрывались мины и раздавалась автоматная очередь, напоминающие нам о том, что идет война.

Дорога была каменистая. Я несколько раз споткнулся в пути, немного порвав правый сапог.

Невольно вспоминалась та спокойная жизнь, которая была у нас еще несколько месяцев назад. Я вспоминал наш колодец у дома. У него была сломана цепь. Ведро часто падало внутрь и задерживалось на бревне в полуметре от того места, где могла бы достать его рука. И мы в детстве придумали один трюк с другом моим Колькой. Он брал меня за ноги и опускал головой вниз, в колодец. Я хватал ведро и он вытягивал меня назад. Ох, и ругала нас моя бабушка. Иногда просто грозила из окна пальцем. А нам и забава, и помощь бабушке…Бабушки уж два года нет. А Колька…Где он сейчас? Я не знаю. Служит тоже наверно где-то. Разбросала нас жизнь, может когда соберет.

- У тебя нет воды? – прервал мои думы чей-то голос.

Я повернул голову. Это был паренек маленького роста с веснушками на носу.

- Нет. Свой запас я еще вчера выпил, - ответил я, - Сегодня к вечеру дойдем до расположения – там и попьем, - попытался я его приободрить, видя как парень расстроился.

За время пребывания в отделении я успел познакомиться со многими, но этот парень мне не запомнился. Будто бы я видел его впервые.

- Тебя как зовут-то? – спросил я ироничным тоном.

- Василий, - глядя на землю пробурчал тот.

Я ждал такого же вопроса, но понял, что не дождусь и представился сам.

- Степан. Будем знакомы, - гордо заявил я и протянул руку Василию.

Мою ладонь сжала маленькая и мокрая ладонь.

- Ты откуда? – спросил я, надеясь, что мне повезло и я встретил земляка.

- Я с Тульской области, - протянул мой печальный друг.

Дальше пару минут мы шли молча, думая каждый о своем.

- Ты где работал до войны? – не утерпел я от скуки.

- В шахте, - ответил Вася.

Я был удивлен. Можно было подумать, что он работает  учителем, агрономом или на крайний случай столяром, но никак не шахтером.

Василий производил впечатление очень ранимого, слабого и не совсем развитого человека. Но, видимо, где-то в глубине него таилась мужественность, отвага и твердость характера. 
 
- Не похоже, да? – с улыбкой спросил Вася, глядя снизу вверх, - видел бы ты как мои сестры смеялись, когда узнали, что я работаю на шахте, - продолжал он, оживившись, - Так смеялись…Но батька не велел им и они притихли. Да…пятеро их у меня, сестренок-то…И все мал-мала-меньше. Мать от тифа умерла зимой. Вот батя и взял меня на шахту. Два кормильца-то куда сносней.

Я посмотрел на него с сожалением. С сочувствующим сожалением.

- Как же теперь твои сестренки? С кем? Батя-то на фронте поди тоже? – спросил я, сморщив лоб.

- Да не, - махнул рукой Вася, - батя дома, с ними. Куда ж ему, родимому, без трех пальцев на фронт. Не взяли его, как он не бился. А потом подумал – с кем девчонки-то останутся, и успокоился…Скучаю по ним…

Я похлопал Васю по плечу, пытаясь немного ободрить. Он покивал головой в знак того, что признателен моим утешеньям. Но я видел, как в его глазах сверкнула слеза на солнце. Он сильно сожмурил глаза и резко открыл, чтоб не вытирать грязным рукавом.

- А у тебя кто дома остался? – вдруг спросил он.

- У меня - мама да кошка Василиса, - ответил я с улыбкой.

Василий тоже улыбнулся. И вроде веселей нам стало идти с воспоминаниями о доме под палящим солнцем.

Слева послышался гул мотора. Мы напряглись. Со стороны поля мчался грузовик с солдатами.

Наш командир отделения отдал команду полезать в кузов. Оказалось, нас должны были подобрать на дороге примерно в этом месте. Мы должны были прибыть в расположение двумя отделениями к семи часам вечера. Все шло по плану.

Мы с ребятами расселись в три ряда вдоль кузова грузовика. Мы с Василием оказались примерно в середине. Кто-то из ребят начал запевать песню, но остальные не поддержали, поэтому песня быстро стихла, не успев начаться.

Через пол часа нас начало клонить в сон. Один, зевнув, «заражал» другого. Кое-кто даже задремал. Но кочки на дороге не давали долго спать. Лица ребят были измучены дорогой. Все мы крепились. Знали – впереди настоящий ад.

Через пару часов мы заметили, что в кабине завозились и начали переговариваться. Я осмотрелся – парни дремали. Вдали показалась машина. Она ехала нам навстречу. Но было непонятно какая именно машина, из-за клубов пыли, поднимаемых ею. Она ехала быстро. Неестественно быстро, что, видимо, и насторожило наших командиров. Приближаясь, стало видно, что это советская машина - грузовик. Немного отлегло от сердца. Когда грузовик почти поравнялся с нашим, я увидел, что кузов накрыт брезентом. Водитель грузовика, судя по форме, был советским солдатом. Лицо его выражало тревогу. Но все это происходило так быстро, что мысли смешались в голове. И я даже подумал, что мне только показались эти тревожные знаки. И тут шум моторов пересек истошный крик нашего командира из кабины:

- Ложись!

Я прижался ко дну кузова как смог, закрыв голову руками. Наш грузовик стал набирать скорость. Загадочный грузовик замедлился. Брезент слетел с кузова. Мгновенно поднялись на ноги три немецких солдата с автоматами наперевес. Пули начали врезаться в борт нашего кузова и пролетать над головами. Водителю было приказано гнать до расположения.

Когда стрельба стихла, я не спешил поднимать голову. В полной тишине мы мчались по ухабистой дороге. Я почувствовал сырость в сапоге, но сразу не понял, что это.  Тогда я потрогал дно кузова рукой. Поднес ее к лицу, чтобы рассмотреть. На пальцах своих я увидел кровь. Я понял - дно кузова было залито кровью. И тут стали раздаваться стоны справа от меня. Я поднял голову. Раненные ребята не сразу поняли, что в них попали пули, и боль пришла не сразу. А убитые и не успели ничего понять. Получается, меня закрыли от пуль парни, что сидели справа от меня. Если бы я сидел на их месте – моя кровь текла бы по дну кузова.
 
Я вспомнил про Васю. До стрельбы он сидел сзади меня. Я обернулся. Вася сидел бледный и копался в нагрудном кармане. Найдя то, что искал, он достал это трясущимися руками. Вася стал целовать это и что-то шептать. По губам я понял, что шептал он «Отче наш». В руках у него была иконка.

Убедившись, что мы уже далеко и немцы не вернутся, наш командир велел остановить грузовик и вышел из него. Командир оглядел кузов. Испуганные лица уцелевших солдат, раненных, и тела убитых открылись его взору. Командир сорвал фуражку с головы и с силой кинул ее на землю, выругавшись негромко. Затем он приказал уцелевшим солдатам оказать помощь раненным и сложить убитых ребят ближе к кабине, а самим сесть у края.

Командир тем временем ходил вокруг грузовика, подбоченясь, о чем-то размышляя. Командир другого отделения вернул его в реальность, предупредив, что мы отъезжаем.

Дальше мы ехали молча. Сна ни у кого не было ни в одном глазу.

- Вот это боевое крещение…Да, Степ? – послышался голос Василия.

- Это война, Вась, - ответил я.

- Я подумал - если бы меня убили, как бы тогда батя вырастил сестренок? – продолжал задумчиво мой друг.

- Это не единственный случай, когда нас чуть не убили, - отрезал я, - война долгая. И надо выживать каждую секунду.

Хотелось бы мне сказать, что такого больше не повторится, но это было бы неправдой. Сколько нас останется к концу войны? Один Бог знает.  Если нужно умереть за родину – каждый солдат отдаст свою жизнь за нее.

Мне показалось, что после этого случая я стал взрослее и опытнее. Этакий матерый вояка. Проснулась во мне пущая злость и ненависть к фрицам. Захотелось испытать себя, попробовать свои силы. Эх, скорее бы добраться до расположения и начать воевать…Отомстить за этих мальчишек, что теперь сложены один к одному по ту сторону кузова.

Грузовик подъезжал к месту назначения. Показалось расположение, окруженное окопами. Повсюду валялся солдатский инвентарь.

- Ужинать ушли, - опередил наши вопросы командир, - второй день здесь солдаты. Да такие же как вы. Только из-под мамкиной юбки. Вон, раскидали инвентарь, да и убежали! Мальчишки…

Командир вздохнул и закурил сигарету. Не дожидаясь приказа, мы помогли раненным спрыгнуть, затем начали сгружать тела убитых ребят, складывая их у грузовика. Раненных сразу отвели в расположение. А мы, как бы показывая, что мы уже не те мальчишки «из-под мамкиной юбки», стали думать, где лучше захоронить солдат. Сошлись на том, что лучше места, чем у двух берез на краю поля не найти для этого.

Быстро закончив с захоронением, мы с ребятами пошли в расположение и первым делом напились воды. От еды отказались почти все. Не полез бы кусок в горло. Слишком тяжелый день выдался.

Этим вечером нас командиры не трогали. Дали отдохнуть. С утра обещали обучить всему необходимому и показать все что нужно.

Мне кажется, я уснул еще до того, как моя голова коснулась лежака. Спал я беспокойно. То снилась деревня с ее мирной жизнью, то бой с немцами, то кошка моя. А под утро приснилась моя бабушка. Она была в белых одеждах, босая. И будто бы немного моложе, чем была перед смертью. Бабушка распахнула передо мной белоснежную кофточку и я увидел окровавленную грудь с торчащими пулями. А бабушка улыбается и говорит: «Все твои».

Ранним утром нас разбудил крик нашего командира: «Подъем!». Сегодня нам предстояло рыть окопы. Дружным строем мы зашагали к месту сегодняшней работы. Оно располагалось километрах в пяти от расположения. Дошли мы быстро. Отдохнувшие и набравшиеся сил после вчерашнего дня, мы воспряли духом и были готовы к трудностям.

С Василием мы стали «не разлей вода», хотя в мирной жизни я бы не стал дружить с человеком, имеющим подобный характер. Но я увидел в нем что-то особенное, не поддающееся характеристике, что, возможно, не рассмотрел бы в нем в мирной жизни. Он был мягкий и одновременно упертый. Добрый, но озлобленный на врага. Словом, мы держались друг друга и знали, что если останемся живы – будем дружить в мирной жизни.

- Ты веришь в Бога? – неожиданно спросил меня Вася.

Вытерев пот со лба, я посмотрел на него. Мне захотелось увидеть выражение его лица. Василий смотрел на меня пронзительно, опершись на лопату.

- Верю, - ответил я, - я веру-то впитал с молоком матери. Дед мой священником был. Вся моя семья верит. Половина моей жизни в церкви прошло. Все обряды знаю.

- В ту пору верить нельзя было. Да и сейчас не желательно, - заметил Вася.

- Да, гонения на священников страшные были. Помню, как я с мамкой прятался в подполе. Тряслись с ней от страха. Ведь убивали даже близких родственников священников. Деда-то почти сразу сожгли прямо в церкви, которую строили крестьяне общими силами, - продолжал я свой рассказ, - А как не верить? У нас даже деревня называется Богородицкое. А церковь, что в соседнем селе строили называлась «Во имя успения Богородицы». Вот так.

 Василий слушал меня с упоением. А я рассказывал и копал. Вася поймал строгий взгляд командира и начал тоже копать. Он почему-то даже стал говорить шепотом:

- Ну а батя твой жив?

- Нет, - ответил я, - он погиб в гражданскую. Я тогда совсем маленький был. Я ж говорил – у меня только мать да кошка.

- Да помню я, помню, - отмахнулся Василий, - А невеста у тебя есть?

«Вот неугомонный, - подумал я, - то слова из него не вытянешь, то не остановишь. Строчит как из пулемета…Да еще и про невесту ему скажи…»

- Есть одна девушка в моей деревне – Маруся. Нравится она мне, - смущенно произнес я.

- А она об этом знает? – прищурив правый глаз от солнца едко спросил Василий.

- Знает, - говорю, - но я для нее так и остался Степкой-недотепкой с детства.

Больше в это утро он ничего спрашивать не стал. Да и сам больше ничего про свою жизнь не рассказал. Наверно рассказывать-то нечего. Много ли он за свою короткую жизнь хорошего видел? А вспоминать плохое ни к чему на войне. Здесь и без того…

В три часа ночи мы услышали грохот снарядов. Небо озарялось яркими вспышками. Скрежет, хрип, дикий вой, мощные разрывы. По нам палили немцы из ближнего леска из артиллерийского орудия. Землянка сотрясалась от попаданий снарядов. С потолка на нас сыпалась земля и мелкие камушки. Из дырки в стене я видел, как образовывались воронки из земли и куски травы летели во все стороны.
 
- Вот если бы они сами к нам пришли, а не из леса палили, мы бы дали им отпор! – закричал я, прижимаясь к полу от взрывов.

- Сиди смирно! – крикнул Вася, зажимая уши, - Герой!

«Почему же наши не стреляют?» - подумал я. И сам же нашел ответ на свой вопрос. Немцы подготовились заранее. Хорошо сработала разведка. Засветло установили свое орудие и спокойно дожидались ночи, чтобы застать нас врасплох. У них получилось. А наши не могут ответить. Они видят только ориентировочно - откуда бьют. Точных данных нет. Нужно разведать огневые точки врага. Вот утром закипит работа.

Стреляли до самого утра.

Нас отправили рыть окопы и сооружать блиндажи. Сегодня должны были прибыть еще несколько отделений солдат. Так что работы у нас было хоть отбавляй. В этих окопах и проходила наша маленькая жизнь. А чем себя развлечь пока роешь? Болтовней. Мы с ребятами были похожи на базарных бабок-сплетниц. Говорили обо всем подряд. И у каждого жизнь – хоть роман пиши. Со своими горестями и радостями. Вот, у Ивана, например. Их три брата. Все на фронт пошли. Всех их раскидало по стране. И не знает Иван, где его братья сейчас. И живы ли? У Матвея дома остались жена молодая и маленькая дочка Настенька. Как они там? Все ли в порядке? Письма он пишет регулярно, но ответов получать не имеет возможности по причине того, что он в одном расположении больше месяца не задерживается. Семен Скрипачев – это человек-энциклопедия. Он рассказывал все, что знает. А мы слушали его, раскрыв рот, как первоклассники. Не удивительно. В мирной жизни он был учителем. Причем начальных классов. Я рассказывал, как работал на лесопилке до войны. Как заработал себе грыжу за первый же год работы. Как стал мне родным аромат смолы и хвои. А Василий кроме своих сестренок вспоминать ничего не хотел. Даже вслух проговаривал письмо, которое собирался им написать после окончания сегодняшней работы. Он хотел сейчас его придумать, заучить, а вечером изложить свои мысли на бумагу.

- Чтобы время сэкономить, - объяснял он.

- Слыхали, ребят, нашу медсестру переводят в другое расположение? – сказал кто-то из парней.

- Как же так? А мы? Как же мы без медсестры? – загудела толпа.

- Да новую пришлют, - предположил Василий.

День пролетел незаметно. Мы с ребятами почти не устали. Но работа была проделана отлично. Нам всем командир объявил благодарность за усердие.

Вечером в расположение приехал почтальон. И объявил, что остановился на пять минут. Солдаты засуетились, доставая кто откуда подготовленные письма. А Василий-то не успел «изложить мысль» на бумагу. Поэтому сидел и судорожно строчил письмо.
 
- Кто Василий Бузыгин?! – закричал почтальон.

- Давайте я ему передам, - ответил я.

- Только передай обязательно.

Письмо было от Васиного отца. Я даже начал переживать. Не случилось ли чего?
Вася читал письмо с упоением, забыв, что ему нужно дописать свое и успеть отдать почтальону.

- Что там? – полюбопытствовал я, видя, как слезы текут по его щекам.

- Прощения просит, - выдавил из себя парень, - ушел он на фронт. А девочек в детский дом забрали. Пишет – на фронте он нужней, а о дочерях государство позаботится. Вот характер! - и сжал в кулаке письмо, адресованное домой, - зря только сочинял…

Всю неделю было тихо. Мы нарисовали на трухлявой доске фрица и тренировались в меткости, стреляя в него из винтовки и кидая ножи. Многие солдаты достигли высот на этом поприще, включая меня и Василия. Я так увлекся этим делом, что дольше других занимался. Командир у нас был как отец. Он не гонял нас за это. Даже говорил, что это нам на пользу. Пригодится в бою. А война отточит мастерство как надо.

Уже смеркалось, но я упорно кидал ножи в предполагаемого врага.

- В «яблочко», - послышался знакомый женский голос за моей спиной.

Обернувшись, я увидел Марусю. Ту саму Марусю из Богородицкого.

- Здравствуй, Степ, - насмешливо произнесла она, - вот где мы с тобой встретились.

Я оторопел, что даже потерял дар речи на несколько секунд. Но быстро пришел в себя. Я никак не ожидал увидеть ее здесь, сейчас, в условиях войны. Не знаю из-за чего больше я беспокоился. Из-за того, что она подвергается опасности, находясь здесь, или из-за того, что я выглядел не так как хотел бы. Не знаю, как я выглядел. Я провел рукой по лицу. Щетина. Я бы все отдал, чтобы в тот момент у меня в кармане оказалось хоть малюсенькое зеркальце. Но Маруся была восхитительно красива. Ей ужасно шла форма.

- Здравствуй, Маруся, - сумел я себя преодолеть. Меня бросило в жар.

- Разрешите представиться, - протянула она свою руку, - Морозова Мария Михайловна, ваша новая медсестра.

- Николаев, - произнес я, затем сглотнул, - Степан Алексеевич.

Маруся засмеялась. Я покраснел еще больше.

- Ну что, товарищ Николаев, рассказывайте, как вы здесь живете?

- Живем дружно. Роем окопы. Сооружаем блиндажи. Переживаем обстрелы. Вспоминаем жизнь до войны. Строим планы на будущее.

- А что вспоминаешь ты, Степа?

Я понял, что она хочет услышать о себе. О том, что я вспоминаю наши прогулки на берегу речки, наши детские забавы. Как я защищал ее от мальчишек из соседней деревни. Мы с ребятами тогда плохо поступили – порезали всех кур во дворе обидчика. Но тогда нам казалось, что мы поступаем по справедливости.

- Как там моя мама? Ты давно ее видела? - перевел я тему.

Маруся заметно смутилась от того, что я не стал отвечать на ее вопрос. Но быстро вернула свое прежнее немного надменное лицо. В этом она была вся. Ее неприступность и прохладность меня всегда огорчали. Ведь внутри она была другая. Зачем ей этот маскарад? Я не понимал.

- С твоей мамой все в порядке, - начала девушка, - я к ней заходила через день после того, как ты ушел на фронт. Помогала ей по дому, в огороде.

- Правда? – удивился я, - спасибо тебе, что не оставляла ее.

- Не благодари меня. Это неправильно.

- А твои как?

Маруся молча достала из кармана две бумажки. Это были похоронки на отца и на брата. Слова были лишними. Я просто обнял ее. Время остановилось.

- Моя мама перебралась жить к твоей на время. Она не может находится в пустом доме, - говорила мне в грудь Маруся, - а я сбежала на фронт.

Так мы и служили в одном отделении с Василием и Марусей. Василия ранили в июле сорок четвертого в Литве под Швенченисом, в битве за его освобождение. Он долго лежал в госпитале. Отец его погиб в сорок первом в декабре. А сестричек он забрал из детского дома сразу, как только встал на ноги. 

Я дослужился до командира роты и воевал вплоть до победы. С Марусей пути наши разошлись. Слышал, что после войны она вышла замуж и уехала на север.
 
Нас осталось только пятеро из отделения. Многие погибли.

Я часто вспоминаю тот сон, в котором моя бабушка с пулями в груди. Она была моим ангелом-хранителем всю войну. Благодаря ей я остался жив… и живу до сих пор.