Глава XXI - Необыкновенная встреча

       От главной опасности давно уже избавились, а потому можно было беспрепятственно ездить на Журавлёвку. Не станем перечислять все новые услуги, оказанные матерью и сыном Варваре Фёдоровне. Теперь уже прежней спешки и лихорадочных, чуть ли не судорожных движений при этих поездках вовсе не было, но начался новый отсчёт времени. Казалось бы, полгода – колоссальный срок, чтобы выполнить всё, что намечено. Но осторожность Ивана продолжала расти, и ни Наталья Ильинична ни его возлюбленная – никто не решился бы посоветовать ему принимать какие-то рискованные решения. Если гражданка Коваленко сдаст в скупку золотой слиток в дальнем конце гигантского Харькова, то это вовсе не означает, что спустя неделю или даже целых две она может без риска сдавать такую же точно вещь в противоположной точке, которая за двадцать километров от первой.
       Нет, очень не хотелось ему с помощью Альфреды сдавать два слитка, равно как и осуществить другой вариант: в одном месте избавиться и от слитка и от каких-нибудь прекрасных вещиц. А что касается стоимости этих самых вещиц, то, как всегда, легко было продешевить. И то обстоятельство, что можно в одном месте узнать примерную цену, а потом, извинившись, направиться в другой скупочный пункт, не очень облегчало положение. Ему иногда мерещилось, что он то ли сочиняет, то ли видел во сне и не может теперь припомнить какую-то бесконечную полусказку-полубыль.
       Из всех удалённых точек выбрали две: одну далеко на проспекте Тракторостроителей, а другую в конце Салтовского шоссе. И сданы были слиток в одном месте и несколько вещиц – в другом, причём очень мало продешевили. Больше не видно было, кто мог бы быстро сдать ещё что-нибудь, потому что это должен был сделать какой-то новый человек, а такового не было и в помине.
Теперь самое время было наладить контакт с Савелием Петровичем, о чём и приходилось думать. Из всей необозримой работы Ивана, его матери и невесты реальным результатом, долгожданным и важным, была чистота во дворе Варвары Фёдоровны. Но прошёл уже месяц, и если предположить, что в каждый из оставшихся пяти месяцев будут такие же достижения, то этого явно недостаточно. Весь предыдущий опыт свидетельствовал о том, что Москва – наилучшее место из всех возможных для продажи богатств, а в Москве ведь шагу не ступишь без Бродского. Но Бродский слишком уж ослабел, хоть возраст его таков, что вполне можно ещё, по нынешним временам, окрепнуть и поправиться. То и дело слышим, более всего от TV, что семидесятилетний старец женится на юной богине. Он даже припомнил, как беседовали в харьковском метро два мужика, явно не местные по говору, а похожие на прибывших из России. Когда Иван выходил из вагона, один со смехом завершил историю: "Представляешь, не успел жениться, как коньки откинул". Да, это вечная тема о том, что возрастные рамки раздвигаются, да только проку от этого мало.
Иван частенько теперь ловил себя на том, что вспоминает о Петре Владимировиче, тогда как предстояло познакомиться с Савелием Петровичем. Телефоны его нашли не сразу, но всё-таки нашли, и это был как бы счастливый знак. После многих сомнений мать и сын решили этот огромный вопрос не откладывать. Но и спланировать такой разговор невозможно. Конечно, очень трудно представить, что пожилой и, предположим, вполне дееспособный ещё человек, услышав невероятное сообщение, отшатнётся или даже начнёт вредить. Многое зависело от того, как они с Натальей Ильиничной подготовятся к разговору. Но как же можно планировать разговор с тем, кого они вовсе не знают. Правда, у Натальи Ильиничны были снимки Петра Флавиановича с его детьми, и снимков этих имелось не так уж мало. Это было хорошее подспорье, но всё равно предугадать реакцию было невозможно.
– Есть, мама, такой принцип: делай как надо, и пусть будет что будет.
– А как надо, Ваня? – спросила Наталья Ильинична, и они рассмеялись.
Но юмор, о котором разными мыслителями, а не хохмачами и шутами, сказано столько прекрасных слов, как-то не очень помогал. И всё-таки в этом замечательном афоризме что-то было такое, что давало опору. А потому вдруг, отбросив на время все огромные вопросы, они решили развлечься и поговорить об этом самом юморе.
       – Помнишь, Ваня, у нас когда-то была книга сербского писателя Бронислава Нушича "Автобиография"?
       – Что-то ты говорила, да и от других я слышал…
       – Это поистине чудодейственная книга и гораздо интереснее сочинений Ильфа и Петрова, хоть с этим далеко не все так называемые "советские люди" согласились бы. У нас была эта книга.
Ваня пытался что-то припомнить, но Наталья Ильинична легко вывела сына из затруднений.
       – Правильно, сынок, книга теперь в Москве у нашего друга Бродского, и я не удивлюсь, если он её даже не заметил.
Но долго отдыхать и слишком далеко отвлекаться не приходилось. А потому очень скоро решили, что раз звонок к Савелию Петровичу абсолютно неизбежен, то самое время этот вопрос, а точнее эту большую проблему, изучить.
       – Самое трудное, я думаю, первый подход, а уж потом…
       – А что потом, Ваня? Ты ведь знаешь, что даже если этот человек окажется очень тактичным и понимающим, то первое сообщение оглушит его, а это уже плохо.
       – Но можно ведь сделать такие предисловия, что человек постепенно будет входить в курс дела.
       – А может получиться и так, что "входя в курс дела", он станет задумываться о том, что его, дескать, грабят. И 13,5 кг золота не покажутся ему очень большим подарком. Объяснить пожилому человеку, что если бы он сам вел адские раскопки, то был бы уже на том свете, абсолютно не представляется возможным.
       – Короче говоря, позвонить очень трудно, но и не звонить – это совершенно исключается. Однако мы понимаем, что "позвонить очень трудно" – всего лишь слова, а вот "не звонить совершенно исключается" – это бесспорный факт. Не позвонивши, мы обрекаем себя на вечную муку. Да это будет нравственная мука до гробовой доски. И эти мучения очень быстро перечеркнут все наши мечты о счастливой жизни.
       – Ну вот видишь, рассуждение – частенько ключ к решению. Но решение наши только лишь касается вопроса "звонить или не звонить?" А ведь мы ответ на этот вопрос и без всякого рассуждения давно знаем. А вот что сказать, увидевшись?
       – Над этим я и бьюсь. А телефонный звонок тоже вещь тяжёлая. Даже иной раз мне представляется, что это будет труднее, чем разговор при встрече. Потому что при личной встрече, собираясь о чём-то поставить в известность, можно сделать очень тактичное  и доброжелательное предисловие. А телефонный разговор он может прервать мгновенно…
       – С какой стати прерывать разговор, не зная-не ведая кто звонит. Даже если он знает о нашем с тобой существовании, то уж голос твой точно отродясь не слышал.
       – Но постепенно, слово за слово, может ведь ожесточиться?..
       – Отчего ожесточиться? Или в самом деле оттого, что ему предлагают 13,5 кг золота очень высокой пробы?.. Хотя это ведь при встрече…
       – Да, трудно всё заранее представить, но я всё равно начинаю эту тяжёлую операцию без радости. И потому, что устал безумно, и потому, что не хочу новых контактов, и потому, что не хочу малейших сюрпризов, которыми сыт по горло.
       – Да это же, Ванюша, твой родной брат. Пусть брат всего лишь по отцу – это не то, что настоящий брат… И даже меньше, чем брат по матери, а всё-таки не могу не высказать ещё одно соображение. Пётр Флавианович не мог воспитать сына с какими-то тяжёлыми изъянами. Ты посмотри только, Ванюша, сколько прекрасных соображений. Вот уж воистину в беседе близких людей рождается истина, перефразируя известный афоризм. А кто же в целом мире, сынок, ближе, чем мы с тобой?!
       Трудно сказать могут ли такие великолепные слова избавить человека от усталости или нерешительности, но дело выглядело теперь не таким тяжёлым, как некоторое время назад. Ваня даже не обратил внимания на то, что в отдельных словах и соображениях мамы были неувязки и противоречия. Решение было принято: непременно звонить, но не сию минуту, а завтра. Снова пошла в ход бумага, где аккуратно были записаны и телефоны, и пункты разговора, и даже как поступить в особых интересных случаях, если беседа повернётся так или иначе. Господи, сколько раз уже он составлял подобные конспекты! "Когда-нибудь, – думал он, – когда всё закончится, я сочиню гимн бумаге". Красивая эта идея заметно повысила настроение.
       Ночью Иван очень переживал почему-то о том, как там чувствует себя Альфреда на их квартире, хоть перед сном, конечно же, позвонил. События так переплетались и столько возникало всяких накладок, что очень трудно было бы следить за всеми поворотами в жизни и в настроениях наших главных героев. Но среди какого угодно нагромождения забот и проблем есть всегда что-нибудь наиглавнейшее, а в данном случае это был совершенно обязательный звонок к Савелию Петровичу. Вся вчерашняя подготовка была очень полезной, но утро часто вносит что-то новое в настроение человека. И в зависимости от того, как прошла ночь, утром может окрепнуть или сойти на нет решимость сделать важный шаг. Перенести звонок даже на несколько часов было бы до того жалким малодушием и такой слабостью, что потом и по прошествии этих часов ничего хорошего могло не выйти из этого звонка. А ведь от него зависело слишком уж много в жизни Ивана и его матери и невесты. Звонить надо было немедленно. Впрочем, лучше всего было сделать это через четверть часа, попив кофейку и просмотрев вчерашние заметки.
То обстоятельство, что по утрам многие люди пьют кофе, этот якобы очень бодрящий напиток, и съедают пару бутербродов, вовсе ещё не означает, что покончив с завтраком, восстановив чистоту и не оставив при этом на столе ни единой крошки, человек готов к трудам праведным. Начинать работу, какова бы она ни была, всегда трудно, будь то работа умственная или физическая. И чаще всего мало она сулит радости. А всё-таки более всего бьёт по нервам предстоящий тяжёлый разговор. Так что же тогда говорить об этом случае, каковой вообще является редчайшим, а то и совсем небывалым. Он даже подумал, не уединиться ли в своей комнате для этой телефонной беседы, но тут же спохватился и содрогнулся от мысли о том, как бы это показалось маме. Конечно, это был бы странный поступок…
       Думать о том, что "было бы, если бы", Иван меньше всего хотел. Проскочив этот момент, он тут же взял телефон и сказал:
       – Ну что ж, начнём, пожалуй.
       – С Богом, Ванюша! И не нервничай, как бы ни сложился разговор.
Дозвонился он не мгновенно, но без больших затруднений. На второй попытке после небольшого потрескивания, связь полностью наладилась и он услыхал приятного тембра и спокойный голос:
       – Слушаю вас.
       – Здравствуйте, я звоню к Савелию Петровичу Добродееву… сыну Петра Флавиановича…
       – Это я.
       – Прежде всего, прошу вас не удивляться, хоть моё сообщение будет не совсем обычное.
       – Весьма интересно.
       – Я хочу сказать очень кратко и всего-навсего следующее. Как сплошь и рядом говорят, разговор не телефонный, но в любом случае вы абсолютно ничем не рискуете и от вас ничего не требуется, а выгоды или, точнее, приобретения могут быть весьма большие.
       – Это имеет какое-нибудь отношение к моему давно умершему отцу? Хотя вы правы, – Ивану даже почудилось, что собеседник улыбнулся на том конце провода.        – Ежели не телефонный разговор, как вы сказали, то, стало быть, надо увидеться.
       – Я всякому другому месту предпочитаю те скамейки в саду, что вокруг памятника Кобзарю, – Иван тут же пожалел почему-то об этой реплике, хоть в ней не было решительно ничего плохого.
       – Как вы сказали? Это вы так Шевченко величаете? – снова улыбнулся Добродеев. – Ну хорошо, давайте тогда, если с Сумской глядеть на сад, то справа от памятника. А я портфель буду держать в руке. Портфель ведь вещь редкая и его с сумкой не перепутаешь. И он, по счастью, у меня с собой, точнее, на работе. Да и скамеек так вдоволь.
       – Хорошо, Савелий Петрович. Обо всём мы договорились, кроме времени…
       – Разумеется, сейчас назначим. Такое ведь забыть невозможно. В 16:00 хотите? Я тогда пораньше с работы уйду.
       – Договорились, Савелий Петрович. А мои приметы… даже не знаю… Рост у меня 177 сантиметров. Лицо чуть-чуть аскетическое, как иные считают. Ну словом, всего этого с лихвой хватит, чтобы не разминуться…
       – Хорошо, значит в 16:00.
       – Совершенно правильно.
Теперь предстояло ждать, а заодно можно было и поразмышлять, так как этот телефонный разговор дал разнообразную пищу для размышлений. Жизнь сталкивала Ивана с разными людьми, причём он даже подумал, что если припомнить всех из того уже довольно большого списка людей, с которыми пришлось иметь дело, то таких, с кем легко себя чувствуешь и не ждёшь подвоха, не так уж мало.
Особенность положения состояла в следующем: даже после того, как состоится встреча и, допустим, завершится прекрасно, мгновенного результата всё равно не будет. Это снова лишь подготовка – пусть она будет какой угодно многообещающей – к огромным шагам. И после беседы с Добродеевым так или иначе предстоит томительный вечер. Конечно, можно его провести с Альфредой, а можно и втроём отправиться в какое-нибудь симпатичное кафе. Но финал дня и раздумья уже поздним вечером, то есть отходя ко сну, будут не самые лучшие. Итог дня может оказаться таков, каким он не раз уже бывал за последний месяц: много разговоров, идей, даже наслаждений, но непроданные сокровища давят с прежней силой. И совсем другое дело, когда будет продана какая-нибудь чудо-вещица. Учёт денег Иван и Наталья Ильинична вели с большой тщательностью, и хорошо было известно, где что лежит. Была также надежда, что после встречи с Добродеевым вся их деятельность пойдёт интенсивнее и веселее. А вдруг всё же встреча окажется не столь замечательной, какой обещает быть? Нет, томительное ожидание едва ли сулит хороший итог дня и счастливый вечер.
Очень скоро перед Иваном и Натальей Ильиничной лежал на столе кулон, состоящий из тёмнокрасного камня, вставленного в диск из белого золота, подвешенный в свою очередь на золотой цепочке. Это была одна из тех драгоценностей, которые хранились в их квартире, тогда как большая часть ещё не проданного пребывала в квартире Рубинштейна.
Решение  было принято довольно быстро, так как Иван легко припомнил один скупочный пункт, находящийся на Красношкольной набережной. Внезапное решение породило массу новых мыслей. И хоть они были по большей части как бы психологические и смутные, но очень скоро перешли в практическое решение. На Красношкольной Ивану припомнился то ли действительно пункт скупки то ли ломбард. Но ломбард явно им не подходил. Машина, уже новая, хоть и скромная, но надёжная, так как Борис Степанович очень помог купить и оформить, была в их распоряжении.
       – Знаешь что, мама? Давай съездим на Красношкольную набережную , продадим кулон или, по крайней мере договоримся.
       – Но это же, Ванюша, идёт в разрез с нашими принципами. Мы ведь так стараемся не засвечиваться и не оставлять следов в виде фамилии и других сведений о себе.
       – Однако мы ясно понимаем, что это ведь не слиток золота весом 4,5 кг. И если эта операция пройдёт гладко, а затем и вечерняя встреча, которая может стать поистине исторической, пройдёт успешно, то будут настоящие итоги дня. А вообще на Красношкольную можно и пешком пройтись, – сказал Иван, – но лучше съездить. Потому что если там закрыто или, наоборот, слишком оживлённо, то можно прокатиться и в другой пункт.
       – Хорошо, Ванюша, поехали. Знаешь о чём я подумала? Было бы неплохо, если бы родители Альфреды узнали малую часть правды и помогли бы продать что-нибудь.
       – Это было бы чудесно, но, помнится, Альфреда говорила, что Владислав Антонович не терпит авантюр.
       – Но всё же мирится с тем, что дочь живёт теперь как бы на два дома.
       – Зато прекрасно учится, потрясающе выглядит…
       – Да и замуж вот-вот выйдет не за кого-нибудь, а за великолепного математика и состоятельного человека…
       – Но великая тайна и чудесные планы переселения в Москву долго ещё будут стоять между ней и родителями.
       – Не будем сейчас так сильно отвлекаться от дел, которые сегодня должны устроиться. Среди множества важных и тревожных дней в нашей судьбе сегодняшний, если не самый интересный, то в любом случае запомнится на всю жизнь.
       Рулить Ваня стал гораздо лучше, что не могло не порадовать Наталью  Ильиничну, потому что она понимала, что её сын, даже разбогатевши и заняв какое угодно положение, едва ли захочет когда-нибудь иметь личного шофёра. Тут же появилась мысль о том, что Альфреде необходимы водительские права, но затевать сию минуту ещё и такой разговор было бы смешно.
       Когда они оказались в машине, часы показывали ровно десять. Времени до встречи с Савелием Петровичем было ещё целых шесть часов, но и дел предстояло чрезвычайно много. В сущности происходило нечто такое, к чему трудно привыкнуть. Допустим, в какой-то скупке согласны что-то принять… Но чаще всего говорят, что сию минуту наличных денег не хватает. Стало быть, переносится на вечер или на завтра, а поди знай, что будет завтра. Но Иван хотел сегодня, отправляясь на встречу с Савелием Петровичем Добродеевым, иметь реальный ощутимый результат в другом деле.
       Пропуская подробности, которые были, как всегда, интересны, но наших продавцов очень утомили, отметим только, что кулон был продан за более или менее нормальную цену. Мало того, большая часть денег была в русских рублях. Едва ли покупателю пришло в голову, что это вполне устроило продавцов кулона. На самом деле вопрос был спорным.
Оставалось ещё время, чтобы отдохнуть, перекусить малость и собраться с мыслями перед этой столь важной и в высшей степени необыкновенной встречей. Выходил из дому он в пять минут четвёртого, справедливо полагая, что пятидесяти пяти  минут с лихвой хватит на то, чтобы перегнать машину в гараж и пешком прийти в сад Шевченко. Напутствие мамы было спокойным и сердечным. Одно из больших сегодняшних дел уже увенчалось успехом, а это залог того, что и день в целом будет отличным. О забывчивости не могло быть и речи, а потому упоминавшиеся нами снимки, а точнее три из них, лежали у Вани в кармане.
       Весь путь он проделал легко. Ворота в гараже Валентина Павловича были весьма широкие, так что и здесь не возникло трудностей. Он вздохнул всё-таки с облегчением, когда вдруг почувствовал, что на ближайшие три-четыре часа свободен от руля, педалей и от обзора дороги. Все переулки были ему известны давным-давно, всё, что требовалось, Ваня помнил, а погода была отличная. Впрочем, спустя пять минут пришлось сменить прогулочный шаг на более скорый. Да и волнение полностью он не мог унять, когда вышел на Сумскую и увидел столь хорошо знакомые ему с незапамятных времён места.

––– . –––

       Путь до назначенной точки был коротким, независимо от того, как идти. Можно было пройти и по Сумской и через сад, зайдя с площади. Но Иван выбрал третий вариант – по его любимой аллее параллельно Сумской. На размышления не оставалось времени, ровно как и посидеть на лавочке было уже некогда. Опоздание совершенно исключалось, потому что знакомство, начавшееся с опоздания и извинений, плохо вписывалось в план этого свидания. Да и весь план вылетел из головы, хоть Иван, как мы помним, очень даже готовился. Впрочем, заранее придуманные планы разговора и заранее составленные фразы, хоть таковые имелись, едва ли можно было применить на практике.
       Пройдя эту довольно короткую аллею, Иван повернул направо, прошёл несколько шагов, слегка озираясь и зная при этом твёрдо, что встреча вот-вот состоится. Правда, мелькала мысль, и сейчас и двумя минутами раньше, о том, что будет, если Добродеев не придёт. Но на мысли этой он задержался не более пяти секунд, потому что тут же увидел, как поднялся человек с портфелем в руке и сделал несколько шагов ему навстречу.
       Потрясение Ивана было колоссальным. На него глядел как бы незнакомец, но… необыкновенно похожий на его, Ивана Вайнштейна, отца, чьё лицо он знал прекрасно по фотографиям. Когда сблизились, рукопожатие было крепким с обеих сторон, и тут же наступила пауза, связанная с обоюдным замешательством. Но молчание в таких случаях не может быть слишком долгим, так как это с самого начала портило бы разговор, создавая отчуждённость.
       – Здравствуйте, Савелий Петрович! Рад познакомиться…
       Иван теперь очень не хотел бы сразу расставлять, как говорится, точки над "i". Но представиться надо было в любом случае. Потому что он хорошо помнил, что в телефонном разговоре так и не назвался, а Добродеев, как он сейчас припомнил, вовсе не доискивался. У Ивана тогда ещё появилась мысль, что это плюс, если попытаться сделать  какие-нибудь предположения о характере этого немолодого уже человека, с которым его связывали столь необычные узы. И тут же Иван продолжил:
       – Я Иван Петрович Вайнштейн. И нам предстоят многие и, возможно, долгие разговоры.
       – Давайте тогда пройдём в кафе напротив. Хотя не трудно найти и здесь, в саду…
       – Так, пожалуй, лучше будет.
       Они без труда нашли как раз то кафе, где имелось довольно отдельных столиков. Оба чувствовали, что ни вино ни пиво в данном случае не подойдет. Казалось бы, что может быть естественнее, чем малость алкоголя, при необыкновенном собеседовании? Но они понимали, вернее Иван знал, а Савелий Петрович догадывался, что цена каждого слова будет велика. А хлебнувши  вина и начавши сложнейший разговор, может прийти в голову и повторить, что запутает и поломает беседу.
       Весьма скоро официантка по их просьбе принесла кофе и красивые, отнюдь не дешёвые бутерброды.
       Начать разговор оказалось не просто, но совершенно ясно было, что инициативой должен владеть Иван. Уже потому, что это ведь он позвал Добродеева на собеседование. Тактичность Савелия Петровича сказалась и здесь, а потому он произнёс какую-то отвлечённую фразу насчёт интерьера кафе. Пора было начинать, пусть мягко и ненавязчиво, но всё же именно начинать беседу по существу вопроса.
       – Можете ли вы вообразить, Савелий Петрович, что вам вдруг достанутся, предположим… – Иван остановился, так как ему сразу показалось, что подготовленная фраза не подходит, но делать большие паузы очень уж не хотелось.
       – Я, пожалуй, иначе начну. Я не хочу ни огорошить вас, ни поставить в тупик, ни представить дело так, что вы после того, как обо всём договоримся, будете мой должник в моральном плане.
       – Знаете, Иван Петрович, меня не покидает ощущение, что здесь какая-то тайна. И если мы сейчас дойдём до самой сути вопроса, то непременно выяснится, что в центре всех этих загадок и головоломок окажется…
       Здесь Савелий Петрович тоже остановился, почувствовавши какую-то психологическую преграду, а Иван вдруг нашёл если  и не совершенно  верный тон разговора, то всё же разумный подход. Надо было начать издалека, но без каких-то невероятных и внезапных поворотов. Историю Добродеевых и их богатств Наталья Ильинична очень хорошо запомнила, многократно повторяя, но почти ничего не записывая. И ещё при жизни Петра Флавиановича случалось им возвращаться к этой огромной теме. Так что у Ивана никаких сбоев на сей счёт не могло быть. Он знал то, что связано с этой историей, так как в ней была часть его родословной. Многие события жизни своего подлинного отца Иван знал очень хорошо. Можно было предположить, что и Савелию много известно из истории их  рода. Даже, может быть, ещё больше, но едва ли знал он о зарытом кладе. Именно здесь, как и раньше намечал Иван, лучше всего было подойти к сути дела, ради чего и встретились.
       – Вы, может быть, слышали и даже немало знаете о прадеде своём Василии Львовиче Добродееве. А может быть, даже знаете что-нибудь из истории его жизни?..
       – Да, слышал от отца, конечно, о наших предках. Но никакая огромная тайна за этим не стояла. И вот, представьте, в связи с вашим звонком, а точнее в связи с упоминанием о возможных больших приобретениях, как вы выразились, я почему-то вспомнил подробности смерти отца и даже последние его не очень внятные слова. Они и сейчас мне как бы слышатся, хоть я и тогда не мог понять и теперь теряюсь в догадках.
       – Да, для вас это, конечно, великая загадка. А мне очень трудно, даже невозможно вообразить, как протекали последние дни… – здесь Ивану пришлось сделать некоторое усилие и проявить особую осторожность, чтобы не произнести слова "нашего с вами отца", – Петра Флавиановича…
       Он понимал, что очень трудно произнести "вашего отца", но преждевременно будет сказать "нашего с вами". В какие-то моменты он даже не был уверен, что стоит всё это объяснять уже при первой встрече.
       – Умирал отец очень тяжело и отдельные слова его трудно было разобрать. Тогда здесь, то есть в Харькове, вышла большая неразбериха, хаос очень мешал, и мы не надеялись получить настоящую врачебную помощь. И отец понимал, что ему уже едва ли поможет любая медицина, ещё до того, как окончательно слёг, страшно исхудавши и страдая от непереносимых болей. Мне тяжело это всё пересказывать, да и нет нужды.
       Разговор у Савелия Добродеева и Ивана Вайнштейна частенько заходил в тупик. Особенно интересно в этой беседе было то, что Савелий Петрович, который должен был знать о биографии, характере, дарованиях и последних днях жизни отца гораздо больше своего собеседника, именно об истории захоронения сокровищ вообще ничего не знал. И всё-таки чуть позже некая точка соприкосновения была найдена.
       Собеседники покинули кафе, но расстаться просто так, совсем ни к чему не придя, было немыслимо. Побродив ещё минуты три по саду Шевченко, они присели на скамейку. Иван думал о том, что они так и не подошли к главной сути, потому что это был клубок вопросов. Он мог бы достать и фотографии, но освещение было совсем плохое. А даже если бы они сидели под ярким фонарём, то и тогда трудно было бы разглядеть.
       А ведь уже начало восьмого, но понимая, что главное пока не сказано, никто из них не прощался, и беседа продолжалась. Часто на ход разговора так или иначе вдруг может повлиять какой-нибудь внешний фактор, а в данном случае очень кстати оказался легкий, приятный, освежающий ветерок. Никто не чувствовал особой усталости, и они восстановили как бы заново родословную Добродеевых. Выяснилось, что оба они имеют верное представление об этой родословной.
       Василий Львович Добродеев имел двух сыновей и дочь. Не забыли упомянуть и то, что Василий Львович и его сын Флавиан Васильевич – оба они состояли в браке дважды. Конечно, восстановить все важные события за многие десятилетия было невозможно. Но Степан, старший брат Флавиана, само собой, упоминался. И довольно скоро они снова подошли к критической точке, то есть к последним дням и даже часам жизни Петра Флавиановича, хоть уже и об этом говорили.
       Савелий Петрович хотел вспомнить самые последние слова своего отца, который старался что-то пояснить, несмотря на боли и то и дело теряя сознание. И всё же Добродееву удалось в конце концов вспомнить последние слова умирающего отца, о чём он немедленно сказал.
       – Представляете, я вспомнил сейчас самые последние слова его, которые можно было расслышать. Я потом их часто вспоминал, а сейчас с трудом сообразил… Вот эти слова: " Натальюшка всё помнит и всё знает…" Объяснить их было невозможно, а больше до самого последнего его вздоха мы с сестрой Верой ничего от него не услышали такого, чтобы можно было нам хоть как-то разобрать звуки, а не то что истолковать.
       – Наталья Ильинична Вайнштейн – это моя мать.
       – Невероятно! Но даже и сейчас мне не так просто понять, что тогда произошло и что происходит сегодня.
       Трудно представить более сбивчивую и более странную беседу. Зато важно было, что собеседники оставались очень тактичными. Но всё-таки надо было сказать те решающие слова, которые сразу прольют свет на многое из того, что творилось в разные годы, и на то, что имеет место сейчас.
       Сказать-то следовало, и вроде бы это уже будет не с места в карьер… А всё-таки как именно сказать? Истина вот-вот должна была открыться Савелию Петровичу, но это должен быть момент озарения. Или он сам внезапно догадается, или Иван, отбросив любые колебания, скажет сразу, в чём секрет и что их связывает. Но в любом случае возникал у Ивана вопрос: а зачем же тогда вся мучительная подготовка?! И всё-таки он нашёл путь приблизиться к кульминации этой беседы.
       – Вы, должно быть, помните и день вашей свадьбы, и дни предшествующие… ну и последующие. Но, может быть, не заметили некоторой печали отца…
       – Это трудно припомнить.
       – Выходит, что я, которого не было тогда и близко на свете, – улыбнулся Иван, – лучше знаю, что творилось. И мы уже у цели. В это же примерно время моя мама готовилась стать женой Петра Владимировича Бродского. Она очень сильный человек, способный перенести многие страдания…
       – Как всё-таки трудно приблизиться к цели! – сказал Савелий Петрович, а его собеседник не мог понять, забрезжил ли для Добродеева свет истины.
       – Трудно более всего потому, что мы не можем пройти критическую точку нашего разговора.
       Иван, так и не понявши, как теперь представляется дело Савелию Петровичу, вдруг подумал, что на самом деле слишком мало сказал. И тут же услышал:
       – Дело в том, что хоть фантастические положения встречаются редко, но ничего не мешает рассказать всё что угодно. А здесь вроде бы что-то мешает…
       – Тогда отбросим это "что-то". Но начать всё равно придётся издалека… – Иван снова споткнулся, не умея как бы перейти к сути вопроса.
       – А ведь мы уже сколько раз пытались. И даже Василия Львовича вспоминали.
       – Это ведь не тот жизненный случай, когда можно сказать: перейдём к делу. Но и топтаться до бесконечности  невозможно. Пётр Флавианович Добродеев и Наталья Ильинична Бродская, повстречались тогда, когда она ещё была Вайнштейн, обладала царственной внешностью и готовилась стать студенткой консерватории. Трудно вообразить более удивительную и вместе трагическую историю.
       – И отец ни разу, когда был здоров и выполнял свои чудесные работы, когда заботился о своих близких, так и не обмолвился.
       – У меня есть родная сестра Инга, которой отец был законным мужем моей матери. Это и есть Пётр Владимирович Бродский. А у нас с ним  с самого детства отношения не заладились, хоть мама всегда, на всех этапах нашей жизни, старалась меня убедить, что претензий к нему нет и быть не может. Кроме того, он в дальнейшем немало участвовал в приключениях, которые сейчас даже кратко пересказать было бы безумием. Что же касается меня, то на шестнадцатом году жизни мама мне поведала, кто мой отец и почему такое имя.
       Здесь они оба встали и… взглянув друг другу в глаза, обнялись.
       – Сказочная история! Можно ли вообразить, что переваливши изрядно уже за шестьдесят, повстречаешь родного брата, который… на целых тридцать лет…
       – Даже побольше чуть-чуть, – улыбнулся Ваня.
       – Тогда уж давай на ты…
       – Да, конечно… Но чудеса-то только начинаются, и я тебе главного так и не сказал. Да и вообще много чего не рассказал.
       – Да нет, Ваня, как раз главное ты сказал.
       – Согласен! Но надо и к делу сегодня хоть как-то подступиться. Но сперва, знаешь что? Давай подойдём к самому яркому фонарю, – сказал Ваня, вынимая снимки.
       – Удивительно! Сюрприз за сюрпризом!
       – Сюрпризов будет ещё много. А потому наш фантастический разговор не сию минуту закончится. Вот только позвоню.
       Савелий Петрович тоже решил позвонить. Они разошлись шагов на пять-шесть, а через три минуты беседа возобновилась без спешки и суеты.
       – Мне бы не хотелось снова отвлекаться, – сказал Ваня, – но прежде, чем перейти к делу, а здесь и впрямь заключено огромное дело, давай теперь взглянем на фотографии.
       Не сразу нашёлся яркий фонарь, к тому же не слишком высокий. Когда Савелий Петрович увидел снимки, он воскликнул:
       – Потрясающе! У нас есть такие снимки, но как же пришла мысль дарить такие фотографии побочной как бы своей семье?
       – Как видишь, пригодилось. Теперь ещё легче будет говорить. Разговор-то только начинается… Боже! И в который уже раз начинается! Почему отец нам с мамой оставил тайну? Можно долго гадать. Должно быть, боялся, что родные дети не поделятся с "побочным", а то и вовсе самозванцем.
       – Хорошо, Ваня! Слушаю с большим вниманием.
       – Мы с мамой много лет следили за этим домиком на Клочковской, который уцелел по сей день. Меня каждый раз оторопь берёт, когда вспоминаю эти раскопки. Вообще говоря, для нас с мамой теперь термин "раскопки" означает нечто несравненно больше, чем просто поиски с киркой или лопатой в руках. Моими инструментами были только лишь лопата и фонарь. Я, конечно не стану пересказывать все сомнения, колебания и страхи. И впрямь, стоит ли рисковать здоровьем и чуть ли не самой жизнью. Но раз я решился, то хватило сил пройти адский путь до конца. Отмечу только, чтобы тебе яснее было, три пункта: страх обвала, силуэты бродяг и собачий лай. А ведь было ещё много чего. И таких адских вечеров понадобилось ой(!) как много.
       – Такое не многие выдержат. Молодость и сила едва ли помогут, когда ты один-одинёшенек и тьма кромешная. Я бы и в молодости не взялся, а даже если бы решился, то сломался бы и не довёл дело до конца. А кстати, Ваня, какая у тебя профессия?
       – Я математик, кандидат наук, а с некоторых пор и программист. Но в  настоящий момент не работаю, хоть мне очень трудно было объяснить причины увольнения. А вообще говоря, у нас с мамой и Альфредой есть планы… Да что же это мы снова так отвлекаемся? Я только скажу тебе, Савелий, что этот год вместил больше, чем вся моя прошлая жизнь. А потому пересказать всё не то что за пару часов, а вообще едва ли возможно.
       – В том-то и трудность. Говорить-то надо о том, что наметил, и глядеть вперёд, но похоже, Ваня, что тебе стоит что-нибудь припомнить, как тут же рисуются картины…
       – Так примерно и обстоит дело. Например, в поездах мне казалось, что разглядывая мой паспорт, где значится Иван Петрович Вайнштейн, сию секунду  попросят мою сумку… А в ней брусок весом 4,5 килограмма.
       – Надо было, пожалуй, тебе Бродским оставаться, раз не судьба носить фамилию подлинного отца.
       – Не могли мы, хоть мама к Петру Владимировичу Бродскому, как я говорил, претензий не имеет абсолютно.
       – Да, что и говорить. Бродский тоже, конечно, не шибко хорошо, будучи Иваном Петровичем, но как-никак лучше, чем Вайнштейн.
       – Это верно, конечно, но я будучи  Иваном Вайнштейном, много прошёл, и не без успехов, на простой, как сказать, жизненной стезе. И сроду не карабкался и не заискивал. Но золото и брильянты не возил. А насчёт того, что Иваном Бродским быть легче, чем Иваном Вайнштейном – это может быть и справедливо. Хотя кто знает? Почему-то не хотела мама, чтобы мы были Бродскими. Должно быть, потому, что понимала, какая пропасть пролегает между Петром Владимировичем и Петром Флавиановичем. Я хочу сказать ещё, что мама хранит вечную память, и на могиле мы бываем… И это ещё не всё. Есть такие вещи, о которых говорить неловко. Да и к сегодняшним делам это не относится. Но мама рассказывала, что в девяносто первом году могла выйти замуж за человека больших дарований, не бедного, с великолепной внешностью. И была бы снова счастлива. И  Пётр Флавианович говорил ей, предчувствуя близость смерти, чтобы не оглядывалась на прошлое. Но мама сама пресекла своё новое счастье. Однако, мы снова сильно отвлеклись.
       – Да, история ваша… а теперь и наша, так сказать, общая… Многие приключения… и потрясения.
       – Но более всего в последний год, то есть вот прямо сейчас… Хотя с другой стороны, – с улыбкой заметил Иван, – истории этой уже лет чуть ли не сто. Да и последние годы: наблюдения за домом, раздумья… Так что ты прав. Но то, что сейчас нахлынуло… А сколько всяких бесчисленных побочных обстоятельств! И ведь есть люди, не только посвященные в тайну, но рассчитывающие на что-то… Я свёртываю эти необъятные рассуждения. Скажу только, что мы в большом долгу перед Варварой Фёдоровной…
       – О, Господи! – воскликнул Савелий Петрович. – А как она живёт? Когда отец был жив, она оставалась очень подвижной, никогда не жаловалась… Да и после виделись не так уж редко. Варвара имела небольшую поддержку от детей, и мы с Верой навещали… Но вот последний год, а то и больше…
       – Ах, Савелий, ты даже не представляешь, какое огромное отношение она имела к самым последним событиям. Мы с мамой очень помогаем, но она всё равно тяжело болеет… И кто знает?..
       – Ужасно всё это. Я вижу, Ванюша, что к чему бы мы ни прикоснулись, круг тем и круг, так сказать, "причастных к делу лиц" будет всё расти и расти. И разговор не закончится.
       – Совершенно верно! Поэтому давай сейчас говорить только о том, что бесспорно, то есть о трёх брусках. Или иначе: о том минимуме, что является твоей бесспорной собственностью. Это 13,5 килограммов золота очень высокой пробы. А потому, дорогой брат, хотелось бы знать, как насчёт транспорта, жилья, работы…
       – Это очень просто пояснить. Живу с женой недалеко от "семиэтажки" в трёхкомнатной квартире. Сын и дочь живут отдельно. Имею некое подобие дачи на Тюринке, то есть слева от шоссе по дороге на Салтовку. Есть изрядно потрёпанная машина, которая всё же на ходу. Пока работаю.
       – Тогда, стало быть завтра. И больше одного бруска не стоит возить, так как это опасно. И в Харькове продавать не стоит. Да и кроме золота есть кое-что.
       Они поднялись, и Ваня дал свои телефоны. Скрепляя рукопожатием их договорённость, Савелий Петрович сказал:
       – Я вижу, Ванюша, твою страшную усталость. И обещаю действовать по возможности без ошибок. Даже отпуск возьму, если надо. А уж завтра, как говорится, ни малейшего крена в сторону воспоминаний. И маме огромный привет, хоть мы с роду не виделись… А что я не проболтаюсь – это сто процентов!
       Расставшись и двигаясь вниз от сада по всё той же Сумской и далее по Рымарской, Ваня думал о том, что эта встреча, бесспорное благородство Савелия и его понимание положения превзошли все ожидания и дали новые надежды.

––– . –––

       Эти надежды очень повысили настроение. Войдя в квартиру только лишь для того, чтобы навестить Наталью Ильиничну и справиться о её самочувствии, он, хоть и торопился, не мог не поделиться мыслями. А потому надолго задержался.
       – Знаешь, мама, мы приобрели не просто союзника, а настоящего друга.  Ты не представляешь, как он похож внешне на нашего с ним отца и какое чудесное понимание в каждом его слове, в каждой реплике. Мы договорились на завтра, причём возить он будет на своей "тачке" по одному бруску.
       – Хорошо, Ваня, я и сама с нетерпением жду этой встречи. Хотя знаешь…
       – Что, неловкость что "мачеха" моложе "пасынка"?
       – Да, не трудно сообразить. Приходилось тебе, сынок, решать и поинтереснее головоломки из разных областей: от математики до психологии.
       – Мне кажется, Савелий и сам хочет увидеть тебя. Доброжелательность его весьма велика. Я совсем редко встречал таких людей.
       – Вообще везёт тебе, Ванюша, на замечательных людей. Иван Васильевич Емельяненко, которым ты не устаёшь восхищаться и перед которым мы в большом моральном, так сказать, долгу. И не знаем, как вернуть этот долг… Варвара. Рубинштейн Валентин Павлович. А теперь ещё и Савелий…
       – Он увидит фотографии на стенах. Да он и без того немало теперь знает. Я и с Альфредой хотел бы познакомить… Что же касается ещё какой-то помощи с его стороны, осторожности, знания украинской и московской жизни, активности, сообразительности в делах…
       – Об этом трудно судить, но едва ли могут соединиться такие замечательные качества в человеке шестидесяти двух лет отроду. Поглядим, когда дойдёт до практических действий.
       – Но в любом случае очень радует всякое достижение. Даже если основной наш план не увенчается полным успехом, то и тогда, как мне теперь представляется, не случится ничего ужасного. Одним словом, дождёмся завтрашнего утра. А сейчас, мамочка, прощаюсь с тобой и еду на "нашу" с Альфредой квартиру. Ты права, Валентин Павлович вполне может пополнить наш список безупречных людей. И стало быть, будем надеяться на лучшее.
       Действительность, однако, превзошла самые смелые ожидания, о чём мы намерены сейчас и в дальнейших главах поведать читателю. То есть рассказать об очередном повороте в судьбе наших героев и о том, насколько они продвинулись к своей заветной цели.
       Когда на следующий день утром Савелий Петрович позвонил в дверь квартиры  Натальи  Ильиничны, его уже поджидал Иван с матерью и с невестой. Было девять часов ровно. Звонок совпал с боем часов, что очень напомнило матери и сыну исторические моменты из жизни Петра Флавиановича.
       Иван понимал, что присутствие Альфреды слегка усложнит эту встречу, хоть она знала в общих чертах что к чему. А с другой стороны, то, что здесь находятся такие близкие люди, ещё больше подчёркивало доверительные отношения.
       Наталья Ильинична очень растерялась, и за какую-то минуту или полторы Иван успел представить Альфреду своему брату.
       Когда Наталья Ильинична и Савелий Петрович оказались в конце концов друг напротив друга, из глаз её брызнули слёзы, хоть она уже знала от сына о поразительном сходстве. Среди фотографий на стенах был и портрет Натальи в молодости. Юная принцесса теперь словно взирала на всё, что происходит спустя десятилетия. И Добродеев молниеносно сообразил, кто это. Снимков вместе с Петром Флавиановичем на стенах или на полочках не было, и хранились они, как и другие групповые снимки, если читатель помнит, отдельно.
       Всё вроде было на своих местах, и визит вот-вот должен был перейти в практическую область. Но на самом деле довольно трудно представить встречу и сцену более фантастическую. Савелий Петрович тоже не смог сдержать слёз, так же, как и Ваня и наблюдавшая, стоя чуть поодаль, Альфреда. Подобные сцены в жизни крайне редко встречаются, а больше в фильмах или в театре.
       Были произнесены простейшие слова:
       – Здравствуй, Саввушка!
       – Здравствуй Натальюшка! Довелось таки повстречаться.
       Такой замечательный случай невозможно было не отметить, а потому Ваня поставил на журнальный столик четыре миниатюрные рюмочки.
       – Больше, чем по крошечной рюмочке теперь ни в коем случае нельзя, но и не отметить столь сказочный момент тоже невозможно, – говорил Иван, разливая.
       – Даст Бог, теперь часто будем видеться, – сказал Добродеев.
       – Вот ведь как выходит, – улыбнулся Ваня. – Повстречались люди при невероятных обстоятельствах, а больше десяти минут сидеть нельзя.
       – В принципе-¬то можно и подольше, но расслабляться не хотелось бы. А вот в дальнейшем каждую удачную операцию непременно отметим, – сказал Савелий Петрович и тут же провозгласил:
       – Итак, за дело, друзья!
Брусок скоро оказался в портфеле, который и на сей раз принёс Добродеев.
       – Ты что-то, Ваня, насчёт украшений говорил. Я, конечно, не великий деловар, но можно попробовать.
       Иван, как известно, штампов не любил, да и другие обошлись без реплики вроде "попытка – не пытка", а спустя непродолжительное время Савелий с огромным интересом рассматривал представленную вещь. Он и в самом деле не был знатоком и едва ли превосходил Ивана в области специальных познаний. Но припомнил, что есть у него приятель, довольно искушённый и при этом не злой и не завистливый. Одну-то вещь можно показать, ну а дальше видно будет.               
       Когда Иван провожал брата вниз по лестнице, даже малейших опасений какого угодно характера он не испытывал. И это было почти позабытое и чуть ли не блаженное чувство.
Подошедши к машине Добродеева, прощались очень спокойно и непринужденно. Мало того, обыденность этой сцены прощания давала как бы понять соседям, какими бы они ни были (злые, добрые, подозрительные, равнодушные), что жизнь идёт своим чередом, а пожилой мужичок заехал в гости ради незначительного дела. Хватило у Савелия Петровича сил и на то, чтобы не показать тяжесть портфеля.
       – До встречи, Ваня! А как следующий брусок взять – решим по телефону.
       – До встречи, Савелий! Удачи тебе и спокойствия!
Возвращаясь в квартиру, Иван старался настроиться на обычный свой и ставший привычным образ жизни последних месяцев. Хотя он малость запутывался теперь в психологических тонкостях и в своих меняющихся настроениях. Конечно, встреча с Добродеевым, характер его, уменьшение количества брусков – всё это прекрасно. Мало того, пять минут назад была такая лёгкость и такое спокойствие. Но тут же нахлынуло всё разом: Бродский, его здоровье, московское крючкотворство, имя и фамилия, круг посвящённых, моральные долги, бродящие где-то Жорж с Сержем. Он уже понятия не имел, что лучше: рутина или приключения. Иван даже ускорил шаг, двигаясь по лестнице. Ему было, помимо прочего, не вполне ясно, на чём лучше всего сосредоточиться, оказавшись в своей прекрасной квартире.
Войдя, он застал картину чуть ли не идиллическую. Наталья Ильинична разливала кофе в три чашки на столике, а Альфреда разглядывала снимки на стенах. И при этом, похоже,  о чём-то размышляла. Когда Иван вошёл, она заговорила достаточно серьёзно.
       – А ведь правильно люди говорят: от добра добра не ищут. Харьков – прекрасный город. Купить квартиру – это теперь для тебя, Ваня, не проблема. И будет две квартиры, будем жить-поживать, трудиться, ходить в гости друг к другу, путешествовать раз в два года по Европе, а то и чаще.   
       – О, Боже! – воскликнул Иван. – Какая приземленность! И это я слышу от юной богини…
–        Знаешь, Альфредочка, – говорила с несколько печальной улыбкой Наталья Ильинична,– спокойная жизнь – это, конечно прекрасно, но можно много чего возразить. Прежде всего, Харьков в теперешнем нашем положении точно уже не менее опасен, чем Москва. Второе: ломать огромные планы вдруг, поддавшись всего-навсего настроению, это как-то не солидно. Ты вспомни, через что прошли мы, а более всех наш Ванюша. Нет уж, теперь лучше пройти путь до конца.
       – Знаете что, милые мои, заметил Иван, задумчиво обозревая комнату, столь родную и уютную. – Переезжать опасно, оставаться опасно, тем более, что и милиция меня не забыла. Переезжать будет тяжело, и жить здесь не легче. Но оставшись здесь и отказавшись от собственных планов, чтобы продолжать жить в горячо любимом Харькове, мы потеряем самоуважение. А его потом не купишь ни за какие деньги. Подходит тебе такой ответ, Аллочка? Тем более, что ты и сама не так давно в таком духе рассуждала…
       – Вот уж воистину домострой! – улыбнулась Альфреда. – Стоит только пошутить, а уж тебя муж строго отчитывает и уму-разуму учит.
Альфреда покинула квартиру минут через тридцать пять в хорошем настроении. Наталья Ильинична привычной рукой удалила малейшие следы скромной трапезы. Что до Ивана, то он думал о том, что всякий день без трудов и результатов в его положении – непозволительная роскошь. Утомлять маму новыми планами и разговорами он никак не хотел, а потому сел за стол. И вскоре на столе лежали чистые листы бумаги. Но прежде всего захотелось решить один простой вопрос. Мысль эта была элементарной, но всё-таки мешала. Почему он давным-давно не познакомился с Савелием? Ну хоть бы десять лет назад… В принципе это было возможно, но чтобы узнать каков человек надо прийти к нему с каким-то разговором. Хоть и была тема для разговора, но можно ведь было получить "от ворот разворот". "Совсем иначе дело выглядит, когда я прошёл через ужас раскопок. Господи! Да я всё это уже столько раз исследовал. На что я силы трачу?!"
       Но и теперь мысли на эту тему не отпускали его. "Похоже, что Савелий Петрович, брат мой, очень даже может оказать нам помощь, и себе, конечно, прежде всего. Почему однако у него такая скромная жизнь? Да она не такая уж скромная. Весь стандартный набор: три комнатки, дачка, машина незатейливая. А многим ли доступно сегодня всё это среди пенсионеров?"
И тут же Ваня произнёс шопотом: "Ах, Савелий! Если бы ты мог представить, как я рад нашей встрече!"
       Вскоре лист бумаги стал заполняться короткими фразами и цифрами.  "Даст Бог, скоро всё устроится. Вот только когда?"
Появились, как Ваня не раз уже подметил, новые черты в его поведении, психологии, характере. Надо было каждый раз решать: есть ли в эти дни, даже в каждый отдельный день основания радоваться. Здесь даже была какая-то китайщина. Слышал он, что китайцы любили когда-то делать большой скачок, и делали их без конца и с большим энтузиазмом. Скачки, само собой, мало помогали. Жили они всегда, да и ныне живут, надо думать, убого. Хоть, вообще говоря, об этом ничего неизвестно… То и дело слышишь от журналистов и обозревателей, что они скоро догонят и перегонят всех. Была у них и "культурная революция". Тянется всё это уже лет шестьдесят, и руководствуются они идеями Мао-дзе-Дуна, которые ведут их сразу и к коммунизму и к капитализму. А коли так, то выходит, что они стоят на месте, но чрезвычайно рады, не устают творить трудовой подвиг… И знают, чего они хотят, хоть на самом-то деле вообще ничего не хотят. Ещё он отметил, как "мудр" был Мао.
       Очнувшись от этого бреда, Иван Петрович взглянул на лист бумаги и очень успокоился. Он сознавал и видел воочию, что написанное довольно убедительно и соответствует действительности, хоть и непонятно вовсе для постороннего взгляда. Осознавши всё это, он завершил свои письмена без единой помарки и стал критически их рассматривать, в результате чего нашёл и изъяны, но портить листик не хотелось.
       Теперь наиболее разумным был бы, пожалуй, звонок к Бродскому, с которым давненько не общались. Но если, не приведи Господи, с Бродским что-нибудь не так или он решил присвоить хоть часть капиталов, или с ума сошёл, то тогда крышка. Оказывается, на этом только что составленном документе полезно сделать аккуратные приписки: надёжна ли сумма и легко ли её получить.
       Вот тут-то ему и вспомнилось: хоть в беседе с Савелием упоминался Бродский, но беседы с самим Бродским слишком уж давно не велись. И как можно было забыть об этом?! А Пётр Владимирович, между тем, как был, так и остаётся одним из главных действующих лиц нескончаемой драмы. Если с ним что-нибудь случится, то явиться к его семье и объявить, что в сейфе лежат их с мамой законнейшие и колоссальные деньги, – это будет вполне бесполезно. "Хотя почему так уж бесполезно? Что-то ведь знают его близкие о происхождении этих денег. Нет, я не в состоянии вспомнить о том, как обстоит здесь дело. Я даже не помню точно, понимает ли ясно его родня, кто мы такие. А что мы о них знаем? Ах, вспомнил! Жена его Анна Сергеевна? Да, точно! Именно так! Фамилию после припомню, хоть эта фамилия вовсе и не нужна мне. А вообще-то есть и фамилия. Ну, конечно! Калмыкова она. Дочь Ирочка, муж её ублюдок Виталик… Дети недоумки? Ах, Господи, это же очень маленькие дети. А я, если буду так словами разбрасываться, то непременно заслужу место в аду…"
       Вскоре было принято решение попросить маму сегодня же позвонить Бродскому. Иван стал думать ещё и о том что если у Петра Владимировича случится инфаркт, то ждать придётся долго и мучительно. А если, не дай Бог, инсульт, то что тогда? Это ещё хуже, гораздо хуже. Значит, сейчас, именно сегодня, наступает важнейший момент: если он жив-здоров и удастся с ним спокойно поговорить, то не завтра ведь он скончается. Короче говоря, Иван нашёл в себе силы сохранять спокойствие, сделал ещё какие-то пометки на своём аккуратном листике и готов был к разговору с Натальей Ильиничной. Мысль же о том, что надо маму щадить не была такой убийственной, потому что мама была рядом, сегодня выглядела очень неплохо, а суждения её по всякому вопросу были, как всегда, разумны.
       Итак, в любом случае беседа с Бродским была необходима, а ей должна была предшествовать беседа с Натальей Ильиничной.
Как нам хорошо известно, внешнее спокойствие всегда соблюдалось в этой квартире. Это не означало, что не было вспышек радости, но когда беда стучалась, то не бывало у них паники. А в данном-то случае и беда вовсе ещё не подступила. Если и было о чём волноваться, так это о том, что Бродский сам не звонит. Но с другой стороны, зачем ему звонить, когда у него в сейфе нечто вроде залога. Если ему объявят, что сотрудинчество с ним окончено, то очень просто отделить себе некоторую сумму. Эта мысль всё же была не вполне убедительной, так как Бродскому 63 года и держать залог неведомо для чего – это тоже не слишком интересно. Не мог Ваня припомнить и того, отселил ли Пётр Владимирович Ирочку, Виталика, Мишу и Гришу.
       Одним словом, вдруг выяснилась простейшая истина: позвонить сегодня, да и весь сказ. Теперь предстоял разговор с мамой, а затем и перекусить не вредно. Но ужинать лучше, разумеется, тогда, когда вопросы решены. А уж как они решатся – сейчас поглядим.