Станция первой любви

1

Взойдешь по тропинке, пересекающей по диагонали голубое поле овса, на пригорок и перед взором сразу откроется панорама села с его аккуратными, словно выстроенными для праздничного парада домами. Они утопают в зелени садов, сверкают на солнце  покрытые шифером новые дома. Но кое-где сохранились саманные хаты с выгоревшей от летнего зноя и поблекшей от дождей, черепицей и дымовыми трубами. Их, свидетелей бурного времени, военного лихолетья, становится все меньше в моем родном крымском селе. Стареют и уходят в мир иной односельчане, а вместе с ними ветшают и разрушаются дома, умирают, некогда шумевшие изумрудной листвой, тутовые деревья, больше знакомые под названием шелковица. Ее черными, красными, фиолетовыми и желтыми ягодами по-прежнему лакомятся детишки, да и взрослые готовят  вкусное ароматное варенье. Когда-то в пятидесятые годы прошлого столетия, в соседнем селе Власовка  жители занимались разведением тутового шелкопряда. Из его коконов, расплетая сотни метров тонких блестящих нитей по китайской технологии, изготовляли шелк. Старые  саманные дома из  колыба ( смесь глины с соломой), высокие шелковицы в центре села и полуразвалившийся колодец с деревянным срубом и бетонным желобом для водопоя животным – приметы старого уходящего мира, в котором осталось мое детство, юность с яркими ощущениями первой любви. Много раз я останавливался на пригорке, глядел на село и дальнее поле, за которым  сиренево-дымчатый полог неба соединялся с размытой в знойном мареве линией горизонта. Я видел, как над крышами  сказочными каравеллами плыли пепельно-белые облака, как грохотами фонтанчиками по пыльной дороге теплые летние ливни. Особенно радовало босоногую детвору, когда небо опоясывала семицветная радуга, а сверху,  словно вытряхивая из облаков остатки влаги, моросил мелкий слепой  дождик. И мы хором просили: «Дождик, дождик, припусти, дай гороху подрасти…»
Я тоже, закатив по колено штанишки, бегал и сверкающим, как рыбья чешуя лужам. А когда дождь затихал, то на потревоженной глади воды колыхались перевернутые в этом огромном зеркале вниз крышами дома, деревья с кронами и верхушками, утонувшими в глубине, холодной и зыбкой. Я тоже видел себя опрокинутым, но, не смирившись с таким неудобным положением,   бил голыми ступнями по воде. Летели во все стороны сверкающие брызги, кольцами разбегались волны,  и отражение близких предметов разрушалось на глазах. Весело, как выпущенный на волю красногрудый жеребенок,  бежал я к высокой шелковице, где  на отлогом берегу, заросшем травой, конским щавелем, лопухами и крапивой,  столпилась малышня. Ребятишки пускали по воде бумажные кораблики, которые тут же из страниц старой школьной тетради изготовлял  мой ровесник конопатый Вадька. С ним мы иногда ссорились, но и быстро примирялись,  ведь часто приходилось защищать от  соперников свою часть  территории на единственной улице села.  Тогда мы с ним и еще несколькими ребятами, постоянно были в меньшинстве, становились боевой  дружиной.  Баталии с противником – ребятами, живущими на противоположном краю улицы возникали по разным, даже мелким поводам. Стоило  кому из ребят не поладить и начинались активные действия. В ход шли попавшиеся под руку мелкие камешки, вязкие, слепленные из глины комья. В смелости мы не уступали имеющим перевес в численности соперникам и считали бегство и плач самым большим позором. Однажды Вадьке угодили кулаком в глаз. Он всю неделю глядел на меня свысока, гордясь своим  синяком. Я помню, как он огорчился, когда, взглянув в осколок зеркальца, не обнаружил под глазом в честной драке обретенного синяка. Успокоился лишь услышав,   что у нас  еще будет не одна возможность отличится в потасовках и получить суровые отметины. Они для нас имели такое же значение,  как для воинов ордена и медали. Хотя имелись у нас и свои награды – блестящие крышки от стеклянных банок. Жестянки звенели на груди и бросали солнечные блики. Ритуал награждения был торжественным и строгим – у высокого шеста, на котором ветер развевал квадрат красной ткани, хотя и у противника знамя тоже было красным, но мы их по законам войны называли белыми, а они, наоборот, считали нас белогвардейцами.
Эта неопределенность также была причиной столкновений.
Задолго до появления Всесоюзной военно-патриотической игры «Зарница» сельские ребята во всю  играли друг с другом, не в лапту, как в старые времена, а в войнуху. Может потому, что окончившая с десяток лет назад война с фашистами, напоминала о себе не успевшими осыпаться и зарасти травой окопами с позеленевшими гильзами от патронов, металлическими осколками, обрывками телефонных проводов, касками и котелками на местах былых сражений. Саперы не успевали обезвреживать опасные «сюрпризы» войны.
Награды вручал Вадька на правах начальника штаба. От переполнявшей его гордости он задирал кверху свой утиный нос, подносил согнутую в локте руку к кое-где лакированному козырьку фуражки, найденной в чулане полуподвальной хаты деда Леонтия. Мы завидовали приятелю, так никто не имел такой военной фуражки с рубиновой звездочкой.  Он хвастался, что не снимет ее с головы даже во время  сна. В ту пору я тоже мечтал о фуражке или пилотке и портупее. Имея эту экипировку, я мог бы претендовать на роль командира и тогда бы Вадька не задирал бы нос.

2

Зеленая, поросшая калачиками и одуванчиками лужайка возле высокой шелковицы, была нашим любимым местом. У толстого с серыми трещинами на коре ствола дерева лежал серый, слегка выбеленный лучами солнца камень-валун. От своей, вросшей в землю хатенки под черепицей приходил старик Леонтий. Он нам казался таким же древним, как и дерево. Спина его под темно-зеленым  военным френчем сгорбилась. Дед опирался на посох. Садился  на камень и подставлял спину жаркому солнцу, леча ревматизм, заработанный в сырых и холодных окопах под Сталинградом. Не спеша доставал из кармана вышитый кисет и высыпал на газетную полоску щепоть табака. Склеивал цигарку и закуривал, сощурив  выцветшие некогда василькового цвета глаза из-под седых бровей. Сизый дым окутывал его покрытое сетью морщин лицо. Мы с любопытством глядели на старика. Я знал, что Вадька украдкой от родителей пробовал курить, спрятавшись за сараем и мне предлагал, но я отказался. Вспомнил, что однажды соблазнился  и во рту было горько и противно.
—Деда, скажи, сколько лет этой шелковице? —спросил я у Леонтия. Он помедлили с ответом. Потом, обратив на меня светлый взгляд, произнес:
— Хто его знает, Сашко, наверное, много? Сколько живу, столько и дерево  растет. Тут прежде болгары-колонисты жили. А в соседнем селе –немцы еще с царских времен, когда после того, как Крым отвоевали у турок, началось его заселение.
Выкурив самокрутку, старожил медленно шел к своей приземистой хате, огороженной постаревшим от  времени плетнем из лозняка, кустами шиповника и ежевики. В одичавших закутках возвышался со стрелами колючек чертополох с ярко-алыми, словно фонари, цветами. За обителью Леонтия находился небольшой сад, где вперемешку с душистыми антоновками и яркими, как девичьи губы, вишнями, росли одичавшие яблони, груши с мелкими кисловато-терпкими плодами и терновник с иссиня-черными ягодами. А в мае буйно зацветала сирень, склонив на плетень дымчато-ароматные гроздья.
Мы докучали старику: забирались в сад и лакомились плодами, собирали цветы. Большой куст белоснежной сирени рос у самого окна. Старик застал Вадьку за ломкой  соцветий. До того снисходительно относящийся к нашему озорству ( плодов не жалко, только ветки не ломайте ),  на сей раз Леонтий рассердился. Тогда мы от него и узнали, что у старика был сын Сергей, который перед призывом в армию за  два года до начала  войны посадил  сирень, а в сорок втором пришла похоронка о том, что он погиб смертью храбрых. Леонтий, хотя по возрасту не подлежал призыву, добровольцем ушел на фронт, вместо сына встал в боевой строй. Старик показал фотографии Сергея на стене возле иконы Святого Николая. 
С фотографии на нас взирал веселый дядя в военной одежде с орденами и медалями на груди, настоящими, а не жестянками, как у нас. Мы поняли, что сирень дорога Леонтию, как память о сыне и больше не прикасались к гроздьям и другим ребятам велели не трогать. Она благоухала и ветер доносил аромат до шелковицы, на верхушке которой в сплетении ветвей, расходящихся в разные стороны, находился наш наблюдательный пункт. Я поднимался по стволу, раздвигал ветки и подносил к глазам армейский бинокль с перекрестием координат, подаренный старшим братом Виктором. Сразу приближался стан противника,  были видны его перемещения. Все бы так и продолжалось без перемен, если бы к дяде Петру ни приехала из Подмосковья племянница-  бойкая Наташа. Да вот беда, дом   дяди находился на территории противника. На девчонке было короткое голубенькое платье. Она мне очень понравилась и я всю ночь строил планы, как вызволить принцессу  из плена.
Но утром эти мечты  рассыпались, словно песочный замок, ибо я увидел, что «моя принцесса» вместе с недругами наступает на нашу территорию. Обида сжало мое сердце. «Ну и пусть она на их стороне», повторял я помня, что слезы – позор для настоящего воина.
С той поры прошло лет десять. Много  цветов отцвело и воды утекло. Выйдя из дома,  я и теперь вижу высокую шелковицу, но уже не так отчетливо, как прежде. Мне,  кажется, она стала ниже или потому, что я вырос, а ее обогнали и затенили другие деревья: клены, акация, грецкий орех. Давно уже нет деда Леонтия. На кладбище,   на возвышенности у села
Чапаевка,  на могильном холмике стоит почерневший скромный деревянный крест. Возле его полуподвальной хаты, где никто уже не живет, за развалившимся плетнем, каждую весну в апреле  зацветает сирень, а осенью опадают в пожухлую листву маленькие одичавшие кисло-терпкие яблочки. Там теперь играют в прятки другие мальчишки и девчонки. Я с грустью гляжу на резвящуюся детвору. Не знаю, куда  забросила судьба начштаба Вадьку, он уехал с родителями. Но Наташка? Верно,  сказано, что гора с горою не сходятся, а человек с человеком обязательно встретятся.   И эта встреча произошла неожиданно, как подарок судьбы.

3

На  дворе  царил тихий бархатный август. В садах крепко держался густой медовый аромат яблок. Среди переплетения веток и  листвы виднелись краснобокие и желтые плоды. Возвратившись из очередной командировки по селам района, я  шел по улице родного селения, в котором за последние шесть-семь лет появились новые улицы с домами из желтого ракушечника с шифером, а от  саманных хат остались руины.
Скрипнула под рукой  калитка. Ожили при спаде жары и приближении вечера, поникшие в палисаднике цветы, старательно ухоженные моей матушкой. И в этом ей усердно помогали сестры-близнецы. Я прошел в сени.
— Знаешь,  кто приехал? Ни за что не угадаешь, — встретила меня вопросом одна из сестер и  сообщила — Наташа.
— Какая еще Наташа?
—Угадай, — велела она и вышла в соседнюю комнату.
—Наташа, Наташа, — повторял я вслух, напрягая память.  И вдруг всплыла издалека обида на сероглазую девчонку, не понявшую моих добрых рыцарских намерений. « Это она, не мог же беспричинно ее облик  проявиться в моей памяти», — подумал я с теплотой и надеждой в сердце.
Это действительно была она, таинственная москвичка. На следующий день я встретился с Наташей. С затаенной радостью глядел на стройную девушку в розовом платье цвета сказочного фламинго. Глаза у нее все те же серые, оттененные голубизной. В них появилась строгость.
— Здравствуйте, — улыбнулась девушка.
—Здравствуйте, Наташа, — ответил я и замолчал, смутившись.
—Как много здесь изменилось. Я часто вспоминаю наши детские игры, призналась она. Мы с вами ссорились, смешными и наивными были. Не правда ли?
Сказала и откинула  рукою светлую прядь со лба.
—Да, — торопливо ответил я.  Хотя это было и трудное, полуголодное детство, но по-своему, интересное время. Ведь в детстве, каждый человек, впервые открывающий для себя мир, художник.
Мы  присели с Наташей на скамью под раскидистым грецким орехом возле калитки. В унисон нашим воспоминаниям оно прошумело широкими листьями.
— От дяди Пети я узнала, что вы отслужили в армии, а  теперь работаете журналистом в газете,  нарушила она паузу. Потом отыскала несколько номеров районной газеты и прочитала  ваши статьи и стихи.
—И каково первое впечатление?
—Пока воздержусь от оценки, а то возгордитесь, — улыбнулась она. К тому же я по натуре  технарь, не специалист в поэзии и мое мнение субъективно.
—Да, чрезмерная гордость, тщеславие ни  к лицу, согласился я. Если только человеком овладевает мания величия, то творчество угасает. Скромность, трудолюбия  вот посох на пути к достижению вершин в любом деле.
— Я и не предполагала, что вы станете журналистом, — продолжила Наташа. — Это же, так интересно встречаться с новыми людьми, писать о их делах, проблемах, удачах и огорчениях.
— Встречи с людьми, а общение, как заметил кто-то из философов, великое благо, духовно обогащают, делают зорче к событиям и явлением, требовательнее к себе. Но журналист – это слишком громко сказано, я всего лишь год, как работаю литературным сотрудником, а  во время службы в армии печатался в окружной военной газете. И давайте, Наташенька, если не возражаете, перейдем на «ты», сделаем наш диалог теплее, ведь мы старые, конечно, не  по возрасту,  а по времени знакомства,  друзья.
—Я согласна.
— Вот и прекрасно. А как твои дела складываются?
—Сплошные заботы. Это в селе жизнь течет плавно и размеренно, а в Москве она быстротечна, — сказала девушка. — Работаю крановщицей на заводе, а вечером учусь в МВТУ имени Баумана. Лекции в аудиториях, семестры, конспекты, зачеты, экзамены.. На личные дела  не остается времени. Хотя это и есть личные дела.
—Не огорчайся, Наташенька, здесь на лоне природы отдохнешь от суеты городской жизни, — театральным жестом я вскинул руку.
— Торжественно, как в соборе, — рассмеялась она.
— На время твоего отпуска  готов стать гидом, — предложил я.
— Но здесь нет исторических достопримечательностей?
— Зато неподалеку есть пруд, в котором можно купаться, а на берегу загорать.
—Хорошо, начнем путешествие с посещения пруда, а то ведь жара, зной, — приняла она мое предложение и после паузы  призналась. — Хотя в пору детства мы находились  в разных группах и ссорились, но ты был достойным соперником.
— Давай мириться,  прикоснулся я к ее руке.
—Так быстро? — повела она тонкой бровью. — Прежде я погляжу, как  ты себя поведешь, то может, придется  продолжить бои местного значения?
—Хорошо, — принял я правила ее игры и  спросил. — Ты любишь поэзию, стихи?
Она утвердительно кивнула своей прелестной головой и я, вдохнув воздух, прочитал:

Только сердцу дороже,
Только взору милей 
Та девчонка, что может
Скоро станет моей.

—Похвальная самоуверенность, — улыбнулась она, слегка наклонив голову, и спросила:
—Кто эта девчонка?
—Вымышленный, символический образ. Есть же у Блока Прекрасная дама. Почему бы и мне вообразить  прекрасную незнакомку, вдохновляющую на творчество. Без Музы жизнь лишена ярких красок и гармонии.
— Да, пожалуй, любимые женщины стали  стимулом для расцвета талантов многих поэтов, живописцев,  музыкантов, певцов, актеров, — согласилась  Наташа.
Девушку окликнул ее дядя Петр. Мы расстались, договорившись, что завтра я проведу Наташу к пруду,  расположенному в трех километрах от села. Благо наступала суббота и я был свободен от своих  журналистских дел.

4

Утро следующего дня выдалось  солнечное, погожее. В небе на восток плыли белые, словно мраморные облака. В зелени высокой акации, растущей неподалеку от  крыльца моего старого дома, слышалось пение скворцов. На верхушке среди сплетения ветвей находился скворечник.  А внизу у штакетника разросся куст колючего шиповника.
В зелени резных листочков начинали краснеть  плоды. Над крышами села, словно оранжевый бубен, плыло солнце. Я вышел на улицу и вскоре очутился возле дома Петр Егоровича. Открыл  калитку и по  дорожке, обнесенной кустами смородины, прошел к веранде. Дик меня встретил  лаем, так как вполне справедливо посчитал за чужак, ведь в обычное время  я  не вхож в этот двор. На его заливистый лай вышел хозяин.
— Проходи, Сашко, — гостеприимно встретил он меня.
—Где Наташа?
— И чем она тебя приворожила?— хитро прищурил он глаз.
—Я обещал ей показать дорогу на пруд.
— Вот оно, что, — усмехнулся мужчина и почти шепотом,  предупредил. — Ты там гляди, чтобы без баловства. Наташке сначала надо институт закончить.
— Наташа, к тебе пришли! — крикнул он в приоткрытую дверь. Из глубины дома до моего слуха донесся шум ее торопливых шагов. Девушка предстала все в том же розовом платье.
— Привет Саша!— произнесла она и улыбнулась. — Значит, не забыл о своем обещании.
— Не забыл.
— Я готова в поход.
Она взяла авоську с пледом и свертком. Мы вышли за околицу села. По сторонам проселочной дороги зеленели плантации виноградников с белыми столбиками шпалеры. Через час  пришли на пруд. Когда поднялись на земляную  плотину, то  перед взорами открылась  прямоугольная  заводь. На глинистом, с одной стороны пологом берегу росла  люцерна и зеленой лужайке были рассыпаны ее сиренево-фиолетовые соцветия. Вблизи паслись лошади, а на противоположной стороне урчала насосная станция, качавшая воду по трубам на овощную плантацию. Лошади подходили к срезу воды и жадно тянули ее губами, утоляя жажду.
— Они кусают? — спросила Наташа, опасливо озираясь на животных.
— Конечно, коль есть зубы, — улыбнулся я и поспешил успокоить. — Но красивых и добрых девушек они не трогают. Поэтому тебе ничего не угрожает.
В отдаленном месте пруда резво плескалась детвора из ближних сел. Подростки  выбегали на сушу и с разгона бросались в прохладу, вздымая искрящиеся в лучах солнца брызги. В нескольких десятках метрах от них под плакучей ивой расположились юные рыбаки с бамбуковыми удилищами.
Наташа расстелила на траве плед. Смущенно поглядела на меня. Потом, стыдливо отвернувшись, сняла  с себя  легкое  ситцевое платье и осталась в темно-сиреневом купальнике, плотно прилегающему к ее стройному и гибкому телу. Оставляя на мокрой глине у среза отпечатки своих маленьких ступней, попробовала воду.
— Ой, холодная! — вскрикнула девушка.
— В начале всегда кажется холодной, — заметил я и смело бросился в пруд. Она, словно птица,  взмахнув белыми руками, последовала моему примеру. Весело засмеялась, разметав на голове светлые, как лен  нити волос. Сверкали  брызги  в спектре радуги  и солнце обнимало ее ласковыми лучами. Девичьи  глаза сияли, излучая восторг.  Я впервые увидел ее такой необыкновенной и загадочной.
— Наташа, плыви ко мне, — тихо позвал я и удивился нежности своего голоса. В нем прозвучали  ранее неизвестные мне нотки.
—Я плохо плаваю, к тому же вода пресная, — призналась она и вышла на берег. Легла на плед. Солнце быстро сжигало капельки не ее теле. Я расположился рядом.
— Знаешь, что надо для быстрого загара? — спросила она.
— Наверное, с утра до вечера томиться на солнцепеке.
— А вот и нет, — она достала из  сумочки маленький баллончик с надписью «Крем для загара». Нажала пальцем на колпачок, из отверстия вырвалась шипящая струя. Наташа растерла крем  на коже левой руки. Я следил за ее  тонкими пальцами.
—Хочешь испытать? — улыбнулась  девушка и я кивнул головой. Она направила струю на мою и без того загоревшую руку. Потом бережно  провела своей нежной теплой ладонью. Я с радостью ощутил прикосновение ее пальцев.
— Ты, наверное, проголодался? — спросила она. — У меня в авоське ранние яблоки, смородина и овощи…
Она высыпала на плед припасы и мы немного утолили голод. Перед нами, отражая безоблачное высокое небо, блистал пруд,  поблизости, фыркая, паслись лошади.
С крутого склона с задорными возгласами спустилась ватага ребят. Полетели на траву  сорочки, футболки, обувь. Среди них я увидел  рыжеволосого с выцветшими бровями и веснушками на лице  Степку, сорви-голова.
—Кто там с тобой? — спросил он.
—Наташа, москвичка.
—Она красивая?
— Конечно,  в столице живут красавицы.
Вскоре его внимание привлек красногрудый конь, пивший воду. Подросток осторожно подкрался к нему. Жеребец покосился на мальчугана, но, будучи стреноженным, не отпрянул в сторону.  Дал себя погладить по шелковистой гриве. Было что-то по-есенински милое в этой картине:  мальчишка и конь, доверчиво склонивший голову с гривой к его рукам.
В стане  рыбаков я заметил оживление. Доносились восторженные голоса. «Наверное, поймали пескаря?» предположил я. Одному из мальчуганов, действительно, повезло. Когда я приблизился, то увидел на крючке сверкающего в лучах золотистого карася  размером  с ладонь. Снимая его, подросток  с гордостью огляделся на обступивших его ребят. 
— Давай меняться? — предложил я ему. Он недоверчиво взглянул на меня, и не найдя ничего в моих руках, спросил:
—На что будем меняться?
— На перочинный ножик.
— Годится, — согласился он. Я  возвратился к своей одежде, достал из кармана недавно купленный  в городе ножик. Подросток с любопытством осматривал его, гладил перламутровую  ручку, щелкал блестящим лезвием.
—Меняйся Сенька, не прогадаешь, — подбадривали его сорванцы.
—Лады, — по-деловому произнес Сеня и поднял из воды садок из сети и отдал карася, которым я решил удивить Наташу, пожертвовав ради этого ножиком. Пока я нес рыбешку, она норовила выскользнуть из моих ладоней.
— Наташа, погляди, золотая рыбка.
Девушка перевела  взгляд с книги на мои руки и в ее глазах вспыхнуло детское любопытство.
— Пацаны выловили. В следующий раз придем сюда с удочкой. Дарю ее тебе, моя сударыня, — сделал я широкий жест и положил карася на ее белую ладонь. Пусть она исполнить любые твои желания, но при этом не забудет и обо мне.
—Точно, золотая, — рассмеялась она, наблюдая, как радужно переливается чешуя. Карась жадно хватал воздух, трепетал.
—Что мне с ним делать?
—Аквариума  у нас нет, поэтому на сковородку со  сметаной или  отнесем твоему Дику на ужин, — предложил я. — Может, тогда он  станет покладистым и подпустит к твоему заветному окну.
—Зачем тебе мое окно?
—Я буду петь серенады. И может, быть ты сжалишься и пригласишь в гости на «огонек». Готов всю ночь тебя охранять.
—У меня уже есть надежный сторож, —погрозила девушка пальцем. Потом обратила взор на присмиревшую, словно  догадавшуюся о приготовленной ей участи, рыбешку.
—Жаль губить такую красоту. Давай не будем меркантильны и отпустим ее в родную стихию?
—Давай, только не забудь загадать желание.
Наташа поднялась с пледа и подошла к воде. Взмахнула рукой и карась, описав дугу,  большой червоно-золотой  монетой погрузился в воду. Девушка с чувством исполненного долга подошла ко мне.
—Загадала желание?
—Да.
—Какое?
—Очень хорошее.
—Я в нем присутствую?
Она вместо ответа своей изящной рукой, великодушно отпустившей рыбу, взъерошила волосы на моей голове. От ее таинственно нежного участия теплой волной окатило мое сердце. Я уткнулся губами в ее горячее плечо, попытался обвить талию руками
—Наташа, Натали…, —прошептал я и, загораясь, обнял ее за теплые плечи. Она выскользнула из рук и отбежала к воде.
—Если будешь приставать, то я попрошу рыбку, чтобы она превратила меня в русалку.
—А меня в Садко, — нашелся я с ответом. Она возвратилась и продолжила чтение  книги,  а мне все время хотелось чувствовать на себе  ее взгляд. Увлеченный, охватившем меня азартом, я поплыл на середину пруда.  Она по-прежнему была поглощена чтением любовного романа. «Ну,  взгляни, капризная девчонка, ведь я стараюсь для тебя», — умолял я, поднимая брызги взмахами рук. Серебристая рябь колыхалась перед взором, слепило  замершее в зените солнце.
Прокричали над головой, наверное, прилетевшие с Сиваша, белокрылые чайки. Выпрыгнув из глубины, сверкнула  золотистой чешуей рыба. Должно быть зеркальный карп или карась.  Я пожалел, что не догадался прихватить с собой удочку. Пробыв немного в воде, я вышел на берег.
— Ты так увлечена книгой, что ничего не видишь вокруг, — упрекнул я.
—Очень интересная повесть «Звездопад» Виктора Астафьева. Может, читал?
—Нет, не довелось.
— Тебе обязательно надо прочитать, если ты сам увлечен литературным творчеством, — с жаром заверила она. — Замечательный писатель, романтик и лирик, сибиряк. Также прекрасно пишут Валентин Распутин, Василий Белов, Владимир Солоухин и Василий Шукшин… Впрочем, есть много талантливых прозаиков и поэтов, у которых тебе полезно поучиться мастерству. 
—Сейчас ты моя Муза и  учительница, — ответил я и почувствовал прилив нежности. —Лучше скажи, как действует  крем?
—Хорошо действует, — улыбка тронула ее губы.  Я увидел, что кожа  на ее ногах,  руках  и плечах порозовела.
— Гляди, сгоришь и превратишься в смуглую южанку.
— Чудесно у вас в Крыму, — сказала она. — Много солнца и простора. В больших городах человек теряется в суете повседневных забот. А в селе все на виду. Но все же я люблю Москву, ее пригородные поселки, родное Селятино, что на калужском направлении. Подмосковье, особенно его леса, березовые и сосновые рощи, прекрасны. Обилие грибов, ягод и цветом – ландышей, фиалок.
Она говорила восторженно и этот восторг переливался в мое сердце.
— Мне не приходилось бывать в березовом лесу, — честно признался я. — А в Старокрымском  растут сосна, дуб, орешник, кизил, хмель и терновник. Береза, рябина и калина — великая редкость и то, если их высадили  лесники для экзотики.
—Мой поселок расположен прямо в лесу. Во дворах растут березы и сосны, — продолжила Наташа. По железной дороге часто мчатся электрички и поезда. Поездка до Киевского вокзала, что в Москве, занимает не более часа.
Я постоянно ловил себя на мысли, что мне приятно слышать ее голос, даже не вдаваясь в смысл сказанного. Подумалось, что мы давно знаем друг друга и лишь по какой-то причине не смогли встретиться пораньше. Но промолчал о своем открытии, чтобы не спугнуть ощущение и очарование тайной близости. К тому же боялся, что мое признание прозвучит фальшиво. Пруд, резвящаяся детвора, в солнечном  ореоле лошади — все для меня стало необычайно дорогим и милым, будто увиденное в первый раз.

4

В село возвращались, когда солнце покатилось к закату. Серой пылью покрылись цветы на обочине проселочной дороги. Безмятежными глазами взирали в выцветшее небо  синеголовые васильки и с ними соперничали желто-белые ромашки,  розовые соцветия душистого горошка. Угасали, роняя алые лепестки с черными накрапами, маки. Много их полегло под жаткой во время недавней уборки урожая пшеницы, ячменя, овса и  других злаковых растений. 
Наташа сошла на обочину и нарвала букет из васильков и ромашек. Я помог ей в этом занятии. Она присела на придорожный выбеленный дождями и согретый солнцем камень. Отдельно разложила васильки и ромашки и принялась сплетать венок.
— Ты и венки плести можешь?
— Конечно, я ведь не в первый раз приезжаю к дяде в село, — ответила она. — Мы тогда с тобой были подростками и ты меня не замечал. Заставлял волновать, ведь девочки, испытывая влечение, созревают раньше мальчишек.
—Глупый был, поэтому и не обращал внимания, — покаялся я. Она быстро сплела венок и,  расправив светлые шелковистые  волосы, надела на голову.
—Ты, сказочная фея.
—Хочешь, и для тебя сплету?
—Нет если бы лавровый или терновый, тогда другое дело, — заметил я с намеком на трагическую участь поэтов.
В селе было пустынно. Лишь со стороны клуба плыли звуки грустного вальса. Я проводил Наташу до калитки дома дяди Петра. Залаял черный пес, высунув свою потешную морду из-под куста смородины.
—Дик, свои, — окликнула его Наташа и пес прибежал, доверчиво завилял хвостом.
—Вижу, что вы подружились?
—Он меня слушается.
Девушка стояла по другую сторону калитки. Отворилась  дверь и из веранды вышел Петр Егорович. Взглянул на меня с подозрением.
—Голодом себя заморишь. На следующее лето братец Иван не отпустит тебя в гости, — пожурил он племянницу. — Обед, поди, уже остыл, тебя поджидая.
И строго взглянул на меня, предупредил:
—Ты, Сашко, парень шалопутный, а Наташа девушка столичная. Глядите мне, чтобы без разных шалостей и глупостей. Мне за нее перед братом держать ответ.
—Дядя Петя, ну, что вы в самом деле, — упрекнула его Наташа и, обернувшись ко мне, тихо прошептала. — Спасибо.
—Это тебе, Наташенька,  спасибо, — поспешно отозвался я, огорчившись, что не догадался первым поблагодарить ее за прекрасную прогулку. — Давай  встретимся вечером?
Она ничего не ответила, наверное, смутившись присутствия строго дяди. Загадочно улыбнувшись, сняла со своей головы венок и ловко надела на мою. Этого было достаточно, чтобы в моем сердце запели струны. Я благодарно сжал ее теплую ладонь и придержал, не отпуская. А когда с сожалением  разомкнул  пальцы, она по дорожке, окаймленной цветущими вьюнками, грациозно взошла на крылечко веранды.
Домой я шел, не чуя под собой ног. Было радостно и легко от сознания, что впереди много светлых и радостных дней, подаренных Наташей. Желтым лимоном плыло над селом  горячее солнце. Из палисадников веяло запахами цветов и  яблок. Я остановился возле сруба старого колодца и поглядел в его глубину, из которой повеяло прохладой  и громко крикнул:
—Наташа-а!
И из ствола по кругу облицованного грубым камнем-дикарем колодца, в котором я в пору детства утопил ни одно ведро, ( старшему брату Виктору потом пришлось доставать с помощью «кошки»), донесся  отзыв: «Наташа-а!»
 На блестящем зеркале воды, куда с трудом приникали лучи солнца, и то в полдень, плавало несколько красных помидоров, оброненных вездесущими детишками. Затем подошел к высокой шелковице, прислонился к стволу и услышал в шуме листвы  девичье имя.

5

Сама Наташа на пруд не ходила, то ли ей не понравился водоем, толи смущало близкое соседство стреноженных лошадей? Предпочитала загорать в саду или на задворках дядиной усадьбы. Я приметил ее любимое место на пологой крыше небольшой деревянной постройки, в которой у Петра Егоровича обычно хранились доски, плотницкий инструмент и садовый инвентарь. Двор, как у справного хозяина, был огорожен плотным штакетником. Напротив сарая, приспособленного под баню, находились двуярусные клетки с обитавшими в них кроликами. В огороде под высокими раскидистыми яблонями, осыпавшими почву подточенными  плодожоркой  плодами, грузно переваливаясь, ходили сытые утки. Хлопанье их крыльев после купания в водоеме, разносилось по двору.
Девушка выносила им корм в большой миске и утки стремительно, тесня друг друга, работали клювами.  Затем торопливо бежали к воде, а Наташа возвращалась к веранде. К ее ногам с радостным визгом ластился Дик.
Однажды я предложил  ей перевести пса куда-нибудь подальше в  глубь двора, чтобы  мой приход он не выдавал лаем. Москвичка понимающе улыбнулась, но перемен не произошло. Дик, по-прежнему, разгуливал по двору и с завидной ревностью подстерегал мое появление у калитки.
Я смирился с тем, что природа выдумала собак, а человеку пришло на ум их приручить. Хотя в некоторых ситуациях Дик мне помогал. Когда мне очень хотелось  ее увидеть, то я начинал дразнить пса. Так было несколько раз, а потом, разгадав мой маневр, Наташа долго не выходила. Возможно, украдкой наблюдала из окна, а когда появилась, то с иронией заявила:
— Я больше не буду выходить.
— Почему? — огорчился я.
— Ты ведь зовешь не меня, а Дика.
Мы  рассмеялись,  и у меня появилась мысль выдрессировать  пса, который, как у Есенина, доставлял бы девушке мои записки: «Но припомнил я девушку в белом, для которой был пес почтальон». Саднила  сердце сознание того, что  скоро у Наташи заканчивается отпуск  и она возвратиться в свою Москву и поэтому от идеи о  четвероногом почтальоне пришлось отказаться.
Вечером, возвращаясь с работы, я не мог не пройти мимо  нашей калитки. Все ждал, не мелькнет ли случайно розовое девичье платье. Она часто подметала  связанным из  тонких гибких прутьев веником садовую дорожку, ведущую от калитки к крыльцу веранды. Я увидел ее во дворе. Наклонившись гибким станом над деревянной, стянутой стальными обручами бочкой, Наташа стирала белье. Возле конуры дремал Дик.
Девушка услышала мои шаги и выпрямилась. Смыв с рук пену, поправила упавшие на лоб волосы. Улыбнулась, кивнув головой.
— Заморят тебя работой, — посочувствовал я.
—Мне совсем не трудно, — ответила она и, наполнив тазик чистой водой, принялась полоскать белье. Выжала и развесила  на веревке, зацепив прищепками.
—Наташа, приглашаю в кино, — предложил я.
—Хорошо, — согласилась она и, встряхнув мокрую блузку, приподнялась на носочки к  натянутой струною веревке. Я заметил, как поползло вверх платье, обнажив стройные ноги до самых округлых бедер, и она стала еще грациознее. Легкий ветерок играл краями ее ситцевого платья. В этот момент я пожелал бы превратиться в ветер, чтобы иметь возможность прикасаться руками к ее нежной коже, гладить волосы и целовать губы.
—Я через пару часов  загляну к тебе? Хватит времени на сборы?
—Вполне. Я косметикой не очень увлекаюсь, поэтому времени достаточно, — ответила девушка.
Дома я первым делом занялся экипировкой. Включил утюг и принялся старательно выглаживать голубую сорочку, которая, по словам сестры, шла мне к лицу. Потом достал самый нарядный галстук. Удивительное дело, прежде я с трудом мог заставить себя погладить брюки, а сейчас это занятие доставляет удовольствие. В комнату зашла сестра и, застав меня с утюгом в руке, удивленно приподняла брови:
—Ты словно на свадьбу собрался. Может, праздник, какой?
— Решил культурно провести досуг, сходить в кино.
— Я тоже хочу посмотреть фильм?
— У меня всего один билет, — попытался я отшить сестру, чтобы не мешала.
—Не лги. Это ты для нее, Наташки, стараешься, готов лоб расшибить перед москвичкой, — смутила она меня своим напором.
— Отстань  от меня, — рассердился я. —  Заладила для нее, для нее. Просто настроение у меня хорошее, вот и одеваюсь.
—Не сердись, —  прикоснулась она к моему плечу. — Я сама хочу, чтобы тебя любили девушки и особенно Наташка. Она красивая и добрая.
— Много ты понимаешь в любви, — отозвался я, довольный тем, что и сестре нравится Наташа. После нескольких попыток я завязал узел на галстуке.
— Давай я тебе сделаю модную прическу, —предложила сестра и аккуратно расправила густые и непокорные волосы.
В заголубевшее окно сквозь зелень акации пробилась первая звезда.
— Гляди, не опоздай, — предупредила она и лукаво заметила. —Если ты Наташку не поцелуешь, то не пущу на порог. Ночуй с нею у дяди Пети  на сеновале.
— Заночую под открытым небом, сейчас тепло.

6

Загустело темно-синей гуашью небо. За селом  раскинут багрово-алый полог заката. Я смутно помню содержание фильма проецированного на экран  летнего кинотеатра. В моей руке теплилась Наташина ладонь. Она оборачивала милое лицо, наши взгляды мгновенно встречались и расходились. Все скамейки в клубе были заняты, а в небо  вкраплены крупные и чистые как хрусталь звезды. Из клуба мы возвращались по темным с редкими фонарями улицам села. Из темноты доносились голоса, смех и визг. Виднелись очертания старого колодца у левого ряда домов.
— Почему молчишь? Расскажи что-нибудь забавное, — попросила Наташа. Бессвязные мысли путались в голове. Я не отпускал ее теплой руки.
—Плохой из меня рассказчик, — признался я. — У тебя, наверное, больше впечатлений. Живешь и учишься в большом городе.
Она весело рассмеялась. Свет от фонаря упал на ее волосы, затрепетал на длинных ресницах.
— Понравился тебе фильм? — поинтересовалась она.
—Не знаю.
— Почему не знаешь?
— Потому что все время смотрел на тебя.
Я почувствовал, что Наташе понравился мой ответ. Она доверчиво поглядела на меня и сообщила:
— У тебя сердце лирика.
— И лириком станешь, и  романтиком, когда рядом такая очаровательная девушка, — признался я. Мне казалось, что время для нас остановилось: я видел  лишь серые девичьи глаза, чувствовал теплые руки и слышал ласковый голос. И вдруг решил блеснуть своими научными познаниями, завел разговор о философии. Она внимательно слушала, наклонив голову, потом спросила:
— Скажи, философ, кто основоположник политэкономии?
И засмеялась, моей дремучести.
—Английский экономист Адам Смит, — сообщила она и посетовала. — Меня этой политэкономией  совсем замучили, хотя профильными  считаются точные предметы.
— Ради тебя я тоже выучу политэкономию.
—Зачем ради меня, она тебе пригодится, — произнесла она и присела на нашу скамейку под ореховым деревом. Теплая ночь окутала село гулкой тишиной. Воздух был настоян на аромате цветов и яблок. Из приусадебных садов и палисадников незримыми волнами наплывали их пьянящие запахи. В уголках Наташиных губ затаилась сдержанная улыбка.
— Наташенька, милая, хорошая, невольно  вырвались у меня из груди заветные слова. Я осторожно, не смело поцеловал ее в полуоткрытые губы, положил ладонь на ее упругую теплую грудь.
—Пусти, не  надо, — прошептала она, когда я, осмелев, крепко обнял ее, целуя волосы, глаза, губы.
—Какой ты несдержанный? — без осуждения сказала она, взъерошив мою прическу  рукою. — Человек должен уметь управлять своими чувствами, а не отдаваться первым порывам страсти.
—А я не хочу.
—Что ты, не хочешь?
—Управлять и сдерживать.
—Ребята все такие. Стремятся быстро  достичь цели Вот смешной, — она провела ладонью по моему лицу. — Почему ты грустишь, редко улыбаешься? Или, как у Лермонтова, мне грустно потому, что весело тебе?
Мое лицо просияло улыбкой, потому что каждый ее жест, каждое слово были исполнены очарования. Наташа осознавала свою власть, магию  надо мной, но проявляла завидную сдержанность и скромность.
Коротки июльские и августовские ночи с  ярким падением  звезд. Об этой поре говорят, что солнце с луной встречаются, как жених с невестой.
— Наташа, ты в какой комнате спишь? — удивил я ее вопросом.
— Зачем это тебе?
—Хочу всю ночь сторожить твой покой, чтобы снились только цветные, приятные сны.
— Ах, размечтался, так я тебя и пустила в свою горницу. К тому же мимо спальни дяди Пети невозможно пройти, да и Дик настороже.
— А ты открой окно.
Нет, Дон-Жуан, к тому же уже светает, — произнесла она, бросив взгляд на восток, где порозовела изломанная верхушками деревьев, линия горизонта.

Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет
И девушка в белой накидке
 Сказала мне ласково: «Нет!»

—прочитал я строфу из есенинской «Анны Снегиной».
—Вот именно, Саша, не торопи события, иначе наши отношения могут потерять свою красоту, трепетность  и очарование. Ой, заругает меня крестный.
Наташа была трогательно-милой в своем смятении. Тишь необыкновенная, какая бывает, разве что в предрассветные минуты. Вдруг из отдаленного края села донесся нерешительный вороватый крик петуха, наверное, нарушившего традицию в петушиной епархии. Мы прислушались. Лишь мгновение царила тишина, а потом началось. То с одного, то с другого двора слышалось пение.
—Чудесно, —прошептала девушка и вдруг спохватилась. — Я пойду.
—Погоди еще минутку, — удержал я ее за руки и бережно  обнял за тонкую талию. — Завтра мы с тобой увидимся?
—Это завтра уже наступило, — засмеялась  она и ловко выскользнула из кольца моих рук. — До свидания.
—До встречи, милая.
Она ушла, оставив мне надежду на новое свидание. Село просыпалось, заполняя тишину звуками. В Наташиной комнате вспыхнуло и погасло окно. Приятных тебе снов, родная москвичка.
Приближался день отъезда Наташи в Москву. Чем меньше времени ей оставалось пребывать в селе, тем пасмурнее становилось у меня. Но так устроен мир, что после встреч неизбежна разлука.

7

В апреле совершенно неожиданно меня за усердие на творческой ниве редактор газеты белокурая сибирячка Полина Иннокентьевна поощрила недельной путевкой на ВДНХ в Москву. Не исключаю, что во время пикников, на которых пронзительно-грустно исполняла  песню на стихи своего знаменитого земляка со станции Зима  Евгения Евтушенко  «Идут белые снеги, как по нитке скользя. Жить и жить бы на свете, да наверно, нельзя», я проговорился о Наташе или она прознала о наших отношениях по моим лирическим стихам.  Как знать? Накануне я получил бандероль и по почерку определил, что от Наташи. Развернул жесткую серую бумагу и увидел книгу в белом переплете  Ярослав Смеляков «Работа и любовь». Перелистал страницы и обнаружил открытку с аккуратной  надписью: «Сашенька, милый! Еще раз поздравляю
тебя с праздником. Я надеюсь, что эти стихи тебе понравятся. Пиши, я очень жду твоих писем. Наташа».
Словно услышал ее милый голос, одаривший меня волною нежности. Позже в книге меня особенно восхитило стихотворение «Милые красавицы России» со строфой: «Мы о вас напишем сочиненья, полные любви и удивленья» и тут же последовал этому обещанию – сочинил стихотворение с эпиграфом из Николая Рубцова «Наверное, ты гордишься, что поэт». На что я с пылкостью ответил:

Я вдребезги готов разбить всю славу
Лишь за один сияющий твой взгляд.
В  своих стихах, простых и величавых,
Воспеть тебя я бесконечно рад…

И далее в таком же духе. Стихи,  трогательно-наивные  тогда мне представлялись чуть ли не шедевром. О славе, которую ради возлюбленной я готов был разбить, лишь мечталось.  Но кто из нас в юные и молодые годы   не был романтиком. Волновала предстоящая встреча с Москвой. До этого мне ни разу не довелось побывать в белокаменной. Искренне обрадовался возможности увидеть столицу, навестить брата Виктора, работавшего в НИИ и  жившего Обнинске – городе ученых и энергетиков, где в 1954 году была построена первая в мире АЭС, и, конечно же,  побывать в гостях у Наташи.
Брат встретил меня на перроне Курского вокзала. После долгой разлуки тепло обнялись. К Виктору, а также  к старшей сестре Алле, я испытывал особое уважение, ибо в сложные для нашей семьи  годы, когда матери самой приходилось нас, меньших, поднимать на ноги, они отрывали от себя последнее и делились с нами. Брат первым делом провел меня на Арбат и попотчевал в одном из ресторанов,  а в последующие дни познакомил с достопримечательностями столицы: Кремлем, Красной площадью, ГУМом и другими историческими сооружениями.
Адаптировавшись к атмосфере большого города с непрерывными потоками людей и транспорта  и, поплутав по  кольцевой и радиальным линиям метрополитена, я  доехал до ВДНХ и посетил несколько павильонов, в т. ч. «Космос» и « Сельское хозяйство» с экспонатами о  достижениях науки и техники. Вооружился материалами и впечатлениями для серии репортажей под общей рубрикой « С главной выставки страны».
Один день вместе с Виктором, заядлым рыболовом и грибником, посвятил рыбалке на  реке Протва, а второй – сбору грибов в лесу, подступившему к самому городу, а точнее, городу, наступающему на березовые и сосновые рощи. Брат выразил признательность за подаренный ему двухтомник Сабанеева  «Рыбы России» и в свою очередь вручил мне трехтомник обожаемого мною с детства  Сергея Есенина.
За сутки до отъезда я отважился навестить Наташу. По адресу на конверте отыскал, расположенный поблизости от станции, пятиэтажный дом с березами и соснами во дворе. Остановился перед дверью и с волнением нажал на кнопку звонка. Услышал шаги и в следующее мгновение дверь отворилась и я увидел среднего роста мужчину.
—Наташа здесь проживает? — упредил я его вопрос.
— И не только Наташа, — усмехнулся он. — А вы, наверное, ее крымский дружок?
—Да, мы с ней дружны.
—Дочка-а, встречай гостя, — позвал он  и сразу же она появилась. С удивлением остановилась, взирая на меня. Потом с радостью укорила:
—Саша, какой сюрприз! Почему не сообщил? Я бы тебя обязательно встретила на вокзале. Без оркестра, но с цветами, — пошутила она.
— Меня встретил брат, а тебя решил не отрывать от работы и учебы.
—Проходи, не смущайся, — пригласила  Наташа.
—Давай, Александр, за стол. Поди, проголодался с дороги, — велел Иван Егорович и наполнил рюмку коньяком. Мы выпили за знакомство и после трапезы он сообщил:
— Отдаю тебя в распоряжение Наташи. Дочка, покажи гостю наш поселок. Может, прикипит сердцем к березовому краю и оставит свой Крым, хотя с юга редко кто уезжает.
Мы с Наташей вышли из дома.
—Замечательно, что ты приехал, — призналась она.
—Выпала путевка и сердце позвало.
Мы вышли со двора мимо бетонной ограды.
—На этом заводе я работаю крановщицей, — сообщила девушка. И проследив за жестом ее руки, я увидел  портальный кран и другие сооружения. А чуть в стороне группу березок.
—Я хотел бы в память о нашей встрече взять саженцы березки и посадить у калитки своего дома, — сказал я. Наташа улыбнулась. Похоже, что ей понравилось такое предложение, но с грустью заметила:
—Нет гарантии, что они приживутся. Если бы раньше или поздней осенью до движения сока. А сейчас березы уже выпустили сережки.
Мне пришлось отказаться от задуманного. Я с сожалением осознал, что не могу увезти домой маленькую частицу подмосковного леса. Мы углубились под  сени деревьев. Наташа остановилась у дерева и сняла тонкую  полоску с коры. Вдруг встрепенулась. — Ей, наверное, больно, — упрекнула девушка себя и ласково провела ладонью по кое-где шершавому стволу, будто извиняясь перед березкой. Мне было приятно видеть эту перемену в ее настроении. Выросшая в «краю березового ситца», Наташа интуитивно понимает, насколько природа ранима и ей необходима гармония. Меня  влекло к  девушке и в то же время   ощущал напряженность в отношениях. Я хотел признаться ей в любви, но опасался, что слова прозвучат фальшиво. Не хватало смелости взять Наташины руки, открыто посмотреть в глаза и  сказать: « Я люблю тебя».
Сгущались сумерки, заполнявшие пространство между березами. Наташа была загадочна и задумчива и вдруг поразила меня откровенностью:
— Ты не любишь меня. Просто придумал себе символический образ, которому поклоняешься. Для творческих людей это типично.
— Я приехал ради тебя, — только и смог я ответить на ее сомнения. Наташа молчала. «Что сделать, что сделать, чтобы она поверила в искренность чувств», — мучительно думал я, вспомнив вдруг стихотворение Евг. Евтушенко «Ты большая в любви, ты смелая, я робею на каждом шагу».
— Ты очень самолюбив, эгоистичен, — произнесла  она и ей нелегко было сделать такой вывод. Она высказывала то, что запало в сердце, а значит, с долей истины.
—В письмах ты редко признавался в любви, — продолжила Наташа.
—Разве об этом следует напоминать часто?
—Да.
—Хорошо, впредь  учту, — я попытался обнять девушку за плечи и ощутил трепет ее упругого тела. Но она вдруг отстранилась:
—Не надо, Саша. Эти игры приятные, сладкие, но очень опасные.
—Наташенька, я не могу без тебя.
—Не мучайся, — заботливо произнесла она. — Пройдет время  и ты  забудешь обо мне. Первая любовь подобна сказочному сну, но не забывай, что есть такие мудрые строки у Евтушенко: «Очарованья ранние прекрасны, очарованья раны опасны…»
Это и  о нас с тобой, Саша, чтобы жили не только  чувствами, но и прислушивались к разуму. Я хочу, чтобы наша первая любовь осталась чистой и бескорыстной…
— Да, ты права, — смирился я. На небо высыпали редкие звезды. Мы возвращались в поселок. «Как все получилось нелепо. Возможно, у Наташи появился приятель из однокурсников, более достойный ее руки и сердца. Или ее родители против продолжения наших отношений», — с огорчением размышлял я  в этот последний вечер перед отъездом.
Всю  дорогу до Наташиного дома прошли словно чужие, какая-то невидимая стена выросла между нами. У  освещенного плафоном подъезда девушка остановилась. Я не решал сделать шаг.
—Так и не подойдешь? — спросила она. Я крепко обнял  ее и поцеловал в губы. Резко повернулся и пошел, словно пьяный от переполнявших меня чувств. Надо было успеть на электричку, чтобы доехать в город к брату. В висках напряженно  пульсировала кровь. Я боялся поверить, что это наша последняя встреча и больше не придется целовать ее губы, ощущать тонкий запах волос, тонуть в глубине ее серых глаз.
Время перевалило за полночь, когда к станции подошла последняя  электричка. И здесь я увидел на перроне одинокую девичью фигуру и узнал Наташу. С радостью подбежал к ней, взял за руки.
—Чуть не опоздала, — произнесла она, прерывисто дыша и вручила мне букет цветов. —Прости, Саша. Я почувствовала вдруг, что мы расстаемся навсегда. Это тебе на память.
Она положила в мою ладонь маленькую медную литеру Н.
— Не может этого быть?
—Может. Мы с тобой это понимаем, но не хотим поверить, — уже на ходу я услышал ее признание. Вбежал в пустой вагон и, стоя у окна, ответил на прощальный взмах ее руки. В душе было пусто, как после невосполнимой утраты.
Старался понять, что же произошло? Легко с человеком встретиться, но как порою, тяжело расстаться. Я вспомнил выражение Наташиного лица в момент неожиданного признания и попытался найти ответ в ее глазах. Над человеком властвуют законы, неодолимые силы природы, которым он, против  своей воли и разуму, вынужден подчиняться. Но ведь за любовь идти в сраженья надо всем преградам жизни вопреки. Только то, что дается трудно — прекрасно и свято, как сама любовь. Почему тогда он отступил? Может, действительно, как подметила Наташа, причина в моем эгоизме и замкнутости, в боязни выглядеть смешным. Я уставился в свое отражение в темном стекле. Мысли  возникали вспышками зарниц и мгновенно гасли. В забытье я чуть было не проехал мимо своей станции. А потом медленно брел по ночному городу в неоновом свете  огней. Прокричала  вдали  электричка и ее шум утонул за темным лесом. В ее крике было что-то таинственно-тревожное. 

8

На следующий день московский поезд увозил меня на юг. С Наташей я так и не встретился. В вокзальной сутолоке очень хотелось ее увидеть, подойти, бережно взять за руки и уже не отпускать их. Из репродуктора звучал ровный женский голос, объявлявший посадку и отправление поездов и пригородных электричек. Перед выходом на платформы светились цифры на световом табло. У справочного бюро и касс толпились пассажиры с чемоданами, баулами и сумками. Курский вокзал жил в обычном режиме, точно и четко принимал и отправлял людей. Ему не было никакого дела до того, что одних он разлучает на короткое время, а других – навсегда. Хотя после разлук дарит и радость встреч, что часто можно видеть на перронах.
Дорога у меня всегда вызывает чувство непреходящей грусти и боли. Вот и теперь, сидя у окна плацкартного вагона, я гляжу на проплывающие перелески. В прямоугольнике окна, словно на экране телевизора, меняются кадры. Бревенчатая изба, огороженная плетнем, стайка белых берез, несколько буренок и коз пасущихся на лужайке и девчонка с приветливыми взмахами руки.
В мое сердце вошли эти милые  пейзажи среднерусской земли Блеснула широкой гладью река. Замелькали стальные конструкции большого моста.
— Переезжаем через Оку, — сообщил сосед, феодосиец Николай Петрович. Я успел познакомиться с этим разговорчивым, как и большинство жителей курортных городов, стариком. Он пенсионер, гостил у брата в Москве. Второй попутчицей была женщина средних лет, швея одной из столичных фабрик. Она ехала  в ялтинский санаторий лечить астму.
—Если доведется побывать в Феодосии, то непременно посетите музей Александра Грина и картинную галерею Ивана Айвазовского. В ней самое большое собрание полотен великого мариниста. А в Ялте – музей Антона Чехова, Ливадийский и Воронцовский дворцы, —  советовал ей Николай Петрович. Потом, как всякий феодосиец, не без гордости, принялся расхваливать золотые пляжи.
Вскоре попутчики увлеклись игрою в карты, а я решил написать Наташе письмо. Положил на обложку книги чистый лист бумаги. Буквы прыгали, стремясь угнаться за мыслями. « Наташенька, прости, я тебя обидел. Но поверь, что и мне не легче, ибо мы связаны незримыми нитями. Я буду жить твоей и своею болью».
Я оторвал взгляд от бумаги. Поверит ли она, а может равнодушно прочитает это письмо, как хронику чувств неудачника. Ручка выводила: «Любовь проверяется временем и расстоянием. Мне всегда было хорошо рядом с тобой. Я не смогу тебя забыть и буду счастлив, если хоть эту радость ты оставишь мне». Старательно  продолжал вверять бумаге свои чувства, завершив рукопись стихами:

Мне хотелось с тобой заблудиться
В белоствольном, чудесном лесу,
Где поют удивительно птицы
И березы на  каждом шагу.
 
Монотонно стучали колеса на стыках, слегка раскачивался вагон. Дописал страницу и решил бросить письмо в почтовый ящик во время стоянки на ближайшей станции. Остановки были короткие  и я решил не рисковать.
Ощутив голод,  зашел в вагон-ресторан. Лучи предзакатного солнца проникали в окна. Вина в бокалах  искрились малиновым цветом и отсвет ложился на отполированную поверхность столиков, за которыми трапезничали мужчины и женщины.
Я заказал себе двести граммов Алиготе и бутерброды. Выпил и попросил еще, понимая, что хмель меня не берет. «А надо ли мне отправлять это письмо? Не расценить ли она его, как проявление слабости? Посмеется над наивностью деревенского хлопца и не сочтет обязательным дать ответ», — закрались в мое сознание сомнения. — Не надо торопиться. Все равно, рано и поздно я возвращусь в Подмосковье. Мне необходимо будет ее увидеть, пусть даже издалека. Я приду в знакомый лес, к березам  с изумрудными подвесками сережек, к соснам с терпким запахом хвои, которые запомнили нашу встречу. Только им поведаю о своей грусти и боли. Обниму белоствольные березки. Может, когда-нибудь Наташа пройдет мимо них и березки остановят ее шумом своей листвы. И у нее защемит сердце о дорогом и прекрасном. Она бережно прикоснется к березке и вспомнит».
Проплывали за окном в вечерних сумерках леса, а в оранжевом свете огней – поселки, станции и полустанки. Откликались гудками встречные поезда. В моем сознании запечатлелся  милый облик и затеплилась надежда. Я приоткрыл окно и ветер дохнул в лицо прохладой вечернего леса.

 *       *       *

Минуло двадцать лет. Однажды, перебирая старые, рассыпанные по блокнотам  записи и письма, я нашел несколько Наташиных посланий и пожелтевшие листки с первыми отрывками незаконченной тогда лирической повести.
А вот это неотправленное письмо, на пожелтевшем от времени листке и вдохновило меня на завершение произведения, толи лирической повести, толи новеллы.
«Здравствуй, мой ангел, моя милая, солнечная Наташенька! Минуло столько лет, а я все не могу  тебя позабыть. Все так свежо и ярко, словно  мы расстались лишь вчера. Я отчетливо помню каждое твое слово, вижу черты твоего милого лица. Нет, я тебя не придумал. Действительно, после тебя я уже не смогу любить так искренне и сильно. Мне очень жаль, чтобы в тот последний вечер на пустынном перроне так грустно расстались, до конца не разобравшись в своих чувствах и не объяснившись. Воспоминания о том вечере болью отзываются в моем сердце и никакое время неспособно излечить эту щемящую боль. Ибо самые первые, светлые и Трепетные ощущения  любви сопровождают человека всю жизнь. В радостные, да и в горькие минуты он постоянно возвращается в пору своей юности и молодости. Они очищают его душу от всего мелочного и пошлого, заставляют быть благородным и бескорыстным.
Грустно становится от  осознания  того, что живешь не так, как мог бы жить рядом с тобой. Первая неудача сломила, обожгла крылья, данные человеку для полета и вдохновения. Подобное происходит и со мной, когда мысли уводят в светлую очаровательную пору наших  свиданий. Каждая встреча с тобой была исполнена красоты и таинства в сладком прикосновении губ, рук… Если бы ты знала, с каким нетерпением и надеждой я ждал этих встреч, окунаясь словно в золотой омут.
Все растаяло, прошло, как « с белых яблонь дым», но я верю, что даже будучи с другим, ты не забудешь наших прогулок на пруд и в весенний лес, где нас встречали  березки с подвесками изумрудных  сережек и нежным пением птиц.
В лесу царила весна, восхищая красотою зеленеющих листьев, запахами ландышей и фиалок. Все было наполнено и очаровано  тобой. Ты убегала, обнимая стволы березок и смех бубенцами катался по лесу, словно ручеек с камешка на камешек. Прости, что в тот вечер мы не смогли понять  друг  друга  и у меня не  хватило смелости остаться в твоем поселке, чтобы уже никогда не расставаться.
Искренне благодарен тебе за радость и очарование первой любви. Александр».
Из-за опасения, что это прощальное послание может случайно попасть в чужие руки и в какой-то степени скомпрометировать Наташу перед супругом, оно осталось не отправленным. Да и место проживания девушки в розовом платье могло измениться.
Мысль о ней постоянно жила в моем сердце, вызывала беспокойство из-за нереализованного долга. Собственно, это ощущение  не оставляет и теперь, несмотря на то, что прошли годы и все должно было раствориться в тумане времени, скрыться за наслоениями других событий. Но таково свойство памяти: до поры, до времени беречь сокровенное
Вновь нахлынуло, обдало свежестью, ощущением омытых дождем цветущих черемуховых зарослей, тонких лесных запахов Подмосковья, трав  и цветов знойной Присивашской степи. Отчего? Может, запела, долгое время молчавшая, потому, что смычок был потерян,  струна? Но найден ли он теперь и не  Наташа  ли его сберегла? Кто виноват, что мы надолго потеряли друг друга из виду и даже письма – этот мостик, соединявший сердца, разрушило весеннее половодье. Никто первым не решился его восстановить. За почти сорок лет размыло, отодвинуло бурными потоками берега. Как сложилась твоя судьба сероглазая девушка в розовом платье? Работаешь инженером на заводе, ушла в науку после окончания престижного вуза, взлелеявшего многих космонавтов,  имеешь заботливого мужа и милых детей?
Конечно, я мог бы получить ответы на эти вопросы, однажды приехав на станцию первой любви. Но нужна ли эта встреча ей? Не исчезнет ли после этого светлое чувство ожидания, радость и чистота прежних встреч, не потревожу ли  ее привычной жизни? Я не могу принять окончательное решение и лелею надежду о том, что встреча произойдет случайно. Впрочем, не буду загадывать. Может, теперь я сумею с легким сердцем завершить повествование? Вряд ли оно продолжается во мне музыкой весеннего березового леса, полуденным зноем южного солнца над золотым жнивьем, шелестом листвы и хороводом скромных полевых цветов.

Ромашку, василек синеголовый
В венок вплетает девичья рука…

Все очаровано, одухотворено ею, девушкой в розовом платье с подмосковной станции. Мы с ней смогли, как драгоценный, хрупкий сосуд,  сберечь красоту и чистоту  первой любви.

г. Симферополь