Глава XXII - Чудесная продажа и досада об упущенно

       – Здравствуй, Петя! – Наталья старалась придать сердечность своим словам, когда дозвонилась до Бродского. – Как твои дела? И как самочувствие, что ещё важнее?
       – Ах, Наташа… Всё ведь не перескажешь, но дочь и её семью я отселил на съёмную квартиру. Так что эта квартира вот-вот начнёт пожирать мои скромные накопления.
       – Но мгновенно ведь не сожрёт. Мы же с Ваней и с его очаровательной невестой Альфредой ещё раз решили окончательно, хоть вопрос это давно решённый, перебраться в Москву.
       – Я не забыл, что хочу помочь вам, но цены-то растут, хоть и в этом я не уверен. У меня есть на примете квартиры, но всё как-то… – здесь с Петром Владимировичем снова случилось то, что частенько мешало ему в беседах с бывшей женой и теперь и в давно ушедшие времена, когда они ещё жили вместе.
Наталья менее всего хотела дать понять Петру, что вот он, дескать, не может найти верное слово. Но и молчать и делать паузы было неловко, да и накладно, хоть это мелочь. Но более всего проволочки не соответствовали их с Ваней только что принятому решению – разобраться в том, как обстоят дела в Москве.
       – Ты хочешь сказать, что всё подвешено и в конце концов снова ни то ни сё… – она остановилась, чувствуя, что и сама запутывается, не вполне представляя, о чём дальше говорить.
       – Вот именно, ни то ни сё…
       – Знаешь что, Петя?.. Дня через два у нас тут в Харькове многое решиться, а ты, не жалея денег на мелкие расходы, займись всё-таки этими самыми квартирами, которые у тебя были или до сих пор есть на примете для меня и для Вани, так как он скоро непременно женится.
       – Но это же огромный вопрос. А ты сама мне только что сказала, что всё у вас, да и у нас всех, подвешено…
       – Нет, это не совсем верно. Я только хотела объяснить, что тебе так представляется. Но на самом деле сейчас очень многое решается, а по телефону это не перескажешь, да и подождать надо два-три дня. Важно другое: мы с Ваней теперь знаем, что ты в более или менее нормальной форме. Это мы и хотели узнать. А у нас здесь в ближайшее время, в течение нескольких дней кое-что прояснится, очень даже скоро… И мы в любом случае непременно позвоним. А пока привет тебе от Вани.
       – И ему тоже привет… и, как это говорится… наилучшие пожелания… Но всё, как ты правильно говоришь, именно подвешено. И я даже не пойму, что ты имеешь в виду. Вернее, как бы сказать… не очень ясно.
       – Что поделаешь? Подождём ещё маленько, но в любом случае без крыши над головой и без куска хлеба никто из нас не останется. Хоть мы уже не молодые, но два-три дня подождать сможем.
       – Так мы и ждём, Наташа. Да и к деньгам вашим я не прикасаюсь. Вот только чего ждём – не совсем ясно.
       – Хорошо уже то, что вы с женой теперь вдвоём в квартире, а мы с Ваней, повторяю, непременно позвоним.
Ей вдруг показалось, что всё это с ними творится словно в теперешнем сериале, где развязка вот-вот случится, хоть она на самом деле никогда не наступает. Но подождать три дня всё-таки стоило. Да и выхода не было.
       – До свидания, Петя! Спокойствия тебе и будь уверен, что так или иначе у нас у всех будет полный порядок.
Тут к Бродскому не то чтобы пришло вдруг очень хорошее настроение, но надежды как бы всколыхнулись.
       – До свидания, Наташа! Спасибо за звонок, и жду новых сообщений. А если через три дня звонок не последует, то я сам позвоню.
       – Звонок непременно будет в любом случае. До свидания, Петя!
       – Жду с нетерпением. Очень ты меня приободрила. А уж я постараюсь изо всех сил.
Положив трубку, она подумала, что лексикон Бродского довольно изменчив, повторила его последние слова, а потом подумала почему-то, что случается слышать от него интересные реплики.
       Теперь предстояли эти весьма тягостные дни ожидания. То, что Савелий Петрович Добродеев человек тактичный, безупречный и понятливый, вовсе не означало, что чудесная вещь уйдет наконец за настоящую цену. Мало того, они так же, как и прежде, не представляли подлинной стоимости тех или иных замечательных вещиц, большая часть которых так и не была до сих пор продана. Удача и радость заключались всего-навсего в том, что их полку теперь как бы прибыло. Посвящённых в тайну сделалось на одного надёжного человека больше. Но это никоим образом не обещало, что "торговля" пойдёт резвее, а выручка от продажи чудесных украшений возрастёт и притом заметно. Бесспорным было только то, что Савелий Петрович пополнил их "ряды". Ване вдруг вспомнилось, что ещё до того, как Савелий узнал о чудесах, он ни разу не высказал удивления по поводу имени. Но это всё мало касалось хода дел…
       Должно быть, сама судьба, хоть и не вполне ясно, что это такое, желала вознаградить Наталью Ильиничну и её сына за все их потрясения, сомнения и страхи. Была у них ещё одна защитная конструкция, которая успела им изрядно надоесть: страшнее раскопок ничего не может быть в принципе. Но это всё равно всего-навсего психология, которая то помогала, то мешала, то удивляла. А дела шли своим чередом – когда успешно, а когда и не очень. Но ведь требовался счастливый финал и непременно в 2011 году! Так что нехватка времени ощущалась всё сильнее. И всё-таки большая удача свершилась.
       На третий день Савелий появился у них, и им трудно было вообразить сообщение более интересное, необыкновенное, а главное – обнадёживающее. Та вещь, что была взята всего-навсего на пробу и без каких-либо обещаний обязательно продать, а тем более без большой надежды, была им кому-то показана и в конце концов, притом чрезвычайно быстро и очень легко, действительно продана раза в четыре, и уж по крайней мере не менее, чем в три с половиной, дороже самых смелых и невероятных предположений. А ведь это была, надо думать, не самая лучшая вещица из того количества, что у них оставалось. Именно так: большая часть драгоценностей ждала ещё своей участи.
       Когда Савелий Петрович выложил аккуратные пачки денег и назвал сумму, то очень скоро все сообразили, что выручка огромная. Дело теперь было не в сказочных планах, не в эпитетах и не в восторгах. Калейдоскоп переживаний и мыслей был невероятный: досада об упущенном, неуверенность в будущем, предстоящий обязательный разговор с Бродским, большие надежды.
       Казалось бы, поистине замечательное событие, но Иван, хоть и понимал, что это чуть ли не прорыв в новую жизнь, не мог всё-таки по-настоящему обрадоваться. Ему даже трудно было решить, что теперь немедленно делать. Начать хоть с того, что неловко было в присутствии мамы говорить с Савелием Петровичем запросто и на ты. Неясно было, каким образом оплатить услугу тактично и, главное, какую сумму отделить. Конечно, хорошо то, что состоявшаяся между ними совсем недавно беседа проливала свет на многие вопросы, а потому Савелий имеет теперь представление о страшных раскопках. Иван даже отчётливо припомнил фразы его слово в слово: "Такое не многие выдержат. Молодость и сила вряд ли помогут, когда ты один-одинёшенек, а кругом тьма кромешная". Далее Ваня припоминать не стал, так как твёрдо знал, что Савелий Петрович полностью поверил и в их недавней беседе искренне восхищался.
       Довольно часто в беседах между людьми, каким бы трудным и замысловатым ни был вопрос, возникает желание попить кофейку, чтобы легче шёл разговор. Должно быть, Наталья Ильинична тоже всё это чувствовала, и даже, может быть, лучше, чем сын. Во всяком случае, она очень разрядила обстановку, когда сказала:
       – Я, пожалуй, кофе приготовлю, а вы тем временем обмозгуйте, что требуется.
       –  Очень разумно, мама! – обрадовался Ваня, но не столько тому, что кофе будет кстати, а именно тому, что они с Савелием на некоторое время останутся всё же вдвоём.
       – Ну что ж, горло промочить не вредно, хоть так говорят, когда речь идёт о более крепких напитках. А кофе будет в самый раз, – сказал Савелий Петрович, улыбаясь и поудобнее устраиваясь на своём стуле с подлокотниками.
       – Так что покидаю вас, друзья, но не более, чем на десять минут, – улыбнулась Наталья Ильинична, выходя.
       – Конечно, у меня от мамы нет секретов, тем более в такого рода делах… – Ваня малость споткнулся, но не стал входить в большие объяснения, а решил тут же перейти к делу.
А потому после очень короткой паузы он продолжал:
       – Сумма, которую мы выручил, не просто велика, а не идёт даже в сравнение с нашими предыдущими продажами такого рода.
       – Мне трудно судить, но похоже, что ты прав.
       – Это огромная цена. Я вспоминаю, что впервые мы с мамой сдали подобную вещь… хоть она, возможно, была гораздо проще… всего лишь за
22000 гривен, что меньше 3000 долларов. Потом совсем недавно, накануне нашего знакомства, продали одну вещь довольно дорого, то есть получили гораздо больше, чем в прошлые разы. Но то, что ты взял на продажу и молниеносно реализовал за баснословные деньги…
       – А вдруг они и не баснословные… Ты припомни, Ваня. Это был чудесный медальон. Нечто в виде изумительной формы овального футляра, который открывается. Сюжет гравюры сейчас не будем вспоминать, но мне представилось, что это совершенно особая вещь. Я не знаток, но мне кажется, что там были и другие материалы, кроме золота и эмали. И там, конечно, имелись камни, вставленные искусной рукой. Я уж не говорю о том, что эта необыкновенная вещь довольно тяжёлая. Да и продал я её не мгновенно. И цепь, помню, была роскошная…
       – Понимаешь, Савелий, мне очень трудно разобраться во всём, что творится. Да и разделить надо прибыль… и новые планы…
Он не договорил, потому что вошла Наталья Ильинична с подносом.
       – Ну как идёт собеседование?
       – Да как тебе сказать, Наталья? Мне и самому плохо верится, когда вижу и обсуждаю всё, что теперь происходит.
       – Да, мама, тут есть чему удивляться. Хоть вообще говоря, мы уже долгие месяцы только и делаем, что удивляемся.
       – Знаешь что, Ваня? – сказал вдруг Савелий. – Давай сию минуту ничего не решать. Ты пока запри надёжно эту сумму. А там поглядим. Может быть, эта проданная вещь – лучшее из того, что у вас было.
       – У нас, Саввушка, – сказала Наталья Ильинична.
Пить кофе с бутербродами, конечно, несравненно спокойнее, чем решать головоломки. Хоть эта трапеза, а с ней и вся обстановка выглядела очень симпатично, но все трое ощущали тревогу, а Иван, как это нередко бывало, нервничал больше других. Но и при необыкновенном положении сердечность отношений сохранялась. Только теперь мать и сын вполне разглядели, какого прекрасного друга они обрели в лице Савелия Петровича Добродеева.
       – И насчёт золота я узнавал – сказал он вдруг. – Но тут нужна, мне кажется, выдержка. В сущности, у нас у всех одни и те же проблемы и сейчас, и в недалёком прошлом, и в ближайшем будущем. Ждать тяжело, а форсировать опасно; уволиться вроде бы нужно, а не хочется; продешевить страсть как не хочется. Знаете, мне пришла мысль: отдадим этому парню ещё одну роскошную вещь, не увольняясь пока и ничего не форсируя. Это я о себе говорю, что не стоит увольняться… А уж потом я отвезу брусок, ну хоть в тот же Донецк или в Запорожье.
       – А что если рискнуть тебе, Савелий, отдать брусок драгметалла прямо в Харькове? – спросила вдруг Наталья Ильинична, более всего заботясь о том, чтобы совет был искренним и тогда, когда речь идёт именно о нём, а не об их с Ваней судьбе.
       – Это как раз тот вопрос, который можно долго обсуждать. В сущности вопрос-то простой, вот только ответить на него трудно. Надо знать довольно много, мне кажется, а прежде всего – общаются ли эти скупщики между собой. И является ли сдача такого куска золота величайшим происшествием? И тому подобное…
       – Но я этого за долгие месяцы не сумел выяснить, – сказал Иван. – В Харькове полным-полно богатых людей,   даже такие, скорее всего, есть, для которых вся сумма наших сокровищ не является чем-то из ряда вон…
       – Это очень трудно разузнать и понять. Но я твёрдо знаю только одно. Если я этому своему приятелю намекну, что есть ещё много интересных вещиц, а в придачу к ним такой товар, как слитки золота весом четыре с половиной килограмма, то это его слишком заинтересует.
       – А как ты ему сказал в тот первый и единственный раз? – поинтересовалась Наталья, глядя очень дружелюбно на Савелия.
       – Ну сказал, что вот такой, мол, небывалый случай… Решил потом через два-три дня и с учётом того, что прошло уже довольно времени, снова позвонить ему, хорошо подготовившись.
       – Но после этого в третий раз к нему заявиться было бы, на мой взгляд, очень опасно, – как бы стесняясь немного , что высказывание его столь элементарно и не несёт никакой интересной идеи, сказал Иван.
       – Я думаю вот о чём, – заметил Савелий Петрович. – Всякая удачная операция осень приближает нас всех к финалу,  но получается так, что, добившись какого-то успеха, надо ещё более увеличивать осторожность.
       – И всё-таки лучше реальный конкретный успех, чем богатая перспектива, – произнесла Наталья, глядя на Савелия и не будучи уверенной твёрдо, что так и есть на самом деле.
       – Тогда давайте так попробуем. Сдадим брусок, пусть даже не так уж далеко от центра. Покажи, Ваня, свой список приёмных пунктов.
       – Это не сложно. Что бы мы делали, если бы не Интернет? У меня всё под рукой и довольно аккуратно и чисто.
       – Отлично! Даст Бог, в этом году, как вы с мамой наметили, всё устроится.
       – О, Господи! А Бродскому звонить?
       – Знаешь, Ванюша, лучше доделать то, чем занимаемся сию минуту. А позвонить-то можно и поздно вечером.
       – Да, да, ты права. Вот он список! И довольно длинный. Я вообще-то ничего не теряю и не спотыкаюсь особенно, а это верный признак заурядного ума.
       – Ну это ты зря, Ванюша, – с улыбкой заметил Добродеев. – Как-то ведь ты математиком сделался…
       – И заметь, Саввушка, – тут же улыбнулась и Наталья Ильинична, – не каким-нибудь. Но продолжим, друзья.
Сразу перед ними оказался список разнообразных скупочных пунктов с пометками о том, какого рода пункт. И поразмыслив ещё немного, приняли в конце концов все необходимые решения, связанные с ближайшими оперативными действиями. А заключались они вот в чём.
       Первый свой брусок Савелий Петрович сдаст на улице Шевченко, причём не так уж далеко от центра. Потому что это место, хоть и не столь удалённое, как ХТЗ, Померки или дальние микрорайоны Харькова, но как бы мало приметное. А что касается ещё одной прекрасной вещицы, то лучше отдать всё тому же приятелю, но с большими оговорками: дескать, вещь и впрямь последняя, невероятный случай и тому подобные убедительные слова. На этом совещание окончилось.
       Ближайшие пятнадцать дней прошли вполне удовлетворительно, но даже и эти дни, несмотря на все подвижки, отмечены были всё той же особенностью их положения, к которой очень трудно привыкнуть. Заключалась она в том, что конечная цель приблизилась, но не стала, так сказать, отчётливо видимой. Не будем перечислять новые достижения, интересные идеи и опять без конца заходить в психологию. Но желания оставались неизменными: вступить в новую жизнь в 2011 году, сыграть свадьбу, твёрдо знать, что у них с Альфредой будет сын или дочь – это уж как получится. Но то, что в обычной семье было бы нормальным, свойственным большинству людей желанием, здесь постоянно упиралось в завершение всей эпопеи, изучение законов, подчас весьма мутных, двух государств, преодолением усталости.
       Совершенно особое место занимал огромный и болезненный вопрос продажи харьковской квартиры. Они даже порой не помнили, что твёрдо решили свою чудесную квартиру не продавать. Лучше всего было бы пока забыть на время об этой проблеме, но забыть по желанию что-нибудь, как хорошо известно, вообще невозможно. И потому следовало весь трудный этот вопрос отложить. А с другой-то стороны, как же можно хлопотать по разным направлениям, когда такой сверхважный пункт остаётся как бы мутным. Даже иначе: трудно понять, решён ли он на самом деле или нет, и трудно вспоминать все прежние разговоры на эту тему.
       – Знаешь, мама, мне хотелось бы быть уверенным, что мы твёрдо решили нашу квартиру не продавать.
       – Но это не совсем так. А вот вспомнить всё очень трудно. Мы, припоминаю, говорили о том, как муж Инги поглядит на такой подарок от меня. И часто мы говорили, что это наш дополнительный резерв.
       – А что же у нас совершенно бесспорно? Ну, хотя бы то, что нам теперь известно: драгоценности наши очень интересные, так что нам теперь их легче будет продавать, но Савелий не сможет продать этому человеку ещё что-нибудь. А две вещи и впрямь ушли за колоссальную цену.
       – Знаешь что, сынок? Мы себя окружили многими трудно совместимыми условиями. Одно только решение о 2011 годе чего стоит?
       – Но отказ от этого означает то, что мы вообще неведомо когда выполним наши планы, а это самое неприятное.
       – Давай тогда сейчас ещё раз подтвердим то, что нам и прежде было ясно: финал в этом году и харьковская квартира остаётся.
На самом же деле всё это было именно сейчас далеко не ясно. Но и Иван и Наталья Ильинична закрывали на трудности глаза и даже не хотели делать оговорок вроде "а там видно будет". И оба они гнали от себя прочь элементарную мысль о том, что за столь короткий срок едва ли можно управиться.

––– . –––

       Спустя ещё некоторое время выяснилось, что Савелий Петрович продал все три своих бруска, причём в Харькове ¬ всего лишь один из них. Новая беседа втроём была чрезвычайно интересной.
       – Знаете, друзья мои, – говорил Савелий не очень весело, – подобные операции действительно могут угробить человека. Рассказы Ивана, с одной стороны, дали мне очень много, но с другой-то – насторожили. Прежде всего я принял незыблемое решение: в моём багаже в поезде не может быть более одного бруска.
       – Да, Савелий, если бы мы с самого начала сотрудничали … – перебила вдруг Наталья Ильинична, но тут же извинилась и обнаружила огромное желание слушать дальше.
       – Вообще говоря, вы ведь всё это знаете…
       – Конечно знаем, но трудно не восхищаться, – сказал Иван, глядя на недавно обретённого брата.
       – Тут просто, Ванюша. Немного удачи и твой опыт. Я понял самую простую вещь: в основе этих перевозок несколько вполне очевидных истин, или, точнее, правил.
       – Неужели они столь очевидные? – спросил Иван, улыбаясь и снова взглянув на Савелия то ли серьёзно то ли шутливо.
       – Безусловно. Первое: чем старше человек, тем легче ему. Но, само собой, есть предел. Если затеять такую перевозку на девятом десятке, то можно и вовсе не доехать. Второе: один брусок везти легче, чем два, не вдвое, а во много раз. Ну, понятно, есть ещё кое-что, но всё это лежит на поверхности, так сказать. Не надо, например, быть мудрецом, чтобы понять, скажем, такую вещь: лучше иметь украинскую фамилию, чем русскую. Но ещё хуже в данном случае путешествовать с еврейской фамилией.
       – Однако, между Россией и Украиной отношения, кажется, хуже, чем между Украиной и Израилем. – снова улыбнулся Ваня.
       – Да, нельзя не согласиться, но к нашим поездкам не имеет отношения вся эта политика. И мы с тобой отлично представляем, как бывает в жизни, когда встречается редчайшее положение. Если предположить, что поймали Ивана Вайнштейна с такой поклажей, то это случай гораздо интереснее, чем поимка Добродеева. Впрочем, признаю, что моя фамилия слишком уж русская. Но проверяющие мужики этого могут не чувствовать и не понимать. А Вайнштейн – это, конечно, опасно, когда везешь фантастический груз. Понятно, когда едешь налегке, то есть без золота и брильянтов, то волноваться не приходится в любом случае. Или, скажем, у тебя великая выдержка… или ты, как заправский актёр, можешь изобразить спокойствие и равнодушие. Конечно, даже один слиток давит, а два нельзя возить одному человеку ни при каких обстоятельствах. Думаю, не стоит глубже всё это изучать.
       – Да, всё становится на свои места. И всё-таки, Саввушка, все твои продажи – это чудеса среди прочих чудес, которые мы с Ваней пережили.
       – Не забудем и о том, что и места скупки Ваня мне нашёл, не выходя из квартиры, и в Запорожье и в Донецке. Точнее, вы втроём…
       – Продвижения наши по всем направлениям колоссальны, но вот только… – снова чуть пригорюнилась Наталья Ильинична.
       – Что, финала не видно? А мне кажется, он хоть и не близко, но отчётливо виден. С Бродским-то всё в порядке?
       – Да. Кажется, он тоже очень приободрился. Имеет варианты, доверяет нам, надеется ещё пожить всласть…
       – У меня есть ещё пара недель отпуска. Давайте тогда, кто может, в Москву прокатимся. А уж сколько брусков прихватить – видно будет, да и не так уж их много осталось.
       – Но моё отсутствие насторожит соседей.
       – Не знаю, Наталья, что тебе сказать… Есть ведь ещё Инга и Альфреда…
       – Но любая из них не может ехать без осложнений. У Инги муж подозрительный мужик, а у нашей юной богини родители и учёба… кроме того, не стоит надолго покидать нашу съемную квартиру.
       – А расширять круг действующих лиц этой интересной… как бы точнее сказать… нескончаемой драмы тоже не имеет смысла. Если я сейчас стану подключать жену или детей, то это ведь новые очень трудные разговоры и объяснения.
       – Давай, мама, завтра утром дадим абсолютно точный ответ…
       – Хорошо, Ванюша. А ты, Саввушка, конечно же, знаешь, что как бы ни повернулась дальше наша судьба, твоя жизнь в любом случае станет лучше. А что касается общего положения наших дел, то могу сказать, что хоть в моей жизни были и более счастливые времена, но и сейчас я с огромной надеждой смотрю в будущее.
       Простая вежливость обязывала их предложить Савелию ночлег, но слишком уж ясно было, что матери и сыну предстоят большие разговоры. Взаимопонимание же между Добродеевым и его новыми чудесными друзьями достигло такого уровня, что им довольно часто легко удавалось обходиться без объяснений.
Оставшись вдвоём, Наталья Ильинична и Ваня сперва даже не совсем представляли, как подступиться к решению.
       – Боже мой, Ванюша! Мне то и дело кажется, что ты прав, когда говоришь, что конца не видно.
       – А ведь конец, мама, намечен нами именно в этом году. И всякий новый перенос будет нас травмировать всё сильнее.
       – Давай решим сперва такой вопрос: можно ли совместить нормальную человеческую жизнь с её радостями и печалями с таким … я уже запуталась в терминологии, – рассмеялась она, – подвешенным, как мы говорили, или, лучше сказать, неопределившимся положением?
       – Это трудно совместить уже потому, что всякая наша деятельность, совещания, поездки – это всё подготовка к новой жизни…
       – Вот это и есть, сынок, как говорят, камень преткновения. Надо, чтобы и жизнь была радостной и полноценной и сроки, намеченные нами, соблюдались незыблемо.
       – Но уже видно, что это невозможно. Мне всё время теперь кажется, что решение есть, а вот почему-то оно никак не дается. Словно бьёшься над какой-нибудь математической или логической задачей. А задача-то житейская, хоть и довольно редкая. И вот сейчас твои слова о жизни радостной и полноценной навели меня на новую мысль. Если счастливая жизнь может начаться до окончания всего нашего плана, то можно и срок несколько перенести. Потому что в незыблемом сроке что-то есть такое, что портит жизнь… Тебе не кажется?
       – Да, пожалуй, ты прав. Но новый срок всё равно должен быть окончательным и последним. Ты знаешь, Ванюша, мне кажется, что мы вот-вот найдём решение.
       – Можно даже считать, что мы его уже нашли.
       – Если мы срок отодвинем, скажем, на пять месяцев, то к этому моменту все наши планы должны быть выполнены. А главное, в процессе их выполнения не должно быть страданий и потрясений.
       – То есть будем считать, что счастливая жизнь уже началась, вот прямо сию минуту. И эта счастливая жизнь совсем не похожа не прежнюю, почти не имеет с ней ничего общего. Когда есть запас времени, то многие наши планы скорее окажутся нам по полечу. Иначе говоря, за месяц, предположим, имея этот самый запас времени, мы должны успеть сделать гораздо больше, чем сделали бы в условиях спешки и лихорадки.
       – Но перенос срока вовсе не означает, что мы колеблемся в вопросе о том, в чём состоят наши планы. Необходимо очень твёрдо знать, что мы должны осуществить к этому моменту, причём знать именно сегодня.
       – А не получится ли так, что эта экстренность есть то же самое, что наши считавшиеся окончательными планы управиться со всеми делами в 2011 году, то есть тем же, что мы только что отменили.
       – Но что-то ведь должно быть незыблемым? Если срок переносится, то совокупность планов, которые мы теперь будем выполнять, пребывая в хорошем настроении, должна быть твёрдо известна.
       – Следовательно, сегодня должна быть решена судьба нашей квартиры, в которой столько бесценных для нас предметов и с которой связано столько воспоминаний.
       – И мы не можем припомнить, каково было наше решение: продать или оставить. Или твёрдо решили оставить?
       – У нас ведь на это есть ещё время, у нас имеется сегодняшний вечер. Мы много раз, кажется, меняли наше решение и теперь должны понять наконец, стоит ли удерживать эту чудесную квартиру.
       – Вообще-то, когда говорят о привычной обстановке, о любимом доме, то более имеют в виду вещи, чем собственно стены.
       – Да, "родные стены" – это прежде всего то, что нам дорого внутри них.
       – Трудно не согласиться.
       – А мебель, мама? Это входит в понятие "родные стены"?
       – Вот так вопрос! Нет, пожалуй, важна не мебель, а фотографии, видеозаписи, сервизы…
       – Памятные письма, любимые книги.
       – Так каково же наше решение? Если принять во внимание, что у нас и денег может не хватить на обустройство новых московских квартир, созидание новой жизни, благодарности, прочный тыл и т.д.
       – А на продажу этой квартиры времени может не хватить…
       – Даже с учётом того, что мы добавляем целых пять месяцев?
       – Но мы же никогда в жизни не продавали жилплощадь. Это раз, а второе заключается в том, что продав квартиру, мы можем на какое-то время остаться без жилплощади в Харькове. Одно дело покупать что угодно в Москве, но совсем другое – лишить себя базы в Харькове.
       – И всё же продажа этой столь дорогой нам квартиры – это более естественный вариант, чем жить в Москве, а думать о квартире в Харькове. Что до мебели, то часы с боем и полки с красной обшивкой – это великая память о наших приключениях.
       – Мне, мама, очень трудно будет расстаться с нашей изумительной квартирой…
       – А мне, как легко догадаться, ещё тяжелее. Но сложнее всего удерживать это наше столь любимое жилище. А подарить квартиру Инге – это, как ни парадоксально, наименее пригодный вариант. Или квартирой завладеет ее муженёк Игорь, или они в конце концов продадут квартиру, а деньгами, скорее всего, распорядится именно он. Так уж лучше самим продать.
       – Вообще говоря, люди меняют место жительства довольно часто, причём не какие-то мазурики или, как когда-то говорили, завмаги… Нет, квартиры покидают люди образованные, иной раз сентиментальные, для которых квартира – не просто жилплощадь. Но трудно решить этот вопрос мгновенно.
       – Знаешь, Ваня… Мы ведь можем сделать бесчисленные фотографии. Мало того, на видео можем снять многие моменты прощания. Да у нас и есть немало видеозаписей.
       – Мы всё больше убеждаем друг друга, и наши доводы не из пальца высосаны, а всё равно кошки скребут.
       – Ты всю жизнь здесь прожил, не говоря уже обо мне и моих родителях. А с другой стороны, возьми ты биографию любого человека. Много ли найдётся людей, которые родились и ушли из жизни в одной и той же квартире? Есть, конечно такие, которые, прожив необыкновенную жизнь, возвращаются доживать или помирать "в родные пенаты". Но это более касается прежней жизни, которую не только ты, но даже и я близко не застала.
       – Я согласен. И даже помню, что мы не раз пришли к выводу: квартиру не удержать. Вот только не пойму, как это увязать с нашими прежними планами навещать наш Харьков, который мы никогда не разлюбим, пользуясь тем, что имеем чудесную квартиру. И мы не хотим забывать ни родной город ни родной дом.
– Нет, Ванюша, так едва ли получится. А посещать Харьков – это совсем просто. Если мы порознь приезжаем, то я могу у Инги остановиться. А ты можешь пожить у Савелия, который с радостью тебя примет, да и меня тоже. Я уж не говорю, что если мы эту квартиру продадим, то и три-четыре дня в отеле нас не разорят. И снова есть о чём размышлять. Например, как лучше всего распорядиться не столь уж большими деньгами от этой продажи. Это тоже вопрос. А кое-что мы и вовсе не знаем: как перегнать автомобиль в Москву, как переправить огромный багаж. Это всё любой человек слабо представляет до тех пор, пока не столкнётся. Мы же сейчас решаем, и не в первый раз, принципиальный вопрос: сохранить ли эту прекрасную квартиру? И все соображения сводятся к тому, что лучше продать.
       – И до сих пор так и не решили твёрдо.
       – У нас ещё есть время, Ваня. Но похоже, что уже решили, а если что и забыли, то точно не то, что может изменить решение.
       – А то обстоятельство, что в последние дни может случиться, что негде жить будет?.. Ах, мамочка, не отвечай ничего. Я и сам знаю, что не о том у нас разговор. Всякий переезд связан с большими трудами, но главный сегодняшний вопрос окончательно решён. Продавать! Печально, но приходится. А вот как это делается, как не продешевить, какие документы и какое может быть великое крючкотворство?
       – Так давай считать, что в том числе и для этого мы с тобой отодвинули окончательный и самый последний срок на целых пять месяцев. Да за пять месяцев не такие дела устраивают. Стало быть, договорились, Ванюша? И поменьше печалей и уныния!
       – Договорились, мамочка! Теперь не мешает и перекусить. Да и рюмочка не повредит, когда принято очередное судьбоносное решение.

––– . –––

       Утром они без труда сообразили, что вчерашний сложный разговор первоначально начинался с того, чтобы подобрать компанию Савелию Петровичу, а уж потом упёрся в вечный квартирный вопрос, который для них был не совсем то, что для большинства людей, и имел особое значение. Тут же они очень ясно почувствовали, что принято не одно, а целых три решения: продать квартиру, отодвинуть на пять месяцев срок и не поддаваться унынию. Вопрос же о том, кто поедет в Москву, как бы потерялся. Но за завтраком к нему вернулись. Огромное значение имело то, что поездка эта далеко не последняя и цель её не столько продажа сокровищ, сколько покупка жилья в Москве.
       Теперь многие вещи стали очевидными, а это очень облегчало положение. Такие вопросы, как покупка билетов, прибытие в Москву, разговоры с Бродским, – всё это представлялось теперь как не столь уж сложные операции. Ехать желательно в одном вагоне, но в разных купе. Вся делегация состоит из двух человек: Савелий, везущий один брусок, и Иван, вообще не обременённый опасной поклажей. Как представить дело Бродскому – это несколько сложнее, но всё равно довольно ясно, что Пётр Владимирович не станет исследовать ни историю, ни психологию, ни характер Савелия Петровича. Конечно, встреча необыкновенная, но Бродский слишком уж хочет финала приключений и более или менее безбедной жизни. Так что когда Ваня их познакомит, то тут же и перейдут к делу. Что же касается безопасности, то ни Бродский ни жена его Анна Сергеевна не станут задавать слишком много лишних вопросов. Бродский – потому что увидит, почувствует, как приближается новая удача, а точнее – новые деньги. А со своей супругой Пётр Владимирович непременно проведёт краткую подготовительную беседу. Поездка хороша уже тем, что преследует простые, немногочисленные, притом очень ясные цели. Требуется избавиться от одного всего лишь бруска и обследовать две квартиры, которые Бродский укажет. А то, что у него есть что-то на примете, было очевидно, так как иначе всё обращалось в пыль, а сам он, чего доброго, приобрёл бы до гробовой доски репутацию шута и дурака.
       Несмотря на то, что цели совершенно практические, Ивана частенько посещали мысли, далёкие от житейских дел. Так, например, он думал, что бьётся над задачей, которую Бродский когда-то легко решил: иметь жильё в Москве. Тут же Иван быстро пояснил себе, что дело совершенно не в том. Очень многие хлопочут о жилплощади. Да окажись какой угодно мыслитель в ужасном стеснённом положении, то и он более всего хлопотал бы о жилье, а не о возвышенных целях, головоломках или высоких абстракциях. И едва ли смог бы забыть о тесноте и детских воплях, размышляя о процессах во Вселенной. "Неужели именно так обстоит всегда дело? Человеческих типов бесчисленное множество, и есть чудаки всё-таки, которые поражают людей или даже весь мир своим равнодушием к практическим делам. Однако я не так давно, да и прежде, думал обо всём этом… И в частности о парадоксалисте- математике, сделавшем супер-открытие, отказавшемся от огромных денег, не нуждающемся ни в женской ласке ни в красивом жилье. Да и в старой литературе встречаются чудаки вроде того безумного географа, которого весьма давно изобразил писатель-фантаст. Писатель этот прославился на все времена… Но куда меня опять занесло? И стоит ли жевать эту жвачку вместо того, чтобы думать о деле?"
       Очнувшись как бы, Иван всё равно не сразу смог дать мыслям верное направление. Так, например, подумал он о том, что красивое и вместительное жильё в столице России достижение большее, чем даже новое слово в программировании. Отбросив и эту довольно жалкую мысль, он наконец вспомнил о том, что их с мамой вчерашнее решение на сей раз окончательное и обдумано всесторонне. "Действительно окончательное решение! Просто не верится!.. А потому даже если возникнут страхи, то надо помнить, что переигрывать заново уже не будем".
       Весь это сумбур мыслей не мог, конечно, его радовать. Но, как не раз бывало, приближаясь к точке встречи, он постарался успокоиться. Правда, мелькнуло в голове, что на сей раз круговерть была неприятной, и тут же Иван вспомнил, что ни в коем случае не следует поддаваться унынию.
Место встречи было всё то же, хоть он стал уже малость уставать и от этого красивого места.
       – Здравствуй, Ванюша! – приветствовал его Савелий, который тоже старался не показывать усталость и даже всячески хотел подчеркнуть, что цель близка и всё идёт как надо.
       – Приветствую, – отвечал Иван, пожимая протянутую руку. – Знаешь, Савва, мы вчера с мамой решили продать бесконечно дорогую нам квартиру.
       – Мужественное решение! Я вот думаю… – он неожиданно поднял палец, показывая как бы что его осенила идея. – А что если мне купить у вас?.. Я ведь теперь не самый бедный в Харькове…
Тут же оба сообразили, что если уж избавляться от столь любимой жилплощади, то не стоит передавать из рук в руки. Впрочем, все изъяны вовсе не пригодной идеи, осознали они не мгновенно, а лишь после того, когда уже сели на скамейку и рассмотрели заведомо мёртвую мысль. В беседе появился юмор, и потекла она довольно живо и интересно, отчего у обоих стало веселее на душе.
       – Этот брусок, Ванюша, как мы с тобой отлично понимаем, уже не мой, но я очень хочу уменьшить количество непроданного, как ты говоришь, драгметалла.
       – Теперь, Савва, не так просто разобраться, – сказал Иван с весёлой и симпатичной улыбкой, – что кому принадлежит… С твоим появлением мы стали несравненно быстрее продвигаться, не говоря о двух суперпродажах, которые как бы открыли нам глаза на истинную стоимость этих царских украшений… При том, что большая их часть, слава Богу, ещё не продана…
Ваня чуть задумался, прежде чем изменить тему, но Савелий упредил его.
       – Но вернёмся к теперешней поездке. Я очень хорошо понимаю ваш с мамой принцип: точнейший учёт того, что осталось и что продано, а также имеющихся денег. Ну а как ими распорядиться – это уже другой вопрос.
       – Вообще-то мы приняли важнейшие решения, которые касаются и чуть иных проблем: продажа квартиры, перенос последнего срока всех наших планов и, что особенно важно, не поддаваться унынию, сталкиваясь с трудностями и даже терпя временные неудачи.
Здесь они оба почувствовали, что беседа их вязнет и теряет как бы ясность цели, а потому очень согласно и легко перешли к важнейшим вопросам.
       – Что касается этой поездки, – сказал Добродеев, – то её задача – форсировать покупку квартир.
       – Это, Савелий, очень верное понимание. Так что я не зря к тебе присоединился, то есть хочу…
       – И поскольку ты поедешь налегке, то пребывание в поезде можно даже рассматривать как отдых. Яснее ясного, что слиток золота везти тебе не следует, а лучше, как говорят, поберечь здоровье. Но вот какая мысль пришла: одну вещицу взять не помешало бы. Это даже не совет, а некая отвлечённая мысль. Ясно ведь, что из пятисот пассажиров большая часть имеет при себе золото или "сусальное" золото или даже, чаще всего, нечто совсем копеечное. Короче говоря, у многих что-нибудь имеется: от съёмных зубов в кармане до цепочек и даже в редчайших случаях – медальонов.
       – Таким образом, между тяжёлым слитком и украшением, независимо от того что это (шедевр ювелирного искусства или мусор) существует огромная разница, если говорить об опасности.
       – Да можно и рубаху застегнуть на все пуговицы, кроме верхней, – улыбнулся Савелий, окидывая Ивана взглядом.
После некоторой паузы он добавил не без юмора:
       – Хотя она и так всегда застёгнута.
       – Это всё очень справедливо, но взглянувши в мои документы, они ведь снова о чём-нибудь таком подумают…
       – Сомневаюсь. Оденься попроще, но опрятно. Ну ты же это лучше меня понимаешь. Скажем, если о часах говорить, то никаких браслетов, а простой ремешок.
       – Да, это всё очень верно. Так же, как и то, что попросить раскрыть чемодан – это возможно даже в поезде, хоть я такого не припоминаю, а попросить снять рубаху – нечто совершенно иное. Это вызов и чуть ли не издевательство.
       – Знаешь, Ваня, всё, что связано с вашим переездом и дальнейшим обустройством в Москве, – это, если разобраться, опаснее данной поездки.
       – Да, Савва, ты прав, как сплошь и рядом бывает теперь в наших беседах. А потому, хоть мы с мамой отодвинули срок и многие вещи глубоко продумали, но совсем лёгкой жизни искать не приходится. Жизнь без проблем бывает разве что у бомжа, что ночует на чердаке.
       – Ну это ты, брат, через край хватил. У бомжа свои заботы.
       – А вопрос о том, бывают ли в жизни отрезки полного счастья без забот и хлопот, – это мы сейчас тоже не решим. Но вернёмся к исходной точке. Я признаю, что провезти вещицу и не самую дешёвую, совершенно необходимо. И даже не столько для того, чтобы укрепить своим финансы в Москве, а просто чтобы форсировать события.
       – Именно так. Ясно, что если вещь просто лежит, то при теперешней жизни в России или на Украине ценность её даже растёт. Но ты ведь жить сейчас должен. Вообще-то можно кое-что и для детей придержать, – рассмеялся Добродеев, – но не станем входить в эти джунгли.
       – Совершенно справедливо. А потому вопрос номер один сейчас совсем простой: два билета в купейном вагоне, но в разных купе. А опыт я накопил не малый. Жаль только, что трудно заранее согласовать и точнее продумать, как тебе общаться с Бродским.
       – Я об этом тоже думаю. И знаешь, как только представлю нашу неизбежную встречу, как-то с трудом верится, что всё это взаправду… И всё-таки дело движется, а всё, что вы с мамой обдумали и решили, очень разумно.
       – Тогда, брат, за дело. Завтра постараюсь раздобыть билеты, хоть обращаться к кассирше с причудливой просьбой (один вагон, но разные купе) – это тоже тяжело. А по поводу Бродского я тебе скажу, что он до такой степени нацелен на улучшение своей жизни, что много расспрашивать не станет. А квартиры у него есть на примете – не сомневаюсь. И поскольку продать всегда труднее, чем купить, то у нас как бы есть преимущество.
       Вдруг Савелий Петрович подумал, что московская жизнь, как постоянно приходится слышать, изобилует авантюрами, а потому нужна особая осторожность.
       – Понимаешь, Ваня, если бы все московские такого рода сделки состояли из одних лишь авантюр, то вообще бы никто шагу ступить не смог. Надо на каждую такого рода встречу ездить втроём. А на ответственные, при подписании бумаг, расчётах и так далее, приходить с адвокатом, который заранее известен Бродскому. Ну да разве всё предугадаешь?..
       – Давай тогда представим дело так, что мы как бы покупаем у Бродского, а он в силу множества всяких причин едва ли захочет в наших глазах оказаться не то что чудовищем, но даже просто плутом.
       – Знаешь, я ведь очень хорошо понимаю, что хоть ты по сравнению со мной совсем молодой и едва ли не юный, но усталость твоя за последний год такова, что трудно ставить новые промежуточные цели и тут же снова карабкаться. Нужно видеть не промежуточную цель, а одну из конечных. Именно конечную! Но на сей раз, Ванюша,  она, мне кажется, вот-вот станет… как бы это сказать?.. реальностью. Хотя если бы кто со стороны послушал нас, то подумал бы, скорее всего, что два человека толкут воду в ступе. Но это не так, и есть поистине огромный вопрос: а имеет ли он реальные предложения?
       Иван очень растерялся от такого вовсе не риторического вопроса. Но, к счастью, он очень быстро вспомнил слова Бродского из телефонного разговора. Хоть этот разговор вообще-то происходил между Петром Владимировичем и Натальей Ильиничной, но после окончания разговора она многое пояснила Ване. Особенно хорошо запомнилось обещание: "а уж я постараюсь из всех сил". Трудно, конечно, вообразить, что такое заявление делается на пустом месте и вовсе без реальных оснований.
       – Я и сам помню эту беседу по телефону, и даже без последующих пояснений мог бы восстановить её смысл, то есть твердое решение постараться. Выходит, что он и деньги наши держит, и имеет на примете квартиры, да ещё и постарается. И не как-нибудь, а "изо всех сил".
       – Я думаю, этого вполне достаточно, чтобы съездить именно ради "квартирного вопроса". А помимо всего прочего можно ему сегодня вечером снова позвонить.
       – Так и сделаем. Тем более, что мы твёрдо помним теперь принцип: не поддаваться судьбе, что бы ни случилось. Я слышал немало рассказов из старой, уже давно ушедшей советской жизни о том, как люди по двадцать лет в очереди стояли. А у нас-то за короткое сравнительно время не только огромные приключения, но и великие надежды. Хоть вообще-то истории этой, как ты теперь хорошо знаешь, почти век уже… Менее всего мне хотелось бы сейчас снова заходить в психологию, а точнее говоря – погружаться в мысли о том, что будет в том случае, если он не сможет найти квартиры для покупки. А ведь нам требуются две квартиры не какие-нибудь.
       – Непременно сможет найти. Я уже не говорю о том, что и без него можно управиться. Что же касается злодеяний, то есть присвоения части денег, что у него хранятся, то мало он похож на человека, способного на такой шаг. Впрочем, увидимся, не сомневаюсь, в недалеком будущем и познакомимся.
       Вскоре Савелий Добродеев и Иван Вайнштейн распрощались, всеми жестами и более всего сердечным рукопожатием давая понять друг другу, что прощаются они ненадолго. Каждому из них теперь предстоял путь домой, и обоим, безусловно, было о чём задуматься.
       Надо сказать, что у Савелия Петровича тоже было немало тем для размышлений. Потому что просто хранить деньги – это не разумно и даже глупо, а начинать на седьмом десятке великую ломку жизни тоже как-то странно. Впрочем, деньги очень пригодятся, а здоровье в порядке, что важнее всего. Мы сию минуту не станем всё это исследовать, а просто желаем Савелию Петровичу удачи во всех делах и спокойствия.
       Что же касается Ивана Петровича, то не трудно сообразить, что по пути на квартиру Рубинштейна было ему о чём тревожится. Начать хоть с того, что не так легко было оставить мать и Альфреду, самых близких людей, среди такой расплывчатой, несмотря на все достижения, обстановки. Вдруг мама заболеет? Вдруг родители Альфреды чего-нибудь учудят? Или Бродский сломается? От этой простой мысли, несмотря на все предыдущие соображения, его словно опять мутило, а ведь требовалось, вернувшись, не только рассказать все Альфреде, но непременно позвонить маме и решить, кто будет звонить Бродскому. И вдруг ему пришла в голову простейшая идея: а ведь всё это легко делается, не покидая квартиры Валентина Павловича. А маме кратко и без подробностей рассказать об итогах дня и пообещать, что завтра непременно они увидятся.
       Ещё с детства или, во всяком случае, не позднее, чем с отроческих лет, у Ивана была одна особенность, о которой, скорее всего, мы не раз упоминали. Конечно, это в той или иной степени присуще многим людям, но для некоторых – чрезвычайно важно. Если намечено несколько важных дел, то от того, сопутствовала ли удача в первом деле, зависит и результат последующих. Вообще-то ничего запредельного здесь, конечно, нет, и сильный человек иной раз не боится на экзамене сперва заняться трудной задачей. Но наш герой, имея довольно твердый характер и прочную психику, вступив в полосу чудес, приключений и страхов, очень радовался всякой первой удаче. А потому можно даже предположить, что принявши совсем недавно решение не расстраиваться от неудач, он всё-таки начинал с ясных вещей. Перво-наперво Ваня сделал Аллочке простые сообщения, хоть она и знала о многих решениях. Но самое последнее и незыблемое решение продать квартиру было для нее внове. О переселении в Москву она, конечно, знала, а о том, как же это всё сообщить родителям, всё ещё не думала.
       – Альфредочка, ты ведь помнишь, как мы твёрдо решили перебраться в Москву?
       – Конечно, Ванюша, но родителям ещё не сказала.
       – Дело в том, что вчера мы с мамой очень долго думали о том, сможем ли удержать нашу столь привычную и любимую квартиру в Харькове…
       – Невероятно! Я припоминаю, что стоял вопрос как раз о том, что с квартирой этой расставаться не следует. Но могу что-то и перепутать.
       – Этот вопрос мы вчера до поздней ночи решали. И поверь, что это были тяжелейшие разговоры, хоть и без малейшего намёка на конфликт, потому что между нами конфликт невозможен.
       – Ах, Ванюша, какие разумные слова и сколько оговорок, – улыбнулась Альфреда. – Как ты говоришь? Судьбоносное решение?
       – Иначе не скажешь. Но я сейчас не говорю ни о своей сестре Инге, ни о своём брате Савве, который с запасом мне в отцы годится. Я хочу говорить только лишь о тебе и твоих родителях Мы с тобой… как это говорится?.. Муж и жена – одна сатана, хоть пока "не венчаны". Пусть всякие присказки по разным причинам не вполне к месту, но расстаться мы не можем…
       – Не можем, Ванюша, – печально ответила она, догадываясь, куда он клонит. – Можешь не разъяснять. Я очень многое понимаю из того, что творится повсеместно и у нас с тобой. И вполне догадываюсь, о чём ты сейчас будешь говорить… Родителям трудно меня отпустить.
       – Правильно! Однако я теперь не в силах купить жильё в Москве твоим родителям. Но тут ведь нет не только распри, а даже малейшего непонимания или упрямства. Между тем, в Харькове, если разобраться, архитектору делать нечего. Москва же, хоть её не жалуют ни Украина, ни Европа, ни американцы, всегда будет замечательной столицей с огромной культурой, математикой, градостроительными идеями…
       – Я только могу повторить, что всё это понимаю и чувствую. И даже если вообразить невозможное, то есть какой угодно ультиматум моих родителей, то всё равно я твоя жена. Я не могу представить, что ты или Наталья Ильинична способны составить какую-то легенду для меня. Я верю каждому слову.
       – А я, можешь быть уверена, сделаю всё, что в человеческих силах, чтобы ты раз в месяц могла видеть своих родителей. А уж как дальше устроится наша жизнь – одному Богу известно.
Они обнялись, а он, чувствуя неодолимый порыв страсти, всё-таки сказал:
– Сегодня – ночь блаженства, хоть проза жизни неизбежно, к сожалению, вторгается на каждом шагу. Так что два звонка, хочешь-не хочешь, сделать придётся. Один легкий – маме. А другой, к сожалению, потяжелее – нашему Петру Владимировичу.
       На самом деле всё получилось чуть иначе. Позвонивши Наталье Ильиничне, он сообщил ей очень кратко, чуть ли не по пунктам, всё, что требуется: где он сейчас, когда утром придёт домой, о чём говорили с Савелием, о чём – с Альфредой. Но главным оставался всё тот же огромный "квартирный вопрос".
Наталья Ильинична пояснила дело таким образом, что у Бродского и вправду имеются на примете квартиры. И в одном из разговоров он рассказал, что двухкомнатная квартира есть на самом деле царское жилище, где две спальни, а все прочие апартаменты поистине восхитительны и довольно велики.