Я вернусь, чтобы закончить...

Зазвенела ракушка, ударившись о самолет, прилетевший в Адлер.  Глубокой ночью я перешла границу с несуществующей землей,  террой инкогнито. Мне предстояло пройти 6 км вдоль шоссе до поселка Цандрипша, где я намеревалась провести ночь. На бешеной скорости проносились мимо машины, на дороге валялись трупы сбитых или умерших от голода собак и птиц. Лошади и голодные коровы как призраки бродили по дорогам, освещенные Луной, с  торчащими ребрами и тазовыми костями. Меня окружала вопиющая нищета. Земля стонет от наших беззаконий. И по мере их умножения стынет любовь…  На море был сильный шторм, шквальный ветер, но после Москвы было тепло, чисто и свежо - пальмы, кипарисы, субтропики. Несмотря на глубокую ночь я быстра нашла то, что искала – полуразрушенный византийский храм 6 века, отделенный от моря и шторма кладбищем. На кладбище я запела Христос Воскресе, ветер разносил слова молитвы словно кадило ароматы ладана. Я зашла во внутрь храма, в развалины, и на Царских Вратах прочитала ответ  – Воистину Воскресе. Вечная Пасха, вечная весна золотого сечения, Виа Аморе. Храм напомнил мне заброшенный дворец из Маугли, поглощенный джунглями, временем, сросшийся с природой. Устраиваюсь в храме на стульчике, заворачиваюсь в спальник и засыпаю до утра под доносящиеся звуки шторма и музыку ветра.
На следующий день идет дождь. Я добираюсь до Пицунды, покупаю вино, сыр, завтракаю на море под дождем, делюсь трапезой с бездомными собаками. В старинном храме Пицунды, а ныне концертном зале со стороны алтаря нахожу развалины еще одного храма и открытую часовню, в которую я захожу поставить свечку. Служитель храма дарит мне икону Прп Серафима Глинского (Сухумского),  - это как благословение в Путь. В этот же день, промокнув до нитки, я доезжаю до Нового Афона и иду в пещеру Симона Кананита. Усталая, промокшая, немного приуныв, я думаю провести ночь в этой пещере.   Но в итоге меня соглашается взять на две ночи старая сварливая абхазка, которая даже не предлагает мне чашки кофе. Дом ее примыкает к Новоафонскому монастырю. Запах монастыря изменился… и монахов почти не осталось, по территории ходить запрещено. Национальная гордость затмила разум. Новопровозглашенная Абхазская митрополия поминает за Литургией Константинопольского патриарха Варфоломея.   Я посещаю могилу погибших абхазских воинов и монаха Геронтия.
Станция Псырцха, Новый Афон, государство, которого нет на карте, разрывы времени и пространства,  надвигающееся зло  в виде власти денег – страдают слабые и немощные, “малые сии”. Вечером во всей hidden land выключают электричество, в магазинах горят свечи, непринужденные хозяева накидывают несколько десятков за вино, не моргнув глазом в полутьме… Небо, испещренное звездами, над головой млечный путь, разум мироздания, молчанье и покой…  Для меня всегда было важным, чтобы я, подняв голову видела большую медведицу и даже не искала ее взглядом..
Во вне – для людей, в себя – для Бога.
На следующий день в горах мне наливают поллитра розового домашнего вина, потом я теряю ключ от своей комнаты у святого источника, когда снимаю с себя одежду. Другого ключа в природе не существует. Приходится возвращаться, и только после 3 Символов Веры и почти отчаявшись Св. Николай помогает. На ладонях море, солнечная дорога, напротив – Иверская гора, древняя столица Анакопия. Комната моя в бывшем Доме отдыха, примыкающем к территории Новоафонского монастыря, куда я переехала от абхазской старухи. Из моего окна открывается прекрасный вид на собор. Вечером доносятся голоса тех немногих монахов, которые остались в монастыре после т.н. раскола. Они обходят крестным ходом владения монастыря. Пограничные пилигримы и жители прилегающих домов тоже получают небольшую порцию защиты и благодати.
В сумерках иду в пещеру Св. апостола Симона Кананита, - покаяния, вот чего ждут от нас. Сердца сокрушенного и смиренного, плачущего сердца за ближнего. Нина, местная блаженная, слава Богу жива, дарит мне подкову. Пусть сердце ноет от любви, пусть плачет, пусть живет. Пусть будет больно и одиноко, только бы не зачерстветь. И чудеса как звезды без конца и края, - только бы не улететь. Спасибо и прости нас недостойных.
Я – бродяга, не умеющий любить. В маленьком окошке каменой пещеры – скрещение голых веток – крест и одиночество любви. Все ученики Христовы взяли Крест. И Петр – сначала отрекался, потом петух пропел, он вспомнил взгляд и голос, раскаялся и плакал, пошел смиренно, кушал рыбу. Камо Грядеши? Вернулся и принял подпоясанье свое. Пошел, куда не хотел.
Иверия – последний и первый удел Богородицы. На закате последнего как мне думалось дня, проведенного в Новом Афоне я поднимаюсь на Иверскую гору. Я в гостях у Богородицы, матери мира, царицы неба и земли. Пожалуй, что Иверская гора – это мое любимое место на земле, одно из немногих, где я чувствую себя как дома. Надеюсь попасть в часовню Иверской Божией Матери после второго пришествия. Портатисса – врата райские верным отверзающая.
Деньги мои заканчиваются, и в Крещенский Сочельник я иду пешком в Каманы, где надеюсь получить кров и еду хотя бы на несколько дней. Каманы по преданию место ссылки Свт Иоанна Златоуста и место мученической кончины Св Василиска, племянника Вмч Феодора Тирона. По пути в Михайловке на территории храма Преображения господня, куда я захожу подать записку, поставить свечку и узнать про возможный ночлег,  случайно нахожу могилу Прп Серафима Глинского. Она  почти у алтаря Храма. Там же, неподалеку могила старца иеромонаха Паисия и старицы схимонахини Виталии. В последнем кафе по  пути в Каманы пью чашку кофе с конфетами и в путь.  17 км пешком на одном дыхании, вот уже мост через бурную реку и вдали виднеется купол. Как ненужный балласт оставляю свои зимние ботинки в старом холодильнике на территории неработающего кафе, намереваясь забрать их на обратном пути. Места вокруг дикие, немного пугающие, суровые и безлюдные. В глубоких сумерках пришел пилигрим. В Каманах в храме был пожар, я прошусь на ночлег, говорят, что это невозможно, а потом в итоге настоятель дает немного денег и разрешает переночевать в библиотеке.  Настоятель – Абхазский князь игумен Игнатий. Кричит на меня, что у меня скверный характер, что я лодырь и в добавок юродивая… Сам он точно юродствует, но с какой-то княжеской утонченностью. Утром на полке нахожу книгу «Подвиг любви». Здравствуй, Гавриилия. «Вера, вера и еще раз вера…». Утро Крещенского сочельника, воскресенье, дверь библиотеки неожиданно открывает монахиня, мы знакомимся и после Причастия и освящения вод вместе едем на машине к месту 3 обретения главы Иоанна Предтечи. А на Крещение купаемся в горячих сероводородных источниках, они дробят мое больное колено. «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи…»Матушки приглашают меня пожить у них в строящемся Иверском скиту, под Сухуми, где я провожу 3 замечательные недели своей жизни. Мы молимся вместе, я выполняю посильную работу, много гуляю на море. Из окна дома вдалеке виднеется  Иверская гора, Анакопия и море, утопающее в любви.
Воды повернули вспять, море разверзлось. По суху ногами, по уши в грязи… Вино открывает двери ветрам надежд. Снежные вершины притягивают первозданной чистотой, влекут мудростью молчания. Успеваю выхватить за горизонтом залитый закатным солнцем снежный пик – предвестник Горнего Иерусалима, намек на старый сон.
И вот, сидя на берегу моря, я чувствую, что у меня есть место под солнцем и я вплетена в картину мироздания. И вторую зиму подряд я убегаю от зимы. Конец января, в Абхазии весна, цветут мимозы, собирается обильный урожай цитрусовых, лаврушка растет повсеместно как сорняк, все это напоминает благословенную Землю обетованную. Святая Земля Божией Матери.
Вдоль моря линия молчания, линия песка... Как же я привыкла блуждать во тьме, ходить на ощупь или по камням, и вдруг, неожиданно, в день маминых именин, наполняюсь светом, иду вдоль линии прибоя, быстрым шагом, расправляя крылья, готовясь к Камино.
Пилигрим всегда найдет свое неудобное бревнышко на песке, в закатном прибое. Я снова вижу Большую Медведицу. Меня окружают снежные вершины Кавказа, притягивающие как магнит.. Недаром в эти горы упархивали последние земные ангелы… Монахи или ряженые?? Святые или в прелести? Не врет только дорога, чисты лишь горы, главу преклоню у ласковых волн.
И как и год назад я сбегаю из Святой Земли в Галлию, в Лютецию.., думая почему-то что там мой дом…
Когда я вышла в Парижский вечер из собора на Рю Дарю, на дворе во весь рост стоял Пост. Под Вивальди спали бомжи на Сент Лазаре, в Булонском лесу прятались травести, влюбленные в природу и продающие любовь, меня внезапно настиг грибной град. Крупные круглые градины больно ударяли в лицо. В парке Багатель царствовали коты, фазаны и сфинксы. Иверская Богородица и Святая Женевьева открывали двери. В соборе Нотр Дам в месте Причастия в уголке пряталась маленькая икона Казанской Божией Матери, она излучала Свет невечерний, изначальный свет, который исходит из Вечности вне и до разделений и границ. Девушка с закрытыми глазами перебирает четки, наверное читает Розарий, пара итальянцев заходят и выходят, я шепчу слова молитвы на французском языке. «Тресанте Мер Де Дью, эпитье дю ну».  На древних деревянных барельефах – явления Христа по воскресении из мертвых. Радость Пасхи – Фома, мироносицы, Лука и Клеопа, сети наполненные рыбой, ловцы человек. А вот эпизоды земной жизни Богородицы, Кана, убиенные Иродом младенцы. Первая неделя Поста у католиков -  воспоминание сорокадневной горы искушений, а вторая неделя – воспоминание Преображения, а у нас исихастская неделя – тот же Фаворский свет, без которого все прах и мертвость и ради которого все наши усилия. Главное, чтобы сердце жило, чтобы любило, прощало, благодарило.
Мой бич – самодовольная беспечность…
Париж одаривал меня радостью богообщения, хлебом небесным, но и хлебом насущным, земным. Иногда одаривал дождем и укрытием, холодом и бокалом вина, голодом и восточными сладостями, кока-колой и помидорами. А главное светом, изначальным светом любви и благости Бога – и у мощей Св Елены и у любимой Женевьевы и на ликах икон, неожиданно согревающих в пространствах вычурных и немного тяжеловесных католических соборов. Ищите Сакре Кер святое сердце, и в огромной толпе вдруг все затихает и есть только вы и Святое сердце – тет-а-тет.
Мой новый друг и покровитель – Святой Рок, святой пилигрим с гноящимися ногами, собакой, зализывающей его раны и приносящей ему хлеб и ангел – спутник хранитель помощник. В наши дни Святого Рока почитают как покровителя собак и пилигримов. В Париже есть церковь Сент Рок, недалеко от Авеню Опера. Туда я как-то зашла.. Лил дождь, у меня не было денег, предстояло Камино, но непонятно было как идти в такую погоду… Шла вторая неделя Великого Поста, и я села у статуи Св Рока в его церкви. За столиком лежала книга, издаваемая каким-то непонятным братством под названием Лез Ами Дю Дезерт, а путь оказывается всегда лежит в сердце, камино дан ле кёр.  Книга скорее представляла собой эзотерическое учение о странничестве, объединяя мистический опыт востока и запада, житие Св Рока, красивые иллюстрации, среди которых мне приглянулась карта Таро ле Фу ( дурак, безумный) и репродукция современной картины, изображающей св.Рока с собакой и ангелом. Позже я вырвала понравившиеся странички из книги и вожу их с собой вместе с паспортом пилигрима и ракушкой Сент Жака.  Я помолилась Року о том, чтобы он не оставлял меня, почувствовала очень сильный прилив любви, потекли слезы, с  тех пор мне кажется Св Рок стал моим другом.
В аббатстве Клуни в Париже,  где ныне музей, ракушки Святого Иакова на стенах и девиз «служи и властвуй». Зовет Сантьяго в Путь. И я почти утонула в твоей чувственности, о Париж, раскрывающийся цветок, вечно звучащая прекрасная музыка, нескончаемая ода любви, жизни и света.
Итак, я покидала Париж и двигалась в Тур, где собиралась поклониться мощам Свт Мартина Милостивого и пройти Турское камино. После шумного и холодного Парижа, природа долины Луары успокаивала и радовала глаз, чувствовалась относительная близость Атлантики. Луара, лилии река, И устремились к небесам твои брега. Луара, странника в ночи ты укрывала…
По пути в Тур в промежутке между двумя поездами, я выскочила на полчаса в Блуа, успела пробежаться через центр, восхититься красотой города,  замка и оказаться в старинном намоленном соборе Сан Николя, где рядом с алтарем висела икона Свт Николая как благословение в Путь. Выйдя из храма, меня настиг град, и это было начало.  Я подумала тогда, что обязательно вернусь в Блуа.
Ночь в Туре я провела под сводом бенедектинского аббатства Св. Мартина.  Прекрасная ночь в мансарде с видом на собор. Вино и сыр, руководство в Путь. Молитва у мощей Свт Мартина милостивого и Св Григория Турского в крипте собора, на выходе из собора – статуя святого Жака. Часть мощей Св Мартина хранится внутри руки статуи, помещенной на крыше.
День первый, пожалуй что первый день весны, солнце в лицо, природа робко просыпается, я двигаюсь на юг. Пока сразу не осознавая в полноте, что я иду Камино – дорога как всегда захватывает врасплох, начинается неожиданно, немного втайне, не по моей воле… В свете дороги Париж видится как подготовительный этап, ниспадение для нового начала. Иногда приходится нырнуть в мутную воду, чтобы в конце вынырнуть чистой. Utreia – все утрясется. If you can walk – walk. If you can sing – sing. If you can eat - -eat. If you can smile – smile. If you can clean – clean. If you can admire – admire.
И поля, и весна, и грязь, и разливы, и мгновения радости, и моменты тоски и одиночества, и подбадривающие птицы, и первые весенние цветы, и готовящиеся к расцвету деревья, и мысли о Боге, и мысли о тебе, и камни в рюкзаке, и лишние слова, и данности молчание и вскрики ожидания, мечты становятся реальными, и все это слова большой и храброй песни, из которой не вытащишь ни звука.
Кресты – на распутьях, при дорогах, в трудные моменты – собираю кресты. Собираю штампы в паспорт пилигрима. Придел Преображения Господня, батюшка ставит штамп. Ракушки на заборах – из дома выходит бабуля – видит мою ракушку на рюкзаке. Дает воды (во имя пророка). Сельская новь. Веселые люди. Любовь, весна, камино. Возраст- это когда учишься не расплескивать и не метать бисер. И в Абхазии и во Франции – цена за литр вина – 100-150 рублей.
Жаль, что я собираюсь, натягивая струны до предела и включаюсь в нормальное живое полноценное бытие только прыгая в руки Божии. В обычной жизни могу быть аморфным лентяем, падким на все виды плотских удовольствий и прогибающимся под все виды обстоятельств, но не вешающим нос.
Ночь под деревом и под звездами. Холод, заморозки – всегда почему-то больше всего мерзнут ноги, ляжки.  В 4 утра подрываюсь, с трудом отыскиваю маркировку в темноте, путь проходит через лес, не очень уютный, дорога с замерзшей грязью и болотцами. Светит полная Луна, изредка освещая путь. Поскорее бы рассвет. Теряю дорогу, иду по шоссе на церковь. Да, все верно. Хочется кофе. Рассвет, холодно. В деревушке открывается булочная, продавщица угощает кофе, ем круассан.  Штамп булочной в паспорте пилигрима. Вышло солнце, стало радостно. Издалека вижу 4-х косуль, они видят меня тоже, застыли, а потом помчали, показывая белые зады.
Днем солнце палило нещадно, а ночи были холодными, с заморозками. Лицо мое обгорело, особенно лоб,-  о, где же шляпа? Раньше я шла все время на юг, а теперь скорее на юго-запад. Где-то там, на юго-западе Сантьяго звал и ждал. Как-то в жаркий полдень я шла через поля, мимо ферм, где продавался как говорят лучший козий сыр во Франции. Купив на рынке выходного дня кусочек домашнего шевра, который я последующие несколько дней смаковала,  и пройдя еще километров 10, я села отдохнуть на залитом солнцем поле с колосьями, и задремала. Часом позже я была в городке Драч или Драк, где решила переждать жару в кафе. Хозяин кафе оказался очень милым немного провинциальным, отцом одиночкой. Его сестра заведовала кухней, все у них по всей видимости шло неплохо, кроме повышения налогов. Мне дали попробовать разное вино и сыры, подарили спички, обналичили карточку без процентов.  Хозяин сделал абсолютно все, что мог сделать для проходящего обгорелого пилигрима. Штамп его кафе в моем паспорте. На прощанье мы три раза поцеловались, и он сказал, что я красива. Это было приятно. Ночь прошла плохо, под открытым небом, под утро как всегда стало холодно и немного мучило похмелье. Помню, как хозяин кафе сказал мне, что перейдя реку, я почувствую, что я на юге. Такие смешные немного не логичные вердикты почему-то врезаются в память, наверное из-за своей глобальности и категоричности. Кто-то до этого в Париже мне говорил, что весна явно наступает именно 23 марта. День в день.  Это видимо по-Парижски. 
В Шателлеро мне пришлось взять номер в самом дешевом , но все-таки отеле, что противоречило одному из правил пилигрима. Но других вариантов не было. Ноги были натерты в кровь, я не мылась уже 3 дня. Учитывая жару и постоянное солнце – это было почти невыносимо. Намывшись и выпив маленькую бутылку бордо, я завалилась спать на двуспальной кровати с чистым постельным бельем. Мне снились дурные сны. На следующий день я отправилась восвояси –немного утомленная и унылая. Побродила по кварталу Св Иакова, зашла в его собор, где за решеткой стояла удивительная статуя Сент Жака, где он весь в ракушках, в шляпе, с посохом, мой покровитель. На выходе из города заплутала, пообедала на набережной у римского моста, любуясь старой брегантиной, и в жаркий полдень вышла на дорогу.
Несколько раз из-за жары и отсутствия источников питьевой воды и магазинов вступала в контакт с местными жителями- они охотно давали питьевую воду и всегда больше, чем я просила – чаша воды во имя апостола. Ручейки живой воды еще не иссякли, люди помнят добрые традиции. Я рассказываю им о том, что я делаю, куда иду и зачем. Иногда несколько километров меняют погоду. Я шла, судя по указателям , по древней римской дороге. Проходила развалины галло-римского театра.  В городке на площади купила дюжину атлантических устриц и тут же их съела прямо на скамейке, поливая лимоном. Люди стали тоже больше напоминать южан своей прямотой, энергичностью и искренностью.  Появились фактурные одиноко стоящие большие платаны, в тени которых можно было немного отдохнуть и вытянуть натертые ноги в мозолях.
В последнюю перед Пуатье ночь я спала на холме, проснувшись от сырости и холода в 4 утра, по традиции пошла под звездами, чтобы согреться, поспала еще час на скамейке, продолжала собирать кресты. Ноги были стерты, 5 кровавых мозолей как награды зияли на ногах. И вот я в Пуатье. Три раза с молитвой подлезаю под гробницей Святой Радегонды, у ее мощей такая благодать, которую можно сравнить с Дивеево или с Троице-Сергиевой Лаврой.  Подарки Радегонды – почти новые чистые джинсы и серьга, - как я хотела. И у нее посох с лилией, как я бы хотела. Приятный молодой человек из Пуатье, которому я рассказываю о Камино – бывший студент консерватории, а ныне студент школы бизнеса. «Лучше бы наоборот», -- думаю я.  В Пуатье мое турское камино заканчивается. Нахожу интернет кафе и покупаю билет на самолет,  у меня еще есть в запасе 5 дней.  Чувствую себя немного предателем. Но идти дальше просто нет сил – ноги стерты, ночи холодные, недорогих пилигримских ночлежек нет… - и согревает мысль, что минимальное запланированное камино Тур-Пуатье пройдено.
Возвращаюсь в Тур на поезде, это так близко! На вокзале вдохновенно играю на Ямахе. Ноги и Св. Жак ведут меня по маркировке вдоль Луары по направлению к Блуа, к Парижу. Сплю в лодке. Утром начинает идти дождь. Мое камино продолжается. Только это уже часть Парижского пути в обратную сторону.  То, что я продолжаю Путь  несмотря на мозоли и как будто бы пройденный этап- радует и вдохновляет. Не очень радует дождь, одиночество, ограниченность во времени и средствах (не опоздать бы на самолет!!), натертые ноги, холодные ночи.  И вот, проходя через милейший городок Вувре, меня вдруг догоняет пожилой шустрый господин, который по ракушке опознал во мне пилигрима, он приглашает меня на кофе, сам он тоже пилигрим, при чем настоящий пилигрим – мы сразу находим общий язык, нас охватывает радость, хотя Жан не говорит по английски, а мой французский находится на уровне понимания, иногда интуитивного, и очень скудного, почти невозможного разговорного языка. Но с нами Св Жак, а Жан – собирательный образ всех пилигримов, очень эмоционален и жестами и эмоциями он восполняет мое незнание французского. Мы обсуждаем приколы камино, он рассказывает мне о дель Норте, которое я хочу пройти. После кофе мы едем на машине Жана по окрестным церквям – он обращает мое внимание на символы, высеченные из камня – бочки вина, иногда ракушки, иногда райские орнаменты. А еще, показывая на обрывы, в которых вставлены окна, он произносит странное слово «троглодит», и смотрит на меня. Я не очень понимаю почему, закрадывается мысль, что быть может я ем как троглодит… Но оказывается, троглодит , что в переводе означает пещера, -это типичные для долины Луары домики в обрывах. В некоторых троглодитах можно за деньги переночевать, и это стоит немало.. Позже мы заходим в троглодит, принадлежащий семье Жана со времен его прадеда. Там хранилище вина. Жан состоит в обществе Компаньонаж, он компаньон, вольный каменщик. А я равный ему пилигрим, мы друг для друга близкие по духу люди. И с нами невидимо присутствует Сантьяго, когда мы трапезничаем и пьем Вувре урожая 1971 года с туронским паштетом и козьим сыром. На десерт мороженое залитое горячим сиропом из сушеных груш. Жан делает для меня все и даже больше того, что сделал бы просто ближний, он вселяет в меня надежду и уверенность, что путь мой пройдет успешно!
И он проходит успешно. Я все больше пропитываюсь красотой просыпающейся природы долины реки Луары, снова во мне оживает дух древнего пилигрима. Я вхожу во все церкви, обходя вокруг, читая молитву, я слушаю пение птиц, сплю где придется. В один из вечеров, когда льет сильный дождь и я очень усталая сижу на берегу моей любимой Луары, меня охватывает беспокойство. Но в этот вечер мне уготован приют в детском интернате, расположенном на золотом острове в древнем королевском городе Амбуаз. Я моюсь, высыпаюсь, вечером мне не дает уснуть детский гвалт, напоминающий птичий переполох. А наутро я  пью кофе в гордом одиночестве в детской столовой и вдруг входит 50,а может быть больше, интернатовских детишек. Они очень хорошо воспитаны и не пялятся на меня слишком нагло.
В этот же день я дохожу до Блуа. Медленно смакуя каждый шаг, подхожу к этому «сердцу Луары», издалека виден рельеф города. Поочередно захожу во все храмы. В первом из них, соборе Св Сатурнина рядом с архангелом Михаилом стоит статуя пилигрима, а у его ног лежит непонятно откуда взявшееся чучело - плоский макет черной птицы. Я перехожу через реку, поднимаюсь в верхний город, в мэрии ставлю штамп в свой паспорт. Гуляю по саду, потом сплю полчаса у замка, лежа на стволе дерева. И в конце захожу в старинный намоленный храм Сан Николя, с которого началось мое паломничество. Цикл завершен. Круг замкнулся. Орлеан. Париж. Самолет. В Париже у меня есть еще день, чтобы попрощаться с его улицами, с его чувственностью, с Сеной, с Лютецией, со Св Женевьевой. Мне хватает денег на вино, на еду, пилигрим вернулся в обычную жизнь, как пират, сошедший на берег. Но это, поверьте мне, ненадолго.