Лена. Ч1. 1гл. 7. Что делать и Кто виноват?

Начало  http://www.proza.ru/2015/05/15/1965


СССР, Москва, квартира родителей Лены, среда 29 декабря 1982 года, вечер

– Вот это дела, – уже в который раз пробормотал Борис Сергеевич.

Он встал из-за стола, походил по кухне, зачем-то по очереди открыл и заглянул во все навесные шкафчики, а потом снова присел за стол, – ну, что, мать, будем делать? – посмотрел она на супругу.

Ольга Вениаминовна сидела молча и теребила в руках скомканную салфетку.

– Оль, – он немного повысил голос, – оглохла что ли? Что с Ленкой будем делать?

Женщина подняла на него глаза и тихо ответила, – Борь, я не знаю, что с ней делать, – и снова уставилась на свои руки.

– Я тоже не знаю, – Борис Сергеевич раздраженно развел руки в стороны и потряс головой, – но что-то же делать надо! Подружки, обыкновенные сопливые девчонки, бьют тревогу и пытаются помочь нашему ребенку. Получается, что они знают, что делать, а мы, родные отец с матерью, нет? Когда Ленка стала плохо учиться?

– Еще в прошлом году, как в шестой класс перешла, – тихо ответила Ольга Вениаминовна, – она сразу по физике двоек и троек нахватала … я с Леночкой поговорила, она призналась, что ничего в физике не понимает. Я и не стала требовать, просто попросила ее, чтобы она старалась … она пообещала … а потом как-то так получилось, что съехала по всем предметам.

– Что, само собой получилось? – спросил ее муж, в его голосе послышались гневные нотки.

– Нет, конечно, не само собой, – немного отрешенно произнесла Ольга Вениаминовна, – сначала двойки и тройки по физике, потом по другим предметам… программа сложная… Леночка много болела… пропускала занятия. Я ее всегда жалела, ты же знаешь, какая она в детстве была болезненная и слабенькая. А в этом году химия началась, Лена в ней тоже ничего не понимает… вот и съехала на трой…

– Да? – повысил голос Борис Сергеевич, – ничего не понимает в учебе? Ну, физика и химия, ладно, хрен с ними! А почему у нее по русскому и литературе двойки и тройки, а? Почему дочка и внучка заслуженных филологов, преподающих в МГУ, не знает родной язык и классическую литературу, а? История, между прочим, тоже гуманитарная наука. Почему она не знает историю? Что, трудно стихотворение Пушкина выучить или дату отмены крепостного права запомнить? Оль, я тебя спрашиваю!

– Борь, а почему ты так со мной разговариваешь? – вдруг возмутилась Ольга Вениаминовна. Она отбросила мятую салфетку и уставилась на мужа, – ты хочешь сказать, что это я виновата в ее плохих оценках?

– Оль, я хочу сказать, что наша дочка не болезненная и не слабенькая, как ты изволила выразиться, она – обыкновенная тунеядка. Когда началась война, мне было шесть лет, а моим братьям Сереге и Димке четыре и десять. Отца отправили на фронт в сорок втором, мать одна тянула нас троих. Когда мы жили у родни в деревне, то каждый день выходили на работу, все четверо, понимаешь? Надо было пахать, и мы пахали,… копать, и мы копали,… рубить дрова, и мы рубили. И никто не жалел городскую женщину, не привыкшую в тяжелому крестьянскому труду…

Голос Бориса Сергеевича загремел.

– … и никто не жалел нас, маленьких детей. Потому что было такое время, понимаешь? А мы не ленились! Потому что лениться в то время означало подохнуть с голоду! Мать с Димкой выходили в поле, и мы с Серегой тащились за ними, они шли в лес за дровами, и мы, два ребенка, тоже. А когда мать оставляла нас с Серегой дома, это не значило, что я могу лежать на печке. На мне оставалось домашнее хозяйство. Я должен был убрать в коровнике, убрать в избе, наколоть дров, постирать и приготовить пожрать. Когда война закончилось, мне было десять лет, но я топором махал, как заправский деревенский мужик, и кашу в чугунке варил, как настоящая русская баба.

Борис Сергеевич ходил по кухне и размахивал руками.

– … и единственное, о чем я мечтал, так это вдоволь поспать и пожрать. Единственное, что меня спасало от постоянного чувства голода – это усталость. Мы приходили вечером с работы, и я падал в кровать, как подкошенный.

Он подошел к столу, сел и уставился на жену.

– И когда закончилась война, и отец вернулся с фронта, и мы снова переехали в свою городскую квартиру, и я, как нормальный ребенок, пошел в школу, я был самым счастливым человеком на земле. Потому что носить портфель с учебниками – это не таскать на себе зимой дрова из леса. И учить уроки не так сложно, как стертыми в кровь руками ворочать вилами, помогая матери убирать колхозное сено, или перекапывать огород…

Ольга Вениаминовна смотрела мужу в глаза и молчала.

– …когда я сел за парту и понял, что единственное, что от меня требуется, – это хорошо учиться, я начал учиться, как сумасшедший. Я за два года изучил школьную программу до шестого класса. У нас в школе преподавали только немецкий язык, а я ходил к соседу студенту, который изучал в институте английский, и делал его уроки вместе с ним.

Он снова вскочил и отошел к окну.

– Только трудом, огромным трудом я добился в жизни всего, что имею, – и знаний, и должности, и денег, и поездок заграницу. Я целыми днями пропадаю на работе, я зарабатываю деньги. А ты говоришь, сла-а-абенькая, – передразнил он жену.

Борис Сергеевич подошел к столу и залпом допил остатки холодного чая.

Воспользовавшись паузой, Ольга Вениаминовна хотела что-то сказать, но супруг в протестующем жесте вскинул руку.

– Подожди, я еще не все сказал. Ей, что, надо доить коров или носить в ведрах воду из речки? Она, что, горбатится на трех работах? Она хоть раз полы дома помыла? Она сла-а-абенькая! Ей, видите ли, трудно учиться! Она ничего не понимает в физике! А почему она все понимает, когда речь заходит о шмотках? А? Я тебя спрашиваю! Почему эта сопля указывает мне, какие джинсы ей привезти? Почему она обиделась на то, что я не привез ей куртку, как в модном журнале? Оль, вот ты мне скажи…

От баса Бориса Сергеевича уже позвякивала посуда в кухонных шкафчиках.

– … ты сорокового года рождения,… в пятьдесят третьем, когда тебе было тринадцать лет, ты могла себе позволить обидеться на своих родителей за то, что они не купили тебе приглянувшееся платье или пальто? Ты вообще хоть раз задумалась о том, чтобы попросить своих родителей купить тебе модную шмотку? А от этой только и слышно – это дай, это купи, это подари. А она подумала, откуда мы с тобой возьмем деньги на эту куртку?

– Борь, тогда было совсем другое время, – попыталась возразить Ольга Вениаминовна.

– Не было другого времени! – гаркнул он в ответ и повторил, – не было! Во все времена для детей и родителей время было, есть и будет одно и то же! В каждой семье родители должны вкалывать на благо всей семьи, а дети должны уважать их труд и учиться, чтобы потом занять их место! Я все детство донашивал вещи за Димкой, а Серега за нами обоими, и ничего, никто из нас без модных курток не умер! Все выучились, институты закончили, в люди вышли! А эта что творит? Джинсы не такие, кроссовки не такие! Горе у ребенка! Не купили куртку! Какую по счету, а? Оль, я тебя спрашиваю! Сколько у Ленки курток, а? Пять, десять?

Ольга Вениаминовна молчала.

– Это при том, что в Союзе в магазинах ничего нет. Простые советские люди радуются, если им удается купить польские джинсы или чехословацкие кроссовки! А эта? Избалованная, ленивая, бессовестная… Это надо же так девочкам сказать «можете со мной не дружить». У девчонок вступление в комсомол на носу, а эта… эта…

Борис Сергеевич закрутил головой, пытаясь подобрать подходящее определение для дочери.

– … эта негодяйка действительно портит девчонкам будущее. Ты только представь, один звонок из школы родителям девчонок на работу, – он изменил голос, – «Ваши дочери, между прочим, пионерки, бросили погибать своего товарища, они не достойны быть комсомолками! А вы, уважаемые родители, почему так плохо воспитали своих детей, а? Вы-то сами настоящие коммунисты?»

Он посмотрел на жену.

– Оль, и что будет? Да нас всех по партийной линии… – он резко провел ребром ладони по горлу, – Наташкины родители никогда не увидят постпредства в Америке, Оксанкин отец вылетит из своей генеральной прокуратуры, Юлькины родители журналисты останутся без загранпоездок, будут писать про советские пятилетки и рекордные сборы урожая хлопка...

Он вздохнул.

- ... А я? Я, милая моя, тоже вылечу из своего кресла. А если мне на работу еще и сообщат, что у моей дочери-дуры в день похорон генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева был праздник, так это все! Туши свет, бросай гранату! На что жить будем, а, мать? Я тебя спрашиваю? Что мы с тобой будем жрать? И где будем жить? Это все, – он обвел рукой кухню, – у нас отберут!

Борис Сергеевич нервно прошелся по кухне, – Вот же вырастили доченьку! Полная дура! Праздник у нее! Ничего не соображает! Эгоистка до мозга костей! Воспитали на свою шею!

– Прекрати сейчас же так со мной разговаривать, – вскипела вдруг Ольга Вениаминовна, – что ты разорался, как сумасшедший? Я в чем виновата? Я точно так же, как и ты в своем Внешторге, вкалываю с утра до вечера в этом проклятом МГУ. И точно так же, как и ты, зарабатываю деньги, и, между прочим, немалые. Так что с голоду не помрем! У меня помимо студентов, аспирантов и дипломников еще дополнительные левые занятия, которые приносят нам немалый доход. У тебя есть возможность выезжать заграницу, а у меня есть возможность приносить в семью огромные живые деньги.

Она вскочила из-за стола и заметалась по кухне, так же, как и муж, нервно открывая и закрывая шкафчики и ящички.

– Я приползаю домой после занятий в МГУ выжатая, как лимон. Когда я говорю кому-то, что преподаю в главном ВУЗе огромной страны, на меня смотрят, как на божество. А я не божество, я тягловая лошадь. Послезавтра новый года, а я в парикмахерскую сходить не успеваю. Квартира не убрана, не глаженого белья ворох, и вон, – она кивнула на раковину, – полная раковина грязной посуды, а у меня ни сил, ни времени… а еще я маникюр сегодня сделала...

Ольга Вениаминовна всхлипнула.

– ... я преподаватель, у меня должны быть красивые руки, – по ее щекам побежали слезы, – конец года,… у меня зачеты, экзамены, после нового года дипломники повалят, а еще левые занятия перед вступительными начнутся. А тут еще и ты на меня орешь! Да, дочка плохо учится! А когда мне ее воспитывать?

Она плюхнулась на стул и уставилась на мужа.

– ... я выхожу из квартиры в семь утра, а прихожу в девять вечера. Да и то, вместо того, чтобы смотреть телевизор и дремать в кресле, я проверяю рефераты и курсовые. Ой, какой ужас! – Ольга Вениаминовна обхватила голову руками, – чтобы сделать жизнь наших детей счастливее и сытнее, мы хотим заработать как можно больше денег. А что в результате? В результате мы чужим детям уделяем внимания больше, чем родным! Ой, как страшно!

Она вытерла слезы и глотнула остывшего чаю.

– У меня сейчас, помимо обычных дипломников, есть два блатных… очень блатных, ты их знаешь, – посмотрела Ольга Вениаминовна на мужа, тот понимающе кивнул, – так вот я про этих двух оболтусов знаю все. А про родную дочку я ничего не знаю и ничем не могу ей помочь...

Она вздохнула и снова посмотрела на мужа.

– ... и не смей мне рассказывать, как твоя семья жила во время войны. Мы тоже настрадались, ты сам знаешь. Отец – дворянин, сын профессора словесности, мама – еще хуже. Одно имя чего стОит – Элеонора Францевна. Ее чуть не отправили в лагеря только за то, что она дочь германских подданных.

Борис Сергеевич подсел к Ольге Вениаминовне и обнял ее за плечи.

– Олюшка, – ласково прошептал он и губами промокнул ее слезы, – не плачь, любимая. Все, что я наговорил, к тебе не относится. Я просто разозлился из-за Ленки. Мы с тобой корячимся, как два верблюда,… стараемся, чтобы и в квартире все было,… и мы, чтобы не хуже людей,… и для сына с дочкой все делаем,… а этой мерзавке, все равно… посуду помыть не может,… картошки ни разу не начистила, – он посмотрел в стену, – ну, нет, голубушка, твоей беззаботной жизни пришел конец, я тебе устрою, художница. С сегодняшнего дня начинается процесс перевоспитания.

– Боря, что ты задумал? – испуганно прошептала супруга.

– Ничего, Оль, нового я не задумал, я просто решил стать нормальным требовательным отцом, – улыбнулся он.

Дверь в кухню тихо отворилась, и на пороге появилась Лена. Ее глаза были красными.

– А вот и объект перевоспитания пожаловал, – тихо пробормотал Борис Сергеевич и еще раз поцеловал жену, – все, Олюшка, не плачь. Я уже нашел тебе помощницу по хозяйству.

***

– Мам, а почему вы кричали? – испуганно спросила Лена, – что-нибудь случилось?

– Нет, доченька, ниче… – начала та, но ее перебил Борис Сергеевич.

Он уставился на дочку и строго спросил, – а почему без стука?

Лена съежилась и тихо ответила, – я испугалась… я подумала, что вы ругаетесь...

– Леночка, не бойся, все хорошо, мы с папой не ругаемся, – успокоила дочку Ольга Вениаминовна и кинула быстрый взгляд на мужа, – ну, вот видишь, девчонку напугали, – прошипела она.

Лена кивнула и прошла мимо родителей.

– Мам, а колбаски вкусной не осталось? – протянула она, заглянув в холодильник.

Ольга Вениаминовна не успела ничего сказать, Борис Сергеевич опередил ее.

– Не осталось, Лен, – он встал и подошел к раковине, – вкусной колбаски не осталось дома точно так же, как и не осталось ни одной чистой тарелки, – и он кинул многозначительный взгляд на забитую грязной посудой раковину.

Ленка непонимающе уставилась на отца.

– Ты во сколько сегодня из школы пришла? – строго спросил он, – а мы с мамой во сколько с работы пришли? Что, трудно было посуду помыть, чтоб матери помочь? – отец немного повысил голос.

– Ну, пап, пока уроки закончились, пока домой пришла, пока домашку сделала, уроков много задали, – забормотала Лена.

– Сегодня двадцать девятое декабря, конец второй четверти, какие уроки вам задали на каникулы?

– Ну, там по истории читать, по физике всякие задания, – заюлила Лена.

– Ты так серьезно относишься к учебе? Молодец, – спокойно отреагировал Борис Сергеевич, – ну, тогда неси дневник, хвались оценками. Заодно и учебник по истории тащи. Проверю, как ты домашнее задание сделала.

Лена понуро поплелась в свою комнату.

– Боря, только ты не очень гайки закручивай… – прошептала Ольга Вениаминовна, – так тоже нельзя, всегда хвалили, по головке гладили, и вдруг стали что-то требовать…

 – Нет, Оль, надо закрутить, – вздохнул супруг, – вспомни классику. Кто получил принца? Правильно, трудолюбивая Золушка! А кому достались подарки от Морозко? Правильно, Настеньке! А с чем и с кем остались ленивые мачехина дочка и Марфушка? Правильно, ни с чем! Вывод напрашивается сам – чем больше ругаешь и требуешь, тем больше толку. Юльку, вон, бабушка Вера Николаевна постоянно прессует, Наташка под колпаком у деда комитетчика, у Ксюхи мать строгая домохозяйка, а всю работу по дому, между прочим, дочка делает… еще и за братом младшим следит. И все трое отличницы! Кому достанутся принцы, а? Правильно, Оль, умницам и красавицам! А наша дурища останется у разбитого корыта! Я люблю нашу дочку и желаю ей счастья, поэтому баловать ее больше не буду, – и, повернувшись в сторону раскрытой двери кухни, Борис Сергеевич на всю квартиру гаркнул, – Лен, ну, сколько можно ждать? Дневник быстро неси! И учебник по истории!

– Уже иду, – послышался слабый голос из глубины жилища.

– Ага, понятно, дневник уже спрятала, сейчас судорожно листает учебник,… – он вздохнул, – ну, что же, гора, иди сама к Магомеду, – с этими словами отец поднялся со стула и направился в комнату дочери.

– Ну, и бардак у тебя, – поморщился Борис Сергеевич, входя в комнату Лены, – почему учебники и тетради на полу валяются?

– Упали, – раздраженно пробурчала та и начала поднимать с ковра книги.

– Дневник показывай, – потребовал он у нее.

Лена что-то произнесла.

– Я не понял, что ты сказала? – повысил голос Борис Сергеевич.

– Нам дневники только завтра отдадут, – Лена усиленно возилась около стола, поднимая разбросанные вещи.

– Завтра? – зловещим голосом поинтересовался он и переспросил, – точно завтра?

Дочка осторожно кивнула и замерла.

– А почему твоя классная руководительница позвонила мне сегодня на работу и настоятельно порекомендовала поинтересоваться твоими успехами в школе, а? Она сказала, что сегодня у вас последний день учебы, дневники выдали, а с завтрашнего дня начинаются каникулы.

Лена молчала, только судорожно сжимала в руках учебник географии.

Вслед за супругом в комнату вошла и Ольга Вениаминовна, – Лен, а почему на столе такой беспорядок? – возмутилась она, – гора всякого хлама вперемешку со школьными принадлежностями,… конечно, учебники с тетрадями падают. А за столом что? – она заглянула в нишу между столом и окном, – а это что за мусорная свалка?

– Где? – заинтересовался Борис Сергеевич и тоже подошел к письменному столу дочери.

– Лен, ну что это за безобразие? – Ольга Вениаминовна начала вытаскивать из-за стола мятые альбомы, отдельные чистые листы или с рисунками, папки для рисования, – почему все это кое-как засунуто между столом и окном? У тебя для твоих художеств есть отдельный секретер, – она подошла к стенке из светлого дерева и протянула руку к шкафу.

– Мам, не надо, не открывай, – метнулась к шкафу Лена, но было поздно.

Ольга Вениаминовна уже потянула на себя за ручку письменную доску.

Та откинулась, и под ноги женщине вывалилось все содержимое секретера: альбомы для рисования, книги, иностранные журналы с комиксами и газеты, карандаши, ручки, фломастеры, художественные кисти, баночки с гуашью, тюбики с масляной краской, акварельные краски, тряпки и салфетки со следами краски, а еще конфеты и многочисленные конфетные и жвачные фантики и скомканные обертки из-под шоколадок.

Ольга Вениаминовна с выражением брезгливости и ужаса на лице обозревала гору выпавшего хлама, Борис Сергеевич отошел от окна и медленно приблизился к жене. Лена переводила испуганный взгляд с матери на отца. Все трое молчали.

– Моцарткугель… – задумчиво произнес Борис Сергеевич, глядя на маленький золотисто-красный шарик с изображением портрета Моцарта на боку, который вывалился из коробки и сейчас валялся у него под ногами.

Он нагнулся и поднял коробку из-под шоколадных конфет, – Моцарткугель… моцартовский шарик… знаменитые шоколадные конфеты… я привез их из ФРГ, – он поднял глаза на дочь, – Лен, а что у тебя в секретере делает эта коробка, а? Мы с мамой вообще-то планировали поставить ее на новогодний праздничный стол.

Его голос не предвещал ничего хорошего.

Ленка съежилась под взглядом отца и еле слышно выдавила, – я девочек хотела угостить.

– Хотела угостить девочек – это хорошо… это правильно,… – задумчиво произнес отец, – ну, и как, угостила? Сколько конфет они съели? – он разглядывал коробку без конфет, но полную скомканных фантиков из фольги.

– Они… не ели… быстро ушли… – торопливо произнесла дочь тихим голосом, не поднимая головы.

– Значит, ты съела все эти конфеты одна, да? – уточнил он.

Лена стояла, опустив голову, и молчала.

– А маме, мне и брату ты не догадалась оставить несколько штук, а? – вкрадчивым голосом поинтересовался он у дочери и посмотрел на жену, – мы тоже любим эти конфеты, да, мама? Они очень вкусные и, между прочим, очень дорогие.

– Я нечаянно… я так больше не буду… – голос Лены задрожал.

– А это кисти, которые я привез тебе из… – Борис Сергеевич вытянул из груды вещей большую красивую, но изрядно помятую коробку из плотного картона, – … ага… из Италии, – он открыл ее и уставился внутрь, – ага… замечательно…

С этими словами отец перевернул упаковку, и из нее на ковер посыпалось содержимое: испачканные кисти с засохшей краской, сломанные карандаши, фломастеры без колпачков и множество скомканных фантиков из-под конфет и жвачек.

Ольга Вениаминовна застыла, Ленка втянула голову в плечи.

– Где дневник? – спросил отец у дочери.

– Пап, не надо, – прошептала та.

– Я спрашиваю, где твой дневник? – тихо, но грозно повторил он.

На негнущихся ногах Лена подошла к платяному шкафу, слегка приоткрыла створку и сунула руку под одежду, лежащую на полке.

– Ну-ка, покажи, – Борис Сергеевич плечом отодвинул Лену и распахнул шкаф, – полюбуйся, мама, – повернулся он к жене.

В шкафу царил полный бардак.

– А почему новые джинсы так небрежно валяются? – с этими словами отец потянул за штанину скомканные темно-синие Rifle, лежащие на нижней полке.

Брюки развернулись, и все увидели, что сзади они испачканы ярко-желтой масляной краской.

Родители недоуменно уставились на дочь, лицо отца побагровело.

– Я так больше не буду, – Лена съежилась и тихо заскулила.

– А ну отставить сопли! – вдруг произнес Борис Сергеевич таким голосом, что Ольга Вениаминовна, камнем стоящая посреди комнаты, испуганно вздрогнула.

В голосе супруга не было ни строгости, ни злости, ни гнева, в нем была брезгливость.

– Сейчас же прекрати, – скривившись, повторил он.

Ленка часто задышала, пытаясь успокоиться, но непослушные слезы катились по щекам. Тем не менее, она подняла глаза на отца.

– Ты отвратительно учишься, нагло врешь, наплевательски относишься к нашим подаркам, – Борис Сергеевич отшвырнул испорченные джинсы и небрежно поддел носком тапка забавного игрушечного слоненка из белой кожи, бока которого были изрисованы ручкой и облеплены жвачками, – это называется не-у-ва-же-ни-е! Тебе понятно? Неуважение!

– Я… – испуганно прошептала Лена.

– Молчать! – раздраженно перебил ее отец, – Я не буду тебя ругать! Мне противно! Запомни, если человек не понимает, как нужно себя вести, и нуждается в постоянном контроле, значит, это не человек, а баран! Только тупым животным нужен пастух, чтобы указывать, куда идти и где пастись. Нормальный человек должен контролировать себя сам. Только сам! Ты должна это понимать! Ты уже достаточно взрослая и… умная… наверное… – он сделал паузу.

Лена испуганно взглянула на отца.

– … не смотря ни на что, я надеюсь, что ты все-таки умная… – наконец произнес отец, – мы с твоей мамой не могли родить дуру… и, надеюсь, тебя в роддоме не подменили… пойдем, – кивнул он жене и вышел из комнаты дочери.

Ольга Вениаминовна безмолвно последовала за ним.

  ***

Как только за родителями закрылась дверь, Лена опустилась на ковер рядом с диваном и, уткнувшись лицом в плед, горько заплакала.


Продолжение http://www.proza.ru/2015/07/22/1912