Папа, я и комендатура

                Часть 1. Гаштет.         

С того далёкого детства название Луко я запомнил на всю жизнь. Это небольшая, мало кому известная деревушка в восточной Германии (бывшей ГДР), километрах в семи от города Росслау, где я прожил пять лет - с 1969-го по 1974-й годы. Никаких достопримечательностей в этом Луко не было, кроме одной - небольшого уютного гаштетика. Это было приличное место, где можно было в спокойной обстановке выпить, закусить и отдохнуть. Гаштеты – так назывались питейные заведения в Германии, как я понял, были частные. Хозяева, как правило, жили в этом же доме. Папа знал места, где можно было в любое время дня и ночи, постучав в окошко, раздобыть чего-нибудь горячительного. Но чем его привлекало Луко, когда и в Росслау свои гаштеты были, я так и не понял. Может своим гостеприимством и дружественной обстановкой? То, что его привлекала барменша, я бы не сказал. Во-первых, потому что у отца уже была подруга немка, об этом я вам расскажу позже, а во-вторых, за стойкой бара, как я помню, стояла уже не молодая, добрая женщина. И звали её фрау Мути.
           …Папа любил мотоциклы. В Белоруссии у него был Иж-49 без коляски. Помню, как отец представление соседям показывал около дома - трогался с места и, подняв переднее колесо, какое - то время ехал на одном заднем. Я гордился своим папой!
           В Германии, же, он купил у одного немца с рук одноцилиндровый четырёхтактный, с карданным приводом мотоцикл ЕМW с коляской. В 1947 году довоенные BMW R-35 продолжили выпускать уже в ГДР под маркой ЕМW. Советская администрация оккупационной зоны переименовала Эйзинахский завод и его продукцию в ЕМВ (EMW) - Эйзенах Моторен Верке (вместо Баваришен Моторен Верке). Старые люди рассказывали: наши комсомольцы, или ещё какие другие политически сознательные граждане, перекрасили на мотоцикле синий цвет на красный - пролетарский в знак солидарности с трудящимися нового германского государства. Долой империалистический БМВ - да здравствует пролетарский ЕМВ!
          Вот такой был у нас исторический аппарат. На коляске символика - орёл, что-то типа своеобразной свастики. Немцы в войну ездили на таких мотоциклах. Когда папа катал меня на нём, особенно в коляске, я всё представлял, что где-то здесь был установлен пулемёт. Даже незаметно искал крепления для него. Завораживала работа мотора: можно было добиться 60-70 оборотов в минуту. Двигатель работал очень тихо: тух-тух, тух-тух, тух-тух. “Шпионский мотоцикл!”, - говорил отец.
           Папа любил своё детище - постоянно копался, переделывал что-то, усовершенствовал. Особенно пришлось повозиться, когда он дал прокатиться своему подвыпившему другу и тот чуть не разбился. Мотоциклу досталось, а сам водила отделался лёгким испугом, да синяками. Помню, долго я с папой ждал его. Наконец появляется бедолага, таща за собой побитый аппарат. Папа очень переживал тогда.
          Долго мы не расставались с этим чудом техники - лет пятнадцать, а то и больше. Мне тоже довелось поездить на нём, когда мы жили уже в Белоруссии. Иногда, по просьбе отца, я садился за руль и ездил в ближайший бар за “живительной влагой”. Так папа в шутку называл пиво. Помню, как при каждой остановке любители обступали мотоцикл и закидывали вопросами: какая скорость, какой бензин и т.д.
          Однако, я немного отвлёкся. Возвращаюсь в Германию, в начало семидесятых. Коляску у мотоцикла отец отсоединил почти сразу - так удобней и манёвренней. Как-то вечером отец собрался куда-то ехать. Я играл около дома.
          - Пап! Прокати, а? - подбежал я к нему.
          Отец немного подумал, потом отодвинулся немного назад, давая мне место и махнул рукой:
           - Садись!
           Я залез вперёд на бензобак, ухватился за руль. Отец вырулил на дорогу по направлению к Луко и резко рванул вперёд. Я заметил, что он был хорошо поддатый. Но всё равно, с ним я ничего и никогда не боялся. Я верил и гордился своим отцом!
           Минут через десять мы остановились у небольшого домика с деревянным крылечком. Рядом, у стенки, несколько припаркованных велосипедов. Кстати, в Германии было очень развито велосипедное движение. Почти у каждого был велосипед. И взрослые, и дети, и даже дряхлые старушенции имели эту неприхотливую и удобную технику. С фарами, динамками, багажником, замком, блестящими крыльями и другими интересными причиндалами. А у входа во все приличные заведения обязательно располагались специальные велосипедные стоянки. У нас дома было аж два велосипеда. Обычный, взрослый, на котором я катался под рамой, и, позже папа купил, более удобный и крутой на то время, складной велосипед. Иногда, по выходным, мы вместе выезжали на велосипедные прогулки. Маму эта техника не прельщала.
            Итак, это был маленький гаштет. Папа зашёл первый, я тихонечко за ним. Тут начинаются интересные моменты, которые понятны только тем, кто жил в Германии.
            Первое - приветствие. Входящий здоровается с хозяйкой, делает заказ. А дальше обходит ближайшие два-три столика с посетителями и стучит сжатой в кулак рукой по крышке стола. Примерно, как вы стучите в закрытую дверь. Сидящие ему отвечают таким же стуком. При этом не обязательно что-то говорить. Вы уже приняты в коллектив и можно садиться за любой понравившийся столик.
            Второе - газы, или пук по-простому. Даже ребенок знает, что пукать нехорошо. А уж тем более, когда рядом есть другие люди, это вдвойне неприлично. Но это же нормальное естественное явление, продиктованное физиологическими особенностями живого организма! Я не буду сейчас вдаваться в подробности и рассказывать вам, как и почему это происходит. Если человек пукает в обществе других людей, то это чаще всего вызывает смех или презрение к тому, кто это делает. Но только не в Германии! Да, да! В гаштете или в любом ресторане, где кушают люди, у немцев этот процесс вызывает восторг! Сидящие возгласами: “Гут, гут!” (хорошо, хорошо) начинают приветствовать пукнувшего и хлопать в ладоши. И чем громче пук, тем сильнее восторг. Я, когда первый раз увидел и услышал это, то был просто поражён. Помню, мы кушали в каком-то заведении в Дессау. Вдруг женщина, за соседним столиком, с такой очень большой круглой попой, как даст на всю мощь! Мама не сдержалась, да как прыснет со смеху!
            - Слава! Что это?
            А папа сидит как ни в чём не бывало и кушает свой салатик. Потом он объяснил нам несведущим, что пукнуть здесь вполне нормально. Так, как-бы, выражается похвала хозяину заведения - мол, еда хорошая, вкусная и организм прекрасно её переваривает.
             Третье - отрыжка. Отрыжка - это изгнание газов из желудка через рот. Газы выходят наружу с характерным звуком и, иногда, с запахом. Казалось бы, что это не так страшно, как пук при людях. Но только не в Германии! Не дай бог, если у вас произойдёт отрыжка за столом при приёме пищи! Реакция присутствующих будет незамедлительной. Типа возгласов: “Руссиш швайн!” (русская свинья), или, в лучшем случае, просто пренебрежительных взглядов.
    … Папа подошёл к стойке, поздоровался  и заказал пиво, водку и сок. Я запомнил точно, как он назвал это: “Бир”, “дупель”, “мост”! Сейчас, при написании этого рассказа, я в интернете не нашёл, что такое “дупель” и что такое “мост”. Сок - совсем не так по-немецки, а “дупель”, видно только фрау Мутти и понимала это слово.
              Пока барменша наливала, папа повернулся и постучал по двум ближайшим столам, за которыми немцы не спеша потягивали пиво. Ему ответили стуком и поздоровались. Дальше интересный момент. Увидев, что добрая тётя налила совсем маленький дупелёк (немцы пьют водку очень малыми дозами, я думаю, грамм по пятьдесят), папа возмутился и пальцем указал на высокий фужер. Жестами объяснил, что три или четыре дупелька он хочет в один стакан. Барменша удивилась, но волю посетителя исполнила - налила полный бокал до краёв. Папа, взял водку, повернулся к сидящим, произнёс: “Прозит!” (будем здоровы) и залпом опрокинул содержимое. Немцы аж рты разинули и со своих мест приподнялись. Кто-то даже в ладоши захлопал и гаркнул:“Гут, гут!”. Позже, когда я смотрел фильм “Судьба человека”, всегда вспоминал своего папу и этот момент. В том фильме фашисты тоже  глаза таращили, когда русский солдат Соколов водку стаканами пил.
              Мы сели за столик. Папа потягивает пиво, а я через трубочку апельсиновый сок. Вдруг дверь открывается и входит патруль - офицер и два солдата. Сапоги блестят, повязки на рукавах. Старший лейтенант оглядел зал и прямиком направился к нам. Приложил руку к головному убору, представился.
             - А в чём дело, лейтенант?, - спросил отец.
             - Это Ваш мотоцикл на улице?
             - Мой! И что?
             - Мы Вас подождём, - сказал офицер с невозмутимым видом и направился к выходу. Кивнул солдатам и они вышли из гаштета.
             Я понял, что мы попались. Посидели ещё немного, но настроение было испорчено.
            - Ну, что, Юрик, пойдём?, - погладил меня отец по голове.
            Я посмотрел на него. Было явно заметно, что папа пьян. Я не любил, когда он меня так гладил - это первый признак его теперешнего состояния. Отец встал, попрощался с немцами и, слегка пошатываясь, направился к выходу. Я за ним.
           Совсем стемнело, но всё же, когда мы вышли, можно было разглядеть, как солдаты грузят мотоцикл в кузов наполовину крытой грузовой машины.
           - Что вы делаете? Отставить! - отец прикрикнул на солдат.
   Солдатики замерли в нерешительности. Кого слушать: их начальника - старшего лейтенанта, или капитана - старшего по званию?   
          - Продолжать! - строго сказал лейтенант и подошёл к отцу.
          -  Товарищ капитан! Прошу Вас не мешать! Вы поедете со мной!
          - Что ты творишь, лейтенант? - возмутился отец.
          И уже обращаясь к солдатам:
          - Отставить, я сказал!
           - Товарищ капитан! Не вынуждайте меня применять силу! Садитесь в машину, - начальник патруля был непреклонен.
          Отец понял, что проиграл и спорить тут бесполезно. Он посмотрел на меня:
          - Что, Юрик, пойдём?
          Мы залезли в кузов, где посредине лежал на боку наш бедолага - мотоцикл. И привёз нас летёха прямиком в военную комендатуру! Она располагалось в Дессау - километров восемь от нашего дома в Росслау.
 Папа поимел весьма неприятный разговор с дежурным - подполковником и был отпущен вместе со мной домой. Мотоцикл разгрузили и оттащили на штрафную стоянку. На следующий день отец забрал его. А ещё через несколько дней я спрашиваю:
          - Пап! Ну, ты нашёл того лейтенанта, отомстил?
          - Да, Юрик, не волнуйся. Я разобрался с ним, - ответил отец, особо не вдаваясь в подробности.
          Но я и этим был удовлетворён. Благодаря этому случаю я и запомнил на всю жизнь это интересное название Луко, его маленький гаштет и добродушную фрау Мутти.

                Часть 2. Друг.

         Теперь расскажу про случай, который произошёл в Дессау. Но, сначала, немножко расскажу, что у меня ассоциируется с этим городом. Мы с семьёй обычно ездили отдыхать, да и по магазинам походить так это в Дессау - город побольше и покрасивей, чем наш маленький Росслау, где мы жили. Автобус ходил регулярно с немецкой точностью, как написано было на остановках - минута в минуту. Каждый раз мы кушали на улице горячие сосиски. И не обязательно в кафе - их продавали на каждом углу, как и мороженое. Вкуснятина - не передать! До сих пор помню этот вкус. По размеру что-то среднее между нашими сосисками и сардельками, но намного вкуснее. Пикантности добавляла свежая хрустящая булочка и кисловато-сладковатая горчица. Совсем не такая острая и горькая как у нас. Но мне нравилась. Всё это подавали на маленькой картонной тарелочке - если рядом столики, можно было присесть, или сразу в руку - отошёл в сторонку и кушай в своё удовольствие. И стоила порция не так уж дорого по тем меркам. Если мне не изменяет память - полторы марки. Можно было там же купить консервированные сосиски в большой банке и дома приготовить. Но это уже было немного накладно. Хотя мама один раз, помню, купила. Но на улице всё равно сосиска была вкусней!
         Теперь мороженое. Тоже очень вкусное, а главное, что мне нравилось -  разных цветов! Я больше любил зелёное. Накладывали его в небольшую вафельную мисочку и накрывали такой же. Стоило, кажется, марка и двадцать пфеннигов. Если рассказать по ценам, то помню точно, что за один пфенниг ничего нельзя было купить. Самое меньшее - пять пфеннигов стоила конфетка на палочке. А спички - десять пфеннигов. Но купить эту важную и нужную нам - пацанам принадлежность было довольно сложно. Детям спички не отпускали, но мы всё равно находили какие-то пути, что бы их купить.
        Про гаштет я вам уже рассказывал в первой части этого рассказа, а сейчас хочу сказать пару слов про ресторан. Мне и там с родителями пришлось побывать. Что меня там удивило - так это порции. Допустим, в меню выбираешь шницель, или курицу, или ещё что, а тебе приносят целый фаянсовый поднос! Посредине - то, что ты заказывал, а вокруг, по ячейкам - картошечка, салатик, огурчики и ещё всякая всячина - всего  пять или шесть наименований. Это для меня так необычно было. А хлеба подавали мало. Мне то тоненького кусочка хватало, а вот родители, помню, подзывали официанта и просили ещё.
     … Был в Дессау у отца друг. Выглядел старше его - как мой дед. То ли немец, то ли русский, я так и не понял. Да и сам он мне толком не смог объяснить, когда я его прямо спросил об этом. Замешкался немного и говорит с улыбкой: “Я и сам, Юра, не знаю, кто я - русский или немец". Он свободно разговаривал и на русском и на немецком. Но по русски, всё же, не так чётко, коверкая некоторые слова. Жена - немка, его дети - сын и дочь по русски не понимали. А получилось вот что. Во время войны, будучи каким то младшим офицером, этот дядька познакомился с симпатичной немкой. Ну, и произошёл у них, так сказать, роман. Как там получилось, кто и как ему разрешил остаться в Германии я не знаю. Но я понял так, что остался он нелегально. Любовь не ведает преград! Да и на Родине у него никого не оставалось. Кажется, под Смоленском была какая то родня, и те погибли.
          Не знаю, где и как они познакомились с моим отцом, но, думаю, в одном из многочисленных немецких питейных заведений. И разница в возрасте им не мешала дружить.
          В тот день я был с отцом. Они расположились в зале за круглым столом.  Папа достал из кармана  красивую фигурную бутылку водки. Хозяйка - симпатичная в молодости блондинка тут же сообразила нехитрую закуску и ушла по своим делам. Начался процесс поглощения. Любил дядька выпить - что ни говори. Мне показалось, когда речь заходила о прошлом, он тосковал по России. Это было заметно. Я сидел неподалёку и разглядывал альбом с фотографиями. Горючее закончилась быстро. Русский-немец подошёл к серванту и в руках его появилась пузатая бутылка коньяка. Возлияние продолжилось.
         Вышел папа от дядьки, ну, совсем никакой. Всё бы ладно, до остановки автобуса дошли бы, но предстояло перейти широкую дорогу с интенсивным движением. А это сделать ох, как сложно, особенно когда человек еле на ногах стоит. А тут ещё папе в туалет приспичило.  Он подошёл к какому-то деревцу и, не обращая ни на что внимания, начал справлять малую нужду. Я сгорал от стыда - папа был в форме капитана Советской армии! Проходит мимо какая-то старушенция, остановилась, да как начнёт размахивать руками и причитать! Из всей её тирады я понял только одно слово - полиция. Я беру папу за руку и веду к дороге. Говорю:
        - Пап! Пошли быстрей, сейчас тётка в полицию позвонит!
         С большим трудом и скрипом тормозов проходящих машин дорогу мы всё-таки преодолели и остановились у остановки автобуса на Росслау. Я нервничал. Прошло минут десять, как бабка пригрозила полицией. Где же этот автобус? Вместо него подъезжает машина полиции, типа нашей скорой. Ну, вот, не успели.
           Выходит полицейский и приглашает отца в машину. Говорит по немецки:
         - Во дас хауз? Геен нах хаузе!
       Это и я понимал. Он спрашивал, где дом и предлагал подвести. Папа приободрился. Домой повезут! Говорит:
      - Росслау битте!
       И прямиком садится в машину, забыв про меня. Тогда уже я заволновался, как-бы без меня не уехали, тоже домой хочу!
       - Зон, фатер - говорю я и показываю пальцем то на себя, то на отца.
      Немец понял, переспросил у папы, тот утвердительно кивнул:
     - Я, я!
      И ко мне:
      - Юрик, иди сюда, поедем домой! 
        Едем. Папа доволен, подмигивает мне. Мол, видишь, какой я крутой - персонально домой везут. Глянул в окошко и, вдруг, изменился в лице.
      - Эй! Куда это нас везут?
      Начал что-то говорить немцу, но уже было поздно. Тот был непреклонен и только махал головой. Через несколько минут мы въехали во двор комендатуры.
        Делать нечего - выходим из машины и в сопровождении немецкой полиции следуем в дежурку. И что самое интересное - дежурит тот же офицер (кажется, подполковник), что и в первый раз. Увидев нас, он аж привстал:
     - Что? Опять? И снова с сыном?
      Обменявшись с немцем любезностями и записав папины данные, подполковник отправил нас… Нет! Не домой, - в камеру! Обоих!
       Ну, камера - это не совсем такая камера, как в тюрьме, скорее небольшая комнатка. Но мне всё равно стало не по себе. Солдат нас проводил и ушёл. Дверь осталась открытой. Я выглянул, думал, может, охрана снаружи - никого. В конце прохода (а мы находились в подвале с длинным коридором) виднелась приоткрытая наружу дверь. Я к отцу:
     - Пап! Бежим! Дверь открыта!
     Отец посмотрел на меня трезвыми глазами и достал из кармана две марки. Точно помню, была тогда в Германии такая монета номиналом в две марки и говорит:
     - Юрик, беги один! Мне нельзя. Вот тебе деньги на автобус. Найдёшь дорогу, не заблудишься?
       - Не заблужусь. Счастливо тебе!
        Вечерело. Надо было ещё найти остановку. Тогда, с Дессау, я первый раз один ехал в автобусе. Сколько мне тогда было? Лет десять - одиннадцать. Две марки мне вполне хватило. Билет стоил, кажется, марка двадцать. Точно уже не помню, но вроде так. Если что, то поправьте меня, пожалуйста, в комментариях, мои уважаемые читатели. Пожилая женщина кондуктор странно посмотрела на меня, что один, оторвала билет и дала сдачу. Теперь не проехать бы свою остановку: “Кранкенхауз” (“Больница”).
        Дома мне предстояло ещё одно испытание - спать одному. Как раз мама с младшей сестрёнкой, за день-два до описываемых событий, попали в Потсдамский госпиталь. У мамы предстояла операция на грудь, а сестра с воспалением лёгких. Ничего. Я смелый, будущий солдат, справлюсь. Главное, утром выйти из квартиры, что-бы соседи не видели.
        В школе всё как обычно, а вот после неё я зашёл в русский магазин и купил бутылку кефира. Папе! Я был малой, конечно, но проныра ещё тот! Я уже знал, что кислый кефирчик после пьянки - самое то! Вот и решил, брошу дома портфель и поеду к папе в тюрьму, повезу передачу. Каково же было моё удивление, когда, открыв дверь,  я увидел на кровати улыбающегося отца. Я кинулся к нему в объятия:
     - Отпустили?!
       Кефирчик папа выпил с удовольствием. А маме про свои похождения мы долго ещё не рассказывали - это была наша маленькая тайна.


                4.05.15.