12

 Он вышел на балкон, неожиданно проснувшись от странного предчувствия.  Воздух был тяжёл, морозен и недвижен. В тяжести такой не бывает лёгкого дыхания.
Он вышел и налёг грудью на него,  почти осязаемый, плотный и неживой.
 В двенадцать лет вся жизнь кажется впереди и все пути не пройдены и тридевять земель за тридесятью гор ждёт со своими сорока чудесами .
Он вышел,  пока все спали. Пока солнце не пробилось через жёлтый смог.  И он закричал, закричал так,  как не может кричать двенадцатилетний,  отрывисто и зло на весь, ещё спящий микрорайон. Птицы не встрепенулись от его крика, солнце не встало,  и снег  оставался таким же жёлтым,  как смог.  Он кричал о том, что всё и вдруг кончено, нелепо и безвозвратно. Что даже «вопреки»  когда-то кончается и остаётся сущая правда и время останавливает свой бег для тех, кому это  бег уже ни к чему. 
 Ещё с рождения, с первых минут,  пошло всё не так. Он родился с вогнутой грудью, и только чистая случайность и  счастливые обстоятельства дали ему увидеть свет.  Потом каждый его шаг был преодолением. Быть не таким, заведомо проигрывая в спорах и соревнованиях оттого, что нет тех сил и нет того огня.
Он и сейчас кричал, как казалось ему, на весь этот белый жёлтый свет.  Но почти никто не слышал его.  Да и не мог слышать этот полушёпот.
Что было в том крике? Отчаяние, вера, надежда, расставание? Да, наверное. И, наверное,  жажда жить , в тяжелом  повседневьи жёлтого мира.
 Вскоре он совсем затих, опустившись на пол. Ведь 12 лет -  это не так уже и мало. Смерть облагородила его некогда грубые черты.
Нашли его через час. Белого  бульдога Бакса.

Тель Авив 15.05.15