Ярослав 16. дни в бабушкином доме

Утро у бабушки начиналось рано. Обычно я просыпался под мягкое урчание сепаратора. Бабушка уже подоила и выгнала в стадо овец и коз и уже прогоняет доенное молоко через сепаратор.
Всё в бабушкином доме регламентировано и подчиняется раз заведённому порядку.
После сепаратора сливки собираются, из них сбивается масло. Кстати, в процессе сбивания масла участвую и я. Свежее сливочное масло плохо сохраняется и поэтому его перетапливают и только после этого заливают в поллитровые баночки, охлаждают и сохраняют в погребе. Топлёное масло на вкус не очень приятно, но так оно сохраняется всю зиму.
А остальное молоко тоже разливается по баночкам, туда запускается закваска и получается кислое молоко, которое здесь называют «катык».
Этого катыка было вполне достаточно для нашего стола, а избыток бабушка выносила на продажу. Продавала она его на углу соседней улицы, почему-то ей было неудобно продавать на нашей улице. Мимо неё стайками пробегали офицеры, служившие на аэродроме, и всё раскупалось за 20-30 минут. Для жаркого крымского лета это было самое лучшее освежающее питьё.
Обеденный  стол  был без особых деликатесов, но достаточный для утоления голода. В летнее время широко практиковалось приготовление зелёных борщей из крапивы, лебеды и прочей зелени. Принимались на вооружение и другие кулинарные хитрости.

Чай пили из стаканов в серебряных подстаканниках. Два из них выполнены на темы русской истории: один – князь Ярослав, другой – князь Игорь. Это в честь моего отца и дяди. Чайные ложечки и вазочка с сахаром тоже из серебра. На стакан полагалась одна чайная ложечка сахара с верхом. Стараясь зачерпнуть сахара побольше, я предварительно смачивал ложечку в чае. Но никогда не возникало желание зачерпнуть две ложечки вместо одной. Время военное, трудное и необходимость  самоограничения  впиталось глубоко в сознание.

Бабушка бережно относилась к вещам. «Кто не бережёт старое, не имеет нового».
Бабушка умела всё: стричь овец и коз, прясть, вязать, дубить шкурки, сбивать масло. Мне кажется, что резала козлят и баранчиков она тоже сама, потому что я никогда не видел, чтобы для этой цели кого-то приглашали. Просто, она старалась делать это не на моих глазах, щадя мою детскую психику.
Из шерсти она навязала на всех разных кофточек, которые служат и сейчас. Из дублёных шкурок нашила безрукавки, полушубки, которые сверху покрывались тёмной материей. В моём шкафу до сих пор висит такой полушубок.

А в Слободке налаживалась жизнь.
В комнатах и на веранде со  стёкол смывались наклеенные бумажные кресты. Их клеили во время войны, чтобы при бомбёжке не посыпались шибки.
Возле телеграфных столбов засуетились какие-то люди, и вот у нас заговорило радио. Сегодня мы воспринимаем это как нечто обычное, и по большей части выключаем динамик. А тогда это было открытие мира, это был постоянный собеседник, концертный зал и главный информатор о новостях дня. Ведь война ещё шла, и мы ловили каждую весточку о событиях на фронте.

После завтрака я шёл в школу, мама на работу, бабушка дома на хозяйстве.
Вечером, если дело было зимой, собирались в большой комнате вокруг печки. Перед печкой корытце с угольной пылью. Чтобы уголь хорошо горел, его обильно поливают водой.
После войны ещё нет электричества. Керосиновую лампу пока не зажигаем. Сумерничаем. Свет только из открытой конфорки печки. Бабушка даже в таком полумраке умеет прясть на ощупь. Под мерное жужжание веретена течёт неторопливая беседа.
Я предлагаю несложный фокус. Беру газетный лист, и щёткой притираю его к тёплой боковой стенке печки. Убираю руки, лист не падает, а прочно прилип к печке. Начинаю плавно отделять лист от стенки, в темноте хорошо видны голубые огоньки между листом и печкой.
А разговоры о том, как там служится отцу, где и что с дядей Ярославом. Мама делится с бабушкой проблемами на работе.
Вдоволь насумерничавшись, зажигаем настольную керосиновую лампу, ужинаем, отправляемся спать.
 Предметом постоянной озабоченности было фигурное стекло лампы. Его  тщательно  протирали, дрожали над ним, чтобы не разбить, имели всегда в запасе ещё пару стекол.
А в процессе горения постоянно следили за нагаром на фитиле. Прозеваешь - лампа начинает коптить.
Иногда к бабушке приходили гости. Чаще  - соседи по улице.
Потом подружилась бабушка с одной семьёй: старенькая мать и её сын, поэт лет сорока..Сын имел импозантную поэтическую внешность, цыбатый, длинные волосы под  Блока. Бабушке стихи очень нравились, мама же находила их слишком  унылыми. Любопытно бы найти эти стихи сегодня. Может, я был рядом с гением.
И маму и сына по-видимому привлекал и тихий уют, редкий в послевоенное время, и более-менее благополучный стол.

Керосиновая лампа доживала последние дни.
Пришло время, и  возле  телеграфных столбов опять появились  рабочие с мотками проволоки.
Вся улица нетерпеливо следила за тем, как натягивались на белые фарфоровые чашечки провода. И вот, наконец, загорелись электрические лампочки. Каким же тусклым показался свет вчерашних керосиновых, даже самых лучших и ярких ламп.
А в это время в своём первом классе мы учили стишок «Сегодня и вчера» о том, как на смену керосиновой пришла электрическая лампа.
Правда, продолжали жить родственники керосиновой лампы: примус и керосиновый фонарь. Примус  надолго оседлал стол возле летней кухни, а фонарь сопровождал нас по дороге в сарай, в котором ночевали козы, овцы, куры.
Но сепаратор у бабушки был всё тот же ручной и утро также начиналось с мерного урчания сепаратора. Я ещё сплю, а сквозь сон слышу, как бабушка провеивает молоко. Это она уже успела подоить коз. Пора вставать.