Пять сестер и крошка Джонни отрывок

В этой книге все – вымысел. Кроме самой жизни. Все имена подлинные, события – документальные, а совпадения – не случайные.
   Как и в любой  книге, здесь должен быть пролог, завязка, кульминация, развязка, эпилог. И еще немало литературных хитростей и приемов, заставляющих читателя поглощать написанное не отрываясь, прихватывать с собой книжицу в метро и на работу, рыдать над сценами разыгрывающейся драмы и задыхаться от счастья хэппи энда.
     Но, к сожалению, жизнь редко протекает по правилам и канонам классического вымысла. Жизнь просто идет и проходит под диктовку объективных и субъективных обстоятельств, сдобренных нашим бестолковым сумасбродством и опрометчивыми сиюминутными делами и желаниями. О, наши хорошо продуманные поступки через десяток лет оказываются полнейшей профанацией и горько отрыгиваются нам бездарно потраченными годами на ерунду.
    К примеру, что важнее: поступить в консерваторию или жениться? Не торопитесь, подумайте. Ну? Да, конечно, жениться! Жениться, а не поступать в эту самую консерваторию, приглашающую тебя персонально в свои стены, как и твоего однокурсника, Сандро Тесли, который, по глупости, сделал выбор в её пользу. И теперь он – замечательный музыкант-виртуоз,   гастролирующий по Европе, Америке, Китаю и Австралии.
Да, тьфу! Надо непременно жениться и идти в монтажники, чтобы заработать квартиру, да так и остаться у подножия пирамиды в прослойке монтажников, имя которым – легион! В массе, управляемой светофорами!
      Мы перезваниваемся с дружищей Сандро, что удивительно, по прошествии стольких лет, но пропасть между нами, для меня, очевидна. И пойти к нему на концерт, мне не по карману, а пройти, заявляя, что мы друзья и вместе учились, мне не позволяют совесть и гордость. Да, совесть и гордость! (Это то, к чему мы обращаемся, когда нам просто нечем крыть).
 Так, о чём я? Ах, да, о книге.
Спешу извиниться перед читателями за то, что, возможно не сумею приврать красиво и витиевато. Я буду просто писать о жизни, о нашей с вами жизни, без прикрас и охаивания.
Правду и только правду, и ничего, кроме правды.
   И еще, я прошу прощения у моих героев. Они, несомненно, узнают себя в этой книге, и это узнавание может их очень больно ранить. Простите меня, мои друзья, но я вас не выдумал, вы реальны, со своими достоинствами и странностями, и, именно, такими я вас и опишу. Ну, вот, пожалуй и все, что я хотел сказать в самом начале.
 И, самое главное – книга посвящается моей единственной половинке, надежному оплоту тепла и покоя, любимой жене Лёлечке. 


 
Джонни очень неспокойный мальчик. Неспокойный и подвижный. Ему скоро два года, у него полный рот зубов и осмысленный, хитроватый взгляд. Он еще не говорит, но я хорошо понимаю все его желания и капризы. И охотно им потакаю, что совершенно не свойственно суровым мужчинам, перевалившим в своей жизни за полувековой рубеж.
У нас с Джонни на двоих огромная кровать, придвинутая боком к стене. Я ложусь скромно с краю, а вся остальная площадь отданы на откуп его фантазии и баловству.
     Он плохо засыпает. Даже, если у него хорошее настроение. Лежа на спине, он хватает руками  задранные ножки и резко их отпускает. Один раз, другой, третий – пока не надоест. При этом умудряется издавать какие-то возгласы, не смотря на занятый пустышкой рот.
   Потом он вспоминает, что забыл попить. Садится на кровати, протягивает вперед руку и начинает канючить, побуждая меня подняться и подать ему бутылочку с некрепким и не очень сладким чаем. Любые другие напитки и соки, он отвергает в категорической форме.
   Попив, маленький проказник из положения сидя валится на бочок, совершенно не заботясь о том, что может удариться, если окажется поблизости от стены или спинки кровати. Затем сразу же переворачивается на животик и начинает дрыгать левой ножкой, отбивая по матрасу, одному ему ведомый, ритм.
  Я не мешаю. Все попытки остановить это дрыганье не приводили ни к чему, кроме как  продлевали время его бодрствования.
  Я его очень люблю. Ах, мой Джонни!
 Но, как ни горько это осознавать, он совсем не мой. Его родила Атланта, младшая сестра моей жены Оливии.
  Родила от случайного, но, как она сама говорила, от очень достойного мужчины. У нас нет причин ей не верить, тем более, что Джонни ежедневно изумляет нас своим умом и сообразительностью.
 Просто, непонятно, зачем достойному мужчине путаться с Атлантой, законченной алкоголичкой? Хотя, если разобраться, водка всех ровняет, и достойных и недостойных.
     И вот она родила его, нашего мальчика, после двадцати лет беспробудного веселья и случайных ночлегов среди случайных друзей. Где каждое утро начиналось с головной боли и жесточайшей жажды похмелья, а день казался бесконечным, как пустыня Найроби. Но вечер, как ни странно, снова одаривал ее «друзьями» и возможностью напиться до беспамятства. Доходя до этого состояния, она становилась буйной и друзья собутыльники беспощадно укрощали её дикий нрав, не задумываясь, применяя все подручные средства и не гнушаясь пинать упавшую ногами.
  В свои сорок три года она выглядела старухой. Её обрюзгшее лицо обильно покрывали шрамы от побоев. Не добавляли  красоты и мешки под глазами, и, преждевременно обвисшие, щеки с глубокими складками.
   Но взгляд ее не утратил надменности и непреклонности! Особенно в состоянии подпития.
   Может быть ее, пьяную,  насиловали, может быть, она сама, с радостью, отдавалась мужчинам, но все случавшиеся беременности она безжалостно прерывала. Она панически боялась выносить ребенка и сразу же делала аборт. Всего за двадцать лет Атланта сделала семь абортов, ни больше, ни меньше. Волшебное число семь! Семь дней недели, семь цветов радуги, семь нот, семь абортов…
   Нет, мне не следовало так отвлекаться. Я говорю о Джонни.
Он лежит на спине и водит рукой по подушке, стараясь, как бы  нечаянно коснуться пальчиком моего носа. Я осторожно хватаю этот пальчик губами и тут же отпускаю. Джонни замирает, но через мгновенье снова продолжает свои поиски. Я опять хватаю пальчик губами и удерживаю. Малыш опять замирает, потом потихоньку освобождает пальчик из плена и отправляет его исследовать мой глаз. И, чем сильнее я жмурюсь, тем настойчивей его желание доковыряться  до истины.
     Я осторожно убираю его ручку, нависаю над ним и,  задрав маечку, прихватываю губами кожу на его крошечном животике. Мы оба замираем: я жду, что он уснет, он ждет, пока я его отпущу.
  За редким исключением, обычно побеждает он.
   Как только мои губы разжимаются, Джонни, используя прием «спина-бок-пузо-бок-спина», через мгновение оказывается у дальней спинки кровати, у меня в ногах.
  И тут его надо перехватить, потому, что уже лежа на животе, он перекидывает свою ножку через мои,  пытаясь слезть с кровати.
Я подхватываю его на руки, и полусонное тельце покорно обмякает, головка запрокидывается. Я бережно укладываю малыша в изголовье на подушку. Он лежит на спине, головка повернута на бок, и я потихоньку целую его в шейку, в плечико, в щечку, приговаривая: «Спи, наш зайчик, спи, котеночек, спи, наше солнышко».
 
  Почему Атланта родила Джонни?
Зачем она его родила? Не думаю, что она сама знает ответы на эти вопросы. Но, тем не менее, ничто не смогло заставить ее изменить это решение.
    Весть о том, что она на седьмом месяце, шокировала абсолютно всех. Двоюродные сестры, Лайана и Лэйби, и их матушка Лоло в тот момент, да и в последующем, заняли самую активную позицию, заключающуюся в том, что Атланта – непроходимая дура и  от ребеночка ей нужно немедленно избавиться.
   Их можно понять, Атланта, законченная алкоголичка, не имеющая ни жилья, ни средств к существованию, конечно, не могла стать достойной матерью.
   Младшая сестра Нэтти, которая жила в родительском доме, большом, но совершенно не пригодном для жилья, кроме двух убогих комнат и кое-какой туалетной комнатки, заняла агрессивно- активную позицию, совершенно справедливо опасаясь, что Атланта тоже захочет жить в этом доме со своим ребеночком, а это совершенно не входило в планы младшенькой. Поэтому её голос влился в общий хор довольно органично.
  И только моя Оливия приняла весть спокойно. Мудро рассудив, что дети даются Всевышним не просто так, она приняла самое активное участие в судьбе еще не родившейся крошки.
От места разворачивающихся событий только мы были далеко, но именно  от нас Атланта получила реальную помощь.
 Чтобы стать на учет в женской консультации, ей необходимо было выправить документы, без которых она беззаботно обходилась последние двадцать лет, и мы послали ей денег.
 Она их благополучно пропила.
Мы еще раз послали деньги, сопроводив их отеческим внушением, что если она не сделает себе паспорт и не станет на учет, у нее могут возникнуть проблемы в роддоме.
  На этот раз, как ни странно, она исполнила все, как нужно. Теперь у нее были документы, ее наблюдали врачи, и, в положенный срок, она родила Джонни. Нашего Джонни.
  Двоюродные сестры, матушка Лоло и примкнувшая к ним младшенькая Нэтти в один голос рекомендовали новоиспеченной мамаше оставить малыша в роддоме. Но нужно знать Атланту!
  Она вскинула подбородок и произнесла свою коронную фразу, которую мы все услышим еще не раз:
- Это МОЙ ребенок! Я никому его не отдам!
   Естественно, что никто после этого не навещал ее в роддоме. Мы были далеко, а дружный хор, получив отповедь после своих рекомендаций, закусил губу.
     - Представляешь, - Оливия не скрывала своего огорчения,- они посоветовали ей оставить мальчика в роддоме. Разве так можно? Это же мальчик, мужчина! Единственный, кто сохранит нашу фамилию. Он же продолжит наш род. Неужели они этого не понимают?
    Атланта подгадала освободиться от бремени в ноябре, когда в тех широтах уже всерьез устанавливалась морозная погода. А впереди была зима, и она выдалась в этот год необычайно холодная и снежная.
 

Наверное, мне следовало начать описание с того момента, когда будущая мамаша, еще задолго до беременности, устав скитаться по центральному рынку мегаполиса и ночевать в прокуренных подсобках, благоухающих запахами гниющих овощей и фруктов, перебралась в деревню. К своей маме Антонии, которая жила в доме   теперешнего мужа Толли, маленького и довольно потрепанного жизнью, мужичка.
   Удивительна нить повествования. Упомянув маму Антонию, я не могу, хоть немного, не рассказать о ней. В преклонных летах она была тяжела характером и своей подозрительностью.
- Вот увидишь, - говорила она Оливии, в редкие наши приезды к ней, - этот Серджио, - (меня зовут Серджио) – облапошит тебя, выманит все денежки и бросит.
  Ее опасения можно было понять, мы встретились с Оливией уже в зрелые годы в Иране, куда она уехала от своего мужа, а я – от своей жены. Наши предыдущие браки терпели крах  по причине полного взаимонепонимания и нетерпимости друг к другу. Поэтому мы с нею бежали далеко, как только могли, от этих тупиковых отношений и, на наше счастье, судьбе было угодно соединить нас в том далеком краю. Жизнь снова обрела смысл и краски.
  Но мама Антония не верила в искренность наших отношений. И, даже, после того, как мы развелись   и сыграли собственную свадьбу, она не уставала повторять.
   - Вот увидишь, твой Серджио, прохвост.
 В молодости она тоже не отличалась покладистостью, но в общении была легка, так, что просто диву даешься, как она умудрилась родить всех трех девочек, Оливию, Атланту и Нетти, от законного мужа, Джонни, в честь которого и был назван наш малыш.
  Папа Джонни был настоящим хозяином. Все его дела и поступки были направлены на улучшение благосостояния своей семьи. В конце концов, его стараниями они переехали в большой двухэтажный дом, который находился, практически в центре громадного города. И все потому, что старшенькая, Оливия, должна была пойти в школу.
 - Как же из деревни она будет в школу ходить. Нет, мы обязательно переедем в город.
 И вот они в городе! С одной стороны, почти рядом с домом находилась школа, с другой стороны – огромный центральный рынок, сыгравший, потом, в жизни Атланты свою черную роль.
     По-мужицки неуклюжий, скуповатый на ласку, папа Джонни очень любил своих девочек. В зарплату, слегка выпивший, он садился на табурет и вручал каждой по доллару. Бешенные деньги, по тем временам, когда зарплата взрослого мужчины составляла сорок-шестьдесят долларов в месяц.
    Холодными зимними ночами, он несколько раз вставал, проверял печи и, если было необходимо, подбрасывал дров, приговаривая:
- Нельзя, чтобы девочки мерзли.
И девочки запросто могли поутру шлепать босыми ногами по   теплому полу.
   Мама Антония была больше занята собою, чем детьми, считая, что достаточно уже того, что она их родила. Разница в возрасте девочек была существенная, поэтому роль мамы чаще всего доставалась Оливии. Это она забила тревогу, когда младшенькая стала плакать и не спать по ночам и, именно она, настояла на обследовании, где выяснились серьезные проблемы с сердечком Нэтти. Мама отнеслась к этому более чем спокойно. Её интересы лежали, по большей части,  за пределами собственного дома, и добрые языки нередко «открывали глаза» доверчивому Джонни на поведение его жены. Он, конечно, очень переживал, но так любил свою Антонию, что прощал ей все, не смотря на ту боль, которую она, походя, ему причиняла. Потом папа Джонни все чаще стал прикладываться к бутылочке, чтобы хоть как-то облегчить душевные страдания.
  Умер он, не то чтобы рано, но вполне мог еще пожить.
   Я опять перескакиваю. В конце концов, мама Антония вышла замуж за Толли и уехала к нему в далекую деревню. Было это уже после того, как они вместе с  взрослой   Атлантой хорошо отметили какой-то праздник и, забыв затушить свечу, крепко уснули и, тем самым, устроив пожар. Пожарные спасли и их, и дом, но жить в нем стало невозможно.  Оливия в это время уже была Германии, Атланта слонялась по рынку, мама Антония уехала в деревню и только младшенькая Нэтти, вполне взрослая, к тому времени, женщина, кое-как отремонтировала в сгоревшем доме две комнатки, провела воду и газ, обустроила туалетную комнатку и стала жить. Причем, как-то само собою получалось, что деньги на ремонт давала Оливия. Впрочем, удивительного в этом ничего нет, потому, что всегда, когда дело касалось финансов, сестрички, как в детстве заглядывали в рот Оливии, Даже тогда, когда им стало больше тридцати лет, они продолжали считать себя одной семьей с Оливией. Правда, только в тех случаях, когда им нужны были деньги, а в остальном они прекрасно без неё обходились.
      И вот Атланта отправилась жить к маме в деревню. Мамин тяжелый характер ее совершенно не смущал – она сама была не подарок. Случайные заработки в деревне и пенсия стариков, позволяли более или менее сносно существовать. По заведенному до Атланты порядку, по получении пенсии мама Антония и Толли любили пропустить по стаканчику, и такой порядок пришелся доченьке по вкусу. Осмотревшись в деревне,  которая, практически, обезлюдела, она стала дружить с сыном бывшего начальника управы, Серджио, жившим через дорогу в доставшемся ему после смерти родителей, доме. Он был лет на десять старше ее и получал пенсию. Не по возрасту, а по инвалидности, связанной то ли с психическими расстройствами, то ли с умственной отсталостью. В общем, что-то связано с головой, но добротный родительский дом делал его в глазах Атланты завидным женихом. Серджио был тихим и немного замкнутым, но на контакт шел легко, был не тяжел в общении и, как все умственно отсталые, не переносил ссор и скандалов. Он входил в ступор, и непонятно было, чего от него ожидать в следующую минуту. И, конечно, он тоже любил выпить, тем более в компании веселой Атланты.
  Жизнь налаживалась, и пришло время маме Антонии пожинать плоды своего воспитания. После пенсионных посиделок, подвыпившая доченька стала поколачивать стариков и отбирать у них деньги.
   Забегая вперед, скажу, что позже она пыталась поколотить и Оливию, которая была меньше ростом, чем Атланта. Но в таких ситуациях рост не имеет решающего значения. Главное – дух, а его у Оливии хватит на десятерых, и до самой смерти она будет старшей сестрой. И, чтобы зарвавшаяся Атланта в этом не усомнилась, она взяла черенок от лопаты и начала изо всех сил охаживать сестренку, вкладывая в каждый удар весь свой справедливый гнев. И, если бы я не оттащил ее, неизвестно, чем бы все закончилось, но убить Атланту она могла. Страшные синяки у той на руках и ногах долго напоминали об уроке почтения. Представляю, что творилось и на спине у нее.
     Ну, так вот. Она так издевалась над мамой Антонией и бедным Толли, что они оформили бумаги и ушли в дом престарелых.
 Но это позже, а пока Атланта осваивала все тонкости деревенской жизни и бегала через дорогу к Серджио.
  В один прекрасный день, белая автолавка, обслуживающая близлежащие деревни, увязла в сугробе, аккурат напротив окон, из которых выглядывала, изнывающая от безделья, Атланта. К Серджио идти было еще рано, тот не просыпался раньше обеда, да и то, пока расходится. Дома было зябко, а выходить на мороз за дровами не хотелось.
  Укутавшись в тряпье, она устроилась у окна, надеясь увидеть что-нибудь интересное, и, надо же, такое представление прямо у нее под носом!
  Машина натужно и безрезультатно подергалась в сугробе и заглохла. Из кабины бойко выскочил молодой статный красавец, оценил обстановку и начал оглядываться, в поисках помощи.
 И тут он увидел в окне Атланту. Махнул ей рукой, видимо, приняв издали за какую-то местную старушку и решительно направился к  дому.
    Атланта охнула, быстро сбросила тряпье, накинула на ночнушку веселенький халатик и поежилась. В доме было холодно.
    Соски предательски обозначились через ткань. «Ну, что ж, так даже лучше!» подумала она, тряхнула роскошной грудью и поспешила к двери, в которую уже стучали.
  - Послушай, мать, - начал водитель и осекся. Он стоял на нижней ступеньке крыльца, и взгляд его приходился в район верхней пуговицы ее халата. Все еще ожидая увидеть старуху, он медленно поднял свои умопомрачительные голубые глаза.
   - Ого! – непроизвольно вырвалось у него,- я думал, тут одни бабули остались. У вас в деревне трактор есть?
   Атланта пожирала его глазами, ее бил озноб, то ли от холода, то ли еще от чего.
  - Трактора нет, - наконец ответила она, и без связи, продолжила, - В доме холодно. Пойди, возьми под навесом дров и заходи, печку затопим.
     Мужчина, казалось, совершенно не удивился просьбе и деловито зашагал по плохо протоптанной в снегу тропинке, к навесу с дровами.
    Потом он сноровисто растопил печку. Было видно, что это ему не в новинку.
  Атланта стояла рядом и любовалась его спокойными и уверенными движениями. Она накинула на плечи побитую молью шаль и свела концы на груди. Потом подумала и отпустила концы свободно свисать, чтобы пуговки были на виду.
    Разогревшись, гость сдернул с головы легкую вязаную шапочку, и в комнате, будто, вспыхнуло солнце, так светлы были его огненно рыжие волосы.
    Наконец, он закрыл заслонку и, разогнувшись, посмотрел на Атланту, как бы спрашивая, что дальше?
     У той заалели щеки, и она спросила:
- Ты есть хочешь? Правда, у нас только картошка.
Он улыбнулся, щедро и беззаботно.
- Да ты что, у меня целая будка жратвы! Я сейчас, мигом. Да, может, и согревательного взять? А то я продрог немного.
   У нее навернулись слезы, и, вместо ответа она смогла выдавить только жалкую улыбку. К счастью, он уже шел к машине и не видел ни этих слез, ни этой улыбки.
  От печки, наконец, пошло тепло, и холод отступил, прячась по углам.
   Атланта не могла поверить в реальность происходящего. Озноб не проходил, и, по-видимому, ей тоже не помешает согревательное.
Мысли ее метались, как олени по загону. Что с нею происходит? Она знала тысячи мужчин, и тем сильней осознавала, что таких, как этот, просто не бывает. Таких мужчин  не бывает! Как с ним легко и просто! И спокойно. Она его совсем не знает, но, кажется, нет на свете роднее человека. Как ей хотелось коснуться его золотой головы, когда он сдернул свою шапочку!
    В доме уже несколько дней, не было никакой еды, кроме картошки. Благо, в этом году она уродила щедро, даже не всю выкопали. Атланте было некогда, а старики – много ли они накопают? Все деньги были благополучно пропиты, а дружок Серджио не торопился угощать ее со своей маленькой, но твердой пенсии.
Наступивший принудительный сухой закон, сделал Атланту злой и раздражительной. А тут еще снег, лишивший ее возможности барражировать по окрестностям в поисках выпивки. Еще вчера мир был черным и беспросветным.
  А сейчас ей было легко и хотелось петь.
   Гость затопал на крылечке, оббивая снег с модных ботинок и, через мгновение, ввалился в дом, напустив морозного пара. Кое-как дошел до стола и свалил на него охапку пакетов.
   Атланта просто ошалела от такого обилия продуктов. Там были:   тушенка и колбаса;  сало и селедка;  маринованные огурчики и «икра заморская, баклажанная»;  масло и хлеб. Хлеб с мороза пах тонко и одуряюще.
  Она совсем не умела готовить, но разогреть тушенку – плевое дело.
  Дразнящий запах мяса растревожил дремавших стариков.
  - Ати, - позвала мама Антония,- чем это у нас так пахнет?
  - Давайте, вставайте, гость у нас.
Заметив вопросительный взгляд водителя, пояснила:
- Мать моя, Антония, и муж ее, Толли. Ты не против, если они присоединятся?
   Тот, хоть и не ожидал такого поворота событий, пожал плечами и развел руками. И опять улыбнулся своей бесовской улыбкой.
  Старуха вышла, опираясь на палочку. Грузно прошла к столу и оценивающе уставилась на гостя.
   - Вот ты какой, рыжий.  Рыжий - бесстыжий.
   -Ну, хватит тебе,- оборвала ее дочка, - садись уже.
Следом за мамой Антонией, неслышно появился Толли, тщедушный мужичок, незаметный и тихий. Из тех тихих, что, как-то незаметно, всегда оказываются первыми у налитой стопки.
  - Звать то тебя как?- усевшись, не унималась мама Антония,- чей ты будешь?
  -Зовут меня Серджио, - Атланта не сдержалась и, вдруг, захохотала во все горло. Надо же, и этот Серджио! Одни Серджио вокруг, что за имечко!
Отсмеялась, вытерла слезы.
-Прости, прости, имя у тебя хорошее, это я просто так.
 Он ничуть не обиделся и продолжал.
  - А родом я из соседней деревни, из рода Решетти.
  - Неужто, сын Рози?
  - Вы знаете мою маму?
  - Еще бы я не знала эту вертихвостку!
  -Мама!
  -Что, мама? Я не сказала ничего плохого. Надеюсь, она жива, здорова?
  -Спасибо, у нее все хорошо.
  -У нее всегда все было хорошо! Сколько парней у меня по молодости отбила! И сама не ела, и другим не давала.
И всегда одна оставалась. Небось, и сейчас одна?
  - Да, мужчины у нее сейчас нет, если вы это имеете в виду.
  - Имею, имею.
  - Но мой отец умер совсем недавно.
  - Вот отца твоего не знала.  Но, могу представить. Рози, она-то русоволосая, а ты, вон какой – огонь!
 Рыжий улыбнулся ей, не переставая кромсать сало, колбасу и наливать из потной бутылки маслянисто льющуюся водочку. И все получалось у него ловко и споро.
  Толли, давно, сидел на хлипкой табуреточке и подставлял свой стаканчик под вожделенную струйку.
   - А меня зовут Атланта.
  - Он что, даже имени твоего не знал? Вот рыжий – бесстыжий!
  - Очень приятно! – Серджио поднял стакан.
  - Ну, за знакомство! – не удержался изнывающий от нетерпения Толли. До чего ж болтливы женщины!
  Он опрокинул стаканчик, быстро поставил его на стол и, не закусывая, стал гипнотизировать бутылку.
  - Толли, ешь!
Он потащил кусок хлеба, отщипнул крошку и кинул в беззубый рот.
  - Мясо ешь! Закусывай, паразит! Вон тушенка, как раз по твоим зубам.
  - Да, ем я! – огрызнулся Толли и пошевелил свой стакан, удивляясь, что тот еще пустой.
  Атланта и Серджио не обращали внимания на перебранку стариков. Они подняли свои стаканы, чокнулись и посмотрели друг на друга оценивающе и многообещающе.
    Вторую выпили за хозяев дома.
  В сенях завозились со щеколдой. Атланта выпорхнула из-за стола встречать нового гостя.
  Пришел ее дружок Серджио. Он протиснулся в дверь и замер в позе принюхивающегося медведя.
   -Привет! – Атланта взяла его под руку и повела к столу, - проходи, у нас гость, дальний родственник.
   Мать сверкнула на нее глазами, но промолчала. Толли вертел свой стакан.
  -Здравствуйте! – сказал пришедший Серджио.
  -Здравствуй! – отозвался Серджио, сидящий за столом.
  -Явился, – мама Антония поджала губы.
Толли мучился от вынужденной паузы.
   - Знакомьтесь, - щебетала Атланта. Она раскраснелась, глазки ее блестели, все тело ее играло.
 Пришедший Серджио протянул сидящему за столом Серджио свою хлипкую, не знавшую труда, кисть с кривыми пальцами.
  - Серджио, - представился он.
Сидящий за столом Серджио легонько тиснул это подобие мужской руки.
  - Очень приятно! – и в свою очередь представился, - Серджио, - и подал пришедшему Серджио штрафную.
Тот стоя опростал полный до краев стакан и только потом, стал оглядываться, в поисках места, куда бы присесть. Атланта уступила ему свой стул, а сама принесла другой и села между красавцами.
  - Ну, теперь можно загадывать желание!
  - Самое время,- буркнула мама Антония.
  - Ну, уж за знакомство, что ли? – Толли придвинул свой стакан вплотную к бутылке.
  - Да, уймись ты, ирод! – одернула его мама Антония, но сама тоже смотрела на бутылочку.
Пришедшему Серджио снова было щедро налито, и он с удовольствием выпил со всеми за знакомство. Но, так же, как и Толли, и во второй раз проигнорировал разложенную на столе закуску. С его небогатырской фигурой, делать этого не стоило, и после третьей он уже тяжело поднимал веки и все не мог чего-то умное сказать.
Атланта накинула драную шубейку, выпростала своего дружка из-за стола, нахлобучила ему шапку и, приговаривая на ухо   какой-то успокаивающий бред, повела, как бычка на веревочке, вон из дома.
  Мама Антония с каждой стопочкой становилась угрюмее.
- Эта Рози, смотри, какого сына родила! А у меня? – она обращалась к Толли, который всё пытался подпереть тяжёлую голову левой рукой, правой не отпуская стакан.
 - Одни девки! Старшая отбилась от семьи, а Атланта, - она посмотрела на оставшегося Серджио и махнула рукой,- а Нэтти, мерзавка!
Она все не могла простить младшенькой, что та выставила ее из собственного дома. «Идите, мама, нечего здесь пьянствовать!» Мерзавка, даже не посмотрела на то, что на улице ночь, и что до деревни бабке никак не добраться. Спасибо, добрые люди пустили переночевать.
- Это все Джонни виноват, не мог мне мальчика сделать.
Она снова уперлась тяжелым взглядом в Серджио.
- А у тебя дети есть?
- Нет, я еще не женат, - он улыбнулся старухе своей обезоруживающей улыбкой.
- Ну, для такого дела женатым быть не обязательно. Знаю я вас, кобелей.
 Она уже устала и от застолья и от беседы. С трудом поднялась, неверно оперлась на палочку. Серджио легко встал, быстро подошел к ней и, придерживая под руку, провел в соседнюю комнату и помог  прилечь на постель. Толли попытался проводить их взглядом, но его голова опять соскользнула с руки и, наконец, достигла стола, где и затихла.
 Серджио   посмотрел на Толли и почесал затылок.
 Тут вернулась Атланта. Она почти вбежала в дом, как будто боялась пропустить что-то интересное.
 - Вот хорошо, что ты пришла, - обрадовался Серджио, - этого куда? – он кивнул на Толли, - тоже в кровать?
- Нет, - она сняла шубейку и бросила у печки, - на кровать нельзя, он обмочится. Давай сюда, - и подошла помочь Серджио, который пытался поднять, оказавшегося вдруг тяжелым, маленького Толли.
Вместе они дотащили его до расстеленной у печки шубейки, как могли, аккуратно уложили  на неё и, наконец, остались одни.
  Наступила секундная неловкость.
- Да, крепко я застрял,- сказал Серджио и улыбнулся двусмысленности сказанного, - у вас лопата найдется? Надо машину откопать.
  -Лопата у крыльца, - сказала Атланта, придвигаясь поближе и точно зная, что никакую машину откапывать она его не отпустит.
   - И я тебе помогу, - шептала она, беря его руку и укладывая на то место, где бешено колотилось ее сердце.
 За окном уже совсем стемнело. По комнате гуляли отблески огня от печки. Мама Антония спала, о чем свидетельствовал ее богатырский храп. Толли лежал у печки, как брошенный мешок с картошкой и не издавал ни звука.
    Ах, как долго она ждала!
Атланта сбросила халатик, сорвала через голову ночнушку и позволила Серджио ласкать ее тело, так истосковавшееся по крепким мужским рукам. О, как он был хорош! Она уже давно так не сходила с ума!
  Атланта не помнит, как притащила какое-то одеяло, бросила его в угол, подальше от печки, подальше от Толли и матушки Антонии. И это было самое замечательное ложе из всех, которые она когда-нибудь знала.
Серджио, любимый Серджио! Он был неутомим. Казалось, сама судьба послала его утолить ее неуемную жажду.
  Она билась в истерике, смеялась, стонала и кричала, совсем не заботясь о том, слышит ли ее кто-нибудь.
  Наконец она отвалилась от него, как насытившийся клещ от коровы, но и теперь он не оставил ее в покое. О, его руки знали так много! Они гладили ее по вздрагивающей спине и взлохмаченной голове, пока она, испытывая блаженство, не провалилась в сон.
    Проснулась Атланта от того, что замерзла. В доме опять было холодно. Она попыталась получше закутаться в одеяло, но пол был ледяной, и теплее не стало.
  Хотелось пить. Все тело саднило, как от побоев.
  Тут она все вспомнила и резко села на полу. Серджио рядом не было. Она закуталась в одеяло и побрела к окну. Машины на улице тоже не было.
  Как он мог? Почему он уехал тайком, как вор?
  Вот теперь ей было по-настоящему плохо. Она села за стол, налила себе полный стакан водки, выпила, взяла на вилку кусок селедки и разрыдалась, размазывая по щекам горькую обиду.
   В сенях она нашла большой пакет с продуктами и бутылку водки и опять заплакала. Ну, зачем он появился в ее жизни? Почему так быстро исчез?
   Больше они не виделись. Сколько раз она пыталась искать свое счастье, но судьба упрямо разводила их пути.
   Местный Серджио немедленно получил отставку, но уже через неделю, ее жажда спиртного их помирила, и дорожка опять была протоптана.
  И, лишь когда она поняла, что беременна, только тогда поняла, для чего ей был послан ее любимый Серджио.
    Ну, дальше вы знаете.
    Да, да, она оставила ребенка и решила, во что бы то ни стало, рожать. Нашего Джонни.
   В свидетельстве о рождении не будет фамилии отца, будет только указано, что это сын Серджио, и местный Серджио будет теряться в догадках, его ли это сын. Когда чаша весов в его больной голове склонялась к тому, что отец он, то его забота о матери и ребенке не знала границ. Когда же наоборот – он начинал буйствовать, избивая Атланту и открывая окна и двери в декабрьскую ночь, надеясь, что малыш замерзнет.
   Я опять забегаю вперед.
Мой Джонни все еще не спит. Иногда я, полушутя, полусерьезно воздеваю взгляд в темный потолок и истерю: «Господи, за что ты меня испытываешь?».
  Вот, вот, кажется, проказник смежил веки, вот дыхание его стало ровным, но я не расслабляюсь, ибо через мгновение он уже сидит на кровати и плачет. Маленький, что тебя беспокоит? Где болит? Чем тебе помочь?
  Я потихонечку укладываю его на подушечку, глажу ручки, глажу ножки, животик. И это хорошо, если поможет. И то, ненадолго.
  Спи наш маленький, спи наш зайчик...