Из чьей руки удар смертельный?..

          11 ноября 1775 года произошла дуэль, на которой погиб генерал-поручик князь Петр Михайлович Голицын - один из наиболее талантливых военачальников в пору царствования Екатерины II. В свое время эта дуэль наделала много шума. О ней шли пересуды, в попытках выяснить истинные  причины  к ней  десятилетия  обращали взоры историки, но результаты исследований оказались на удивление скромными. Как итог, эта более чем двухвековая история до сего времени остается во многом темной, запутанной и по-своему загадочной. Достоверно не известно даже от чьей руки погиб генерал.  По крайней мере, историки так и не «смогли договориться» на этот счет, а  в мемуарной литературе продолжают «фигурировать» двое «подозреваемых»: полковник Петр Амплиевич Шепелев и его сослуживец по полку отставной секунд-майора Федор Степанович Лавров. Но кто именно нанес смертельный удар? Да и был ли поединок? А если был, то какие тайные пружины лежат в его основе?

            Интересно, что во времена А.С.Пушкина, то есть, спустя  лет 50-70 после случившегося, эти вопросы уже потеряли  интерес, а с ним и остроту. Тогдашнее общество было вполне удовлетворено скудной порцией информации, основанной, как впоследствии выяснилось, на  сомнительного рода фактах и домыслах. Тем не менее, точки над «i» были расставлены. Сегодня, когда  известны некоторые дополнительные документы, старое дело предстает не в столь очевидном свете, в каком оно пребывает почти два с половиной века. И ради исторической справедливости есть смысл к нему возвратиться. Не только ради любопытства, вызываемого исключительно дуэлью. Ведь в лице генерала Голицына Россия, по мнению некоторых военных историков, потеряла потенциального полководца, обладавшего крупным военным талантом.  И еще: считается, что именно эта дуэль открыла традицию политического  поединка в  русской истории. Правомерно ли такое мнение? Насколько много там  было от политики? В поисках ответов на эти и другие вопросы для начала обратимся к некоторым  известным  источникам, содержащим информацию о дуэли.

           Друг Пушкина  поэт князь П.А.Вяземский в 1841 году занес в свой дневник, которому он дал название «Старая записная книжка», следующую запись: «По случаю дуэли Лермонтова кн. Александр Николаевич Голицын рассказывал мне, что при Екатерине была дуэль между кн. Голицыным и Шепелевым. Голицын был убит, и не совсем правильно, по крайней мере, так в городе говорили и обвиняли Шепелева. Говорили также, что Потемкин не любил  Голицына и принимал какое-то участие в этом поединке».

            Собеседник Вяземского Александр Николаевич  Голицын - действительный тайный советник, член Государственного Совета и обер-прокурор Синода,  в прошлом друг юности великого князя Александра Павловича, будущего императора России. Князь из того же рода  Голицыных, к которому относился  погибший на дуэли генерал. В беседе с Вяземским он называет убийцей Шепелева,  за которым зловеще маячит фигура Г.А.Потемкина - всесильного фаворита императрицы Екатерины. Называет без сомнений и колебаний, тем не менее, осторожно, со ссылкой на какие-то разговоры в городе. Рассказ князя можно было бы принять на веру, если бы не эти экивоки на городские разговоры, которые, хочешь не хочешь,  не вызывают особого доверия. В самом деле, к чему кивать на кого-то, если сам Александр Николаевич наиболее надежный источник информации? Он просто не мог не знать подробностей трагедии, случившейся с одним из наиболее знаменитых членов своего широко известного княжеского рода. Выходит, что-то скрывал, недоговаривал?

              Примерно в таком же ракурсе рисуются и рукою Пушкина все три названых «фигуранта»  в его заметках о Пугачеве «Замечания о бунте», рукопись которых в 1835 году Александр Сергеевич представлял императору Николаю I. «Князь Голицын, нанесший первый удар Пугачеву, был молодой человек и красавец. Императрица заметила его в Москве на бале (в 1775) и сказала: как он хорош! настоящая куколка. Это слово его погубило. Шепелев (впоследствии женатый на одной из племянниц Потемкина) вызвал Голицына на поединок и заколол его, сказывают, изменнически. Молва обвиняла Потемкина...»

             Здесь, кроме перечисления фамилий, излагается фабула  дуэльной интриги, в которой одна из главных ролей, как и в изложении Вяземского, отводится  Потемкину. Добавим, Шепелев действительно женился на племяннице светлейшего князя Надежде Васильевне Энгельгардт, а впоследствии стал генералом, действительным тайным советником и сенатором. Что ж, выходит, он и был тем, кто лишил жизни генерала, а вдохновил его на это Потемкин,  увидевший в лице Голицына реального соперника «на посту» любовника императрицы? Не будем, однако, торопиться.

              Александр Сергеевич в описании старых событий, к сожалению, оказался  не совсем точен и эти неточности не позволили ему расставить верные акценты. В чем это выражалось?  В 1775-ом князь Голицын был  не так уж  молод: ему шел 37 год - по тем временам возраст вполне зрелого мужчины. И это существенно. Екатерина, питавшая слабость к молодым мужчинам, вряд ли могла сильно заинтересоваться  князем-«куколкой», который был «всего лишь» на  девять лет младше нее. Потому маловероятно, чтобы Григорий Алексеевич Потемкин  воспринимал Голицына как соперника на любовном фронте. Другое дело, как талантливого и перспективного военачальника, способного затмить его в глазах императрицы. Тут и впрямь могли быть серьезные основания опасаться соперничества.

              За плечами князя - прекрасная военная и боевая биография. Он участвовал в Семилетней войне и в войне с Турцией, во главе крупного отряда успешно действовал против конфедератов - вооруженных формирований польской шляхты, неоднократно отличался  в боях и сражениях, был награжден орденом Святой Анны и алмазными знаками этого ордена, в 32 года удостоился генеральского звания. А его действия как одного из военачальников в войне с пугачевцами были выше всяких похвал. Именно под его руководством в марте 1774 года правительственные войска под крепостью Татищевой разгромили мятежников и сняли шестимесячную блокаду с губернского города Оренбурга. Пережившие за время осады неимоверные лишения горожане, называли Голицына не иначе как своим спасителем.

             Ошибался Пушкин и в том, что императрица заметила Голицына на балу. На самом деле произошло это на официальном приеме в подмосковном селе Всехсвятском (территория нынешних районов Аэропорта и Сокола в Москве), где 23 января 1775 года Екатерина, прибывшая из Петербурга вместе с Потемкиным, давала прием генералитету по случаю победы над Пугачевым. Как официально сообщается в Камер-фурьерском церемониальном журнале,  «во внутренние комнаты по Высочайшему повелению позван был генерал-майор князь Петр Михайлович Голицын, на которого Ее Императорское Величество  возложила орден святого Александра Невского». Вскоре последует еще одна милость Екатерины - очередной воинский чин генерал-поручика. Такова реальность. Но том Камер-фурьерского журнала за 1775 год будет опубликован только через 37 лет после гибели Пушкина, так что читать его поэт никак не мог. Да и кроме него вряд ли многие имели возможность и желание знакомиться с содержанием журнала.  А вот самого Пушкина читали, читают и будут читать многие миллионы. И, конечно, они приняли за чистую монету событие в изложении Александра Сергеевича, даже не предполагая, что это описание  является  больше легендой, нежели реальностью.

             Однако продолжим саму историю. В 1864 году П. И. Бартенев,  издатель журнала «Русский архив», опубликовал в нем письма Екатерины II московскому обер-полицмейстеру Н. П. Архарову. Нас интересует единственное из них - то, которое имеет прямое отношение к будущей дуэли Голицына.

             «Николай Петрович, - обращается императрица к Архарову, - князь Петр Михайлович Голицын просит у меня сатисфакцию на майора Лаврова, и как сей человек вам отдан, то не освободите его прежде моего приезда (в Москву - Н.К.); но как судить можно по его поступкам, что он сумасшедший,  <...> то дозволяю вам его отдать на Рязанское подворье, о чем генерал-прокурору можете дать знать. Пребываю доброжелательна
                Екатерина.
                Ераполча 17 ч. 1775 г. (генварь),
                Завтра к вечеру буду в городе»               
               
            В примечаниях к письму Бартенев сообщает, что Ераполча (Ярополец) - большое поместье графа 3. Г. Чернышева в Волоколамском уезде, в 115 верстах от Москвы,  где на Рязанском подворье содержались лица, находившиеся под следствием. И второй важный момент  примечаний: Голицын имел ссору с майором Лавровым, но какую именно, «мы не знаем», подчеркивает Бертенев. Мы тем более не можем знать,  но домыслить ситуацию особого труда не составляет: секунд-майор Лавров не последнее лицо в конфликте, предшествующем дуэли, поскольку сама императрица о нем не только наслышана, но и успела уже составить впечатление, что «он сумасшедший». А «привязка» к ситуации еще и чиновников такого ранга как генерал-прокурор и московский обер-полицмейстер делает фигуру секунд-майора весьма значимой в этой истории.

           Три года спустя тот же Бертенев на страницах  «Русского архива» поместил «Заметки о роде Шепелевых», принадлежащие перу некоего Дмоховского. Вот что следовало  из этих заметок. Оказывается,  полковник Петр Амплеевич Шепелев,  «готовый на злодейство ради разных выгод и покровительства», как его характеризовали некоторые историки прошлого, был не худосочным дворянином, а относился к знатному старинному роду. Он доводился правнуком знаменитого государственного деятеля и дипломата боярина Артамона Сергеевича Матвеева и двоюродным братом прославленного фельдмаршала П.А. Румянцева-Задунайского.  И еще один момент: племянница Потемкина,  Надежда Энгельгардт, прежде чем составить Шепелеву партию, поначалу - через четыре года после гибели Голицына - стала госпожой Измайловой, а замуж за Петра Амплеевича вышла после того, как в первом браке стала вдовой. Имея в виду все эти обстоятельства, согласимся, вряд ли здесь можно усмотреть коварную интригу по отношению к Голицыну связки Потемкин-Шепелев.

            В начале прошлого века во Франции были изданы дневники бывшего поверенного в делах  России барона Мари Даниеля Бурре де Корберон. 13 ноября 1775 года он записал: «Обедал я у графа Ласси, а вечером был у князя Волконского. Это отец невесты того князя Голицына, который был убит неким Лавровым и которого завтра хоронят. История весьма запутанная и необыкновенная. Несколько времени тому назад князь Голицын ударил палкой офицера Шепелева. Тот оставался спокоен, но через несколько месяцев покинул полк, в котором служил, и, приехав в дом князя Голицына в Москве, потребовал у него удовлетворения и тут же дал ему пощечину. Князь велел его вывести, и дело как будто этим кончилось. Все были удивлены тем, что князь Голицын не захотел драться. Но он возражал, что ему не подобает выходить на поединок со своим подчиненным. Наряжен суд. Шепелеву велено оставить двор, а Голицыну выходить в отставку. Пущен был слух, что князь Голицын будет драться с Лавровым, который якобы настроил Шепелева. Лавров обратился к нему с вопросом: с какой стати он про него это выдумал? Князь резко отвечал ему и вызвал его драться на пистолетах. Но на месте поединка пистолеты заряжаемы были медленно, и Лавров, пользуясь этим, стал оправдываться и отрицать все, в чем его обвинял князь Голицын, который раздраженный замечаниями напал на своего противника со шпагою в руке. Лавров также нанес ему две раны шпагою, от которых он умер через несколько времени».

              Никакого упоминания об изменническом убийстве в дневниках нет. И если то, что в них написано,  правда,  вывод напрашивается только один: Голицын стал жертвой собственной грубости и застарелой «болезни», от которой и в «славный век» Екатерины все еще не излечились многие власть предержащие - страсть к рукоприкладству.

              Дневниковая запись барона де Корберона  в чем-то перекликается с одним из писем государыни к обер-полицмейстеру Архарову, писанному месяца за два до поединка. Поначалу, как уже говорилось, она считала Лаврова сумасшедшим, но после ознакомления с записью допроса секунд-майора, вынуждена была изменить мнение. «Признаюсь, что вина Лаврова уменьшается в моих глазах, ибо Лавров пришел в дом князя Голицына с тем, чтоб требовать за старую обиду, офицерской чести противную, сатисфакцию, не изъясняя, однако, какую, и быв отозван в другую комнату, получил от князя отпирательства, слова и побои горше прежних: вместо удовольствия и удовлетворения был посажен в погреб, потом в избу и, наконец, в полицию, где и теперь сидит под строгим арестом».

             Дело с записью допроса, к которому «отставной секунд-майор Федор Степанов сын Лавров руку приложил», хранится в Российском государственном архиве древних актов. Оказывается, именно он, Лавров, восемь лет до излагаемых событий «во время полкового строя означенным полковником князем Голицыным ударен <...>  был палкою, после чего, не могши быть у него более в команде, просился  в другой полк <...>  И с того времени положил намерение искать с ним свидание, надеясь при том должного от него признания ...» Далее из показаний следует, что с той же целью «найти признания» Лавров писал князю письмо, но ответа не получил. И вот, когда случилось остановиться «для нужды» в Москве, он решил лично отправиться в дом Голицына с намерением «взять удовольствие <...>  обиды». Объяснение с князем завершилось тем, что противники схватили друг друга за волосы, потом по приказу генерала  («чтоб меня как бешенова били») на пришельца бросились находящиеся в комнате «офицеры и другие, кто был, не выключая и ево лакеев ...» В результате искатель справедливости  оказался отправленным  «под караул в полицию» - избитый и униженный. И теперь, после случившегося,  «клятвою утверждал», что «в сем допросе показал сущую правду».

           История, как будто, проясняется. Но не настолько, чтобы  в ней можно было ставить последнюю точку. В нашем «досье», кроме допроса Лаврова, имеется еще и объяснение Голицына, написанное по распоряжению государыни. В нем князь, ознакомленный с показаниями  Лаврова, опроверг выдвинутые против  него обвинения, потому, что они «были все ложны». Он не бил его палкой, а лишь замахнулся шпагой; он не получал никакого письма с претензиями; во время же появления в доме,  Лавров, «не дождавшись от меня никакого ответа, кинувшись на меня, ухватил за горло».

          Кто здесь более прав? В глазах императрицы виновны оба. Но если так, то и ответственность должна быть обоюдной. Однако инцидент на Голицыне никак не сказался. А вот Лавров был предан суду. И какому суду! В  состав его  вошли целых три генерал-фельдмаршала и три полных генерала, не считая  самого Потемкина, который этот суд санкционировал. Поступок офицера этот чрезвычайный военный трибунал  квалифицировал как «неприличный и дерзновенный» и, очевидно, чтобы не создавать прецедента, решил передать дело на рассмотрение общего военного суда. Такой вердикт, по логике вещей, должен был бы полностью удовлетворить Голицына. Но через несколько дней князь обратился к Потемкину с покорнейшей просьбой: оказать «особливую милость» - освободить Лаврова «от онаго суда». Что это, акт благородства или признание собственной вины и завуалированный способ попросить прощения? Тут можно только гадать.

              Заключительный аккорд этой истории таков: 27 октября  было писано письмо Потемкину, а 11 ноября Петр Михайлович Голицын, смертельно раненый на дуэли, скончался. И кто из двух противников князя  нанес смертельную рану, остается неизвестным. Вряд ли это был Лавров - он в это время еще ждал суда и находился под арестом. Но и Шепелеву не было резона выходить к барьеру. Тогда кто же? Скорей всего, ответ на этот вопрос отыщется (если вообще отыщется) еще не скоро. И все потому, что Екатерина запретила предавать дело огласке. С годами факты и детали забывались, а сама история продолжала существовать только в виде молвы, изрядно сдобренной всевозможными предположениями и домыслами. Тем не менее, учитывая   известные в настоящее время обстоятельства, можно  утверждать, что в этом запутанном деле не просматривается никакой политической подоплеки. Не присутствуют в нем  и какие-либо проявления корысти со стороны Г.А.Потемкина. Так, может, пора оправдать светлейшего князя: по всему видно - он был обвинен потомками без достаточных на то оснований?!

             К изложенной истории стоит добавить еще несколько моментов. В заметке Павла Вяземского о  давней  дуэли, с чего началось наше повествование, есть любопытное дополнение. «Кн. Александр Николаевич, - пишет Вяземский, - видел написанную по этому случаю записку Екатерины. Она, между прочим, говорила, что поединок хотя и преступление, не может быть судим обыкновенными уголовными законами: тут нужно не одно правосудие, но правота; что во Франции поединок судится трибуналом фельдмаршалов, но что у нас и фельдмаршалов мало, и этот трибунал был бы неудобен, а можно бы поручить Георгиевской думе, то есть выбранным из нее членам, рассмотрение и суждение поединков. Она поручила Потемкину обдумать эту мысль и дать ей созреть".

            Мысль, видно, созревала неспешно, как и взгляд на дуэль в изменившихся исторических условиях; императрица вновь и вновь обращалась то к одному, то к другому ее аспекту, все не решаясь облечь «надуманное» и выношенное  в соответствующие рамки закона. Она изучала западные публикации по этой проблеме. Наконец, в «Наказе, данном Законодательной комиссии о сочинении проекта нового уложения», высказала свои мысли и рекомендации. Суть сводилась к тому, чтобы устанавливались различия между оскорбителем и оскорбленным.  Наказание нужно накладывать только на обидчика, а не казнить всех без разбора, включая второстепенных участников. В то же время государыня высказалась против равенства чинов в вопросах чести, что влекло за собой запрет вызова  подчиненными своих начальников (не сыграл ли тут ключевую роль поучительный пример дуэли, оказавшейся трагичной для князя Голицына!)

          «Манифест о поединках»  в редакции императрицы увидел свет  21 апреля 1787 года. И хотя документ подтверждал уже изрядно подзабытые жестокие антидуэльные законы Петра, но в смягченном виде. Только повторные дуэли рассматривались как «нарушение мира и спокойствия» и подлежали наказанию лишением чинов и дворянства и ссылкой в Сибирь. Екатерина хорошо понимала общественную значимость дуэли и не собиралась категорически отнимать у дворянства завоеванное десятками и сотнями жизней права на поединок.