Пять

Он судорожно вертит головой, тихо бубнит под нос «нет, твою мать, нет», тяжело дышит и медленно закрывает глаза – не понимает – не потому что не может, а потому что отказывается понимать. Он пытается найти ошибку, надеется найти ошибку, но все до отвращения правильно и гладко и даже ее почерк – всегда неразборчивый и корявый – сегодня выглядит до омерзения ясным и ровным. Ее рука не дрогнула, когда она прописывала ему условия договора со смертью. А его рука не дрожит, когда он, чтобы отойти от стресса, кидает в донельзя раскаленное растительное масло четыре ароматных куска бекона – черт побери, какой божественный запах! Следом на сковородку опускаются шесть яиц. Долгожданное блюдо заедается двумя чизбургерами, свежий зеленый салат в которых приятно хрустит на зубах. Нет, это, конечно, ошибка, она сделала ошибку, безусловно, а Эрик еще не скоро услышит подобный хруст собственного погребального костра.

Его кулак с силой врезается в стену и пробивает тонкое дерево насквозь; Эрик до скрипа сжимает зубы, осклабляется, словно раздразненная голодная гиена, и жмурит глаза. Он все еще не верит, не понимает, не принимает. Но ошибки быть не может, и его это бесконечно злит. Он бросается на людей с кулаками, раздражается по мелочам, грозится убить жену и сына, которые через несколько дней уезжают из страны – трусливые твари! От него отворачиваются друзья, на него плюют родственники – и он сам в этом виноват, хоть и не признает собственной вины. Эрик не берет трубку, никого не пускает в дом, орет и сразу бьет между глаз в ответ на любое проявление заботы, а потом удивляется искренне – почему о нем вдруг все забыли? И ладно. Плевать. А Эрик сидит на диване и смачно хрустит шестой пачкой чипсов, запивая все это прохладным пивком. То, что нужно в этот знойный сентябрьский день.

- Если я исправлюсь, то, быть может?...
- Нет, Эрик, нет, увы, на сочувственном выдохе мотает головой.

- Слышь, я в тебя никогда не верил особо, но, быть может, хоть ты подсобишь? Говорят, ты любишь бескорыстно людям помогать. А я потом… ну, не знаю. Ну, че ты хочешь?
Молчание. Почему-то совсем неудивительно.

- Ну, кто-нибудь на небе быть должен? Ответьте.
Молчание. Безжалостные сукины дети.

На протяжном выдохе он мягко прикладывается лбом к стене, прикрывает глаза и почти не дышит. Леденящий декабрьский ветер врывается в дом сквозняком, и Эрик невольно ежится от холода. А потом разогревает вкуснейшие пельмени, обильно смазывает их майонезом и съедает на обед. Не наедается – как всегда – и едет в Макдак. Жаренные нагетсы с грибной начинкой, хрустящий картофель фри, масло с которого стекает у него по пальцам, два сочных гамбургера и бодрящая пинта пива. А жизнь, кажется, не такая плохая штука.

А жизнь говно. Жизнь – кусок вонючего теплого дерьма, в котором утопаешь с каждым днем все больше. Эрик апатично смотрит в окно, по стеклу которого барабанит проливной весенний дождь. Юные девушки, ютясь по троице под широкими цветастыми зонтами, не вызывают в нем прежнего умиления. И даже проезжающие автомобили, обильно смачивающие девчонок в белых майках, отнюдь не веселят и уж тем более не доставляют радости. Он томно выдыхает, устало потирает лоб сухой ладонью и идет в обитель углеводов и счастья. Бутерброды, много бутербродов – с жирной красной рыбой, с колбасой и сыром, с говядиной и свининой – и все такие вкусные, все такие ароматные и сытные. Эрик, хоть ему и грустно ужасно – он сам не понимает почему – смачно впивается зубами в мягкий белый хлеб и растворяется в наслаждении.

По идее, тут должно быть принятие.
По идее, тут должен быть ужин.
Принятия не будет, потому что он все еще отказывается принимать – не потому что не может, а потому что не хочет. Да идите вы в жопу, черти, Эрик не болен – он прекрасно себя чувствует, лучше, чем любой из этих дятлов в белых халатах. Подумаешь – отдышка, подумаешь – сердце шалит, подумаешь – иногда сознание оставляет. Со всеми бывает.
А с диабетом живут, не выживают даже, а именно живут.
И он жадно пережевывает кусок пряной свинины, а потом еще один и еще. На языке чувствуется нежный вкус пасты с грибами и майонезом, обильно смазанной оливковым маслом. Он запивает все это колой, а потом заказывает мясную пиццу, нет, две, а еще лучше три. Он съедает все в одно мгновение и радуется, что вновь победил болезнь.
Не понимает еще, что проиграл с первых дней, когда поддался ароматным соблазнам со вкусом жареных цыплят и взбитых сливок в шоколадном пироге.

Не понимает еще, что следующий ужин будет последним.