62 из 62. Июльское утро

     Держа на весу ломоть хлеба с маслом и вареньем, Лёшка вышел из дома и зажмурился. Солнце било прямо в глаза. С высокого крыльца была видна вся улица Чапаева. Лёшка жадно слушал и осматривался, медленно вбирая в себя первые минуты утра.
А город давно проснулся. С реки доносились гудки теплоходов. Дорога пылила под колёсами автомобилей. Сновали по деревянным мосткам пешеходы. И магазины, раскрыв свои двери, караулили покупателей.
 
— Эх, здОровско! — задыхаясь от восторга, произнёс Лёшка. — Лето!
Он потянулся, раскинув руки, и почувствовал, как по пальцам бежит голубичное варенье. Живо облизав пальцы, Лёшка надкусил бутерброд, как вдруг из-под крыльца выкатился Рыжик, дворовая собака с большой головой, с короткими лапами и с пушистым хвостом, закрученным на спину.
 
— Гав! Гав! — радостно лаял пёс, не осмеливаясь подняться на крыльцо.
Лёшка, воспитывая в нём выдержку, сделал вид, что не замечает его. Теряя терпение, пёсик поставил передние лапы на первую ступеньку. Всего ступенек было девять.
— Сидеть! — предупредил Лёшка.
Услышав его голос, пёс громко взвизгнул и давай нарезать круги. Сердце дрессировщика дрогнуло.
— Знаю я тебя: лизаться будешь, — сходя по ступенькам говорил Лёшка. — Только попробуй…
Закончить фразу он не успел. Рыжик подпрыгнул и лизнул его в нос.
— Сидеть!
Но Рыжик прыгал и прыгал, тыча в лицо ему своим слюнявым языком, пока Лёшка не догадался кинуть ему половину бутерброда.
— На! Жри!
Зубы щёлкнули, хлеб исчез. Присев на корточках Лёшка чесал у пса за ушами.
— Эх, Рыжик, не берёт тебя  дрессировка. А классная овчарка могла бы выйти... На границе вместе служили бы.
Пёс смотрел на Лёшку умным взглядом — голова набок, одно ухо торчком, другое ухо лопушком вниз.

В эту минуту над ними с оглушительным рёвом пролетел гидросамолёт. Низко-низко промелькнули сигары поплавков и жёлтое брюхо Ан-2. Рыжик в страхе прилип к Лёшкиной ноге.
— Видал? На посадку идёт. На реку, Рыжик!
Они побежали по дороге. Лёшка потянул носом. Лежнёвка пахла щепой, бензином, свинцом и жжёной резиной. И это был запах лета!
В тени Зубаревского дома ему стало зябко: он был в рубашке с кротким рукавом, в шортах и кожаных сандалиях в дырочку, но едва он выскочил на свет, как живо согрелся. День обещал быть жарким. Вот и гидроаэропорт. Хлопали двери на пружинах. Суетились пассажиры с чемоданами, узлами, сумками. Громкоговоритель передавал музыку и объявления. Прошмыгнув в калитку, Лёшка очутился на берегу. И пока Рыжик гонял воробьёв на поляне перед зданием гидроаэропорта, Лёшка стоял на обрыве, глядя на реку, и как будто рисовал картину.

 Слева к пристани причаливал белый трамвайчик. Прямо на воде покачивались Ш-образные плоты, в  некоторых из которые стояли гидросамолёты. Справа по пологому берегу цепочкой тянулись пассажиры с багажом. Тем временем самолёт, пролетевший над Лёшкиным домом, уже снижался по глиссаде. Пара мгновений, и поплавки Ан-2 коснулись воды. Взметнулись брызги, и за самолётом потянулись два пенных хвоста. Ещё несколько мгновений, и, заканчивая торможение, дико взревел мотор. Затем тишина. Пролепетав, будто во сне, лопасти винта остановились. Громкоговоритель объявил:
— Совершил посадку рейс Тарко-Сале — Салехард.
Между тем от самолёта из Тарко-Сале, севшего на воду, катилась крутая волна. «А слабо её поймать?» — задорно подумал Лёшка и бросился вниз по широкой лестнице, прыгая через две ступени.
— Кто первей, Рыжик?
Пёс метнулся вдогонку за Лёшкой и нервно лаял, не поспевая за ним своими короткими лапами. 
— Догоняй, Рыжик!

Лёшка бежал по пологому берегу, скидывая с себя одежду, сандалии, и, заскочив на плот, прыгнул в воду. Холод обжёг его позвоночник, будто удар кнута. Дыхание пресеклось. Хотелось пробкой выскочить к солнцу, но Лёшка пересилил себя и, широко загребая руками, опускался всё глубже и глубже. В ушах нарастал звон, барабанные перепонки щемило от боли. «Воздуха! Воздуха!» — требовали лёгкие. Наконец Лёшка коснулся рукой дна и вынырнул.
— Ух!.. Ах!.. Эх!.. — кричал он, хватая ртом воздух.
— Гав, гав! — лаял Рыжик, радуясь, что Лёшка не утонул.
Дотронуться пальцами до дна и захватить пригоршню песка как доказательство — было зыканско, или высшим классом. Восстанавливая дыхание, Лёшка откинулся на спину. Волна качнула его. «Поймал-таки! — самодовольно отметил про себя Лёшка. — Успел». Рыжик лежал на плоту, не сводя с Лёшки взгляда.

И тут явился Санька Инусов.
— Как водичка, Лёха?
— Во! — Лёшка поднял большой палец. — Парное молоко!
Санька разделся, бухнулся в воду и вынырнул, как ошпаренный.
— Шайтан! Ледяная! Я тебя утоплю! — закричал он, бросаясь к Лёшке.
Они гонялись друг за другом, хватая за ноги, за голову, за руки. Рыжик нервно лаял. Наконец мальчики с синими губами и с кожей, покрытой мурашками, выбрались на плот. Пёс сунулся к Лёшке.
— Убери ты свой язык! Отстань! — безуспешно отбивался Лёшка, пока не сказал: — Рыжик, плавать будешь?
Пёс опрометью кинулся на берег.
— Удрал! — сказал Лёшка. — Плавать умеет, но не любит. Чудак. Я бы в воде век сидел. Скажи, Санька?
— Аг-га, — трясясь в ознобе, ответил Санька, выкручивая свои длинные чёрные трусы.
Надо было срочно согреться. Тут же на плоту на привязи стоял самолёт и ждал своего урочного часа. Оставляя на плоту лужицы от ног, мальчики плюхнулись на нижнее крыло и отпрянули.
— Ой-ой-ой!
— Ай-ай-ай!
Крыло раскалилось, как сковородка. Покричав недолго, они снова улеглись на свои тёмные от влаги отпечатки. Мокрым пальцем Лёшка рисовал по перкалю. Тугая ткань отзывалась с протяжным звуком, будто барабан. Влажные узоры быстро высыхали.
— А хорошо, когда лето? — сказал Лёшка.
— Угу, — ответил Санька, часто и глубоко дыша. Было видно, как на вдохе резко проступают его рёбра и растягивают смуглую кожу.

Прошло полчаса, а может, час. Мальчики притихли. Река билась о днище плота и будто причмокивала: «Шлюп, шлюп». Солнечные искры носились по волнам, то сбиваясь в стаю, то рассыпаясь в стороны.  Лёшка наблюдал за солнечными зайчиками, пока в глазах не пошли чёрные круги. Он перевернулся на спину. Теперь над ним было голубое небо и верхнее крыло самолёта. Медленно плыли облака.
— Санька, ты бы мог под водой час просидеть?
— Час? Ну ты дал… Смогу, конечно, если с жабрами.
— Я тоже... Книжку купил в КОГИзе. Название забыл. Рассказы про пацанов. Они придумали сидеть под водой. Присобачили шланг от противогаза к дощечке. Она не тонет, а он на дне сидит и через шланг дышит. ЗдОровско, да?
— Да… — лениво отозвался Санька.
— Хоть бы про нас кто написал. Помнишь, Слепороду картошку подвесили.
— Ага. А Замараев тебя поджёг, помнишь?
— Ха, такое не забудешь! Горел, как олимпийский факел.
Они долго вспоминали разные случаи из своей жизни, потом замолчали. На душе было светло, покойно и радостно. Волны шептали: «Шлюп, шлюп» — будто убаюкивали. Из громкоговорителя неслась песня Лидии Клемент:

Долго будет
Карелия сниться
Будет сниться
С этих пор…

И не верилось, что когда-нибудь это кончится. Что не будет ни Лёшки, ни Саньки, ни самолёта, ни Рыжика. И не останется ничего, кроме смутной памяти, более похожей на сон. Как не осталось ничего от тех людей, что жили здесь сто или двести лет назад.