Omnium meum

Небольшой ворнинг: присутствуют гомосексуальные отношения.


Пролог.


Холодно. В этом чертовом склепе очень холодно. Воздух влажный и застоявшийся, скатывался по горлу скользко, стекал вяло, наполняя легкие мягкой плесенью, будто густая болотная жижа. Хотелось сплюнуть, затянуться сигаретой, но я, приподняв выше ворот куртки, продолжал смотреть в темноту, гуляя глазами по прохудившемуся боку гроба; сквозь трещины торчал прогнивший обрывок савана, костям внутри лет двести-триста, как и самому гробу, гранитная плита под ним, когда-то белая, накрепко вросла в землю, медленно осыпаясь мелкой крошкой под тяжестью веков. Грязные окна заросли паутиной, покрылись толстым слоем пыли, прячась за высоко выросшей травой. Крыша просела, с потолка на плечи сыпалась каменная труха, а в дальнем углу гнила случайно забравшаяся сюда кошка. Сладковатый трупный запах касался ноздрей почти невесомо, и я был уверен, что сдохла она относительно недавно. Значит склеп я выбрал правильный.

Стоять в темноте, прислонившись к запертой изнутри двери скучно, зябко. Тихо до звона в ушах; старое закрытое кладбище спало уже давно, постепенно распадаясь на забытые всеми фрагменты – покосившихся крестов, ржавеющего забора с увесистым замком на въездных воротах, серых мрачных статуй, побитых временем, прошлогодней листвой, которую никто никогда не убирает, и бесчисленного количества могил, тонущих в вечернем тумане.

Но я слишком хорошо знаком со смертью, слишком часто беседую с тьмой, чтобы верить в вечные сны; пальцы моей правой руки твердо сжимали керамбит, левой – поглаживали рукоять катаны. Меч, кажется, времен Второй Мировой, легко ложился в ладонь, хотя я надеялся обойтись керамбитом. Правое запястье щекотала фенечка, сплетенная моим напарником, и я до сих пор вспоминаю глаза Дастина, когда он заметил несколько крохотных амулетов, вплетенных в тугую вязь браслета, учитывая, что в силу оных я не верю.

- Выбрось! - кричал он, порываясь сдернуть крепко стянутую нить гладких сверкающих бусин, - совсем сдурел!

- Напомни, с чего мне вдруг тебя слушать? - мой дрогнувший голос тогда сочился ядом; двое людей, которых я подпустил к себе ближе, чем кого-либо, иронией судьбы терпели друг друга исключительно формально.

Это раздражало больше внеплановой работы на не зачищенных кладбищах.

- Кай не опасен, - повторял я, словно мантру, прекрасно осознавая, что недолюбливать его у Дастина причины имелись весомые.

Однако фенечку, не взирая на уговоры, выбросить отказался.

Кости мирно лежали почти третий час. Всего лишь женщина, рано ушедшая из жизни, не ставшая матерью, не знавшая мужчины, печально любимая семьей, и получившая цианид в кофе. До смешного просто, до слез нелепо. А мне не нужен свет, чтобы видеть. Пусть в моих венах и течет кровь, вполне человеческая, горячая, такая же алая, человеком меня назвать нельзя. Я не помню, от кого получил силу видеть мертвых, считывать их жизнь, этот дар, ставший в итоге проклятием, будто смола, въевшийся в кожу, ни разу на него не посетовав, не сожалел и не скорбел об утраченном. Пусть отдать за него пришлось многое, так же много принять, со многим свыкнуться и смириться.

В итоге я стал тем, кем являюсь сейчас; стою в могильнике, подпирая спиной дверь, которую скоро придется сносить с петель, если катана не поможет, обшариваю взглядом тесное пространство вокруг, меланхолично продолжая надеяться, что кошка сдохла не от вырванных кем-то кусков плоти, а просто напоролась на обломок камня. Впрочем, списать на камень два зуба, застрявшие в позвоночнике, было бы трудновато.

С мертвыми вообще не легко, особенно на старых заброшенных погостах, где защита держится слабо, а власти не успевают ее восстанавливать, пока она не разойдется окончательно, выпуская наружу то, что в здравом уме простым смертным лучше не представлять. Когда-то я входил в их число, не без едкой досады вспоминая липкое чувство страха, гнездившееся под сердцем колючим клубком, и с радостью накрывался одеялом на пропитанной потом простыне, утыкался лицом в подушку, вслушиваясь в пустоту ночных улиц. Громко стучал зубами, напевая веселый мотив глупой попсовой песни.

Странно, но живым я ощутил себя только когда перестал испытывать страх, впервые всадив лезвие керамбита в чужой бледный череп, слегка не рассчитав удар; вкус разложения на языке я тогда запомнил надолго, неделями растворяя его потом в ближайшем баре водкой.

Кошка в углу заскреблась, зашевелилась; к четвертому часу ожиданий мое терпение наконец окупилось, взгляд сонно поймал вялое движение в сторону гроба, в самом гробу клацнули безгубые челюсти, а в голову уныло потекли чужие мысли, бессвязные, безумные и дикие – как обычно, ничего занимательного. Разочарованно вздохнув, я лениво отлип от двери, крепче сжимая рукоять ножа, вдруг коротко улыбнулся, узнав среди хаоса обрывчастых фраз раздробленной памяти знакомый хриплый голос, навязчиво сочившийся между немыми словами.

- Не нужно, Кай, подходи к воротам. - Проговорил я, сквозь усмешку, - хотя бы согреюсь, собачий холод мне порядком надоел.

Крышка гроба протяжно заскрипела в унисон кошачьему шипению.