Всё это как-то странно, да не было бы странно, есл

 Всё это как-то странно, да не было бы странно, если бы я не написал так странно.
(рассказ, не разбитый… на части)

 Синий лес журчал игриво, поблёскивая под затуманенном серными парами Солнце, в его лучах.
- Девочкя-я-я, - сказала старушка, открывая платком лицо младенца, - девочкя…
- Что? – калиткой проскрипел пожилой младенец, женского пола.
- Девочкья, у меня к тебе такой вопрос… - старуха подняла своё младенческое лицо, подставив редким лучам Солнца; вдохнула серные пары, развернув ноздри, как тарелки радаров, - как мне дойти до того танка? – она сухой, подёрнутой перманентной кожей – рукой, показала на ржавый остов старинного, тяжёлого танка ИС-2.
- Бабушка, вам надо сначала обойти Юпитер кругом, спуститься вниз, а потом пройти по коридору налево…
- И там я окажусь, где мне надо?
- Нет.
- А зачем ты мне всё это говоришь?
- Просто так, поговорить хочу, - послала старухе мысленный импульс девочка и, развернув дельтаплан, вертикально взмыла вверх, мгновенно растворилась в воздухе… шёл кислотный дождь…
 Почувствовав, что от кислоты сгорело ухо, бабулька развернула ядерный зонт, и отразила удар ракеты, ловко поймав её и спрятав в карман брошенного столетия назад скафандра, гниющего в куче листьев, которые прели тут уже не одну тысячу лет.
- Летають тут они, а потом ищи их после дождя, - заворчала старуxа, пнула валявшийся рядом чей-то палец и, смачно высморкавшись на землю, пошла той дорогой – куда ей указала девочка. Пожилой женщине хотелось ходить.

 Через два столетия, когда она вскоре достигла уже практически окончательно истлевший остов танка, бабка услышала звонкий, бодрый голос:
- Драсьте!
 Старуха вздрогнула. Её одежда, гниющее тысячелетиями тряпьё, всколыхнулась, и рассыпалась в пыль.
- Драсьте! – вскоре, по прошествии двух лет, услышала она снова.
- Да, кто там? – недолго подумав, догадалась спросить бабка.
- Это я, девочка на дельтаплане.
- Ох, батюшки – ты же под кислотным дождём расплавилась!
- А я перемотала время назад, сохранилась, раскрыла зонтик, и выплюнула собаку!
- А, ну тогда – можно! Собака-то хоть была – наркоманская, синяя?
- Ба-а-абушкя-я-я, - подражая старухе, протянул пожилой младенец, - синяя – это у алкашей, а у наркотов (при этом слове коты проснулись, вытянули головы на своих мохнатых шеях, и раскрыли слипшиеся от сладкого молока Оле Лукойе – глаза; кроме этого, ни один мускул и часть тела не пошевелились, и от этого казалось – шеи были телескопичные, и могли таким образом дотянуться в самую высь – на дно ущелья) – зелёная!
- Аха, ах – точно, уже старею – забывать стала… Помню, искала я её, она ко мне лазила на огород – банки с краской тырить… чёрт, не сразу я её находила, краска-то - зелёная у меня была, другую мне держать просто не разрешали!
- Хр-р-рык-ты-тык! – сложились шеи котов, и их обладатели снова забылись в объятиях кошачьего Морфея…

«Покупайте наше мыло –
Жо.ой младенца будет рыло!»

 Старуха потирала своё гладкое лицо второй рукой, и вспоминала молоденького коммивояжёра, лет семьсот назад продавшего ей зубную пасту от морщин на пятках. Вдруг она замерла, на лице её отразилась глубокая задумчивость, потом испуг и страх!
- Ой, ой… - побежала она к покосившемуся старинному шкафу и, открыв дверь – закричала.
- Что такое, что случилось? – спросила прибежавшая на крик девочка и, проследив за направлением взгляда старухи, запрыгала на двух ногах и захлопала в ладоши, представлявшие собой обыкновенные внутренние стороны кистей двух рук; тех двух рук, расположенных вверху и по бокам от туловища, - ой, скелетик, скелетик! – радостно закричала она, и потянулась второй рукой к черепу.
- Кыш, негодница, - задев носом ребёнка, осадила его старуха, - это моя первая любовь, давно мною забытая и вычеркнутая из сердца!
- Ну, так я вижу – любовь ты и физически вычеркнула, - появившись в серном тумане, приглушённо, но отчётливо, задумчиво и монотонно, с полным отсутствием выражения эмоций на морде - сказал Бегемот, и исчез.
- Да, так и есть… - со вздохом сказала старушка Динозавру, и два раптора пробежали во след неграм, ежеминутно щекоча их кусками арматуры, взятой из разрушенного сутулыми собаками бункера.

«А у тебя – СПИ-И-ИД!
А значит ты умрё-ё-ёшь!»

 Девочка танцевала - прыгая, маша расставленными направо и налево двумя руками, и качала из стороны в сторону одной головой. Второй её глаз смотрел увлечённо в небо, а первый – на облака, которые радовали незакопчённую напалмом душу ребёнка своими ядовито-жёлтыми и оранжевыми красками. Рядом с рёвом пролетел рыжий слон, сметая на своём пути всё, что попадётся, и делал вид, что непринуждённо прогуливается, потягивая хоботом керосин из оторванного крыла тяжёлого самолёта. Слон ревел, и его насыщенные раствором медного купороса слёзы, падая на землю – орошали её, внося необходимые химические изменения в её состав.
- Заправляется… - решила девочка, - сейчас напьётся – и песни орать начнёт…
- Девочкя… - услышала она со спины негромкий, скрипящий ножом по тарелке - голос старушки.
 Даже не оборачиваясь, пожилой младенец молниеносно выхватил рогатку, зарядил её осколочным снарядом, и запустил его точно старушке в глаз, представлявший из себя «Кристалл» - бутылку водки, вода для которой прошла радиационный контроль, и насыщенная ионами серебра в золотой оправе!
- Собака ты страшная! – закричал появившийся из серного тумана Бегемот, и исчез.
- Сам ты такой, - сказала девочка Лазолвану, стремительно набирая скорость, и обгоняя болид «Рено», разрезающего своими горизонтальными плоскостями атмосферу планеты.

«А не спеть ли мне песню-ю-ю…
А-а-а любви-и-и!»

 Баянист сидел на завалинке избы, и буквально - разрывал гармошку. Он был молод, кучеряв волосами, и красен кровью. Парубок в исступлении закидывал назад голову, орал слова песни, и был одет в стальную косоворотку, подёрнутую поволокой Вселенной, и с оттенком неизвестности в глазах.
 Разрывая музыкальный инструмент - порождение музыкального гения, он пытался выключить магнитофон, из динамиков которого доносилось всё то же:
«А не спеть ли мне песню-ю-ю…
А-а-а любви-и-и!»
 Но, изорвав уже третий барабан и одну гармошку – так и не получилось у него выключить электронный прибор воспроизведения звука, и он бросил эту затею, принявшись слушать эту песню живьём, которая неслась от расположенного по соседству с его избушкой стадиона – известная группа давала концерт, в честь тысячелетия гуслей Садко.

- И-и-ирк… и-и-ирк-к-к… и-и-и-и… ирк! – скрипела, играемая ветром, калитка в одиноко стоящем фрагменте забора, уныло сверкающем новым испанским плащом посреди степи.
 Невысокие холмы, расползшиеся тёмными лужами по выжженой палящими лучами Солнца степи, удачно довершали пейзаж, и становились границе, обозначающей обрыв и бездну, мягким комом в горле простирающейся вдаль и в глубь.
- Девочкя… - скрипя петлями голосовых связок, проговорила старушка.
 Не оглядываясь, старый младенец камнем разбил окно в глазнице древней, поросшей мхом и трутовиком - женщины, и удалился на дельтаплане, разбивая ровные струи мчащегося к иссохшему грунту гелиевого дождя.
- Ма-а-ама-а-а, - весело, прыгая через заиндевевшие лужи Заполярья, кричала уже немолодая девочка.
 По современным меркам – ей было не меньше сорока восьми лет, но выглядел ребёнок довольно старо: подёрнутые сединой волосы, приятные морщинки вместо глаз, и жёлтые круги на его светящейся изумрудным светом головой.
- Я горю, я горю… - монотонно, ржавым и тихим голосом постоянно повторял маленький карлик, сидя в позе лотоса и вращаясь на ладони ребёнка.
 Карлик был покрыт  багровыми пятнами, отливающие красной медью. Пятна были овальные, кривой или правильной формы, но тем не менее, их объединяло одно – они были пятнами, и располагались на коже; на коже карлика, живя своей, неподвластной никому - жизни: они меняли форму, глубину свечения, оттенки неба и расширяли свой кругозор, раздвигая резиновые круги, и заглядывая через них в окружающий мир.

- Интересно? – появился средних лет мальчик, возомнивший себя мужчиной, и одетый в одежду; на голове его красовалась шляпа пчеловода, и обе его ноги были обуты – с высоким голенищем сапоги, всем своим видом недвумысленно напоминающие обувь.
- Да, но как-то скверно себя чувствует больной, лом в груди – это не всегда доставляет удовольствие, - ответил пожилой младенец женского пола, вынимая из ушей мальчика фонондоскоп, - как себя чу-у-увствуете? – учтиво поинтересовалась девочка, заглядывая в глаза мужчине с сапогами и улыбаясь ртом.
- Да как-то скверно пахнет от помоев, - разбивая настоящей рукой памятник лампочке Ильича – выдавил крем своего голоса человек, сжимая голову Единорога, склонившего свою гриву в бездну печали и клоаку раздумий…
 Молодая старушка, зажимая фонондоскоп между носом и верхней губой, старательно продолжала смотреть мальчику в живой глаз, помня о том, что другой его глаз – тоже живой, и так же требует внимания со стороны противоположного пола.
- О-о-о, вот это да… ну и ну-у-у… - тянула свою речь старая младеница, и, ловко подцепив роговицу – протянула её собаке, - на, смотри!
- Весело у вас тут… - опять невозмутимо и монотонно сказал появившийся из морской пены Бегемот, и исчез.
- Да, с Батькой – не забалуешь! – погрозив кулачком, сказала девочка, и вернула роговицу на место.
«А был ли мальчик?», - про себя подумала девочка, и поняла: «Был», когда почувствовала на макушке своей головы влагу тёплой струи. Подняв голову, она увидела статую того самого мальчика, памятник которому могли поставить только в чрезвычайно просвещённой Европе.

- У-у-ау-у-у-у, а! – выпучив глаза, и широко раскрывая рот – пело незнакомое существо, по виду тоже – девочка, но с красно-грязным лицом, безумными очами и разбитыми в мазут губами.
 Её слюна, по своему химическому составу похожая на слияние секрета муравьёв и щёлочи, стекала вниз, подавляя флору, скудно распростёртую на выжженой и потрескавшейся земле.
- Ир-р, ик! Ир-р, ик! – размеренно скрипели качели, разбивая серый пейзаж, где мёртвая земля вдали соединялась со свинцово-чёрным небом, с изредка плывущими по нему грязно-белыми тучами, периодически меняющими свой цвет.
- Палитр-р-ра-а-а! – закричало безумное создание, побежало навстречу горизонту и тут же, с разбега, получило мокрой тряпкой по лицу.
- Дурак, - сказала неизвестная старушка, сутулая и с платком на второй ноге.
 Её телогрейка была чиcтая, выстиранная, и шерстяной платок покрывал голову… Никто с этого ракурса не мог видеть – какого цвета её волосы, но мог заметить – это был объект, который перемещался за холм и, не снижая скорости – вскоре исчез, растворившись в мареве неимоверной жары, сошедшей по-обычному в этот ледяной день…

- Девочкя… - дребезжащий, как куча пустых консервных банок, голос – прорезал плотный, густой морозный воздух. – Девочкя-я-я… - протянул он же, стараясь разбавить собой ледяной холод, царивший во льдах огромного Африканского континента…
- Драсьти! – раздался всё тот же весёлый, задорный и жизнерадостный голос, и тяжёлая свая со всего размаху опустилась на xрупкий череп старухи.
- А в Арктике сейчас – плюс сорок девять, ветер – метр в секунду, влажность – семьдесят, и пальмы едят, - медленно сказал Бегемот, и растворился в фонтане щелочной пыли; потом снова появился: - По-о-ока-а-а… - и исчез.

 Голый человек с вытянутым назад черепом сидел на песке, ртом сосал правый указательный палец своей правой настоящей руки, покрытой натуральной родной кожей, и сосредоточенно смотрел вдаль… Глаза его были выпуклы, и их проходящие мимо люди использовали, чтобы на время повесить одежду, а некоторые женщины – и сумочки.
- У-у-у, а-а-а! У-у-у, а-а-а! У-у-у, а-а-а! – монотонным голосом повторял человек, при звуке «а-а-а» высовывая из головы палец.
- А мы трупы поедаем – пошли с нами! – бодро сказала девочка, плюнув вверх; плевок, не достигнув и одного метра, – с шумом, негодованием, и шипением – испарился.
- Пошли… - протянув руку, обречённо сказал и, поддерживая первой рукой затылок (так как вытянутая назад голова постоянно запрокидывалась назад), потащил своё тело в направлении, которое имеет свойство быть.

- Это мясо… - пнув варёную голову свиньи, лежащей на зелёной траве, сказал пожилой младенец, - сейчас это – наш труп.
- Ачёзавтрабудит? – не разделяя слов, монотонным и грубым голосом спросил человек.
- А завтра будут овощи из котлет, и яблоки… глазные…
- Намана! Ы… Ы-гы-гы-гы-ы-ы! – его глаза показали радость, и он раздвинул разорванные, грубо сросшиеся губы, показав ряд ровных, здоровых и белоснежных зубов.
«Сука, ещё одного стоматолога убил, гад!», - подумала девочка, и на всякий случай откусила человеку правое ухо с хрящами, покрытыми натуральной и родной кожей, с рождения обладателя её находящейся на этом правом ухе.

 Одинокая в степи и среди холмов калитка с фрагментом забора - заскрипела ещё громче, амплитуда её движений становилась ещё более интенсивнее, и вскоре она… остановилась, показав на Север.
- Вот это – да-а-а! – сказал почтальон, поминутно царапая своими ороговевшими кожными выростами под носом - штакетник калитки, очень близко приблизив своё лицо к ней.
- Уйди, мы тут землю ищем! – зашикали на него геологи, - сейчас настоящую землю и не сыскать, всё копать и копать надо!

 А потом наступило утро… День прошёл, за ним – вечер, ночь, и – наступило утро, медного цвета закат которого ни с чем не сравнить. Мне было жаль покидать тазик с горячей водой, с солями убитого в неравном бою моря, но… всё же жизнь – продолжается, мать их раз так!
 С этими мыслями я окунулся в бездну; ныряя, насладился её утренней прохладой… переворачиваясь в ней, я заплывал всё глубже, делая сильные, крупные махи руками, и погружался до тех пор, пока не устал. Потом, стараясь как можно быстрее выплыть на поверхность, я стал болтать своими настоящими ногами, которые до сих пор есть у меня с рождения и, пробкой выскочив на поверхность – жадно стал заглатывать воздух, такой кислый, удушливый родной. Tот воздух, к которoму привык мой организм, постепенно эволюционируя на протяжении семи тысяч восемьсот пятидесяти семи лет.
 А вдали били крыльями по воздуху чайки…

Астана, 15.05.15
Музыка: Robert Rich